Громкий треск того, что он считал штанами, заставил парнишку оцепенеть. Сердце замерло на мгновенье, затаилось, для того чтобы потом отчаянно ухнуть вниз, куда-то под коленки. Ноги затряслись от ужаса.
Он застыл, притаился, напряженно вслушиваясь в тишину. Ни звука, только его дыхание – громкое и свистящее.
Прижав ладони к лицу, чтобы заглушить хриплое дыхание, он выглянул из-за каменного выступа, готовый, если понадобится, незамедлительно нырнуть обратно в спасительную тесноту прохода.
Он уже давно скрывался в каменной чаше на том конце расщелины. За это время одежда, бывшая на нем, износилась, башмаки стали малы, но он все еще оставался самым маленьким, самым хлипким и слабым из всех ребят. Единственным, кто мог пробраться по ней и невредимым вылезти с другой стороны.
Вот только надолго ли? Он старался об этом не думать.
Мальчик не раз наблюдал, как другие, пытаясь спрятаться от побоев товарищей и смотрителей, стремились прорваться в его убежище и неизменно застревали в самом начале трещины. Когда их вытаскивали, он зажимал уши, чтобы не слышать криков и стонов, поджимая колени к груди, мечтал превратиться в камень, который не чувствует боли и безразличен к свистящему визгу опускающегося на кожу хлыста.
Несколько долгих мгновений он прислушивался к звукам в пещере. Сонное дыхание, беззлобное ворчание, шуршание лежанки под передвинувшимся телом – все спокойно. Все так, как обычно.
Здесь было лишь на самую малость светлее, чем в его маленькой чаше, но даже этот рассеянный свет от далекого факела резал глаза, мешая, как следует разглядеть обстановку. Оставалось привычно рассчитывать на слух.
Глубоко вздохнув, он ступил на обшарпанный пол и, крадучись, стал пробираться к кормежке, сваленной в кучу у дальней стены.
Шаг. Другой. Пауза. Еще один. Чей-то вдох, от которого он замирал, как вор, коим и являлся на деле. Но есть так хотелось, что все сомнения отметались сами собой.
Прилипший к спине живот уже много часов подвигал его на вылазку, но он терпел, обнимая себя руками, чтобы не слышать жалобного урчания.
Отсутствие пищи – единственный минус существования в чаше. Туда не приходит надсмотрщик с мешком сухарей, не кидает подгнившую капусту или репу на пол, туда даже крысы не заглядывают, так как нечем поживиться, кроме него.
Переступив через ноги лежащего возле провизии, он схватил то, что подвернулось, и с жадностью засунул в рот. Это оказалась хикама, сладкая и хрустящая на зубах, почти неиспорченная.
Практически не жуя, он проглотил сырой корнеплод, и принялся собирать еду в подол изодранной рубахи. Тело дрожало от страха и жадности, с трудом подчиняясь приказам, но он продолжал наполнять импровизированную котомку.
Тихий шорох позади, заставил его замереть и задержать дыхание. Руки судорожно прижали добычу к груди. Он превратился в слух и ждал повторения, но его не последовало.
Тишина, нарушаемая сопением спящих, и треск горящего в коридоре факела, больше ничего. Все спокойно.
С облегчением выдохнув, мальчик подобрал еще один полусъедобный кусок, и, развернувшись, стал пробираться в обратном направлении, мечтая поскорее оказаться дома, в безопасности.
- Смотрите, кто тут у нас? – раздалось сердитое шипение откуда-то справа, когда он уже практически добрался до расщелины. – Тварь вылезла из норы!
Последние слова сопровождались едким хихиканьем, которое тут же оказалось подхвачено еще несколькими голосами.
Он застыл на мгновенье, пытаясь определить, как близко к нему они находятся, а потом рванул вперед, надеясь, что успеет проскочить.
- Куда собрался? – закричал предводитель, а его воплю вторили свист и улюлюканье других мальчишек.
«Они ждали», - успел подумать прежде, чем кто-то схватил его за руку и рывком дернул на себя. Драгоценные продукты посыпались на пол, а он принялся вырываться. Безуспешно.
Их было слишком много. Больших, по сравнению с ним, и сильных. Они били его, пинали, перекидывали от одного к другому, смеясь и обзывая тварью, а он вырывался, кусаясь и царапаясь, не в силах даже разглядеть их лиц.
От вкуса своей и чужой крови на языке мутило, бока болели, принимая удары, а руки, казалось, превратились в лапы хищника, отрывающие куски мяса от плоти мучителей и наслаждающиеся этим.
Он не кричал, не просил оставить его в покое, зная, что это бесполезно, лишь поскуливал и отбивался, стремясь причинить как можно больше боли своим противникам.
- Добейте его, чтобы больше не выползал, - прозвучал приказ главаря, и они накинулись на него скопом, повалив на пол.
Он взвыл, когда захрустела кость, придавленная чьей-то ногой, и дернулся всем телом от пронзившей руку боли.
- Хватит! – резкий окрик надсмотрщика, прекратил бойню.
Мальчишки мгновенно окаменели кто как был: нагнувшись, занесши ногу для удара, со сжатой в кулак рукой. И только он заставил себя подняться на колени, прежде чем посмотрел в ту сторону, откуда раздался голос.
Его ослепило. На глаза навернулись слезы, грозя сорваться с ресниц и покатиться по измазанным щекам. Мальчик сильно зажмурился, чтобы сдержать влагу.
Он не будет плакать! Ни за что не будет плакать. Никогда! Он сильный! Все стерпит! И это тоже.
- Что здесь происходит?
Этот вопрос вернул скопищу мальчишек способность двигаться. Они отступили от своей жертвы и сбились в кучу.
- Я спросил? – тон не предвещал ничего хорошего.
- Он вор, - пискнул кто-то из толпы и охнул, заслужив тычок от соседа.
Надсмотрщик приблизился к стоящему на коленях парнишке и поднес факел к его лицу. Чумазые щеки, сальный колтун на голове, окровавленный рот – ничего кроме омерзения не вызывали.
- Встать! – рявкнул мужчина, выпрямившись.
Мальчик вздрогнул, скривился от боли, но подчинился, поднявшись на ноги, только глаз так и не открыл.
- Это правда?
Он кивнул, кусая губы и прижимая к груди сломанную руку.
- Смотри на меня, когда отвечаешь! – зло прорычал надсмотрщик, взмахнув факелом перед лицом провинившегося.
Мальчишка только еще сильнее зажмурился.
- А ну, быстро! – огрубевшие пальцы, сжались на хрупком плече, вынуждая подчиниться.
Он сглотнул и открыл глаза.
Лутарг спал беспокойно. Метался, стонал, иногда вскрикивал, и это сильно тревожило старца, не знающего, сон тому виной или лихорадка, вызванная отравлением.
Он долго держался. Это поражало. Более семи дней противостоял воздействию яда, попавшего в организм. Обычно люди сдавались уже на второй, отдаваясь во власть видений – порождений жгучей сиагиты. И пусть старец сам никогда не переживал их, но слышал достаточно, чтобы опасаться за умственное здоровье молодого товарища.
«Но ведь он не совсем обычный человек», - напомнил себе старик, приблизившись к кровати, на которой ворочался мужчина.
Вернее, совсем необычный. Вопрос лишь в том насколько? Хватит ли ему сил на то, чтобы остаться в здравом уме после пережитого? Очень хотелось верить!
- Тихо, сынок, тихо, - ласково пробормотал пожилой человек, склонившись над кроватью.
Черная прядь упала на влажный лоб мужчины, и старик хотел бы убрать ее, как заботливая матушка или юная возлюбленная, но не решился, памятуя о сверхестественной чуткости отдыхающего. Достаточно поднести руку к лицу, и он проснется, сработают инстинкты, выработанные за время проведенное в Эргастении. Там без них не выжить.
Тяжело вздохнув, старец вернулся на лавку, служившую ему постелью на протяжении дня. Сам он так и не прикорнул, только умылся, поел и полежал маленько, все время наблюдая за своим спутником.
Когда Лутарг провалился в беспамятство, перепугав хозяйскую дочь до полусмерти, старик помог девушке перебинтовать его, приподнимая бесчувственное тело, чтобы девичьи руки могли обернуть повязку вокруг торса, и с благодарностью в виде медяка отправил к отцу.
Он был уверен, что Нала не станет рассказывать об увиденном, понял по ее глазам, которые не отрывались от раненого мужчины, лаская того теплым взором.
Приглянулся он ей. Сильно приглянулся. Уж что-что, а людей старик понимал. Видел, когда что-то западало им в душу, а Лутарг крепко девчушку зацепил. Надолго.
- Бедная девочка, - пожалел Налу старец. – Не ведать тебе его, никому не ведать.
И это тоже печалило старика.
Его привязанность к молодому человеку была сродни отцовской гордости за сына, которой тот никогда не знал и не узнает вовек. Говорят, шисгарцы не способны чувствовать даже ненависть, что уж говорить о любви.
Старец расстроено покачал головой и поднялся. Взяв лоток с тарелкой остывшей каши и ломтем хлеба, он направился к выходу, намереваясь попросить свежей пищи, чтобы накормить больного, когда проснется.
- Ты куда? – остановило его у двери..
- Лу… - это был стон радости и облегчения. – Очнулся-таки!
- Да.
- Как ты? – вернув еду на прежнее место, Сарин подошел к кровати.
- Живой, - ответил мужчина. – Долго спал?
- Уже вечер.
- Прости, - не открывая глаз.
- За что это?
- Оставил тебя без защиты.
- Брось, ерунда. Я тоже отдыхал, - покривил душой старик.
- Хорошо.
- Полежи еще, а я сейчас вернусь.
- Вместе пойдем, - категорично.
Проигнорировав скорбный вздох старика, Лутарг разлепил глаза. Голова раскалывалась от боли, а веки отяжелели. Он осторожно коснулся правого бока, проклиная себя за нерасторопность. Налететь на эргастенский клинок - самая большая глупость в его жизни!
Мужчина напрягся, исследуя свежую повязку. Сарин оказался прав, девушка справилась лучше, чем он обычно. Бинты крепко и аккуратно опоясывали грудную клетку, и рана, судя по всему, пока еще оставалась сухой и чистой - ткань не успела пропитаться естественными выделениями из пореза.
Превозмогая боль, заставил себя подняться. Комната поплыла перед глазами, но явный признак слабости был оставлен им без внимания. Осмотревшись, нашел свою рубаху выстиранной и выглаженной.
- Она? - поинтересовался молодой человек у старика, натягивая одежду.
- Она, - подтвердил Сарин.
- Надо бы отблагодарить.
- Уже.
- Хорошо.
Повязав на глаза темную ленту, Лутарг шагнул к двери.
- Упрямый баран, - пробурчал старец, отступая в сторону.
- Я думал, ты привык.
Они появились с наступлением сумерек, когда день окончательно сдал свои позиции, сокрыв солнце за горизонтом, а возле каменных стен Синастелы, притаившись в сени деревьев, накапливала силы ночная мгла.
Их было семеро – темных, как сама ночь.
Их вороные кони хрипели, взбудораженные стремительной скачкой, и, сдерживаемые твердой рукой наездников, нетерпеливо били копытом, готовые лететь дальше со скоростью ветра.
Черные плащи развевались за спинами всадников, хлопая складками тяжелой материи, а из-под надвинутых на глаза капюшонов вырывалось голубое сияние.
- Каратели, - увидев всадников, заикаясь, прошептал постовой, вмиг забыв обо всем на свете.
Это была его третья смена за всю жизнь, и парень был горд возложенными на него обязанностями, но к встрече с шисгарцами оказался не готов.
Наказ сообщить караульному о приближении отряда карателей испарился из головы постового при первом же взгляде на семерку. Он не мог пошевелиться, не мог сдвинуться с места, наблюдая за тем, как демонические братья медленно проезжают мимо.
Тот, что был ближе всего к застывшему стражнику, на мгновенье придержал коня, ответившего возмущенным ржанием, и склонился к напряженному человеку, чтобы заглянуть в глаза и глубоко втянуть в себя едкий запах страха.
Много позже, в уютной безопасности казарменных стен, кутаясь в одеяло и грея руки у очага, юный постовой будет рассказывать, что видел шисгарского карателя, как себя самого. Что у него нет глаз и носа, только рот и зубы огромные, как у волкодава. Что череп его гол, как отполированная кость, а вместо ногтей растут изогнутые птичьи когти.
Сейчас же, он тонул в голубоватом свечении радужки, видел полоску зрачка, моля богов, чтобы тонкие пальцы всадника не выпускали поводьев, и был услышан.
- Живи, - прошелестел голос у него в голове, а наездник, гаркнув, пришпорил коня, чтобы догнать прошедших сквозь опущенную решетку спутников.
Семерка вошла в город.
В самом конце лестницы на последних ступенях перед выходом в общий зал Лутарг пропустил старца вперед и положил руку тому на плечо, изображая ведомого.
Он привычно склонил голову, чтобы скрыть лицо от любопытствующих, жалея, что оставил плащ наверху. Ему не хватало надежной защиты надвинутой на глаза – в ней было проще сойти за ущербного.
- Здесь сядем.
Сарин помог другу устроиться, потом присел напротив.
- Тихо как-то, - то ли спросил, то ли отметил Лутарг, отвернувшись к окну.
Уже совсем смерклось. Где-то в центре города, вероятно, бродил фонарщик, оживляя улицы светом редких огоньков, поселенных на время в стеклянную клеть, а в районе пристенков наоборот собиралась непроглядная тьма, прорезаемая лишь тусклым светом, льющимся из маленьких оконцев.
- Слишком, - подтвердил старик, оглядывая пустующие столы.
Лишь за одним в противоположном конце комнаты сидело трое мужчин, о чем-то тихонько переговаривающихся. Их головы были наклонены друг к другу, а лицо того, что смотрел в зал, казалось уставшим и пустым, будто человек заведомо смирился с чем-то неизбежным.
- Что угодно господам?
К мужчинам подошла дородная женщина в сером переднике с влажной тряпкой в руке. По властности речи и манере держаться, Сарин тут же определил в ней жену хозяина, да и Нала походила на мать цветом волос и мягкой линией губ.
Последнее слово женщина произнесла с явным недоверием, но со стола все-таки смахнула. Добросовестность и радение брали свое.
- А что может предложить красавица хозяйка, чтобы насытить голодных мужчин? – с веселой ноткой в голосе поинтересовался старец.
Она могла бы подумать, что старый хрыч заигрывает, если бы не серьезный, чуть настороженный взгляд, отслеживающий мимику и жесты.
- Ежели голодных, - оттаяла женщина, - то есть баранина в горшочке, печеная репа и хлебный квас.
- Берем, - не раздумывая, согласился Сарин.
- Каждому? – уточнила хозяйка, нарочито долго заправляя локон за ухо, чтобы скрыть брошенный на Лутарга взгляд.
- Да.
Старик нахмурился. «Неужели Нала?» - подумал он, пытаясь найти объяснение замеченному.
- Боится она, - будто мысли прочитав, просветил старика Лутарг, когда женщина скрылась в дверях. – Не про нас страх. Другое.
- Как же?
- Старый запах. Долгий, – пояснил мужчина и добавил. – Все боятся.
- Хм.
Они замолчали. Один принялся теребить локон седых волос, второй все также незряче смотрел в окно.
- Что-то тихо у вас хозяйка. И тут и наверху. Постояльцев почти нет. Не так что? – как бы невзначай поинтересовался старец, когда женщина вернулась с лотком, нагруженным снедью.
- По домам все, - губы ее скривились, а рука, дрогнув, грохнула тарелку на стол.
- Что ж так? Время-то, самое оно. И в столицу, и горло промочить, – не сдавался Сарин, желая получить вразумительный ответ.
- То, да не то, - пробурчала женщина, глаза которой подозрительно увлажнились.
- Издалека мы, не ведаем, что тут творится, - встрял в разговор Лутарг, и его глубокий, хрипловатый голос прокатился по залу так, что даже тройка мужчин оглянулась посмотреть, в чем дело.
Старик насупился, полагая, что не видать им ответа, так как хозяйская жена поспешит спрятаться, но как ни странно, она лишь грустно улыбнулась и пояснила.
Он застыл, притаился, напряженно вслушиваясь в тишину. Ни звука, только его дыхание – громкое и свистящее.
Прижав ладони к лицу, чтобы заглушить хриплое дыхание, он выглянул из-за каменного выступа, готовый, если понадобится, незамедлительно нырнуть обратно в спасительную тесноту прохода.
Он уже давно скрывался в каменной чаше на том конце расщелины. За это время одежда, бывшая на нем, износилась, башмаки стали малы, но он все еще оставался самым маленьким, самым хлипким и слабым из всех ребят. Единственным, кто мог пробраться по ней и невредимым вылезти с другой стороны.
Вот только надолго ли? Он старался об этом не думать.
Мальчик не раз наблюдал, как другие, пытаясь спрятаться от побоев товарищей и смотрителей, стремились прорваться в его убежище и неизменно застревали в самом начале трещины. Когда их вытаскивали, он зажимал уши, чтобы не слышать криков и стонов, поджимая колени к груди, мечтал превратиться в камень, который не чувствует боли и безразличен к свистящему визгу опускающегося на кожу хлыста.
Несколько долгих мгновений он прислушивался к звукам в пещере. Сонное дыхание, беззлобное ворчание, шуршание лежанки под передвинувшимся телом – все спокойно. Все так, как обычно.
Здесь было лишь на самую малость светлее, чем в его маленькой чаше, но даже этот рассеянный свет от далекого факела резал глаза, мешая, как следует разглядеть обстановку. Оставалось привычно рассчитывать на слух.
Глубоко вздохнув, он ступил на обшарпанный пол и, крадучись, стал пробираться к кормежке, сваленной в кучу у дальней стены.
Шаг. Другой. Пауза. Еще один. Чей-то вдох, от которого он замирал, как вор, коим и являлся на деле. Но есть так хотелось, что все сомнения отметались сами собой.
Прилипший к спине живот уже много часов подвигал его на вылазку, но он терпел, обнимая себя руками, чтобы не слышать жалобного урчания.
Отсутствие пищи – единственный минус существования в чаше. Туда не приходит надсмотрщик с мешком сухарей, не кидает подгнившую капусту или репу на пол, туда даже крысы не заглядывают, так как нечем поживиться, кроме него.
Переступив через ноги лежащего возле провизии, он схватил то, что подвернулось, и с жадностью засунул в рот. Это оказалась хикама, сладкая и хрустящая на зубах, почти неиспорченная.
Практически не жуя, он проглотил сырой корнеплод, и принялся собирать еду в подол изодранной рубахи. Тело дрожало от страха и жадности, с трудом подчиняясь приказам, но он продолжал наполнять импровизированную котомку.
Тихий шорох позади, заставил его замереть и задержать дыхание. Руки судорожно прижали добычу к груди. Он превратился в слух и ждал повторения, но его не последовало.
Тишина, нарушаемая сопением спящих, и треск горящего в коридоре факела, больше ничего. Все спокойно.
С облегчением выдохнув, мальчик подобрал еще один полусъедобный кусок, и, развернувшись, стал пробираться в обратном направлении, мечтая поскорее оказаться дома, в безопасности.
- Смотрите, кто тут у нас? – раздалось сердитое шипение откуда-то справа, когда он уже практически добрался до расщелины. – Тварь вылезла из норы!
Последние слова сопровождались едким хихиканьем, которое тут же оказалось подхвачено еще несколькими голосами.
Он застыл на мгновенье, пытаясь определить, как близко к нему они находятся, а потом рванул вперед, надеясь, что успеет проскочить.
- Куда собрался? – закричал предводитель, а его воплю вторили свист и улюлюканье других мальчишек.
«Они ждали», - успел подумать прежде, чем кто-то схватил его за руку и рывком дернул на себя. Драгоценные продукты посыпались на пол, а он принялся вырываться. Безуспешно.
Их было слишком много. Больших, по сравнению с ним, и сильных. Они били его, пинали, перекидывали от одного к другому, смеясь и обзывая тварью, а он вырывался, кусаясь и царапаясь, не в силах даже разглядеть их лиц.
От вкуса своей и чужой крови на языке мутило, бока болели, принимая удары, а руки, казалось, превратились в лапы хищника, отрывающие куски мяса от плоти мучителей и наслаждающиеся этим.
Он не кричал, не просил оставить его в покое, зная, что это бесполезно, лишь поскуливал и отбивался, стремясь причинить как можно больше боли своим противникам.
- Добейте его, чтобы больше не выползал, - прозвучал приказ главаря, и они накинулись на него скопом, повалив на пол.
Он взвыл, когда захрустела кость, придавленная чьей-то ногой, и дернулся всем телом от пронзившей руку боли.
- Хватит! – резкий окрик надсмотрщика, прекратил бойню.
Мальчишки мгновенно окаменели кто как был: нагнувшись, занесши ногу для удара, со сжатой в кулак рукой. И только он заставил себя подняться на колени, прежде чем посмотрел в ту сторону, откуда раздался голос.
Его ослепило. На глаза навернулись слезы, грозя сорваться с ресниц и покатиться по измазанным щекам. Мальчик сильно зажмурился, чтобы сдержать влагу.
Он не будет плакать! Ни за что не будет плакать. Никогда! Он сильный! Все стерпит! И это тоже.
- Что здесь происходит?
Этот вопрос вернул скопищу мальчишек способность двигаться. Они отступили от своей жертвы и сбились в кучу.
- Я спросил? – тон не предвещал ничего хорошего.
- Он вор, - пискнул кто-то из толпы и охнул, заслужив тычок от соседа.
Надсмотрщик приблизился к стоящему на коленях парнишке и поднес факел к его лицу. Чумазые щеки, сальный колтун на голове, окровавленный рот – ничего кроме омерзения не вызывали.
- Встать! – рявкнул мужчина, выпрямившись.
Мальчик вздрогнул, скривился от боли, но подчинился, поднявшись на ноги, только глаз так и не открыл.
- Это правда?
Он кивнул, кусая губы и прижимая к груди сломанную руку.
- Смотри на меня, когда отвечаешь! – зло прорычал надсмотрщик, взмахнув факелом перед лицом провинившегося.
Мальчишка только еще сильнее зажмурился.
- А ну, быстро! – огрубевшие пальцы, сжались на хрупком плече, вынуждая подчиниться.
Он сглотнул и открыл глаза.
***
Лутарг спал беспокойно. Метался, стонал, иногда вскрикивал, и это сильно тревожило старца, не знающего, сон тому виной или лихорадка, вызванная отравлением.
Он долго держался. Это поражало. Более семи дней противостоял воздействию яда, попавшего в организм. Обычно люди сдавались уже на второй, отдаваясь во власть видений – порождений жгучей сиагиты. И пусть старец сам никогда не переживал их, но слышал достаточно, чтобы опасаться за умственное здоровье молодого товарища.
«Но ведь он не совсем обычный человек», - напомнил себе старик, приблизившись к кровати, на которой ворочался мужчина.
Вернее, совсем необычный. Вопрос лишь в том насколько? Хватит ли ему сил на то, чтобы остаться в здравом уме после пережитого? Очень хотелось верить!
- Тихо, сынок, тихо, - ласково пробормотал пожилой человек, склонившись над кроватью.
Черная прядь упала на влажный лоб мужчины, и старик хотел бы убрать ее, как заботливая матушка или юная возлюбленная, но не решился, памятуя о сверхестественной чуткости отдыхающего. Достаточно поднести руку к лицу, и он проснется, сработают инстинкты, выработанные за время проведенное в Эргастении. Там без них не выжить.
Тяжело вздохнув, старец вернулся на лавку, служившую ему постелью на протяжении дня. Сам он так и не прикорнул, только умылся, поел и полежал маленько, все время наблюдая за своим спутником.
Когда Лутарг провалился в беспамятство, перепугав хозяйскую дочь до полусмерти, старик помог девушке перебинтовать его, приподнимая бесчувственное тело, чтобы девичьи руки могли обернуть повязку вокруг торса, и с благодарностью в виде медяка отправил к отцу.
Он был уверен, что Нала не станет рассказывать об увиденном, понял по ее глазам, которые не отрывались от раненого мужчины, лаская того теплым взором.
Приглянулся он ей. Сильно приглянулся. Уж что-что, а людей старик понимал. Видел, когда что-то западало им в душу, а Лутарг крепко девчушку зацепил. Надолго.
- Бедная девочка, - пожалел Налу старец. – Не ведать тебе его, никому не ведать.
И это тоже печалило старика.
Его привязанность к молодому человеку была сродни отцовской гордости за сына, которой тот никогда не знал и не узнает вовек. Говорят, шисгарцы не способны чувствовать даже ненависть, что уж говорить о любви.
Старец расстроено покачал головой и поднялся. Взяв лоток с тарелкой остывшей каши и ломтем хлеба, он направился к выходу, намереваясь попросить свежей пищи, чтобы накормить больного, когда проснется.
- Ты куда? – остановило его у двери..
- Лу… - это был стон радости и облегчения. – Очнулся-таки!
- Да.
- Как ты? – вернув еду на прежнее место, Сарин подошел к кровати.
- Живой, - ответил мужчина. – Долго спал?
- Уже вечер.
- Прости, - не открывая глаз.
- За что это?
- Оставил тебя без защиты.
- Брось, ерунда. Я тоже отдыхал, - покривил душой старик.
- Хорошо.
- Полежи еще, а я сейчас вернусь.
- Вместе пойдем, - категорично.
Проигнорировав скорбный вздох старика, Лутарг разлепил глаза. Голова раскалывалась от боли, а веки отяжелели. Он осторожно коснулся правого бока, проклиная себя за нерасторопность. Налететь на эргастенский клинок - самая большая глупость в его жизни!
Мужчина напрягся, исследуя свежую повязку. Сарин оказался прав, девушка справилась лучше, чем он обычно. Бинты крепко и аккуратно опоясывали грудную клетку, и рана, судя по всему, пока еще оставалась сухой и чистой - ткань не успела пропитаться естественными выделениями из пореза.
Превозмогая боль, заставил себя подняться. Комната поплыла перед глазами, но явный признак слабости был оставлен им без внимания. Осмотревшись, нашел свою рубаху выстиранной и выглаженной.
- Она? - поинтересовался молодой человек у старика, натягивая одежду.
- Она, - подтвердил Сарин.
- Надо бы отблагодарить.
- Уже.
- Хорошо.
Повязав на глаза темную ленту, Лутарг шагнул к двери.
- Упрямый баран, - пробурчал старец, отступая в сторону.
- Я думал, ты привык.
ГЛАВА 3
Они появились с наступлением сумерек, когда день окончательно сдал свои позиции, сокрыв солнце за горизонтом, а возле каменных стен Синастелы, притаившись в сени деревьев, накапливала силы ночная мгла.
Их было семеро – темных, как сама ночь.
Их вороные кони хрипели, взбудораженные стремительной скачкой, и, сдерживаемые твердой рукой наездников, нетерпеливо били копытом, готовые лететь дальше со скоростью ветра.
Черные плащи развевались за спинами всадников, хлопая складками тяжелой материи, а из-под надвинутых на глаза капюшонов вырывалось голубое сияние.
- Каратели, - увидев всадников, заикаясь, прошептал постовой, вмиг забыв обо всем на свете.
Это была его третья смена за всю жизнь, и парень был горд возложенными на него обязанностями, но к встрече с шисгарцами оказался не готов.
Наказ сообщить караульному о приближении отряда карателей испарился из головы постового при первом же взгляде на семерку. Он не мог пошевелиться, не мог сдвинуться с места, наблюдая за тем, как демонические братья медленно проезжают мимо.
Тот, что был ближе всего к застывшему стражнику, на мгновенье придержал коня, ответившего возмущенным ржанием, и склонился к напряженному человеку, чтобы заглянуть в глаза и глубоко втянуть в себя едкий запах страха.
Много позже, в уютной безопасности казарменных стен, кутаясь в одеяло и грея руки у очага, юный постовой будет рассказывать, что видел шисгарского карателя, как себя самого. Что у него нет глаз и носа, только рот и зубы огромные, как у волкодава. Что череп его гол, как отполированная кость, а вместо ногтей растут изогнутые птичьи когти.
Сейчас же, он тонул в голубоватом свечении радужки, видел полоску зрачка, моля богов, чтобы тонкие пальцы всадника не выпускали поводьев, и был услышан.
- Живи, - прошелестел голос у него в голове, а наездник, гаркнув, пришпорил коня, чтобы догнать прошедших сквозь опущенную решетку спутников.
Семерка вошла в город.
***
В самом конце лестницы на последних ступенях перед выходом в общий зал Лутарг пропустил старца вперед и положил руку тому на плечо, изображая ведомого.
Он привычно склонил голову, чтобы скрыть лицо от любопытствующих, жалея, что оставил плащ наверху. Ему не хватало надежной защиты надвинутой на глаза – в ней было проще сойти за ущербного.
- Здесь сядем.
Сарин помог другу устроиться, потом присел напротив.
- Тихо как-то, - то ли спросил, то ли отметил Лутарг, отвернувшись к окну.
Уже совсем смерклось. Где-то в центре города, вероятно, бродил фонарщик, оживляя улицы светом редких огоньков, поселенных на время в стеклянную клеть, а в районе пристенков наоборот собиралась непроглядная тьма, прорезаемая лишь тусклым светом, льющимся из маленьких оконцев.
- Слишком, - подтвердил старик, оглядывая пустующие столы.
Лишь за одним в противоположном конце комнаты сидело трое мужчин, о чем-то тихонько переговаривающихся. Их головы были наклонены друг к другу, а лицо того, что смотрел в зал, казалось уставшим и пустым, будто человек заведомо смирился с чем-то неизбежным.
- Что угодно господам?
К мужчинам подошла дородная женщина в сером переднике с влажной тряпкой в руке. По властности речи и манере держаться, Сарин тут же определил в ней жену хозяина, да и Нала походила на мать цветом волос и мягкой линией губ.
Последнее слово женщина произнесла с явным недоверием, но со стола все-таки смахнула. Добросовестность и радение брали свое.
- А что может предложить красавица хозяйка, чтобы насытить голодных мужчин? – с веселой ноткой в голосе поинтересовался старец.
Она могла бы подумать, что старый хрыч заигрывает, если бы не серьезный, чуть настороженный взгляд, отслеживающий мимику и жесты.
- Ежели голодных, - оттаяла женщина, - то есть баранина в горшочке, печеная репа и хлебный квас.
- Берем, - не раздумывая, согласился Сарин.
- Каждому? – уточнила хозяйка, нарочито долго заправляя локон за ухо, чтобы скрыть брошенный на Лутарга взгляд.
- Да.
Старик нахмурился. «Неужели Нала?» - подумал он, пытаясь найти объяснение замеченному.
- Боится она, - будто мысли прочитав, просветил старика Лутарг, когда женщина скрылась в дверях. – Не про нас страх. Другое.
- Как же?
- Старый запах. Долгий, – пояснил мужчина и добавил. – Все боятся.
- Хм.
Они замолчали. Один принялся теребить локон седых волос, второй все также незряче смотрел в окно.
- Что-то тихо у вас хозяйка. И тут и наверху. Постояльцев почти нет. Не так что? – как бы невзначай поинтересовался старец, когда женщина вернулась с лотком, нагруженным снедью.
- По домам все, - губы ее скривились, а рука, дрогнув, грохнула тарелку на стол.
- Что ж так? Время-то, самое оно. И в столицу, и горло промочить, – не сдавался Сарин, желая получить вразумительный ответ.
- То, да не то, - пробурчала женщина, глаза которой подозрительно увлажнились.
- Издалека мы, не ведаем, что тут творится, - встрял в разговор Лутарг, и его глубокий, хрипловатый голос прокатился по залу так, что даже тройка мужчин оглянулась посмотреть, в чем дело.
Старик насупился, полагая, что не видать им ответа, так как хозяйская жена поспешит спрятаться, но как ни странно, она лишь грустно улыбнулась и пояснила.
