- Что вы хотите взамен? - холодно спросила она.
- Чтобы вы отвезли срочное донесение на источники моему человеку.
Курсавина кивнула.
- Кто он можно узнать?
Беркендорф подвинул ей папку. Главный жандарм даже отвернулся к окну, но как только женщина подняла на него полные ярости глаза, повернулся.
- Сколько экспрессии. Вы дочитали? Внимательно? Выезжаете в полночь.
- Я не…
Но граф махнул рукой.
- Полно. Вы прошли полный курс тени. И то, что вы саботировали свой выпуск вам простили только из-за заслуг профессора. Мне нужен результат. У мальчика хороший ум, но нежная душа. Он все еще верит, что старость равно мудрость и доброта. Напомните ему в чем смысл его работы.
Беркендорф отошел к полке, показывая, что встреча закончена. Катенька медленно встала с кресла.
- Вы ведь его сломать можете, - едва слышно произнесла она.
- Я? Помилуйте, как же? Я здесь. Я отправил одного из самых перспективных жандармов на дорогой и закрытый курорт. Что здесь помимо заботы?
Ей хотелось скрипнуть зубами, но пришлось сдерживаться.
- И, для вашего же комфорта, - добавил ей в спину Беркендорф, - на источники вы едите из-за предстоящего развода.
Катенька тряхнула головой. Ей мешала Фалеева со своим восторженным трепетом. Самоучка и «криворучка» называли таких в военном институте. Польза от них одна: они делали все бесплатно и с воодушевлением. Как же ей хотелось запереться у себя в номере и хорошенько все обдумать. Ведь на это у нее не было времени. Сразу из кабинета графа она бросилась в участок. Поговорить с мужем ей толкмо не дали. Она успела всунуть ему в руку платок с вышитыми инициалами и подписью «Мы вместе» - свадебный подарок, прежде чем его увели в камеру. Андрюша выглядел уставшим и оглушенным. Неудивительно, ведь «покровитель» оставил его. В чем-то граф прав - они слишком привыкли полагаться на его заступничество. Теперь поплатились.
Потом она тряслась в экспрессе, обдумывая наилучшую стратегию появления и отгоняя прочь чувство вины. Кузякин. Один раз она уже использовала этого славного юношу. Она видела, как тот скрывает влюбленность. Ее это веселило и даже льстило. А потом она влюбилась в Курсавина. Использовать Пантелея , чтобы приблизиться к профессору было гениальным ходом. Только не для Беркендорфа. Тот сразу раскусил ее игру и удалил из института. Только параллельно отправился и профессор в командировку. Там они и встретились. И там же поженились. Главный жандарм был в бешенстве, наверное. Но поделать ничего не мог. Зато теперь отыгрывается.
- Прости, - Катенька выдавила виноватую улыбку собеседнице, - я себя нехорошо чувствую. Это от дороги все и переживаний.
Фалеева удивленно на нее взирала, перебитая на полуслове.
- Принеси мне пожалуйста, воды стакан… или лучше кувшин. Мне полегчает и мы продолжим.
Девица Фалеева продолжала кидать на нее недоверчивые взгляды, но все же пошла исполнять просьбу. Курсавина прикрыла глаза. Энтузиазм Анны заставит ее торопиться, а значит у нее мало времени. Линия поведения с Пантелеем выбрана выигрышная. Добровольный помощник в лице Фалеевой соберет все сплетни. К более серьезной информации эту «энтузиастку» подпускать нельзя. Граф сказал, что ему нужен результат, а значит Пантелей начал буксовать. Кузякин не смотря на прошедшие годы все еще сохранил свою наивность. Ему следует повзрослеть.
Ей стало жаль Кузякина. Она не хотела, чтобы тот превратился в полного циника. Только муж ей дороже.
Когда девица Фалеева подошла к беседке на лице Курсавиной играла благожелательная улыбка.
- Благодарю. Мне значительно лучше, действительно вода целебная. Так что там по обстановке? Точно все слышали и обсуждают?
Анна засияла как медный таз и молча кивнула.
- Это хорошо. Значит надо ждать гостей.
_________
Как вам интрига? друзья мои, не смотря на мои старания и желания, выкладывать по графику получается плохо. давайте поддержим меня комментариями, пенделями, напоминаниями и конечно сердечками. всех люблю, целую!
«Гостей» было много. Кто-то заходил познакомится с новенькой. Кто-то прогуливался рядом. А кто-то обещал поддержку и расположение. Курсавина по большей части молча слушала и кивала.
Кузякин появился в самый разгар наплыва посетителей. Его надежно скрывали пышные кусты, позволяя наблюдать со стороны.
- Садись, сокол, в ногах правды нет, - раздался до боли знакомый голос у него за спиной.
- В чьих ногах? - не оборачиваясь ответил он.
- Сядь, будь любезен! Стоишь каланчой и внимание првлекаешь.
Старушка умилительно улыбнулась и глазки сощурила. Бывшая фрейлина вернула свой воздушно-зефирный вид, еще и волосы мелкими кудельками уложила у лица.
- Смотри, сокол, - указала Агриппина, как только он сел рядом на лавочку, - вид отличнейший, и нас не заметно. Ты пришел вовремя, самое интересное начинается.
Пантелей вздернул бровь. Вид кустах и впрямь был хорошим: в просвете меж ветвей была видна беседка и территория рядом с ней. Зелень укрывали их да и тень давала, так что одни плюсы.
- Ты читать по губам умеешь? - невинно спросило Столыпина. - Нет? Жаль. Звуки не все долетают сюда. Если ветер переменится…
В беседке меж тем развивались события. К Курсавиной пришла с визитом Наширова.
- Вот ведь… - в голосе Агриппины послышалось сожаление. - И чего ее принесло? Как бы она всю постановку не испортила.
Кузякин неотрывно следил за беседкой, но последнее высказывание резануло ему слух.
- Постановку?
На него в ответ шикнули, мол не отвлекай. Главная сплетница однако вошла в раж и что-то доказывала Катеньке. Нинель Наширова не замечала попыток своей собеседницы отодвинутся и закончить разговор. Ветер доносил до куста обрывки фраз: «Вы не должны позволить…», «Можно ведь договорится… пообещайте закрывать глаза…».
Столыпина фыркнула.
- Глупая курица, - вынесла вердикт она, не пояснив кто именно.
Молодой жандарм покосился на нее.
- Наширова, конечно же. Твоя зазноба играет как по нотам. Все для тебя, сокол.
- Почему вы… - начал он ровным голосом, хотя внутри все клокотало от ярости.
Бывшая фрейлина махнула рукой. В этом небрежном жесте не хватало легкости. Кузякин заметил и залегшие тени под глазами, и неестественную бледность, но глаза продолжали гореть. Это успокаивало.
- Довелось мне как-то быть на одной громкой премьере. - перебила его Агриппина. - Все как обычно. Много шума, много сплетен, в антрактах перемывают кости друг другу. Но однажды одна из актрис заболела. Ее роль была маленькой - стоять на сцене с примой, подавать, приносить. так вот заболевшая актриса была незаметна на сцене, пусть и проводила большую часть на ней. А замена оказалась на диво деятельна. У примы трагедия по сценарию, а служанка ей боа несет и прям по роже размалеванной этим боа. И ведь не специально. Приму перекосило, но по пьесе у нее драма и упадок сил. Еще через несколько минут, актрисулька ей поднос с пудрой подает и должна пуховкой убрать следы слез на лице страдалицы. Но вместо легких едва заметных прикосновений… присыпала ее пудрой словно мукой. Еще и в рот налетело. Корежило приму знатно, но устраивать скандал на сцене она не посмела. Зато зрители наслаждались спектаклем. Из трагедии он превратился в комедию и каждое появление актрисульки воспринималось с воодушевлением. А ведь она делала ровно то, что ей сказали делать. Но делала с большим рвением.
Пантелей холодно улыбнулся.
- К чему все это?
- А ты сам посмотри.
В беседку вошла Фалеева. На мгновение Кузякина перекосило, но он быстро взял себя в руки и продолжил наблюдение. Анна, заметив затруднительное положение Катеньки решила ей помочь и предложила выпить воды. Наширова коротко кивнула. Пока Фалеева протягивала ей стакан, Курсавина расслабилась, будучи закрыта от главной сплетницы фигурой Анны. В этот самый момент Нинель попросила передать ей книгу, которая лежала на столике рядом с перилами. Уловка, чтобы заставить Фалееву отойти, понятная даже младенцу. Поэтому Анна решила перехитрить госпожу Наширову. Слитным, но резким движением она бросилась к перила и забрала книгу, развернулась для того, чтобы вручить оную Нашировой. Нинель воспользовалась передышкой и снова потянулась к Курсавиной. Увидев, быстро приближающуюся в свою сторону руку с книгой, она резко отпрянула, потянув Катеньку вперед. Госпожа Курсавина, не ожидая подобных демаршей, по инерции наклонилась вперед и получила книгой прямо по лбу. Завидев произошедшее, Анна попыталась помочь профессорской жене и бросилась к ней, отдавив по пути пальцы Нашировой. Но услышав жалобный крик последней, резко развернулась и угодила острым локтем прямо Курсавиной в живот.
Катенька хватал ртом воздух. Рядом слышалось поскуливание Нинель. Скулила та высоко на одной ноте, чем вызывала головную боль. Фалеева виновато посмотрела в глаза. Курсавина не знала чего ей хочется больше: прибить свою «помощницу» или приободрить, но чтобы та ушла куда подальше? Но хватало только на восстановление дыхания. Анна, убедившись что Катенька в относительном порядке, бросилась помогать Нашировой. Главная сплетница была женщиной недалекого ума, но и она сообразила кто главный источник неприятностей в беседке, поэтому отослала Фалееву за целебной водой. Продолжать разговор не имело смысла, поэтому главная сплетницы решила зайти позже. Она немного неуклюже встала, чтобы попрощаться. Курсавной пришлось собрать все силы и встать с ответным прощанием.
- А вот и я! - нарочито громко крикнула Анна, быстро приближаясь к беседке. В руках она держала полный кувшин с водой. Часть воды расплескалась на платье. Нинель в ужасе отшатнулась, но зацепилась за балясину шалью. Наширова начала падать, когда в нее врезался снаряд по имени Анна и с криком «держу!» она схватила пожилую женщину. Та заверещала сиреной и замахала руками. Неустойчивая композиция из двух человек начала заваливаться на опешившую Курсавину. Та резко ушла в сторону и получила кувшином, который все еще держала в руке Фалеева, по многострадальному лбу.
- Финита! - припечатал Агриппина в кустах.
P.S. друзья! не виноватая я! она сама (муза) ушла.*заломила руки драматически.
Так-то я наукой занималась. Она там пахала или там у меня муз? в общем, прошу прощения за долгое ожидание. Всем приятного чтения!
Пантелей взирал на сцену из кустов в немом изумлении. «Финита»… Да уж, настоящее театральное завершение. В нём боролись два чувства: порыв броситься на помощь Курсавиной и странная внутренняя скованность, не позволявшая сдвинуться с места. Агриппина насмешливо наблюдала за его растерянностью. Это были бесценные для неё мгновения. Старая интриганка обладала превосходной памятью: запоминала малейшие детали, чтобы потом умело извлекать их в нужный момент - качество полезное, особенно при дворе.
Кузякин тряхнул головой. Год назад он бы бросился помогать, но общение с Николлетой и Агриппиной дало свои плоды. Он рассеянно посмотрел на Столыпину - и с него тут же слетели беспечность и растерянность. Бывшая фрейлина светилась довольством. Слишком хорошо он знал это выражение лица. Он резко поднялся и, не говоря ни слова, скрылся из виду. Если бы он обернулся, то смог полюбоваться её озабоченной миной, но он не оглядывался.
Свой первый порыв - бежать к травнице - он зарубил на полпути. Молодой жандарм резко остановился. Что же получается? На всём курорте у него не оказалось ни одного по-настоящему своего человека и безопасного места. Опасное упущение! Он несколько раз глубоко вдохнул. Значит, надо искать. Ноги сами понесли его в подходящее моменту место.
Стоя на развилке, Пантелей чувствовал себя глупо: отличительных знаков он не запомнил, дорога как дорога.?
- Эй, вы тут? - крикнул он. В конце концов, надо пробовать. - Ау? Проявитесь. Появитесь.?
- И чего ты тут орёшь как окаянный? - раздался голос сбоку.
- Здравствуйте! Разрешите к вам??
Голос поперхнулся от неожиданности:
- Гхм… Ты это, головой что ль ударился??
- Никак нет! - радостно отрапортовал Пантелей. - Разрешите изложить суть??
- Да не ори ты! - недовольно произнёс голос, и перед взором Кузякина наконец появилась сторожка. - Чего тебе? - спросил сторож-тень.
Мысли разбегались как тараканы на свету.
– Чего тебе? – повторил сторож, опёршись на притолоку, и вид у него был самый что ни на есть простой: заношенный китель, седая щетина, усталый взгляд. Но Кузякин помнил, как та же будка растворялась в воздухе. Это был профессионал, умевший выглядеть частью пейзажа настолько, что его перестаёшь замечать.
А еще это неловкое молчание, которое плотной пеленой повисло между ними. Пантелей вдруг ощутил себя щёголем-повесой, пришедшим к отшельнику с жалобами на светскую суету. А его собеседник просто ждал, когда он сформулирует свою мысль.
– Мне нужен… совет, – наконец выдавил Кузякин.
– А, – сторож лениво почесал щеку. – Ну, это не ко мне. Я караул сменяю, время отмечаю. Советчик из меня, прямо скажу, никакой.
И вид у сторожа сделался совсем простой, даже немного дурашливый. Все как в учебнике! Вот ведь старый лис.
– Вы же здесь давно, – попробовал Пантей другой подход. – Видите всех. Наверное, и про старые истории что-то слышали.
– Вижу, – не стал отпираться мужик. – А слышать – не всегда есть что слушать. Шум тут разный бывает. Одни говорят, чтобы скрыть, другие молчат, чтобы не выдать. Разберись, кто из них громче.
Он замолчал, глядя куда-то поверх головы Кузякина. Пауза затягивалась.
– А как вы вообще здесь оказались? – не выдержал Пантелей. – На таком посту… со своими навыками.
Уголок рта сторожа дрогнул – то ли в усмешке, то ли гримасе.
– А куда деваться-то, коли годы пришли?
Еще и «о» вдруг тянуть начал. Издевается как есть, издевается. Сторож продолжал:
– Место тихое, воздух хороший. И караул хоть какой-никакой, а свой. Про былые времена говорить – всё равно что мёртвого будить. Никому пользы, а покойнику спокойствия нет.
Он посмотрел прямо в газа Кузякину и в его взгляде промелькнула та самая острая, недремлющая внимательность, которую Пантелей видел только у лучших инструкторов.
– Ты вот, поди, тоже с «умениями». И замечаешь, что кругом каша. А вместо того чтобы ложку искать, бегаешь, спрашиваешь у каждой поварёшки, из какого она горшка. А она тебе – то про суп, то про щи. А суть-то одна: кипяток.
Кузякин замер. Загадками говорит, которые и не загадки вовсе. По привычке он хотел прищурить глаз, но не стал. Что-то в стороже заставляло быть строже и дисциплинированней к себе. Что-то... а потом до него дошел смысл слов. Они ударили с неожиданной силой. «Спрашиваешь у каждой поварёшки». Да. Он метался между Агриппиной, Николлетой, Карсавиной, выслушивал даже болтовню Фалеевой и причитания Силуана Никифоровича. Каждый вещал своё, утаивая что-то, каждый тянул одеяло к себе или от себя. Тут как посмотреть.
– Им нельзя доверять, – тихо сказал он, больше самому себе.
– Ну вот, – сторож кивнул, будто констатируя очевидный факт. – А себе-то доверяешь? Видишь чехарду, чего лезешь не разобравшись? Они тебе – про театр, про роли. А ты представь на миг, что никакого театра нет. Есть просто дело. Кому от него жарко, кому холодно. Кто греет руки, кто мёрзнет. Ищи, кому сейчас не по себе. Не сорок лет назад, а сейчас. Остальное – дым для глаз.
- Чтобы вы отвезли срочное донесение на источники моему человеку.
Курсавина кивнула.
- Кто он можно узнать?
Беркендорф подвинул ей папку. Главный жандарм даже отвернулся к окну, но как только женщина подняла на него полные ярости глаза, повернулся.
- Сколько экспрессии. Вы дочитали? Внимательно? Выезжаете в полночь.
- Я не…
Но граф махнул рукой.
- Полно. Вы прошли полный курс тени. И то, что вы саботировали свой выпуск вам простили только из-за заслуг профессора. Мне нужен результат. У мальчика хороший ум, но нежная душа. Он все еще верит, что старость равно мудрость и доброта. Напомните ему в чем смысл его работы.
Беркендорф отошел к полке, показывая, что встреча закончена. Катенька медленно встала с кресла.
- Вы ведь его сломать можете, - едва слышно произнесла она.
- Я? Помилуйте, как же? Я здесь. Я отправил одного из самых перспективных жандармов на дорогой и закрытый курорт. Что здесь помимо заботы?
Ей хотелось скрипнуть зубами, но пришлось сдерживаться.
- И, для вашего же комфорта, - добавил ей в спину Беркендорф, - на источники вы едите из-за предстоящего развода.
Катенька тряхнула головой. Ей мешала Фалеева со своим восторженным трепетом. Самоучка и «криворучка» называли таких в военном институте. Польза от них одна: они делали все бесплатно и с воодушевлением. Как же ей хотелось запереться у себя в номере и хорошенько все обдумать. Ведь на это у нее не было времени. Сразу из кабинета графа она бросилась в участок. Поговорить с мужем ей толкмо не дали. Она успела всунуть ему в руку платок с вышитыми инициалами и подписью «Мы вместе» - свадебный подарок, прежде чем его увели в камеру. Андрюша выглядел уставшим и оглушенным. Неудивительно, ведь «покровитель» оставил его. В чем-то граф прав - они слишком привыкли полагаться на его заступничество. Теперь поплатились.
Потом она тряслась в экспрессе, обдумывая наилучшую стратегию появления и отгоняя прочь чувство вины. Кузякин. Один раз она уже использовала этого славного юношу. Она видела, как тот скрывает влюбленность. Ее это веселило и даже льстило. А потом она влюбилась в Курсавина. Использовать Пантелея , чтобы приблизиться к профессору было гениальным ходом. Только не для Беркендорфа. Тот сразу раскусил ее игру и удалил из института. Только параллельно отправился и профессор в командировку. Там они и встретились. И там же поженились. Главный жандарм был в бешенстве, наверное. Но поделать ничего не мог. Зато теперь отыгрывается.
- Прости, - Катенька выдавила виноватую улыбку собеседнице, - я себя нехорошо чувствую. Это от дороги все и переживаний.
Фалеева удивленно на нее взирала, перебитая на полуслове.
- Принеси мне пожалуйста, воды стакан… или лучше кувшин. Мне полегчает и мы продолжим.
Девица Фалеева продолжала кидать на нее недоверчивые взгляды, но все же пошла исполнять просьбу. Курсавина прикрыла глаза. Энтузиазм Анны заставит ее торопиться, а значит у нее мало времени. Линия поведения с Пантелеем выбрана выигрышная. Добровольный помощник в лице Фалеевой соберет все сплетни. К более серьезной информации эту «энтузиастку» подпускать нельзя. Граф сказал, что ему нужен результат, а значит Пантелей начал буксовать. Кузякин не смотря на прошедшие годы все еще сохранил свою наивность. Ему следует повзрослеть.
Ей стало жаль Кузякина. Она не хотела, чтобы тот превратился в полного циника. Только муж ей дороже.
Когда девица Фалеева подошла к беседке на лице Курсавиной играла благожелательная улыбка.
- Благодарю. Мне значительно лучше, действительно вода целебная. Так что там по обстановке? Точно все слышали и обсуждают?
Анна засияла как медный таз и молча кивнула.
- Это хорошо. Значит надо ждать гостей.
_________
Как вам интрига? друзья мои, не смотря на мои старания и желания, выкладывать по графику получается плохо. давайте поддержим меня комментариями, пенделями, напоминаниями и конечно сердечками. всех люблю, целую!
Прода от 15.11.2025, 22:54
«Гостей» было много. Кто-то заходил познакомится с новенькой. Кто-то прогуливался рядом. А кто-то обещал поддержку и расположение. Курсавина по большей части молча слушала и кивала.
Кузякин появился в самый разгар наплыва посетителей. Его надежно скрывали пышные кусты, позволяя наблюдать со стороны.
- Садись, сокол, в ногах правды нет, - раздался до боли знакомый голос у него за спиной.
- В чьих ногах? - не оборачиваясь ответил он.
- Сядь, будь любезен! Стоишь каланчой и внимание првлекаешь.
Старушка умилительно улыбнулась и глазки сощурила. Бывшая фрейлина вернула свой воздушно-зефирный вид, еще и волосы мелкими кудельками уложила у лица.
- Смотри, сокол, - указала Агриппина, как только он сел рядом на лавочку, - вид отличнейший, и нас не заметно. Ты пришел вовремя, самое интересное начинается.
Пантелей вздернул бровь. Вид кустах и впрямь был хорошим: в просвете меж ветвей была видна беседка и территория рядом с ней. Зелень укрывали их да и тень давала, так что одни плюсы.
- Ты читать по губам умеешь? - невинно спросило Столыпина. - Нет? Жаль. Звуки не все долетают сюда. Если ветер переменится…
В беседке меж тем развивались события. К Курсавиной пришла с визитом Наширова.
- Вот ведь… - в голосе Агриппины послышалось сожаление. - И чего ее принесло? Как бы она всю постановку не испортила.
Кузякин неотрывно следил за беседкой, но последнее высказывание резануло ему слух.
- Постановку?
На него в ответ шикнули, мол не отвлекай. Главная сплетница однако вошла в раж и что-то доказывала Катеньке. Нинель Наширова не замечала попыток своей собеседницы отодвинутся и закончить разговор. Ветер доносил до куста обрывки фраз: «Вы не должны позволить…», «Можно ведь договорится… пообещайте закрывать глаза…».
Столыпина фыркнула.
- Глупая курица, - вынесла вердикт она, не пояснив кто именно.
Молодой жандарм покосился на нее.
- Наширова, конечно же. Твоя зазноба играет как по нотам. Все для тебя, сокол.
- Почему вы… - начал он ровным голосом, хотя внутри все клокотало от ярости.
Бывшая фрейлина махнула рукой. В этом небрежном жесте не хватало легкости. Кузякин заметил и залегшие тени под глазами, и неестественную бледность, но глаза продолжали гореть. Это успокаивало.
- Довелось мне как-то быть на одной громкой премьере. - перебила его Агриппина. - Все как обычно. Много шума, много сплетен, в антрактах перемывают кости друг другу. Но однажды одна из актрис заболела. Ее роль была маленькой - стоять на сцене с примой, подавать, приносить. так вот заболевшая актриса была незаметна на сцене, пусть и проводила большую часть на ней. А замена оказалась на диво деятельна. У примы трагедия по сценарию, а служанка ей боа несет и прям по роже размалеванной этим боа. И ведь не специально. Приму перекосило, но по пьесе у нее драма и упадок сил. Еще через несколько минут, актрисулька ей поднос с пудрой подает и должна пуховкой убрать следы слез на лице страдалицы. Но вместо легких едва заметных прикосновений… присыпала ее пудрой словно мукой. Еще и в рот налетело. Корежило приму знатно, но устраивать скандал на сцене она не посмела. Зато зрители наслаждались спектаклем. Из трагедии он превратился в комедию и каждое появление актрисульки воспринималось с воодушевлением. А ведь она делала ровно то, что ей сказали делать. Но делала с большим рвением.
Пантелей холодно улыбнулся.
- К чему все это?
- А ты сам посмотри.
В беседку вошла Фалеева. На мгновение Кузякина перекосило, но он быстро взял себя в руки и продолжил наблюдение. Анна, заметив затруднительное положение Катеньки решила ей помочь и предложила выпить воды. Наширова коротко кивнула. Пока Фалеева протягивала ей стакан, Курсавина расслабилась, будучи закрыта от главной сплетницы фигурой Анны. В этот самый момент Нинель попросила передать ей книгу, которая лежала на столике рядом с перилами. Уловка, чтобы заставить Фалееву отойти, понятная даже младенцу. Поэтому Анна решила перехитрить госпожу Наширову. Слитным, но резким движением она бросилась к перила и забрала книгу, развернулась для того, чтобы вручить оную Нашировой. Нинель воспользовалась передышкой и снова потянулась к Курсавиной. Увидев, быстро приближающуюся в свою сторону руку с книгой, она резко отпрянула, потянув Катеньку вперед. Госпожа Курсавина, не ожидая подобных демаршей, по инерции наклонилась вперед и получила книгой прямо по лбу. Завидев произошедшее, Анна попыталась помочь профессорской жене и бросилась к ней, отдавив по пути пальцы Нашировой. Но услышав жалобный крик последней, резко развернулась и угодила острым локтем прямо Курсавиной в живот.
Катенька хватал ртом воздух. Рядом слышалось поскуливание Нинель. Скулила та высоко на одной ноте, чем вызывала головную боль. Фалеева виновато посмотрела в глаза. Курсавина не знала чего ей хочется больше: прибить свою «помощницу» или приободрить, но чтобы та ушла куда подальше? Но хватало только на восстановление дыхания. Анна, убедившись что Катенька в относительном порядке, бросилась помогать Нашировой. Главная сплетница была женщиной недалекого ума, но и она сообразила кто главный источник неприятностей в беседке, поэтому отослала Фалееву за целебной водой. Продолжать разговор не имело смысла, поэтому главная сплетницы решила зайти позже. Она немного неуклюже встала, чтобы попрощаться. Курсавной пришлось собрать все силы и встать с ответным прощанием.
- А вот и я! - нарочито громко крикнула Анна, быстро приближаясь к беседке. В руках она держала полный кувшин с водой. Часть воды расплескалась на платье. Нинель в ужасе отшатнулась, но зацепилась за балясину шалью. Наширова начала падать, когда в нее врезался снаряд по имени Анна и с криком «держу!» она схватила пожилую женщину. Та заверещала сиреной и замахала руками. Неустойчивая композиция из двух человек начала заваливаться на опешившую Курсавину. Та резко ушла в сторону и получила кувшином, который все еще держала в руке Фалеева, по многострадальному лбу.
- Финита! - припечатал Агриппина в кустах.
P.S. друзья! не виноватая я! она сама (муза) ушла.*заломила руки драматически.
Так-то я наукой занималась. Она там пахала или там у меня муз? в общем, прошу прощения за долгое ожидание. Всем приятного чтения!
Прода от 22.12.2025, 07:53
глава 14
Пантелей взирал на сцену из кустов в немом изумлении. «Финита»… Да уж, настоящее театральное завершение. В нём боролись два чувства: порыв броситься на помощь Курсавиной и странная внутренняя скованность, не позволявшая сдвинуться с места. Агриппина насмешливо наблюдала за его растерянностью. Это были бесценные для неё мгновения. Старая интриганка обладала превосходной памятью: запоминала малейшие детали, чтобы потом умело извлекать их в нужный момент - качество полезное, особенно при дворе.
Кузякин тряхнул головой. Год назад он бы бросился помогать, но общение с Николлетой и Агриппиной дало свои плоды. Он рассеянно посмотрел на Столыпину - и с него тут же слетели беспечность и растерянность. Бывшая фрейлина светилась довольством. Слишком хорошо он знал это выражение лица. Он резко поднялся и, не говоря ни слова, скрылся из виду. Если бы он обернулся, то смог полюбоваться её озабоченной миной, но он не оглядывался.
Свой первый порыв - бежать к травнице - он зарубил на полпути. Молодой жандарм резко остановился. Что же получается? На всём курорте у него не оказалось ни одного по-настоящему своего человека и безопасного места. Опасное упущение! Он несколько раз глубоко вдохнул. Значит, надо искать. Ноги сами понесли его в подходящее моменту место.
Стоя на развилке, Пантелей чувствовал себя глупо: отличительных знаков он не запомнил, дорога как дорога.?
- Эй, вы тут? - крикнул он. В конце концов, надо пробовать. - Ау? Проявитесь. Появитесь.?
- И чего ты тут орёшь как окаянный? - раздался голос сбоку.
- Здравствуйте! Разрешите к вам??
Голос поперхнулся от неожиданности:
- Гхм… Ты это, головой что ль ударился??
- Никак нет! - радостно отрапортовал Пантелей. - Разрешите изложить суть??
- Да не ори ты! - недовольно произнёс голос, и перед взором Кузякина наконец появилась сторожка. - Чего тебе? - спросил сторож-тень.
Мысли разбегались как тараканы на свету.
– Чего тебе? – повторил сторож, опёршись на притолоку, и вид у него был самый что ни на есть простой: заношенный китель, седая щетина, усталый взгляд. Но Кузякин помнил, как та же будка растворялась в воздухе. Это был профессионал, умевший выглядеть частью пейзажа настолько, что его перестаёшь замечать.
А еще это неловкое молчание, которое плотной пеленой повисло между ними. Пантелей вдруг ощутил себя щёголем-повесой, пришедшим к отшельнику с жалобами на светскую суету. А его собеседник просто ждал, когда он сформулирует свою мысль.
– Мне нужен… совет, – наконец выдавил Кузякин.
– А, – сторож лениво почесал щеку. – Ну, это не ко мне. Я караул сменяю, время отмечаю. Советчик из меня, прямо скажу, никакой.
И вид у сторожа сделался совсем простой, даже немного дурашливый. Все как в учебнике! Вот ведь старый лис.
– Вы же здесь давно, – попробовал Пантей другой подход. – Видите всех. Наверное, и про старые истории что-то слышали.
– Вижу, – не стал отпираться мужик. – А слышать – не всегда есть что слушать. Шум тут разный бывает. Одни говорят, чтобы скрыть, другие молчат, чтобы не выдать. Разберись, кто из них громче.
Он замолчал, глядя куда-то поверх головы Кузякина. Пауза затягивалась.
– А как вы вообще здесь оказались? – не выдержал Пантелей. – На таком посту… со своими навыками.
Уголок рта сторожа дрогнул – то ли в усмешке, то ли гримасе.
– А куда деваться-то, коли годы пришли?
Еще и «о» вдруг тянуть начал. Издевается как есть, издевается. Сторож продолжал:
– Место тихое, воздух хороший. И караул хоть какой-никакой, а свой. Про былые времена говорить – всё равно что мёртвого будить. Никому пользы, а покойнику спокойствия нет.
Он посмотрел прямо в газа Кузякину и в его взгляде промелькнула та самая острая, недремлющая внимательность, которую Пантелей видел только у лучших инструкторов.
– Ты вот, поди, тоже с «умениями». И замечаешь, что кругом каша. А вместо того чтобы ложку искать, бегаешь, спрашиваешь у каждой поварёшки, из какого она горшка. А она тебе – то про суп, то про щи. А суть-то одна: кипяток.
Кузякин замер. Загадками говорит, которые и не загадки вовсе. По привычке он хотел прищурить глаз, но не стал. Что-то в стороже заставляло быть строже и дисциплинированней к себе. Что-то... а потом до него дошел смысл слов. Они ударили с неожиданной силой. «Спрашиваешь у каждой поварёшки». Да. Он метался между Агриппиной, Николлетой, Карсавиной, выслушивал даже болтовню Фалеевой и причитания Силуана Никифоровича. Каждый вещал своё, утаивая что-то, каждый тянул одеяло к себе или от себя. Тут как посмотреть.
– Им нельзя доверять, – тихо сказал он, больше самому себе.
– Ну вот, – сторож кивнул, будто констатируя очевидный факт. – А себе-то доверяешь? Видишь чехарду, чего лезешь не разобравшись? Они тебе – про театр, про роли. А ты представь на миг, что никакого театра нет. Есть просто дело. Кому от него жарко, кому холодно. Кто греет руки, кто мёрзнет. Ищи, кому сейчас не по себе. Не сорок лет назад, а сейчас. Остальное – дым для глаз.
