– Ты его даже не знаешь практически.
– Я знаю главное – он зарится на твои деньги. То есть, не твои, а твоего отца, но это дела не меняет, – Мэл помахала растопыренными пальцами в воздухе. – Ну вот, застынет, и можно будет наносить верхний слой.
– У тебя здорово выходит.
– Курсы визажистов. Я и гримироваться перед выступлениями предпочитаю сама. Ты, кстати, не думала?
– О чём?
– О курсах каких-нибудь. Приобрети профессию.
– Ну, у меня и так вроде бы диплом есть.
– Вот именно, что вроде бы, – она осторожно взяла чашку с чаем. – Куда ты с ним пойдёшь, с этим дипломом? Не смеши меня.
– Мне, в общем-то, на жизнь зарабатывать необходимости нет.
– Да разве в заработке дело? У тебя должна быть своя жизнь. Своя работа. Можешь не гнаться за заработком, но это личный рост, реализация. И новые люди. Глядишь, и найдёшь себе кого-нибудь другого.
– И где будет гарантия, что этот другой не позарится на мои деньги?
– А ты гляди в оба. На то и щука в море, чтобы карась не дремал. Но даже если выйдешь за этого своего Макса… Думаешь, он после свадьбы будет тебя так же ценить, как до?
Я поморщилась. Слова Мэл неприятно соответствовали моим собственным мыслям. От которых мне в последнее время почти удалось избавиться, и вот она мне снова о них напомнила.
– Ты не кривись, а посмотри вокруг. Домохозяйки мужьям скучны. И не надо говорить, что дом вести – это та же работа. Может, и работа, да только мужику, кроме борща и мягких тапочек, нужно что-то ещё. Борщ и тапочки он воспринимает как должное. Вот на своих родителей посмотри – у твоей мамы собственное дело, ага? И живут вместе много лет, душа в душу. Когда жена умница-красавица, да ещё и независима, муж такую будет ценить. А не домашнюю клушу, которая и так от него никуда не денется, потому что ей и идти-то толком некуда.
Она откусила острый угол от треугольного куска пиццы и принялась жевать, прервав свой монолог.
– Ну, насчёт красавицы – это точно не про меня, – пробормотала я.
– Ты, мать, себя-то не недооценивай, – сурово посоветовала Мелюзина. – А то так и будешь довольствоваться такими вот Максами. Женщина красива настолько, насколько себя ощущает. Вот я, например, каких хочу, таких и выбираю. Думаешь, хоть один отказал?
Я покосилась на неё и завистливо вздохнула. Ей, с её точёным носиком, легко говорить, не то, что моя картошка.
– Хотя, справедливости ради, их и уговаривать особо не надо, – Мэл отложила оставшуюся от куска корочку и вздохнула. – Я ведь не на пустом месте говорю, что женатики только на сторону и смотрят. Ты бы знала, что я от мужей про их жён наслушалась! Даже если женились по любви – глядь, пройдёт годиков пять-семь, и былая нимфа превращается в корову. Которая, может, домашняя и уютная, но с ней ску-учно!
– Так ты у нас – разбивательница семей?
– Да нет, зачем? – она пожала плечами. – Я ведь замуж не хочу. Так что ни одного мужа ещё из семьи не увела.
Я взяла второй кусок, и некоторое время мы ели в молчании. Чай в чашках кончился, и Мэл сходила на кухню за чайником.
– Люди делятся на две категории, – я кивнула на оставленные ею корочки. – Тех, кто ест пиццу целиком, и тех, кто оставляет корку.
– Я всегда их оставляла. Не люблю пустое тесто.
– А по-моему, корка – самое вкусное и есть.
– Ну да, я помню – ты и вафельные коржи без начинки грызёшь. Хотя они на вкус как картон.
– Много ты понимаешь…
Разговор свернул на безопасно-кулинарные темы. Потом мы допили чай, и Мэл докрасила свои ногти, а попутно прочла мне маленькую лекцию по искусству маникюра. Домой я засобиралась уже совсем поздно.
– Привет, Паш! – я махнула рукой. Паша Кулагин оглянулся, кивнул и придержал шаг, позволив мне себя догнать.
– Привет. Ты откуда?
– Из спортклуба. А ты?
– Из тира.
– Из тира? Это где… – я подняла руку с вытянутым пальцем, имитируя пистолет, – «пиу-пиу»?
– Ну да.
– Ух ты! И давно ты туда ходишь?
– Да с полгода уже.
– Чего это тебя на стрельбу потянуло?
– Да так как-то… – он пожал плечами. – Мать достаёт, братец тоже. Ты не представляешь, Женька, как тебе с предками повезло. А стрельба как-то отвлекает. Я и раньше туда ходил, а теперь вот вернулся. Знаешь, там ведь нужна концентрация, и всё лишнее куда-то уходит. Тренер говорит, что у меня способности есть, нужно только заниматься регулярно…
Он говорил что-то ещё, а я кивала, и воображение невольно рисовало картинку, что Пашка, выпуская пули в мишень, представляет на её месте «достающих» его родичей. Бр-рр. Но нет, стоит думать о нём плохо. А даже если и представляет, кто я такая, чтобы судить? В конце концов, это не самый худший способ выпустить пар, а от воображаемого до реального дистанция огромного размера. И вообще, он-то по мишеням стреляет, а я – по живому выпалила.
Интересно, а что Пашка скажет, если я вдруг расскажу ему об этом эпизоде своей жизни? Нет, я, конечно, не собиралась делать такую глупость, но всё-таки. В ужасе шарахнется, или скажет «Ух ты, круто!»?
Полиция меня так и не потревожила, хотя прошла уже неделя, и я потихоньку уверялась, что ничего мне не будет. Следов, указывающих на меня, я не оставила: ни клочков одежды, ни вывалившихся из кармана предметов, ни отпечатков пальцев на деревяшке – спасибо холодной погоде и кожаным перчаткам. Свидетелей тоже не было, я вспомнила, как оглядывалась и прислушивалась после выстрелов, но вокруг было тихо. Если кто и услышал, то выяснять, кто стрелял, не поспешил. Машина? Мало ли там машин ставится…
– Эй, ты меня слушаешь?
– А? – встрепенулась я.
– Ты вообще слышишь, что я тебе говорю?
– Извини, Паш, задумалась.
– Вечно ты в облаках витаешь, – хмыкнул Пашка.
– Неправда!
– Правда-правда. Ещё в школе помню – спросит тебя учитель о чём-нибудь, а ты встаёшь, как только что разбуженная… Даже странно, что кончила школу хорошо.
Я неопределённо хмыкнула. К экзаменам меня натаскивали нанятые родителями репетиторы. Но училась я и правда на «тройки», в этом Пашка прав. Младшие классы я отходила в элитную гимназию, где были индивидуальные занятия, интересные программы, и там я в целом успевала. Но потом кризис 98 года разорил первое папино предприятие. Тогда нам пришлось трудно, денег на оплату гимназии уже не хватало, и меня перевели в обычную муниципальную школу, где мне, избалованной креативными учителями, на уроках сразу стало скучно. Вот я и училась спустя рукава, хотя с одноклассниками мне повезло, а потому, даже когда наши дела выправились, я осталась доучиваться там же. Благо у меня всё же хватило ума не особо хвастать богатством, зато папа всегда был готов оплатить нашему классу то экскурсию, то школьную вечеринку.
– А помнишь, как мы после выпускного сбежали в какой-то подъезд и пели там под гитару?
– Угу. А потом у Надьки Квасковой случилась истерика, и её мать прибежала жаловаться, что мы обидели деточку. Хотя она просто перепила.
– А меня там вывернуло, – вспомнила я. – Не нужно было мешать водку и шампанское.
– Да, напугала ты нас знатно, – согласился Паша.
Мы ещё некоторое время наперебой вспоминали наш выпускной, а потом просто разные случаи из школьной жизни. Потом Пашка спросил, как у меня дела, и я рассказала о том, что Макс начал серьёзно рисовать, пишет мой большой портрет, а параллельно успел сделать ещё несколько картин, которые мне и показал во время нашего свидания. Его квартирка потихоньку начинала напоминать картинную галерею.
Паша присвистнул. Макса он знал, но его увлечение рисованием стало для Кулагина новостью.
– И как, хорошо хоть рисует?
– Отлично, – искренне сказала я. Да, я никогда не разбиралась в живописи, но Максовы пейзажи и натюрморты мне очень нравились. Он всегда находил какую-то изюминку, делавшую картину нетривиальной.
– Ну-ну. Будет у тебя жених-художник. Художник-юрист.
– А что плохого?
– Да ничего. Гривичев вон тоже до того, как начал рисовать, был, по-моему, не то инженером, не то программистом.
– Ты знаешь Гривичева?
– Да его вся Москва знает. Не, ну лично не знаком, конечно, но картины видел. Смирновы с ним дружили… – Паша помолчал. – Жаль Володьку.
– Жаль, – согласилась я.
– Вот он, кстати, тоже выскочил из грязи в князи. Никак не думал, что он действительно актёром станет.
– Да он об этом мечтал ещё со школьной скамьи.
– Мечтать-то он мечтал, но способностей у него к тому никаких не было. Ты вспомни, как он стихи читал. Таких завываний я больше ни у кого не слышал, а ему казалось, что это и есть «читать с выражением». У тебя лучше получалось.
– Но он же потом играл, и здорово играл! От его Ромео я плакала. Ты был на его выпускном спектакле? Он его весь на себе тащил, Джульетта рядом с ним была никакущая.
– Был. И удивился – долго-долго ничего не получалось, и вдруг заиграл. Не дружи Володькина мама кое с кем из «Щуки», чёрта с два он бы туда попал, между нами-то говоря.
Я недоверчиво покачала головой.
– Я помню, как он всякие сценки разыгрывал…
– И я помню. Тебе неловко от них не становилось? Любительский драмкружок имени погорелого театра.
– Ну… – откровенно говоря, да, становилось. Всё время, что мы были знакомы, Володя любил кого-то изображать и поначалу страшно переигрывал. Но потом дело пошло на лад, и я решила, что ему просто не хватало мастерства.
– Знаешь, последние серии «Выстрела в упор» мне те его потуги напомнили. Он начал переигрывать. Потом видимо спохватился и ударился в другую крайность – вообще перестал играть.
– У него был творческий кризис.
– Да… – задумчиво проговорил Пашка. – Высоко взлетел – больно упал. О мёртвых хорошо или ничего, но зазнался наш Володя, если уж начистоту. Мы с ним последний год почти не общались, так, на семейных сборищах, когда деваться некуда. И не только со мной. Вон с Бошняком вообще разругался в пух… Хотя ты же не знаешь Бошняка…
– Бошняка? Петра Викторовича?
– Его самого. Значит, знаешь?
– Знаю, – медленно произнесла я. – Недавно познакомились.
– Ну вот. Он у них часто бывал, а потом – как отрезало.
– А из-за чего разругались?
– Да кто ж их знает. Ладно, ты куда?
– Домой.
– Тогда пока.
– Пока, – кивнула я.
Паша двинулся дальше, а я повернула к нашему дому, пребывая в состоянии глубокой задумчивости. Володя знал Петра Викторовича… А не прав ли Паша, часом? Таинственный Максов знакомец предлагал удивительное, невозможное – и, что самое поразительное, не лгал. Он действительно мог наделить человека тем, чем тот не обладал от природы, я и Макс – живые тому примеры. Так может, Володя и впрямь был бесталанен? И приобрёл способность играть благодаря тому, что сделал Пётр Викторович? А что он, кстати, сделал? В тех наукообразных объяснениях, которыми он описывал свою методику, я всё равно ничего не поняла, а сам процесс не запомнила. Последнее моё воспоминание в тот день – что мы с Максом приходим в занятый его офисом дом. А потом – двухсуточный провал, и я очнулась на скамейке на Вятской улице.
Но если Пётр Викторович что-то дал – то, быть может, способен и отнять?
Мне стало неуютно. Сколько человек на самом деле обязаны своим успехом этому пожилому лысоватому мужчине с добродушной улыбкой? Как далеко простирается его влияние… и возможности? Володя… Да, его последний фильм и последние серии сериала, в котором он снимался, действительно выявили проблему – пусть и не до такой степени, как утверждал недолюбливавший его Пашка, но игра Владимира и впрямь утратила былую лёгкость и естественность. Могло ли это быть местью?
Надо поговорить с Максом. Он, насколько я поняла, свой талант к рисованию попросту купил, но в одних ли деньгах дело… Или у меня просто паранойя разыгралась?
На звонок Макс ответил явно неохотно и был чем-то раздражён, хотя со мной говорил терпеливо. Когда я несколько сумбурно изложила ему свои подозрения, он некоторое время молчал.
– Знаешь, Жень, мозг – всё-таки не грядка, чтобы можно было морковку сначала посадить, а потом выдернуть, – сказал он наконец. – Да и разругался Смирнов с Бошняком… когда?
– Не знаю.
– Да где-то через год после знакомства. Не сошлись характерами. А проблемы у Смирнова начались значительно позже. Долго Пётр Викторович ждал со своей местью. Бритва Оккама, малыш. Не нужно плодить лишних сущностей там, где их нет.
– Ну, может, ты и прав.
– Конечно. Так что не бойся. Никто на твои боевые искусства не покушается.
Я промолчала. Дело было не в том, что я боялась за себя. А в чём суть моей тревоги – я и сама объяснить бы затруднилась.
Накануне того дня потеплело, и наконец-то выпал снег. Да не просто слегка, а обильным снегопадом, так что кое-где у краёв газонов образовались небольшие сугробчики. Дворники увеличивали их, сгребая снег с мостовых и тротуаров, а потом улицы посыпались солью, или ещё чем-то химическим, и белой крупой, не знаю, как она называется, похожей на мелкие камешки. Химия спасала от обледенения, но оставляла белые разводы на сапогах.
– Надень шубку, – сказала мама. – Холодно же.
То, что столбик градусника подпрыгнул вверх, её не смущало. Раз выпал снег – значит зима и холодно.
Утром папа собрался и уехал на несколько дней – хотел проинспектировать большое строительство в другом регионе, за пределами даже Московской области, и ещё уладить какие-то дела с поставщиками. Перед его отъездом я опробовала новую мультиварку – каша, сваренная ею, оказалась вполне на уровне – проводила папу в поездку, а маму в ресторан, и осталась одна в квартире на целый день. Посмотрела несколько передач по телевизору, побегала по интернету, проинспектировала свою коллекцию туфель и выбралась в ближайший торговый центр – не то чтобы я всерьёз собиралась что-то себе покупать, но захотелось побродить между прилавков, выпить чаю или кофе в кафе, и, может быть, что-то себе и присмотреть.
В конце концов я зависла в ювелирном павильоне. Долго облизывалась на роскошное колье, всё же оказавшееся слишком дорогим для меня, перемерила с десяток колец и примерно столько же серёг, и в конце концов приобрела изящный гарнитур – серьги и кольцо с гранатами в серебре. Очень довольная, вышла из павильона – и тут снова заметила торопливо шарахнувшуюся от меня женскую фигуру.
Да что же это такое!
Женщина нырнула за ларёк, продававший коллекционный шоколад, я, изрядно разозлившись, кинулась следом. Увидев, что я догоняю, она перешла на бег. Мы промчались через весь этаж, она свернула к эскалатору, я за ней. Ссыпавшись по движущейся лестнице, мы свернули к вращающимся дверям наружу, и тут мне удалось, сделав рывок, её догнать. И я крепко схватила её за руку, вынуждая развернуться ко мне.
Я была уже отчасти подготовлена нашей почти встречей в «Сопрано», и всё равно шок был велик. Если бы между нами поставили раму, я бы осталась в полной уверенности, что смотрюсь в зеркало. Она не просто походила на меня, мы были буквально одно лицо. И, насколько я помнила собственную внешность, никаких видимых различий не наблюдалось.
Хотя разглядывать её я смогла лишь секунду, или две. А потом она, пользуясь моим замешательством, пнула меня в колено, и когда я, охнув, схватилась за пострадавшее место, вырвала руку и стремительно выскочила на улицу.
– Всё в порядке? – ко мне подошёл охранник. Проснулся, что называется. Мне захотелось немедленно пнуть его – чтобы понял, какое это «в порядке», когда ногу сводит от боли.
– Я знаю главное – он зарится на твои деньги. То есть, не твои, а твоего отца, но это дела не меняет, – Мэл помахала растопыренными пальцами в воздухе. – Ну вот, застынет, и можно будет наносить верхний слой.
– У тебя здорово выходит.
– Курсы визажистов. Я и гримироваться перед выступлениями предпочитаю сама. Ты, кстати, не думала?
– О чём?
– О курсах каких-нибудь. Приобрети профессию.
– Ну, у меня и так вроде бы диплом есть.
– Вот именно, что вроде бы, – она осторожно взяла чашку с чаем. – Куда ты с ним пойдёшь, с этим дипломом? Не смеши меня.
– Мне, в общем-то, на жизнь зарабатывать необходимости нет.
– Да разве в заработке дело? У тебя должна быть своя жизнь. Своя работа. Можешь не гнаться за заработком, но это личный рост, реализация. И новые люди. Глядишь, и найдёшь себе кого-нибудь другого.
– И где будет гарантия, что этот другой не позарится на мои деньги?
– А ты гляди в оба. На то и щука в море, чтобы карась не дремал. Но даже если выйдешь за этого своего Макса… Думаешь, он после свадьбы будет тебя так же ценить, как до?
Я поморщилась. Слова Мэл неприятно соответствовали моим собственным мыслям. От которых мне в последнее время почти удалось избавиться, и вот она мне снова о них напомнила.
– Ты не кривись, а посмотри вокруг. Домохозяйки мужьям скучны. И не надо говорить, что дом вести – это та же работа. Может, и работа, да только мужику, кроме борща и мягких тапочек, нужно что-то ещё. Борщ и тапочки он воспринимает как должное. Вот на своих родителей посмотри – у твоей мамы собственное дело, ага? И живут вместе много лет, душа в душу. Когда жена умница-красавица, да ещё и независима, муж такую будет ценить. А не домашнюю клушу, которая и так от него никуда не денется, потому что ей и идти-то толком некуда.
Она откусила острый угол от треугольного куска пиццы и принялась жевать, прервав свой монолог.
– Ну, насчёт красавицы – это точно не про меня, – пробормотала я.
– Ты, мать, себя-то не недооценивай, – сурово посоветовала Мелюзина. – А то так и будешь довольствоваться такими вот Максами. Женщина красива настолько, насколько себя ощущает. Вот я, например, каких хочу, таких и выбираю. Думаешь, хоть один отказал?
Я покосилась на неё и завистливо вздохнула. Ей, с её точёным носиком, легко говорить, не то, что моя картошка.
– Хотя, справедливости ради, их и уговаривать особо не надо, – Мэл отложила оставшуюся от куска корочку и вздохнула. – Я ведь не на пустом месте говорю, что женатики только на сторону и смотрят. Ты бы знала, что я от мужей про их жён наслушалась! Даже если женились по любви – глядь, пройдёт годиков пять-семь, и былая нимфа превращается в корову. Которая, может, домашняя и уютная, но с ней ску-учно!
– Так ты у нас – разбивательница семей?
– Да нет, зачем? – она пожала плечами. – Я ведь замуж не хочу. Так что ни одного мужа ещё из семьи не увела.
Я взяла второй кусок, и некоторое время мы ели в молчании. Чай в чашках кончился, и Мэл сходила на кухню за чайником.
– Люди делятся на две категории, – я кивнула на оставленные ею корочки. – Тех, кто ест пиццу целиком, и тех, кто оставляет корку.
– Я всегда их оставляла. Не люблю пустое тесто.
– А по-моему, корка – самое вкусное и есть.
– Ну да, я помню – ты и вафельные коржи без начинки грызёшь. Хотя они на вкус как картон.
– Много ты понимаешь…
Разговор свернул на безопасно-кулинарные темы. Потом мы допили чай, и Мэл докрасила свои ногти, а попутно прочла мне маленькую лекцию по искусству маникюра. Домой я засобиралась уже совсем поздно.
– Привет, Паш! – я махнула рукой. Паша Кулагин оглянулся, кивнул и придержал шаг, позволив мне себя догнать.
– Привет. Ты откуда?
– Из спортклуба. А ты?
– Из тира.
– Из тира? Это где… – я подняла руку с вытянутым пальцем, имитируя пистолет, – «пиу-пиу»?
– Ну да.
– Ух ты! И давно ты туда ходишь?
– Да с полгода уже.
– Чего это тебя на стрельбу потянуло?
– Да так как-то… – он пожал плечами. – Мать достаёт, братец тоже. Ты не представляешь, Женька, как тебе с предками повезло. А стрельба как-то отвлекает. Я и раньше туда ходил, а теперь вот вернулся. Знаешь, там ведь нужна концентрация, и всё лишнее куда-то уходит. Тренер говорит, что у меня способности есть, нужно только заниматься регулярно…
Он говорил что-то ещё, а я кивала, и воображение невольно рисовало картинку, что Пашка, выпуская пули в мишень, представляет на её месте «достающих» его родичей. Бр-рр. Но нет, стоит думать о нём плохо. А даже если и представляет, кто я такая, чтобы судить? В конце концов, это не самый худший способ выпустить пар, а от воображаемого до реального дистанция огромного размера. И вообще, он-то по мишеням стреляет, а я – по живому выпалила.
Интересно, а что Пашка скажет, если я вдруг расскажу ему об этом эпизоде своей жизни? Нет, я, конечно, не собиралась делать такую глупость, но всё-таки. В ужасе шарахнется, или скажет «Ух ты, круто!»?
Полиция меня так и не потревожила, хотя прошла уже неделя, и я потихоньку уверялась, что ничего мне не будет. Следов, указывающих на меня, я не оставила: ни клочков одежды, ни вывалившихся из кармана предметов, ни отпечатков пальцев на деревяшке – спасибо холодной погоде и кожаным перчаткам. Свидетелей тоже не было, я вспомнила, как оглядывалась и прислушивалась после выстрелов, но вокруг было тихо. Если кто и услышал, то выяснять, кто стрелял, не поспешил. Машина? Мало ли там машин ставится…
– Эй, ты меня слушаешь?
– А? – встрепенулась я.
– Ты вообще слышишь, что я тебе говорю?
– Извини, Паш, задумалась.
– Вечно ты в облаках витаешь, – хмыкнул Пашка.
– Неправда!
– Правда-правда. Ещё в школе помню – спросит тебя учитель о чём-нибудь, а ты встаёшь, как только что разбуженная… Даже странно, что кончила школу хорошо.
Я неопределённо хмыкнула. К экзаменам меня натаскивали нанятые родителями репетиторы. Но училась я и правда на «тройки», в этом Пашка прав. Младшие классы я отходила в элитную гимназию, где были индивидуальные занятия, интересные программы, и там я в целом успевала. Но потом кризис 98 года разорил первое папино предприятие. Тогда нам пришлось трудно, денег на оплату гимназии уже не хватало, и меня перевели в обычную муниципальную школу, где мне, избалованной креативными учителями, на уроках сразу стало скучно. Вот я и училась спустя рукава, хотя с одноклассниками мне повезло, а потому, даже когда наши дела выправились, я осталась доучиваться там же. Благо у меня всё же хватило ума не особо хвастать богатством, зато папа всегда был готов оплатить нашему классу то экскурсию, то школьную вечеринку.
– А помнишь, как мы после выпускного сбежали в какой-то подъезд и пели там под гитару?
– Угу. А потом у Надьки Квасковой случилась истерика, и её мать прибежала жаловаться, что мы обидели деточку. Хотя она просто перепила.
– А меня там вывернуло, – вспомнила я. – Не нужно было мешать водку и шампанское.
– Да, напугала ты нас знатно, – согласился Паша.
Мы ещё некоторое время наперебой вспоминали наш выпускной, а потом просто разные случаи из школьной жизни. Потом Пашка спросил, как у меня дела, и я рассказала о том, что Макс начал серьёзно рисовать, пишет мой большой портрет, а параллельно успел сделать ещё несколько картин, которые мне и показал во время нашего свидания. Его квартирка потихоньку начинала напоминать картинную галерею.
Паша присвистнул. Макса он знал, но его увлечение рисованием стало для Кулагина новостью.
– И как, хорошо хоть рисует?
– Отлично, – искренне сказала я. Да, я никогда не разбиралась в живописи, но Максовы пейзажи и натюрморты мне очень нравились. Он всегда находил какую-то изюминку, делавшую картину нетривиальной.
– Ну-ну. Будет у тебя жених-художник. Художник-юрист.
– А что плохого?
– Да ничего. Гривичев вон тоже до того, как начал рисовать, был, по-моему, не то инженером, не то программистом.
– Ты знаешь Гривичева?
– Да его вся Москва знает. Не, ну лично не знаком, конечно, но картины видел. Смирновы с ним дружили… – Паша помолчал. – Жаль Володьку.
– Жаль, – согласилась я.
– Вот он, кстати, тоже выскочил из грязи в князи. Никак не думал, что он действительно актёром станет.
– Да он об этом мечтал ещё со школьной скамьи.
– Мечтать-то он мечтал, но способностей у него к тому никаких не было. Ты вспомни, как он стихи читал. Таких завываний я больше ни у кого не слышал, а ему казалось, что это и есть «читать с выражением». У тебя лучше получалось.
– Но он же потом играл, и здорово играл! От его Ромео я плакала. Ты был на его выпускном спектакле? Он его весь на себе тащил, Джульетта рядом с ним была никакущая.
– Был. И удивился – долго-долго ничего не получалось, и вдруг заиграл. Не дружи Володькина мама кое с кем из «Щуки», чёрта с два он бы туда попал, между нами-то говоря.
Я недоверчиво покачала головой.
– Я помню, как он всякие сценки разыгрывал…
– И я помню. Тебе неловко от них не становилось? Любительский драмкружок имени погорелого театра.
– Ну… – откровенно говоря, да, становилось. Всё время, что мы были знакомы, Володя любил кого-то изображать и поначалу страшно переигрывал. Но потом дело пошло на лад, и я решила, что ему просто не хватало мастерства.
– Знаешь, последние серии «Выстрела в упор» мне те его потуги напомнили. Он начал переигрывать. Потом видимо спохватился и ударился в другую крайность – вообще перестал играть.
– У него был творческий кризис.
– Да… – задумчиво проговорил Пашка. – Высоко взлетел – больно упал. О мёртвых хорошо или ничего, но зазнался наш Володя, если уж начистоту. Мы с ним последний год почти не общались, так, на семейных сборищах, когда деваться некуда. И не только со мной. Вон с Бошняком вообще разругался в пух… Хотя ты же не знаешь Бошняка…
– Бошняка? Петра Викторовича?
– Его самого. Значит, знаешь?
– Знаю, – медленно произнесла я. – Недавно познакомились.
– Ну вот. Он у них часто бывал, а потом – как отрезало.
– А из-за чего разругались?
– Да кто ж их знает. Ладно, ты куда?
– Домой.
– Тогда пока.
– Пока, – кивнула я.
Паша двинулся дальше, а я повернула к нашему дому, пребывая в состоянии глубокой задумчивости. Володя знал Петра Викторовича… А не прав ли Паша, часом? Таинственный Максов знакомец предлагал удивительное, невозможное – и, что самое поразительное, не лгал. Он действительно мог наделить человека тем, чем тот не обладал от природы, я и Макс – живые тому примеры. Так может, Володя и впрямь был бесталанен? И приобрёл способность играть благодаря тому, что сделал Пётр Викторович? А что он, кстати, сделал? В тех наукообразных объяснениях, которыми он описывал свою методику, я всё равно ничего не поняла, а сам процесс не запомнила. Последнее моё воспоминание в тот день – что мы с Максом приходим в занятый его офисом дом. А потом – двухсуточный провал, и я очнулась на скамейке на Вятской улице.
Но если Пётр Викторович что-то дал – то, быть может, способен и отнять?
Мне стало неуютно. Сколько человек на самом деле обязаны своим успехом этому пожилому лысоватому мужчине с добродушной улыбкой? Как далеко простирается его влияние… и возможности? Володя… Да, его последний фильм и последние серии сериала, в котором он снимался, действительно выявили проблему – пусть и не до такой степени, как утверждал недолюбливавший его Пашка, но игра Владимира и впрямь утратила былую лёгкость и естественность. Могло ли это быть местью?
Надо поговорить с Максом. Он, насколько я поняла, свой талант к рисованию попросту купил, но в одних ли деньгах дело… Или у меня просто паранойя разыгралась?
На звонок Макс ответил явно неохотно и был чем-то раздражён, хотя со мной говорил терпеливо. Когда я несколько сумбурно изложила ему свои подозрения, он некоторое время молчал.
– Знаешь, Жень, мозг – всё-таки не грядка, чтобы можно было морковку сначала посадить, а потом выдернуть, – сказал он наконец. – Да и разругался Смирнов с Бошняком… когда?
– Не знаю.
– Да где-то через год после знакомства. Не сошлись характерами. А проблемы у Смирнова начались значительно позже. Долго Пётр Викторович ждал со своей местью. Бритва Оккама, малыш. Не нужно плодить лишних сущностей там, где их нет.
– Ну, может, ты и прав.
– Конечно. Так что не бойся. Никто на твои боевые искусства не покушается.
Я промолчала. Дело было не в том, что я боялась за себя. А в чём суть моей тревоги – я и сама объяснить бы затруднилась.
Глава 6
Накануне того дня потеплело, и наконец-то выпал снег. Да не просто слегка, а обильным снегопадом, так что кое-где у краёв газонов образовались небольшие сугробчики. Дворники увеличивали их, сгребая снег с мостовых и тротуаров, а потом улицы посыпались солью, или ещё чем-то химическим, и белой крупой, не знаю, как она называется, похожей на мелкие камешки. Химия спасала от обледенения, но оставляла белые разводы на сапогах.
– Надень шубку, – сказала мама. – Холодно же.
То, что столбик градусника подпрыгнул вверх, её не смущало. Раз выпал снег – значит зима и холодно.
Утром папа собрался и уехал на несколько дней – хотел проинспектировать большое строительство в другом регионе, за пределами даже Московской области, и ещё уладить какие-то дела с поставщиками. Перед его отъездом я опробовала новую мультиварку – каша, сваренная ею, оказалась вполне на уровне – проводила папу в поездку, а маму в ресторан, и осталась одна в квартире на целый день. Посмотрела несколько передач по телевизору, побегала по интернету, проинспектировала свою коллекцию туфель и выбралась в ближайший торговый центр – не то чтобы я всерьёз собиралась что-то себе покупать, но захотелось побродить между прилавков, выпить чаю или кофе в кафе, и, может быть, что-то себе и присмотреть.
В конце концов я зависла в ювелирном павильоне. Долго облизывалась на роскошное колье, всё же оказавшееся слишком дорогим для меня, перемерила с десяток колец и примерно столько же серёг, и в конце концов приобрела изящный гарнитур – серьги и кольцо с гранатами в серебре. Очень довольная, вышла из павильона – и тут снова заметила торопливо шарахнувшуюся от меня женскую фигуру.
Да что же это такое!
Женщина нырнула за ларёк, продававший коллекционный шоколад, я, изрядно разозлившись, кинулась следом. Увидев, что я догоняю, она перешла на бег. Мы промчались через весь этаж, она свернула к эскалатору, я за ней. Ссыпавшись по движущейся лестнице, мы свернули к вращающимся дверям наружу, и тут мне удалось, сделав рывок, её догнать. И я крепко схватила её за руку, вынуждая развернуться ко мне.
Я была уже отчасти подготовлена нашей почти встречей в «Сопрано», и всё равно шок был велик. Если бы между нами поставили раму, я бы осталась в полной уверенности, что смотрюсь в зеркало. Она не просто походила на меня, мы были буквально одно лицо. И, насколько я помнила собственную внешность, никаких видимых различий не наблюдалось.
Хотя разглядывать её я смогла лишь секунду, или две. А потом она, пользуясь моим замешательством, пнула меня в колено, и когда я, охнув, схватилась за пострадавшее место, вырвала руку и стремительно выскочила на улицу.
– Всё в порядке? – ко мне подошёл охранник. Проснулся, что называется. Мне захотелось немедленно пнуть его – чтобы понял, какое это «в порядке», когда ногу сводит от боли.
