Предлогом стала моя финансовая несостоятельность. Я уволила их всех. Как смогла защитила. Их не могли тронуть! - руки ее мелко дрожали. - И поваренок был ребенком - его не могли пытать. Все же во дворце не звери, - совсем тихо произнесла она.
Пантелею было жаль, что он нашел единственную болевую точку графини. Вся ее бравада, весь ее напускной цинизм и равнодушие разбились об одно его предложение.
- Вы ведь сами все понимайте? - так же тихо произнес он.
Травница рухнула на стул и закрыла глаза.
- Прохор, - сказала она спустя время.
Кузякин уже собирался уходить. Женщина сидела в одной и той же позе уже значительное время. Он не хотел мешать.
- Что? - переспросил он.
- Поваренка звали Прохор – Прошка. Дальнейшее не помню.
Молодой жандарм благодарно кивнул и вышел.
Поваренок. Почему Кузякин зацепился за него? Шансов, что именно он и есть древний мститель ничтожно малы, но... Это «но». Что-то настолько мизерное, что он не может нащупать и очень важное. Он усиленно размышлял и отгонял от себя словосочетание «любовная лихорадка». У него? Да, у него после Киприны вообще все отмерло. Восстало при Заморкиной (ныне Курсавиной), но и... а еще эта девица малохольная. Какая любовная лихорадка?! Тут от женщин бежать надо.
- Сокол, а сокол. Ты чего такой хмурый?
Агриппина сидела в тени беседки и неспешно обмахивала себя веером.
- Взгляд у тебя... ты чего, сокол, задумал? - престарелая интриганка боязливо поежилась.
- Поговорить.
Он сел рядом. Рука бывшей фрейлины с веером дернулась.
- Я все сказала, - поспешила заявить она.
- Я спросить хотел, - ровно повторил он.
- Все, что знала...
Пантелей вскочил на ноги.
- Да при чем здесь вы?! Я посоветоваться!
Женщина шумно выдохнула и закрыла рот. Шок и удивление были настоящими. Она несколько раз прочистила горло, с подозрением косясь на молодого жандарма.
- Да чтоб вас..., - закатил глаза Кузякин и собрался уходить.
- Постой, сокол! Я... конечно... - она шумно выдохнула - дай в себя приду.
Они сидели на лавочке в беседке, укрытые ажурной тенью деревьев.
- Мон ами, - немного гнусавым голосом начала Столыпина, - се аве плезир ке же ву апорт мон айде. Фух, от страха все слова из головы повыскакивали.
Пантелей приподнял брови.
- Serait-ce que vous auriez l'intention de m'apporter votre aide (Неужели вы решили мне помочь)?
Бывшая фрейлина бросила на него тяжелый взгляд.
- Чтоб тебя... ты и говоришь как истинный француз. В общем, я готова помочь. Спрашивай.
- Devrions-nous en parler en francais ? C'est un sujet qui me tient particulierement a c?ur et qui n'est pas destine a des oreilles indiscretes (Мы будем обсуждать это по-французски? Это тема деликатная для меня и она не предназначена для посторонних).
- Не гневи Бога, сокол! Я могу про погоду поговорить, не более. Николлета меня натаскала на пару десятков фраз, а при дворе... лень мне было, да и не давались они мне, эти зыки иноземные. Слова путались, будно пьяные матросы в трюме. Зубрила как попугай, а говорить бегло -хоть убей, не получалось.
Будучи при дворе, Анька-Агриппина быстро смекнула, что законы здесь такие же, как и на дне -выживает хитрейший. Только методы иные, да обертка позолотой. Поэтому языковую проблему она решила с истинно дворовой изобретательностью. Она окружила себя стайкой молоденьких, глуповатых фрейлин, жаждавших особого расположения «опытной дамы». Уговорить их собирать слухи и пересказывать иноземные сплетни не стоило никакого труда - они и сами были рады болтать без умолку. А для остальных Агриппина Ивановна свято блюла чистоту родного языка и делала вид, что в иноземных зыках не понимает ни бельмеса. На этой ее «глухоте» многие и прогорали, сболтнув лишнее при ней по-французски, думая, что она простая и необразованная.
Ничего из этой своей хитроумной сети она, конечно, не рассказала Пантелею. Но тот по ее лукавому прищуру что-то понял и, кивнув, сразу перешел к насущной теме:
- Ясно. Объясните мне как женщина, то вы имеете в виду под «любовной лихорадкой»?
Бывшая фрейлина взмахнула веером пару раз. Ей все еще не верилось, что жандарм не по ее душу. Столыпина решительно прогнала удивление и ровно ответила.
- Влюбился, втюрился, потерял голову.
- Значит, по вашему, этой лихорадкой болеют мужчины?
И снова взмах веером.
? Нет, сокол. Ею болеют все.
- Какие характерные признаки?
Агриппина покосилась на Кузякина. Нет, тот не издевался. Ждал ее ответа с сосредоточенным видом.
- Признаки... желание быть рядом с объектом «лихорадки», потеря объективности и адекватности, черно-белое восприятие ситуации, - Пантелей приподнял брови, - эйфория или трагедия.
- Это все? - уточнил он.
- Ну... - обтекаемо и непонятно прозвучало в ответ. - Это ведь еще и от человека зависит. Если человек открытый, то и понять легко. Если скрытный, то посложнее и поинтереснее: запор или влюбленность. Вот по тебе, сокол, сразу не поймешь. Ты будешь все делать вопреки. Другой бы цветы конфеты предложил, ты будешь игнорировать и книжками заумными душнить. Для профурсетки ты орешек крепкий и задача нерешаемая. А для опытной обольстительницы, ты как младенец с конфетой - дай конфету побольше и ты ее.
Женщина испуганно прикрыла рот веером, осознав, что сказала. Она покосилась на молодого жандарма, но тот ее опять удивил: слушал спокойно, глазами злобно не зыркал.
- Ты, прости, сокол... я что-то болтлива стала не в меру. Забылась...
Он молча кивнул. Когда она собралась уходить, спросил неожиданно:
- Если бы вы, хотели такого, как я, - он запнулся на секунду, - приручить, чтобы вы сделали?
Бывшая первая фрейлина замерла с окляченным задом. Спина фрейлины от такого произвола над своей многолетней конструкцией прострелила болью.
- Ох ты ж! - Столыпина бухнулась на скамью и потерла поясницу. - Умеешь ты... Спина теперь... - она задумалась на секунду. - Загадку бы тебе дала потруднее. Ты на них падкий.
Она снова потерла поясницу.
- Тебя легко на чувство вины подловить, - добавила Агриппина. - Подобрать к тебе ключик сложно, но можно. Если ты это понимаешь, хорошо. Глупец тот, кто считает себя неуязвимым.
Кузякин посмотрел на нее долгим взглядом. Он сознательно шел на эту откровенность, подставляя ей свои слабые места. Это был рискованный ход – давать Агриппине Ивановне такие козыри. Но ему было важно увидеть ее настоящую реакцию, отличить привычную маску светской интриганки от живых, неподдельных эмоций.
- Вы когда-нибудь любили по-настоящему?
Женщина посмотрела вдаль, и на мгновение ее взгляд стал непривычно отрешенным.
- Любила. Сейчас я уверена в том, что любила. И знаешь, - она резко повернулась к нему, и в ее глазах вспыхнул странный огонек, смесь горечи и нежности, - любовь приходит не потому что ты ее заслужил. Нет. Она просто приходит. Когда ты любишь, тебе неважно, что думают другие. Тебе важно дать любимому человеку счастье. Настоящая любовь она заботится и не требует. Меня любил один человек. Я его использовала и считала себя очень хитрой. Ведь он продолжал заботиться обо мне и делать для меня какие-то радости. А потом я поняла, что он просто любил. Любил и понимал, что я его использую. Только мое счастье для него было важнее.
Она говорила искренне. В этом не было ни капли ее обычного ехидства или игры. Это была правда, которую она давно в себе похоронила, и сейчас, сама того не желая, обнажила. И в этой правде сквозила такая щемящая грусть об упущенном шансе, что Кузякин на мгновение забыл, с кем разговаривает.
? Что случилось? - тихо спросил жандарм.
Бывшая фрейлина пожала плечами, снова отгораживаясь легкомысленным жестом.
- Ничего. Мои аппетиты возросли, я нашла других «воздыхателей». Он меня отпустил. Это я тоже потом поняла, любящие люди отпускают. Эгоистичные привязывают к себе. - она проницательно посмотрела на него, мгновенно возвращаясь к своей роли. - Ты влюблен в Курсавину.
Он молча кивнул, подтверждая ее догадку и продолжая свой эксперимент.
- Она это знает и использует. Чувство вины?
Он снова кивнул.
- Я не понимаю, как она это делает! - прорвало его, и в этой искренности тоже был расчет. - Почему? Почему? Почему я чувствую себя виноватым? Она ведь сама хотела женить на себе профессора! Она вышла за него замуж. Но обставила дело так, будто из-за меня ее выдали за него.
И тут он увидел это. Едва заметное замешательство в глазах, прежде чем она нашла нужный ответ. Значит, он на верном пути.
- Придержи коней. - Его стукнули веером, но уже без прежней силы. - Ты умный человек. Просто так тебя на этой мякине не проведешь. Если есть чувство вины, значит, есть причины для этого. Найди причину.
«Найди причину», – повторил он про себя. Не «она манипулирует», а «найди причину». Словно она признавала, что в его чувстве вины есть некая объективная основа, а не просто ловкая игра Курсавиной. Интересно.
? А еще сходи на источники и желчь выгони. Вода здесь самых целебных качеств! Помоги, сокол, подняться. Спину прихватило опять. Голубушка, а вот и вы! - громко крикнула она смутно-знакомой женщине, поспешно сворачивая опасный разговор. - Что сидишь? Проводи меня к Нашыровой. Она меня в санаторий сопроводит.
Кузякин смотрел, как бывшая фрейлина умело взяла в оборот одну из главных сплетниц источников, и мысленно подводил итоги. Да, Агриппина Ивановна могла быть трогательно-искренней, вспоминая свою упущенную любовь. Но эта искренность была лишь кратким прорывом сквозь многолетнюю стену, воздвигнутую ею самой. Глубинная, не осознаваемая ею самой правда заключалась в другом: она, как и Николлета, навсегда осталась заложницей чужой тайны. Она научилась блестяще притворяться, но заплатила за это страшную цену – неспособностью полностью довериться кому-либо и позволить себе быть любимой по-настоящему. Ее история была не столько о прошлой любви, сколько о вечном одиночестве, которое она сама себе выбрала в обмен на безопасность. И в этом они с Николлетой были ужасно похожи.
Кузякин смотрел, как бывшая фрейлина умело взяла в оборот одну из главных сплетниц источников. Нашыровы были старинной фамилией, растерявшие свое величие и запятнавшие себя причастностью к парочке заговоров. Заговоры были раскрыты еще на стадии планирования, Нашировы отправлены в опалу. Периодически они повалялись при дворе, но потом снова влипали в какую-нибудь ахинею и возвращались в провинцию. Теперь обосновались на источниках. Фамильной чертой их была болтливость и легковерность. Их легко было вывести на нужный разговор и выведать всю подноготную. Но и сам «разведчик» незаметно для себя рассказывал то, что никому не рассказал бы. Этим и пользовался Беркендорф.
Удалялись женщины медленно, позволяя услышать все их перешептывания: и том что поколение нынче не то, и про отсутствие манер, и про выскочек. Агриппина Ивановна легко направила разговор туда, где ей требовалось собрать информацию. Наширова не подвела. Обрадовавшись новому слушателю, она обрушила на нее все свежие сплетни.
Кузякин крепко задумался. О своей влюбленности в Катеньку он знал, обманывался, что все прошло с ее отчислением, но... Когда она появилась на источниках... она прикрыл глаза. Она появилась рано утром. Он тогда был сонный. Удивился он? Очень. Не поверил своим глазам, но все же обрадовался. Курсавина похорошела. Пантелей мотнул головой. Так дело не пойдет. Она замужняя женщина! Он стиснул кулаки. Ему придется ее избегать. от принятого решения стало легко. Ему даже захотелось улыбнуться.
До его слуха долетели обрывки фраз удаляющихся сплетниц:
- Не может быть!
- Представьте себе! А ведь несправедливость какая - мужчины после развода становятся еще более привлекательными на брачной ярмарке, а бедные женщины...
- Да-да! Хорошо, что детей Господь им не дал. Может и повезет еще.
- Голубушка, ну что вы как дитя наивное! Ну кто посмотрит на разведёнку? Да еще и без детей.
- А с детьми?
- А с детьми и подавно! Только в глазах высшего общества она бы осталась приличной женщиной - матерью!
- Ой, правы вы, голубушка, правы. А что муж ее?
- А что муж? Работает себе. Профессор. Помяните мое слово, не пройдет и полгода, а его уже окольцуют!..
Кузякин медленно выпрямился. Это что получается: Катенька с мужем разводится? Так может ее сюда не прислали, а сослали?
Он стоял, не двигаясь, пока слова сплетниц медленно доходили до его сознания. Развод. Катя разводится с профессором. И ее сослали сюда, подальше от столичных сплетен. И ее появление здесь в его жизни снова было не ее выбором, а следствием чужого решения. И его чувство вины, которое он так яростно отрицал, снова подняло голову. Он снова оказался в ситуации, где от него ничего не зависело, но где он чувствовал себя ответственным за чужую судьбу.
Он резко тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет. Он не позволит чувствам снова затмить разум. У него есть дело, настоящее, важное дело, которое не терпит отлагательств. Все эти личные драмы должны подождать. Сейчас ему нужно сосредоточиться на поваренке Прохоре и на том, как его история вплетается в общую канву заговора. Возможно, именно этот мальчишка, забытый всеми, и есть тот самый ключ, который отопрет все двери.
Он развернулся и твердым шагом направился к административному зданию. Ему нужны были списки персонала санатория за последние годы. И он их получит. Любой ценой.
Его жандармская интуиция, приглушенная было эмоциональной бурей, снова зазвучала четким и ясным сигналом. Он на правильном пути. И теперь никто – ни старые интриганки, ни призраки прошлого – не помешают ему дойти до конца.
друзья! я перезалила текст, исправила нестыковки. Я на развилке: понятия не имею что делать с Курсавиной и нужна ли Фалеева для развития сюжета? А еще я не определилась они со знаком +или -? Напишите, что вы думаете. Одна голова хорошо, а три у Змей Горыныча :)
Девушка «незаметно» проскользнула внутрь беседки. Фалееву было слышно и видно. Ломилась она через кусты как кабан. Платье одела светлое, да еще и разило от нее духами за версту. Курсавина поморщилась.
- Я все узнала… - громко дыша сообщила Анна.
Весь ее вид кричал от довольства. Лицо раскраснелось от быстрого шага, глаза сияли.
- Все источники судачат о твоем разводе!
Катенька снова не удержалась и поморщилась. «Развод» бы разводом. Беркендорф сам предложил. Даже вспоминать не хочется.
- Что же вы, госпожа Курсавина, так морщитесь? - всплыло в памяти.
- Я за мужа просить пришла, а не на источники проситься.
- Правильно. За мужа просите. Так и надо. Только Андрей Касьянович сильно проштрафился. Я ежели за него просить буду, могу и сам попасть под раздачу.
- Но вы же его и поощряли.
- Эх, молодо-зелено. - Он подал ей стакан с чаем. - Поощрял его талант, помогал с протекцией, ваши выходки покрывал. Будь я чувствительнее, мог и обидеться. Ведь вместо благодарности, мой протеже чуть полгорода не снес. А ведь ему строжайше, - он поднял палец и повторил, - строжайше было запрещено продолжать изыскания.
Беркендорф окинул взглядом молодую женщину, сидящую в кресле перед ним.
- Вы привыкли брать и не задумываться о последствиях. Все когда-нибудь заканчивается.
Крыть было нечем. Катеньку трясло от ярости. Главный жандарм ловко выкрутился. Андрюша горел наукой, он мечтал принести благо народу и своей стране. Да, он увлекся, но был уверен, что Беркендорф целиком на его стороне… она крепко сжала руки.
Пантелею было жаль, что он нашел единственную болевую точку графини. Вся ее бравада, весь ее напускной цинизм и равнодушие разбились об одно его предложение.
- Вы ведь сами все понимайте? - так же тихо произнес он.
Травница рухнула на стул и закрыла глаза.
- Прохор, - сказала она спустя время.
Кузякин уже собирался уходить. Женщина сидела в одной и той же позе уже значительное время. Он не хотел мешать.
- Что? - переспросил он.
- Поваренка звали Прохор – Прошка. Дальнейшее не помню.
Молодой жандарм благодарно кивнул и вышел.
Глава 12
Поваренок. Почему Кузякин зацепился за него? Шансов, что именно он и есть древний мститель ничтожно малы, но... Это «но». Что-то настолько мизерное, что он не может нащупать и очень важное. Он усиленно размышлял и отгонял от себя словосочетание «любовная лихорадка». У него? Да, у него после Киприны вообще все отмерло. Восстало при Заморкиной (ныне Курсавиной), но и... а еще эта девица малохольная. Какая любовная лихорадка?! Тут от женщин бежать надо.
- Сокол, а сокол. Ты чего такой хмурый?
Агриппина сидела в тени беседки и неспешно обмахивала себя веером.
- Взгляд у тебя... ты чего, сокол, задумал? - престарелая интриганка боязливо поежилась.
- Поговорить.
Он сел рядом. Рука бывшей фрейлины с веером дернулась.
- Я все сказала, - поспешила заявить она.
- Я спросить хотел, - ровно повторил он.
- Все, что знала...
Пантелей вскочил на ноги.
- Да при чем здесь вы?! Я посоветоваться!
Женщина шумно выдохнула и закрыла рот. Шок и удивление были настоящими. Она несколько раз прочистила горло, с подозрением косясь на молодого жандарма.
- Да чтоб вас..., - закатил глаза Кузякин и собрался уходить.
- Постой, сокол! Я... конечно... - она шумно выдохнула - дай в себя приду.
Они сидели на лавочке в беседке, укрытые ажурной тенью деревьев.
- Мон ами, - немного гнусавым голосом начала Столыпина, - се аве плезир ке же ву апорт мон айде. Фух, от страха все слова из головы повыскакивали.
Пантелей приподнял брови.
- Serait-ce que vous auriez l'intention de m'apporter votre aide (Неужели вы решили мне помочь)?
Бывшая фрейлина бросила на него тяжелый взгляд.
- Чтоб тебя... ты и говоришь как истинный француз. В общем, я готова помочь. Спрашивай.
- Devrions-nous en parler en francais ? C'est un sujet qui me tient particulierement a c?ur et qui n'est pas destine a des oreilles indiscretes (Мы будем обсуждать это по-французски? Это тема деликатная для меня и она не предназначена для посторонних).
- Не гневи Бога, сокол! Я могу про погоду поговорить, не более. Николлета меня натаскала на пару десятков фраз, а при дворе... лень мне было, да и не давались они мне, эти зыки иноземные. Слова путались, будно пьяные матросы в трюме. Зубрила как попугай, а говорить бегло -хоть убей, не получалось.
Будучи при дворе, Анька-Агриппина быстро смекнула, что законы здесь такие же, как и на дне -выживает хитрейший. Только методы иные, да обертка позолотой. Поэтому языковую проблему она решила с истинно дворовой изобретательностью. Она окружила себя стайкой молоденьких, глуповатых фрейлин, жаждавших особого расположения «опытной дамы». Уговорить их собирать слухи и пересказывать иноземные сплетни не стоило никакого труда - они и сами были рады болтать без умолку. А для остальных Агриппина Ивановна свято блюла чистоту родного языка и делала вид, что в иноземных зыках не понимает ни бельмеса. На этой ее «глухоте» многие и прогорали, сболтнув лишнее при ней по-французски, думая, что она простая и необразованная.
Ничего из этой своей хитроумной сети она, конечно, не рассказала Пантелею. Но тот по ее лукавому прищуру что-то понял и, кивнув, сразу перешел к насущной теме:
- Ясно. Объясните мне как женщина, то вы имеете в виду под «любовной лихорадкой»?
Бывшая фрейлина взмахнула веером пару раз. Ей все еще не верилось, что жандарм не по ее душу. Столыпина решительно прогнала удивление и ровно ответила.
- Влюбился, втюрился, потерял голову.
- Значит, по вашему, этой лихорадкой болеют мужчины?
И снова взмах веером.
? Нет, сокол. Ею болеют все.
- Какие характерные признаки?
Агриппина покосилась на Кузякина. Нет, тот не издевался. Ждал ее ответа с сосредоточенным видом.
- Признаки... желание быть рядом с объектом «лихорадки», потеря объективности и адекватности, черно-белое восприятие ситуации, - Пантелей приподнял брови, - эйфория или трагедия.
- Это все? - уточнил он.
- Ну... - обтекаемо и непонятно прозвучало в ответ. - Это ведь еще и от человека зависит. Если человек открытый, то и понять легко. Если скрытный, то посложнее и поинтереснее: запор или влюбленность. Вот по тебе, сокол, сразу не поймешь. Ты будешь все делать вопреки. Другой бы цветы конфеты предложил, ты будешь игнорировать и книжками заумными душнить. Для профурсетки ты орешек крепкий и задача нерешаемая. А для опытной обольстительницы, ты как младенец с конфетой - дай конфету побольше и ты ее.
Женщина испуганно прикрыла рот веером, осознав, что сказала. Она покосилась на молодого жандарма, но тот ее опять удивил: слушал спокойно, глазами злобно не зыркал.
- Ты, прости, сокол... я что-то болтлива стала не в меру. Забылась...
Он молча кивнул. Когда она собралась уходить, спросил неожиданно:
- Если бы вы, хотели такого, как я, - он запнулся на секунду, - приручить, чтобы вы сделали?
Бывшая первая фрейлина замерла с окляченным задом. Спина фрейлины от такого произвола над своей многолетней конструкцией прострелила болью.
- Ох ты ж! - Столыпина бухнулась на скамью и потерла поясницу. - Умеешь ты... Спина теперь... - она задумалась на секунду. - Загадку бы тебе дала потруднее. Ты на них падкий.
Она снова потерла поясницу.
- Тебя легко на чувство вины подловить, - добавила Агриппина. - Подобрать к тебе ключик сложно, но можно. Если ты это понимаешь, хорошо. Глупец тот, кто считает себя неуязвимым.
Кузякин посмотрел на нее долгим взглядом. Он сознательно шел на эту откровенность, подставляя ей свои слабые места. Это был рискованный ход – давать Агриппине Ивановне такие козыри. Но ему было важно увидеть ее настоящую реакцию, отличить привычную маску светской интриганки от живых, неподдельных эмоций.
- Вы когда-нибудь любили по-настоящему?
Женщина посмотрела вдаль, и на мгновение ее взгляд стал непривычно отрешенным.
- Любила. Сейчас я уверена в том, что любила. И знаешь, - она резко повернулась к нему, и в ее глазах вспыхнул странный огонек, смесь горечи и нежности, - любовь приходит не потому что ты ее заслужил. Нет. Она просто приходит. Когда ты любишь, тебе неважно, что думают другие. Тебе важно дать любимому человеку счастье. Настоящая любовь она заботится и не требует. Меня любил один человек. Я его использовала и считала себя очень хитрой. Ведь он продолжал заботиться обо мне и делать для меня какие-то радости. А потом я поняла, что он просто любил. Любил и понимал, что я его использую. Только мое счастье для него было важнее.
Она говорила искренне. В этом не было ни капли ее обычного ехидства или игры. Это была правда, которую она давно в себе похоронила, и сейчас, сама того не желая, обнажила. И в этой правде сквозила такая щемящая грусть об упущенном шансе, что Кузякин на мгновение забыл, с кем разговаривает.
? Что случилось? - тихо спросил жандарм.
Бывшая фрейлина пожала плечами, снова отгораживаясь легкомысленным жестом.
- Ничего. Мои аппетиты возросли, я нашла других «воздыхателей». Он меня отпустил. Это я тоже потом поняла, любящие люди отпускают. Эгоистичные привязывают к себе. - она проницательно посмотрела на него, мгновенно возвращаясь к своей роли. - Ты влюблен в Курсавину.
Он молча кивнул, подтверждая ее догадку и продолжая свой эксперимент.
- Она это знает и использует. Чувство вины?
Он снова кивнул.
- Я не понимаю, как она это делает! - прорвало его, и в этой искренности тоже был расчет. - Почему? Почему? Почему я чувствую себя виноватым? Она ведь сама хотела женить на себе профессора! Она вышла за него замуж. Но обставила дело так, будто из-за меня ее выдали за него.
И тут он увидел это. Едва заметное замешательство в глазах, прежде чем она нашла нужный ответ. Значит, он на верном пути.
- Придержи коней. - Его стукнули веером, но уже без прежней силы. - Ты умный человек. Просто так тебя на этой мякине не проведешь. Если есть чувство вины, значит, есть причины для этого. Найди причину.
«Найди причину», – повторил он про себя. Не «она манипулирует», а «найди причину». Словно она признавала, что в его чувстве вины есть некая объективная основа, а не просто ловкая игра Курсавиной. Интересно.
? А еще сходи на источники и желчь выгони. Вода здесь самых целебных качеств! Помоги, сокол, подняться. Спину прихватило опять. Голубушка, а вот и вы! - громко крикнула она смутно-знакомой женщине, поспешно сворачивая опасный разговор. - Что сидишь? Проводи меня к Нашыровой. Она меня в санаторий сопроводит.
Кузякин смотрел, как бывшая фрейлина умело взяла в оборот одну из главных сплетниц источников, и мысленно подводил итоги. Да, Агриппина Ивановна могла быть трогательно-искренней, вспоминая свою упущенную любовь. Но эта искренность была лишь кратким прорывом сквозь многолетнюю стену, воздвигнутую ею самой. Глубинная, не осознаваемая ею самой правда заключалась в другом: она, как и Николлета, навсегда осталась заложницей чужой тайны. Она научилась блестяще притворяться, но заплатила за это страшную цену – неспособностью полностью довериться кому-либо и позволить себе быть любимой по-настоящему. Ее история была не столько о прошлой любви, сколько о вечном одиночестве, которое она сама себе выбрала в обмен на безопасность. И в этом они с Николлетой были ужасно похожи.
Кузякин смотрел, как бывшая фрейлина умело взяла в оборот одну из главных сплетниц источников. Нашыровы были старинной фамилией, растерявшие свое величие и запятнавшие себя причастностью к парочке заговоров. Заговоры были раскрыты еще на стадии планирования, Нашировы отправлены в опалу. Периодически они повалялись при дворе, но потом снова влипали в какую-нибудь ахинею и возвращались в провинцию. Теперь обосновались на источниках. Фамильной чертой их была болтливость и легковерность. Их легко было вывести на нужный разговор и выведать всю подноготную. Но и сам «разведчик» незаметно для себя рассказывал то, что никому не рассказал бы. Этим и пользовался Беркендорф.
Удалялись женщины медленно, позволяя услышать все их перешептывания: и том что поколение нынче не то, и про отсутствие манер, и про выскочек. Агриппина Ивановна легко направила разговор туда, где ей требовалось собрать информацию. Наширова не подвела. Обрадовавшись новому слушателю, она обрушила на нее все свежие сплетни.
Кузякин крепко задумался. О своей влюбленности в Катеньку он знал, обманывался, что все прошло с ее отчислением, но... Когда она появилась на источниках... она прикрыл глаза. Она появилась рано утром. Он тогда был сонный. Удивился он? Очень. Не поверил своим глазам, но все же обрадовался. Курсавина похорошела. Пантелей мотнул головой. Так дело не пойдет. Она замужняя женщина! Он стиснул кулаки. Ему придется ее избегать. от принятого решения стало легко. Ему даже захотелось улыбнуться.
До его слуха долетели обрывки фраз удаляющихся сплетниц:
- Не может быть!
- Представьте себе! А ведь несправедливость какая - мужчины после развода становятся еще более привлекательными на брачной ярмарке, а бедные женщины...
- Да-да! Хорошо, что детей Господь им не дал. Может и повезет еще.
- Голубушка, ну что вы как дитя наивное! Ну кто посмотрит на разведёнку? Да еще и без детей.
- А с детьми?
- А с детьми и подавно! Только в глазах высшего общества она бы осталась приличной женщиной - матерью!
- Ой, правы вы, голубушка, правы. А что муж ее?
- А что муж? Работает себе. Профессор. Помяните мое слово, не пройдет и полгода, а его уже окольцуют!..
Кузякин медленно выпрямился. Это что получается: Катенька с мужем разводится? Так может ее сюда не прислали, а сослали?
Он стоял, не двигаясь, пока слова сплетниц медленно доходили до его сознания. Развод. Катя разводится с профессором. И ее сослали сюда, подальше от столичных сплетен. И ее появление здесь в его жизни снова было не ее выбором, а следствием чужого решения. И его чувство вины, которое он так яростно отрицал, снова подняло голову. Он снова оказался в ситуации, где от него ничего не зависело, но где он чувствовал себя ответственным за чужую судьбу.
Он резко тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет. Он не позволит чувствам снова затмить разум. У него есть дело, настоящее, важное дело, которое не терпит отлагательств. Все эти личные драмы должны подождать. Сейчас ему нужно сосредоточиться на поваренке Прохоре и на том, как его история вплетается в общую канву заговора. Возможно, именно этот мальчишка, забытый всеми, и есть тот самый ключ, который отопрет все двери.
Он развернулся и твердым шагом направился к административному зданию. Ему нужны были списки персонала санатория за последние годы. И он их получит. Любой ценой.
Его жандармская интуиция, приглушенная было эмоциональной бурей, снова зазвучала четким и ясным сигналом. Он на правильном пути. И теперь никто – ни старые интриганки, ни призраки прошлого – не помешают ему дойти до конца.
друзья! я перезалила текст, исправила нестыковки. Я на развилке: понятия не имею что делать с Курсавиной и нужна ли Фалеева для развития сюжета? А еще я не определилась они со знаком +или -? Напишите, что вы думаете. Одна голова хорошо, а три у Змей Горыныча :)
Прода от 31.10.2025, 21:38
Глава 13
Девушка «незаметно» проскользнула внутрь беседки. Фалееву было слышно и видно. Ломилась она через кусты как кабан. Платье одела светлое, да еще и разило от нее духами за версту. Курсавина поморщилась.
- Я все узнала… - громко дыша сообщила Анна.
Весь ее вид кричал от довольства. Лицо раскраснелось от быстрого шага, глаза сияли.
- Все источники судачат о твоем разводе!
Катенька снова не удержалась и поморщилась. «Развод» бы разводом. Беркендорф сам предложил. Даже вспоминать не хочется.
- Что же вы, госпожа Курсавина, так морщитесь? - всплыло в памяти.
- Я за мужа просить пришла, а не на источники проситься.
- Правильно. За мужа просите. Так и надо. Только Андрей Касьянович сильно проштрафился. Я ежели за него просить буду, могу и сам попасть под раздачу.
- Но вы же его и поощряли.
- Эх, молодо-зелено. - Он подал ей стакан с чаем. - Поощрял его талант, помогал с протекцией, ваши выходки покрывал. Будь я чувствительнее, мог и обидеться. Ведь вместо благодарности, мой протеже чуть полгорода не снес. А ведь ему строжайше, - он поднял палец и повторил, - строжайше было запрещено продолжать изыскания.
Беркендорф окинул взглядом молодую женщину, сидящую в кресле перед ним.
- Вы привыкли брать и не задумываться о последствиях. Все когда-нибудь заканчивается.
Крыть было нечем. Катеньку трясло от ярости. Главный жандарм ловко выкрутился. Андрюша горел наукой, он мечтал принести благо народу и своей стране. Да, он увлекся, но был уверен, что Беркендорф целиком на его стороне… она крепко сжала руки.
