- Все хорошо? – вопрос сорвался сам собой.
- Да.
В ответ не верится, и что-то похожее на сочувствие шевельнулось внутри.
- Присядешь? - Едва спросив, пожалел. – Что вы такое? – совсем другим тоном. – Что я такое?!
- Тресаиры, - едва слышно отозвался Антаргин. – Тресаиры – рожденные с духом. Большая пятнистая кошка, которую ты видел – рьястор. Дух стихий. Самый сильный из всех. Самый старый… - в словах мужчины усталость и обреченность. – И он живет в нас с тобой.
- В нас… – Это был не вопрос, а озвученное вслух недопонимание.
Проследовав за Перворожденным к окну, Лутарг прислонился к стене.
- Как такое возможно?
Показалось, отец усмехнулся.
- Как и многое другое… Я покажу тебе, если позволишь. Возможно, тогда станет проще.
- Что покажешь? – не то чтобы со страхом, но с сомнением.
Он еще не отошел от уже увиденного. В голове еще не уложилось, как подобное вообще возможно? И в то же время знал, чувствовал, что Оно здесь – в нем: под кожей, в мышцах, в костях, в каждой клеточке тела – живое, дышащее, сильное.
- Что?.. Себя, тебя, нас… Наш народ… Все что сможешь увидеть.
- Как?
Антаргин устало потер лоб. Вызов и усмирение духа аукнулись. Слишком мало времени прошло с закрытия тропы – он выжат, а еще мысли, воспоминания сына не идут из головы – те самые, что спровоцировали ярость Повелителя стихий.
В такие моменты, как сейчас, Перворожденный и сам бы с радостью избавился от этой, дарованной рьястором, способности – видеть, знать, чувствовать. Смириться, принять то, во что превратилась жизнь сына на той стороне, почти непереносимо больно! Понимать как и как долго над ним измывались страшно. Еще страшнее, чем осознавать, что единственные воспоминания о матери, хранящиеся в душе сына – это образ на гобелене, и смутное, почти неуловимое ощущение тепла ее рук, когда-то давным-давно обнимавших его.
- Что бы ты сейчас не увидел - не противься и не пытайся изменить, - со вздохом предупредил молодого человека Антаргин. – Все это уже было, случилось и от твоего вмешательства не станет другим. Просто смотри. Смотри и попытайся понять…
Он не знал точно, что именно покажет им дух. Не мог направить рьястора в нужном направлении. Оставалось только надеяться, что среди увиденного, будет и то, что поможет Лутаргу разобраться.
… Она осыпалась сверкающей пеной к его ногам, приказывая.
- Давай, Рьястор, ты должен разбудить его.
- Я не могу, не получается, - жалобно проныл мальчик, напрягаясь изо всех сил, чтобы призвать сидящего в нем духа.
- Сосредоточься, - велела она, кружа у ног искрящейся рябью. – Ты сможешь, я уверена.
- Но, мама, он не слушает меня!
- Риана, Рьястор. Я уже говорила тебе, - поправила она, вновь собравшись в покрытое капельками воды тело. – Зови меня Рианой.
- Да, Риана, - теперь уже расстроено, с обидой.
Коснувшись рукой его темных волос, она пробежалась пальцами по шелковистым прядям, чтобы убрать со лба непослушный локон.
- Соберись и попробуй еще раз.
В ее голосе нежность, и он послушался, устремляясь внутрь себя, чтобы найти и вытащить на поверхность непослушного духа, упрямо играющего с ним в прятки. Сосредоточившись, дотянулся до едва ощутимого кусочка себя самого, увитого сияющими нитями энергии и тихонько потянул…
… Издевательский мужской смех заставил его сжать кулаки так, что полумесяцы от коротких ногтей отпечатались на коже багровыми следами. Как же он злил его! Все время злил, смеясь над тщетными усилиями, сводя все старания на нет!
«Я могу», - повторил он для себя, прогоняя в памяти не раз исполненное задание, вынуждая сознание отрешиться от всего окружающего, замкнуться в себе самом.
- А я говорил тебе, сестра, что помесь не даст результатов, - нарушая его сосредоточенность, вновь заговорил мужчина. – Они ни на что не способны. Посмотри - он слаб! Он не в состоянии справиться с духом!
- Ты ошибаешься, брат. Рьястор уже сделал это. Правда, дорогой?
И он, напрягшись, совершил то, что должен был. Следуя ее вере в него, вытолкнул из тела небесного цвета вихрь, пронесшийся по поляне неудержимым, стихийным потоком. Он смог еще раз…
Лутарг едва успевал отслеживать смену событий, оболочек, времен, через которые проводили его воспоминания рьястора. В одно мгновенье он был мальчиком, приручающим своего духа, в другое - мужчиной, демонстрирующим скрытую в нем силу. Или превращался в ревущий в горном ущелье ветер, поднимающий каменные глыбы над землей и бросающий их в скалистую твердь. Он обращался в паренька, закручивающего в стремительный водоворот морскую гладь и играющего волнами, и становился младенцем, удовлетворенно сосущим материнскую грудь под легкий перезвон колокольчиков. Был воином, отдающим приказы, и солдатом, с оглушительным криком несущимся на противника, но везде, всякий раз, он был связан с ним – тем, кто рвался из глубин существа, чтобы сделать его сильнее. Был самим собой и рьястором.
… Она кружила по комнате, и вслед за ней неслось грозовое облако, изредка вспыхивающее световыми пятнами молний.
- Он завидует мне. Просто завидует! Я смогла! Смогла! А у него не получилось!
Он молча наблюдал за ней, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Понимая, что в его словах - как подтверждающих, так и отвергающих, нет необходимости. Возможно, она даже забыла о его присутствии, ведя этот разговор-возмущение с самой собой.
- Он расплодил целый народ. Отстроил города. Разве этого мало? Я же не вмешиваюсь в его дела. Живут и пусть живут - жгут, рубят, ломают, мне все равно, лишь бы к нам не совались. Так нет… Ему мало. Ему всегда мало!
Чем больше набирал силу голос женщины, тем темнее становилось, и чаще вспыхивало молниями следующее за ней облако. Вскоре на улице грянул гром.
Нерожденная злилась, и природа бушевала вместе с ней. Гроза или шторм – это самое малое и, вероятно, лучшее из того, что могло вообще произойти.
- Посягнуть на моих детей! Как он посмел?! Как подумал?!
Женщина резко остановилась и устремила на него пылающий яростью взор. В нем было все: обещание потопа и губительных волн, разверзнувшаяся, чтобы поглотить, земля, голодные костры ревущих пожарищ. В нем жила кара, обещанная тому, кто посмел перечить ей.
- Что ты молчишь, Повелитель? Ты мой первенец! Мое лучшее творение и я отдала тебе их! Это теперь твои люди! Мой подарок! Мой дар! Так борись!..
Лутарг с честью выдержал ее взгляд, прежде чем оказался на поле боя. И это было безумство! Абсолютное и бесконечное безумство! Искореженные тела, разметавшиеся по земле, всполохи огня все еще лижущие одежды, едкий запах обгоревшей плоти и стоны - отчаянные стоны прощающихся с жизнью людей. На это страшно смотреть. Страшно видеть детские тела с неестественно вывернутыми конечностями, вжимающиеся в материнские бока. Страшно заглядывать в широко распахнутые, но уже ничего не видящие глаза, в которых застыл ужас последней минуты жизни – беспросветный ужас от вида собственной смерти. Проходить мимо протянутой руки умоляющего о помощи, и не оказывать ее, так как помочь ты уже не в силах.
… Он прикрывал отступление выживших. Он, атаректу и греу – самые сильные духи. Все, кто остался в строю.
Они заманили их в ловушку и взяли числом, засыпав градом стрел, камней и копий, слишком неожиданно для того, чтобы он или Риана успели что-то изменить. Слишком яростно, чтобы остановиться и пожалеть беспомощных.
Они хотели уйти, всего лишь уйти, устав бороться, но он оказался не готов отпустить их. Сестра бросила ему вызов, и он принял его, а теперь отказывался изменить свои планы и отречься от мести. Поклявшись стереть Истинных с лица земли, он намеревался выполнить обещание, даже ценой жизни своего собственного народа.
За всеми этими боями, битвами и болью, он понял только одно - никогда не вставай на пути у всесильных, они сотрут, сравняют тебя с землей, и даже не заметив этого, пойдут дальше, отряхивая пыль твоей сути со своих ног.
Они отступали уже несколько часов, взбираясь все выше в горы, оставляя за собой кровавое месиво из рианитов и тресаиров, из матерей, отцов и детей, которые уже никогда не улыбнутся друг другу. Отступали, унося на себе раненых, растерзанных и опустошенных, и Риана вела их за собой, полагаясь на почти обессилевшую троицу, что прикрывала тылы маленького отряда. Две сотни рожденных с духом - все, что осталось от многочисленного когда-то народа, все, что удалось сохранить в десятилетнем противостоянии брата и сестры, и сколько из них переживут следующую ночь, не знал никто, даже Нерожденная.
- Еще немного, Перворожденный. Продержись еще немного, и я выведу вас, - услышал в себе голос Рианы. – Спрячу вас на другой стороне. Будь готов.
Готов? Он уже давно готов ко всему, даже к тому, чтобы отпустить рьястора, отдать ему материальную часть себя и вернуть миру чистого духа. Он устал быть игрушкой в руках всесильных, не способных на жертвы, даже ради своих детей…
Противоречия и боль разрывали Лутарга на части. Он вроде бы ненавидел, всем сердцем, всей душой проклинал, но, в тоже время, какая-то часть его помнила нежную заботу детских лет и любила. Любила слепо, безоговорочно, не требуя ничего взамен, только отдавая. Она суть его - мать, давшая жизнь! Женщина, вскормившая и научившая всему. Его личный бог и неизменное проклятье. Она Риана – Нерожденная, но родившая.
… Он слабел с каждой минутой, и вместе с ним терял силы рьястор. Он едва мог держать под контролем все четыре стихии, мешать продвижению рианитов, и они все быстрее разбирали уже не столь внушительные завалы, легче сопротивлялись бурану, обходили стороной ледяные глыбы. Они догоняли, превосходя численностью, бездушно перешагивая через своих собратьев.
- Сейчас, сынок. Иди ко мне!
Призыв Рианы вышиб из него весь воздух и заставил рьястора взреветь. Поблекнувший было дух, вновь засиял, радуясь столь неожиданному признанию, получить которое уже не надеялся.
Оставив соратников на тропе, он бросился на зов в крепость, где Риана собрала измученную горстку гонимых. Нерожденная ждала его в центральной зале у самого входа, и приняла в объятья своих рук, впервые за долгое время, прижав к груди, точно любимого ребенка.
- Я открою тропу и уведу вас туда, где мой брат не достанет, но ты должен мне помочь. Должен держать ее, пока не пройдет последний из тресаиров. Я верю в тебя, Антаргин - Повелитель стихий. Ты сможешь, сынок.
Он думал, она не умеет плакать. Все что угодно, только не лить слезы, и ошибся. Сейчас они блестели на ресницах, проступали каплями на лице, обжигая солью его сердце.
- Да, мама.
И он держал, пока тресаиры один за другим исчезали на его глазах, превращаясь в оседающую на пол тьму. Держал, когда рианиты прорвали оборону Сальмира и Окаэнтара и ворвались в крепость. Из последних сил удерживал, когда его друг уходил в новый, неизведанный мир, и даже тогда, когда рьястор взвыл от пронзившего его тело копья. Истекал кровью, но сохранял проход открытым, пока она не позвала его.
- Твоя очередь, сынок…
А затем шли дни, годы, века новой жизни, пока не пришло понимание, что и этот мир не вечен. Риана постепенно слабела, и просторы Саришэ сокращались, наравне с исчезающей энергией Нерожденной.
Тресаиры, не перенесшие ранений и перехода, исчезли, а их духи уснули, не имея возможности существовать без души и тела, и если в первое время Риана могла поддерживать их существование, то теперь ее сил не хватало, и Перворожденному пришлось искать носителей.
Антаргин смог приоткрыть тропу, чтобы ненадолго выпускать в большой мир собирателей, но не имел возможности в одиночку провести по ней весь народ. Для этого требовалась мощь Нерожденной, которой та уже не обладала, так как, облекши себя в подобие привычного для тресаиров мира, отдала большую ее часть, поддерживая и питая свое детище.
Лишь одно могло спасти их – дитя Перворожденного, способное найти и вернуть кариал, утерянный в последней битве.
… Он прижимал ее к груди так крепко, как только мог, не причиняя при этом боли. Этот день, час, миг убивал его. Убивал своей неизбежностью, знанием, что как бы там ни было, им придется расстаться.
- Ты всегда будешь со мной.
- И ты.
- Я не хочу, чтобы ты уходила.
- И я не хочу, но ты же знаешь…
- Почему именно мы?
- А почему нет?
Его губы коснулись нахмуренного лба, запоминая это прикосновение, отпечатывая его в сердце, наравне с цветом любимых глаз, шелком белокурых волос, ласковым касанием руки.
Навечно в ней… Каждый вздох с ними…. Каждый миг до момента новой встречи…
- Так мы попали в ловушку, выбраться из которой самостоятельно нам не дано, - резко прервав поток воспоминаний, сказал Антаргин. – Ты единственная надежда рожденных с духом. Ты Освободитель - и теперь все зависит от тебя.
Переход от одного к другому оказался настолько быстр и резок, что Лутарг ощутил себя разорванным на части. Последнее видение все еще стояло у него перед глазами, мешая понять услышанное, затмевая собой все остальное.
Это было именно то, чего он жаждал, то, на что надеялся, осталось только разрешить себе поверить в увиденное. Принять это для себя.
Трисшунка встретила всадников притихшими окрестностями и мерцанием светящихся окон немногочисленных домов, выстроившихся стройным рядком вдоль центральной улицы. В отличие от предшествующих поселений, в которые они наведывались, эта деревня имела относительно зажиточный вид, отличалась добротными, выкрашенными в разные цвета избами, наличием рынка и возвышающимся над другими зданием постоялого двора, к которому и направились припозднившиеся путники.
Уже стемнело, и народ успел попрятаться по домам, спасаясь от вечерней, подернутой туманной дымкой, прохлады и неожиданных гостей, которые могут в потемках спуститься с гор. И пусть каратели никогда не останавливались в их деревне, а, держа путь к большим городам, проходили мимо, повсеместный страх никто не отменял, и люд предпочитал укрыться от горящих взглядов шисгарцев за обманчиво надежными стенами своих жилищ.
Оставив коней у привязи, четверо мужчин вошли в небольшую харчевню, намереваясь перекусить, договориться о ночлеге и, если повезет, разузнать что-нибудь о слепце и его спутнике, возможно останавливавшихся здесь ранее. Урнаг искренне верил, что старуха отправила их по верному следу. Да идти кроме Трисшунки здесь было некуда - разве что в горы, и хоть мужчина не исключал подобной возможности, все же надеялся, что эта мысль беглецов не посещала.
- Ну что, хозяин. Чем порадуешь? – пробасил Урнаг, устроившись за добротным деревянным столом, заляпанным темными пятнами – свидетельства былых посиделок.
- Да всем, за что заплатите, - отозвался коренастый мужчина невысокого роста в непонятного цвета фартуке, с тряпкой в руках.
- Тогда, есть - да посытнее, и пить – покрепче, - высказал свои пожелания Урнаг, на что его спутники закивали, довольно кривя губы.
За целый день мужчины сделали единственный привал, разделив между собой остатки вяленого мяса и кусок хлеба, поэтому каждый мечтал о горячей и сытной пище, способной до отказа набить живот.
- Как будет угодно.
Хозяин скрылся за стойкой и, отвесив подзатыльник притаившемуся за ней мальчугану, вручил тому тряпку, чтобы привел стол в порядок, да подсуетился в угоду заезжим посетителям.
- Да.
В ответ не верится, и что-то похожее на сочувствие шевельнулось внутри.
- Присядешь? - Едва спросив, пожалел. – Что вы такое? – совсем другим тоном. – Что я такое?!
- Тресаиры, - едва слышно отозвался Антаргин. – Тресаиры – рожденные с духом. Большая пятнистая кошка, которую ты видел – рьястор. Дух стихий. Самый сильный из всех. Самый старый… - в словах мужчины усталость и обреченность. – И он живет в нас с тобой.
- В нас… – Это был не вопрос, а озвученное вслух недопонимание.
Проследовав за Перворожденным к окну, Лутарг прислонился к стене.
- Как такое возможно?
Показалось, отец усмехнулся.
- Как и многое другое… Я покажу тебе, если позволишь. Возможно, тогда станет проще.
- Что покажешь? – не то чтобы со страхом, но с сомнением.
Он еще не отошел от уже увиденного. В голове еще не уложилось, как подобное вообще возможно? И в то же время знал, чувствовал, что Оно здесь – в нем: под кожей, в мышцах, в костях, в каждой клеточке тела – живое, дышащее, сильное.
- Что?.. Себя, тебя, нас… Наш народ… Все что сможешь увидеть.
- Как?
Антаргин устало потер лоб. Вызов и усмирение духа аукнулись. Слишком мало времени прошло с закрытия тропы – он выжат, а еще мысли, воспоминания сына не идут из головы – те самые, что спровоцировали ярость Повелителя стихий.
В такие моменты, как сейчас, Перворожденный и сам бы с радостью избавился от этой, дарованной рьястором, способности – видеть, знать, чувствовать. Смириться, принять то, во что превратилась жизнь сына на той стороне, почти непереносимо больно! Понимать как и как долго над ним измывались страшно. Еще страшнее, чем осознавать, что единственные воспоминания о матери, хранящиеся в душе сына – это образ на гобелене, и смутное, почти неуловимое ощущение тепла ее рук, когда-то давным-давно обнимавших его.
- Что бы ты сейчас не увидел - не противься и не пытайся изменить, - со вздохом предупредил молодого человека Антаргин. – Все это уже было, случилось и от твоего вмешательства не станет другим. Просто смотри. Смотри и попытайся понять…
Он не знал точно, что именно покажет им дух. Не мог направить рьястора в нужном направлении. Оставалось только надеяться, что среди увиденного, будет и то, что поможет Лутаргу разобраться.
… Она осыпалась сверкающей пеной к его ногам, приказывая.
- Давай, Рьястор, ты должен разбудить его.
- Я не могу, не получается, - жалобно проныл мальчик, напрягаясь изо всех сил, чтобы призвать сидящего в нем духа.
- Сосредоточься, - велела она, кружа у ног искрящейся рябью. – Ты сможешь, я уверена.
- Но, мама, он не слушает меня!
- Риана, Рьястор. Я уже говорила тебе, - поправила она, вновь собравшись в покрытое капельками воды тело. – Зови меня Рианой.
- Да, Риана, - теперь уже расстроено, с обидой.
Коснувшись рукой его темных волос, она пробежалась пальцами по шелковистым прядям, чтобы убрать со лба непослушный локон.
- Соберись и попробуй еще раз.
В ее голосе нежность, и он послушался, устремляясь внутрь себя, чтобы найти и вытащить на поверхность непослушного духа, упрямо играющего с ним в прятки. Сосредоточившись, дотянулся до едва ощутимого кусочка себя самого, увитого сияющими нитями энергии и тихонько потянул…
… Издевательский мужской смех заставил его сжать кулаки так, что полумесяцы от коротких ногтей отпечатались на коже багровыми следами. Как же он злил его! Все время злил, смеясь над тщетными усилиями, сводя все старания на нет!
«Я могу», - повторил он для себя, прогоняя в памяти не раз исполненное задание, вынуждая сознание отрешиться от всего окружающего, замкнуться в себе самом.
- А я говорил тебе, сестра, что помесь не даст результатов, - нарушая его сосредоточенность, вновь заговорил мужчина. – Они ни на что не способны. Посмотри - он слаб! Он не в состоянии справиться с духом!
- Ты ошибаешься, брат. Рьястор уже сделал это. Правда, дорогой?
И он, напрягшись, совершил то, что должен был. Следуя ее вере в него, вытолкнул из тела небесного цвета вихрь, пронесшийся по поляне неудержимым, стихийным потоком. Он смог еще раз…
Лутарг едва успевал отслеживать смену событий, оболочек, времен, через которые проводили его воспоминания рьястора. В одно мгновенье он был мальчиком, приручающим своего духа, в другое - мужчиной, демонстрирующим скрытую в нем силу. Или превращался в ревущий в горном ущелье ветер, поднимающий каменные глыбы над землей и бросающий их в скалистую твердь. Он обращался в паренька, закручивающего в стремительный водоворот морскую гладь и играющего волнами, и становился младенцем, удовлетворенно сосущим материнскую грудь под легкий перезвон колокольчиков. Был воином, отдающим приказы, и солдатом, с оглушительным криком несущимся на противника, но везде, всякий раз, он был связан с ним – тем, кто рвался из глубин существа, чтобы сделать его сильнее. Был самим собой и рьястором.
… Она кружила по комнате, и вслед за ней неслось грозовое облако, изредка вспыхивающее световыми пятнами молний.
- Он завидует мне. Просто завидует! Я смогла! Смогла! А у него не получилось!
Он молча наблюдал за ней, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Понимая, что в его словах - как подтверждающих, так и отвергающих, нет необходимости. Возможно, она даже забыла о его присутствии, ведя этот разговор-возмущение с самой собой.
- Он расплодил целый народ. Отстроил города. Разве этого мало? Я же не вмешиваюсь в его дела. Живут и пусть живут - жгут, рубят, ломают, мне все равно, лишь бы к нам не совались. Так нет… Ему мало. Ему всегда мало!
Чем больше набирал силу голос женщины, тем темнее становилось, и чаще вспыхивало молниями следующее за ней облако. Вскоре на улице грянул гром.
Нерожденная злилась, и природа бушевала вместе с ней. Гроза или шторм – это самое малое и, вероятно, лучшее из того, что могло вообще произойти.
- Посягнуть на моих детей! Как он посмел?! Как подумал?!
Женщина резко остановилась и устремила на него пылающий яростью взор. В нем было все: обещание потопа и губительных волн, разверзнувшаяся, чтобы поглотить, земля, голодные костры ревущих пожарищ. В нем жила кара, обещанная тому, кто посмел перечить ей.
- Что ты молчишь, Повелитель? Ты мой первенец! Мое лучшее творение и я отдала тебе их! Это теперь твои люди! Мой подарок! Мой дар! Так борись!..
Лутарг с честью выдержал ее взгляд, прежде чем оказался на поле боя. И это было безумство! Абсолютное и бесконечное безумство! Искореженные тела, разметавшиеся по земле, всполохи огня все еще лижущие одежды, едкий запах обгоревшей плоти и стоны - отчаянные стоны прощающихся с жизнью людей. На это страшно смотреть. Страшно видеть детские тела с неестественно вывернутыми конечностями, вжимающиеся в материнские бока. Страшно заглядывать в широко распахнутые, но уже ничего не видящие глаза, в которых застыл ужас последней минуты жизни – беспросветный ужас от вида собственной смерти. Проходить мимо протянутой руки умоляющего о помощи, и не оказывать ее, так как помочь ты уже не в силах.
… Он прикрывал отступление выживших. Он, атаректу и греу – самые сильные духи. Все, кто остался в строю.
Они заманили их в ловушку и взяли числом, засыпав градом стрел, камней и копий, слишком неожиданно для того, чтобы он или Риана успели что-то изменить. Слишком яростно, чтобы остановиться и пожалеть беспомощных.
Они хотели уйти, всего лишь уйти, устав бороться, но он оказался не готов отпустить их. Сестра бросила ему вызов, и он принял его, а теперь отказывался изменить свои планы и отречься от мести. Поклявшись стереть Истинных с лица земли, он намеревался выполнить обещание, даже ценой жизни своего собственного народа.
За всеми этими боями, битвами и болью, он понял только одно - никогда не вставай на пути у всесильных, они сотрут, сравняют тебя с землей, и даже не заметив этого, пойдут дальше, отряхивая пыль твоей сути со своих ног.
Они отступали уже несколько часов, взбираясь все выше в горы, оставляя за собой кровавое месиво из рианитов и тресаиров, из матерей, отцов и детей, которые уже никогда не улыбнутся друг другу. Отступали, унося на себе раненых, растерзанных и опустошенных, и Риана вела их за собой, полагаясь на почти обессилевшую троицу, что прикрывала тылы маленького отряда. Две сотни рожденных с духом - все, что осталось от многочисленного когда-то народа, все, что удалось сохранить в десятилетнем противостоянии брата и сестры, и сколько из них переживут следующую ночь, не знал никто, даже Нерожденная.
- Еще немного, Перворожденный. Продержись еще немного, и я выведу вас, - услышал в себе голос Рианы. – Спрячу вас на другой стороне. Будь готов.
Готов? Он уже давно готов ко всему, даже к тому, чтобы отпустить рьястора, отдать ему материальную часть себя и вернуть миру чистого духа. Он устал быть игрушкой в руках всесильных, не способных на жертвы, даже ради своих детей…
Противоречия и боль разрывали Лутарга на части. Он вроде бы ненавидел, всем сердцем, всей душой проклинал, но, в тоже время, какая-то часть его помнила нежную заботу детских лет и любила. Любила слепо, безоговорочно, не требуя ничего взамен, только отдавая. Она суть его - мать, давшая жизнь! Женщина, вскормившая и научившая всему. Его личный бог и неизменное проклятье. Она Риана – Нерожденная, но родившая.
… Он слабел с каждой минутой, и вместе с ним терял силы рьястор. Он едва мог держать под контролем все четыре стихии, мешать продвижению рианитов, и они все быстрее разбирали уже не столь внушительные завалы, легче сопротивлялись бурану, обходили стороной ледяные глыбы. Они догоняли, превосходя численностью, бездушно перешагивая через своих собратьев.
- Сейчас, сынок. Иди ко мне!
Призыв Рианы вышиб из него весь воздух и заставил рьястора взреветь. Поблекнувший было дух, вновь засиял, радуясь столь неожиданному признанию, получить которое уже не надеялся.
Оставив соратников на тропе, он бросился на зов в крепость, где Риана собрала измученную горстку гонимых. Нерожденная ждала его в центральной зале у самого входа, и приняла в объятья своих рук, впервые за долгое время, прижав к груди, точно любимого ребенка.
- Я открою тропу и уведу вас туда, где мой брат не достанет, но ты должен мне помочь. Должен держать ее, пока не пройдет последний из тресаиров. Я верю в тебя, Антаргин - Повелитель стихий. Ты сможешь, сынок.
Он думал, она не умеет плакать. Все что угодно, только не лить слезы, и ошибся. Сейчас они блестели на ресницах, проступали каплями на лице, обжигая солью его сердце.
- Да, мама.
И он держал, пока тресаиры один за другим исчезали на его глазах, превращаясь в оседающую на пол тьму. Держал, когда рианиты прорвали оборону Сальмира и Окаэнтара и ворвались в крепость. Из последних сил удерживал, когда его друг уходил в новый, неизведанный мир, и даже тогда, когда рьястор взвыл от пронзившего его тело копья. Истекал кровью, но сохранял проход открытым, пока она не позвала его.
- Твоя очередь, сынок…
А затем шли дни, годы, века новой жизни, пока не пришло понимание, что и этот мир не вечен. Риана постепенно слабела, и просторы Саришэ сокращались, наравне с исчезающей энергией Нерожденной.
Тресаиры, не перенесшие ранений и перехода, исчезли, а их духи уснули, не имея возможности существовать без души и тела, и если в первое время Риана могла поддерживать их существование, то теперь ее сил не хватало, и Перворожденному пришлось искать носителей.
Антаргин смог приоткрыть тропу, чтобы ненадолго выпускать в большой мир собирателей, но не имел возможности в одиночку провести по ней весь народ. Для этого требовалась мощь Нерожденной, которой та уже не обладала, так как, облекши себя в подобие привычного для тресаиров мира, отдала большую ее часть, поддерживая и питая свое детище.
Лишь одно могло спасти их – дитя Перворожденного, способное найти и вернуть кариал, утерянный в последней битве.
… Он прижимал ее к груди так крепко, как только мог, не причиняя при этом боли. Этот день, час, миг убивал его. Убивал своей неизбежностью, знанием, что как бы там ни было, им придется расстаться.
- Ты всегда будешь со мной.
- И ты.
- Я не хочу, чтобы ты уходила.
- И я не хочу, но ты же знаешь…
- Почему именно мы?
- А почему нет?
Его губы коснулись нахмуренного лба, запоминая это прикосновение, отпечатывая его в сердце, наравне с цветом любимых глаз, шелком белокурых волос, ласковым касанием руки.
Навечно в ней… Каждый вздох с ними…. Каждый миг до момента новой встречи…
- Так мы попали в ловушку, выбраться из которой самостоятельно нам не дано, - резко прервав поток воспоминаний, сказал Антаргин. – Ты единственная надежда рожденных с духом. Ты Освободитель - и теперь все зависит от тебя.
Переход от одного к другому оказался настолько быстр и резок, что Лутарг ощутил себя разорванным на части. Последнее видение все еще стояло у него перед глазами, мешая понять услышанное, затмевая собой все остальное.
Это было именно то, чего он жаждал, то, на что надеялся, осталось только разрешить себе поверить в увиденное. Принять это для себя.
ГЛАВА 16
Трисшунка встретила всадников притихшими окрестностями и мерцанием светящихся окон немногочисленных домов, выстроившихся стройным рядком вдоль центральной улицы. В отличие от предшествующих поселений, в которые они наведывались, эта деревня имела относительно зажиточный вид, отличалась добротными, выкрашенными в разные цвета избами, наличием рынка и возвышающимся над другими зданием постоялого двора, к которому и направились припозднившиеся путники.
Уже стемнело, и народ успел попрятаться по домам, спасаясь от вечерней, подернутой туманной дымкой, прохлады и неожиданных гостей, которые могут в потемках спуститься с гор. И пусть каратели никогда не останавливались в их деревне, а, держа путь к большим городам, проходили мимо, повсеместный страх никто не отменял, и люд предпочитал укрыться от горящих взглядов шисгарцев за обманчиво надежными стенами своих жилищ.
Оставив коней у привязи, четверо мужчин вошли в небольшую харчевню, намереваясь перекусить, договориться о ночлеге и, если повезет, разузнать что-нибудь о слепце и его спутнике, возможно останавливавшихся здесь ранее. Урнаг искренне верил, что старуха отправила их по верному следу. Да идти кроме Трисшунки здесь было некуда - разве что в горы, и хоть мужчина не исключал подобной возможности, все же надеялся, что эта мысль беглецов не посещала.
- Ну что, хозяин. Чем порадуешь? – пробасил Урнаг, устроившись за добротным деревянным столом, заляпанным темными пятнами – свидетельства былых посиделок.
- Да всем, за что заплатите, - отозвался коренастый мужчина невысокого роста в непонятного цвета фартуке, с тряпкой в руках.
- Тогда, есть - да посытнее, и пить – покрепче, - высказал свои пожелания Урнаг, на что его спутники закивали, довольно кривя губы.
За целый день мужчины сделали единственный привал, разделив между собой остатки вяленого мяса и кусок хлеба, поэтому каждый мечтал о горячей и сытной пище, способной до отказа набить живот.
- Как будет угодно.
Хозяин скрылся за стойкой и, отвесив подзатыльник притаившемуся за ней мальчугану, вручил тому тряпку, чтобы привел стол в порядок, да подсуетился в угоду заезжим посетителям.
