Я не могла подвести маму и преподавателя, да и не так-то всё и сложно оказывалось, просто нельзя себя жалеть.
Когда что-то получается в каком-то деле, ты чувствуешь, что можешь быть лучше, чем остальные, ты делаешь ещё больше, ещё лучше, и получается замкнутый круг, в котором многие таланты просто сгорали. Но я держалась.
Через год на балет с мамой ходила более осознанно, с видом знатока шёпотом комментировала происходящее на сцене. Сама уже замечала ошибки и восхищалась идеально выполненными элементами.
Все сложности первых шагов показались лёгкой прогулкой, по сравнению с тем, что было дальше.
В двенадцать лет у меня начались менструации. Может, это как раз и связано с тем, что я начала набирать вес. Однажды долго болела, пришлось прервать занятия на три недели, а после выздоровления пачка, еле натянутая на мою талию, стала подозрительно похрустывать. Все, конечно, тоже заметили, и я ощущала на себе эти взгляды — с усмешкой, упрёком, презрением, удивлением. Это было не так, как тогда в школе. Эти взгляды отличало злорадство.
Ангелина Иосифовна оставила меня после занятий.
«Девочка моя, через месяц ты должна солировать в Щелкунчике. Это большая честь и глупо было бы всё просрать».
Да, так она и выразилась. Ни до, ни после ничего такого из уст богиняподобной Иосифовны я не слышала.
Мама тоже не осталась в стороне. Укоризненно качая головой, причитала: «Как же ты себя распустила. Настоящая корова. Тебе теперь не летать по сцене, а топтать траву на лугу» — это были шуточки, мама смеялась.
А я нет.
Я совсем отказалась от сладкого, на завтрак и ужин просто пила воду, могла за день вообще ничего не съесть. Голова кружилась, граммы таяли. Ко второй неделе диеты стало проще. Голод сменился лёгкостью. В итоге, через месяц стала весить ещё меньше, чем была до этого.
После того как я исполнила танец феи Драже из Щелкунчика, ко мне подходили какие-то люди, присматривались, благодарили, восхищались. Ангелина Иосифовна при всех ставила меня в пример, а девчонки как-то недобро смотрели исподлобья. Но мне же было не в новинку чувствовать себя особенной.
* * *
Мозоли на пальцах грубели, уже меньше болели мышцы. Мои умения росли как ребёнок, совершенствуясь с каждым днём, открывая что-то новое. И всё бы хорошо, но в голове засела мысль о весе. Рано или поздно все балерины сталкиваются со словом «анорексия». Отказ от еды вырастает в настоящий страх еды, в голове щёлкает счётчик калорий.
В итоге, к четырнадцати годам, в зеркале я видела костлявую девочку с тёмными кругами под глазами. От меня остались только пухлые губы и широкий нос на худом лице. Я распускала волосы, чтобы хоть как-то скрыть лицо, которое казалось теперь жутко некрасивым.
Но мама, казалось, была всем довольна.
«Ты станешь великой балериной. Вижу тебя на сцене Большого или Мариинского, тебе рукоплещет зал, и весь мир у твоих ног. Бог одарил тебя всеми возможностями достичь совершенства. Бог поможет. Проси у него и благодари его».
3. «ЛЮБОВЬ ЖЕ ОТКРЫВАЕТ ОКНА»
В то время в нашем доме стали появляться иконы, библия с дальних полок шкафа перекочевала к прикроватному столику, а мама по воскресеньям с воодушевлением отправлялась в церковь.
Не могу сказать, что мама всегда следовала законам божьим, нет, её религиозность как-то то вспыхивала, то затухала на протяжении жизни, но мне кажется всю божественность она заключала в двух словах: «Так надо».
И вот, постепенно приближаясь к трудному возрасту, заимев свои взгляды на некоторые вещи и явления, ощущая интерес мальчиков и испытывая такой же, я вступила в следующий этап своей жизни. Занятия балетом огранили мою фигуру и мой характер. В свои годы я уже считала себя сильной и волевой девочкой, способной добиться всего, чего захочу. Мама оставалась единственным человеком, которому я не смела перечить. А если и спорила, то уже заранее зная, что не дойду до конца и всё равно соглашусь.
Как-то летним воскресным утром мама заявляет, что именно сегодня мне пора приобщиться к религии — пойти с ней в церковь.
— Не хочу. Мне нужно заниматься.
— Что значит не хочу? Ты и на балет не хотела идти, вспомни. Ты уже большая, пора входить в свет и тянуться к свету. Что подумают люди?
«Входить в свет», — я про себя несколько раз повторила эту смешную фразу, представив, что ступаю на свет фонаря, гордой поступью, шаг за шагом, пока не вхожу в этот самый свет и в то же мгновение стукаюсь лбом о фонарный столб.
— Почему ты улыбаешься? Разве я что-то смешное говорю?
— Ни в какой свет я не хочу, и что скажут люди, мне тоже безразлично!
Мама краснеет, сдерживая раздражение.
— Милая. Мари, ну пожалуйста, так нужно. Папу не затянешь, хоть ты меня не бросай, — лицо мамы разглаживается.
— Ладно, уговорила, но пообещай, что купишь мне то платье!
Всё-таки женское начало стало брать верх в том возрасте.
— Договорились.
Вроде как смирившись со своей участью, в дурацком платке, как у бабулек вокруг, вхожу в церковь. Внутри всё выглядит богаче, больше, чем снаружи — прямо как в каком-то мультике. Тёплый свет свечей, отражённый в золотых чашах, кружках, иконостасах, крестах, создаёт своеобразный уют. Запах, который ни с чем не спутаешь, бьёт в нос, и от этого кружится голова. Из своей каморки выходит поп в нарядной одежде, с благостным видом, и начинает что-то бормотать. После каких-то слов люди крестятся, кланяются и так бесконечно. Мама смотрит на меня и глазами показывает, что я тоже должна креститься, и я вялым движением подношу пальцы ко лбу, к плечу, к другому плечу. На пупок не хватает энтузиазма, делаю небольшой шаг назад, чтобы мама меньше обращала на меня внимание.
Звонкий щелчок подзатыльника. Невольно пригибаюсь. Рядом со мной психованная мамочка учит сына креститься или молиться. Видно что парень тоже не смог отказать своей маме, но почему-то мне кажется, что шансов у него было меньше, чем у меня. Служба продолжается, как ни в чём не бывало. Смотрю на парня, чуть повернув голову направо. Красивые скулы, высокий лоб, приятное лицо. Парень замечает мой взгляд и подмигивает.
Что? Какой нахал! Я отворачиваюсь не подав вида, а сама думаю: «А он хорошенький».
«Ааапчхи» — раздаётся взрыв на всю церковь, так, что поп замолкает. Красавчик, подхваченный мамой под руку, вылетает с ней за дверь. «Ай-яяй что-за молодёжь, ничего святого, понаражают бездарей, бог простит», — шепотки пробегают по залу, поп, откашлявшись, заводит свою шарманку снова: «Благ ест тот чьи помыслы чисты…»
* * *
Пару дней хотелось увидеть этого парня снова, а потом забыла даже, как он выглядел. Не до этого было. Но где-то через месяц, неожиданно встретила, тут же узнав. Красавчик сидел в компании нескольких мальчишек, в соседнем дворе на лавочке. Он выделялся среди всех: казался старше и серьёзнее остальных. Специально прошла рядом, но будто не замечая, стараясь идти красиво, как на сцене. Может это выглядело глуповато, но тогда казалось хорошей идеей.
Краем глаза засекла, что он посмотрел в мою сторону и отвернулся. Может не узнал? А с чего я вообще взяла, что ему интересна? Вот дура! Мама же предупреждала: «Никогда не строй воздушных замков с парнями». Наверное, это и значило не рассчитывать, что каждый, кто нравится, при моём появлении должен лететь сломя голову, стелить мне красную дорожку.
Мама твердила, что «женщина не должна зависеть от мужчины, а реализация независимости — это или успех в искусстве, либо хорошее образование и работа».
Папа же смеялся над ней, в шутку называя «стервой — феминисткой» и говорил, что «без любви все деньги мира и успех — это пустой звук, это пук, от которого сам задохнёшься. Любовь же открывает окна и впускает свежий воздух». Такие вот отцовские метафоры запоминались лучше, чем мамины житейские мудрости.
Следующая наша встреча случилась осенью.
Солнце пригрело, заставив снять тёплый кардиган, и я шла, заглядываясь на своё отражение в витринах магазинов, оценивая как выгляжу в своей пёстрой маечке и вдруг налетела на препятствие.
— Ой, извините пож…
Не успев договорить, я теперь увидела, что препятствием был тот самый парень.
— Привет, ты чуть не сломала мне нос, но я готов простить, если позволишь проводить.
Он улыбнулся. Какая-то взрослость была в его синих глазах и мягкость. При ближайшем рассмотрении, красивое лицо ничуть не поплохело, как иногда бывает, и даже небольшой шрам над правой бровью не портил его.
— Меня Саша зовут.
— Марина, — смущённо ответила я, силясь не отводить взгляд.
Я не знала, как это происходит: всё это общение, встречания, влюблённости. Мы шли. Он молчал, переодически чуть поворачивая голову и собираясь что-то сказать. Заметила, что он покраснел.
— Ты тоже не любишь ходить в церковь? — решила взять инициативу в свои руки.
— Да, но приходится.
— Мама заставляет?
— Ну, вроде того. Ей сложно отказать. Хочешь мороженого?
— С удовольствием, только в другой раз. Меня папа ждёт сегодня. Нужно его проводить на работу.
— На работу? Ты что, каждый день провожаешь отца на работу?
— Пару раз в месяц. Он много летает по миру. Он помощник помощника министра иностранных дел.
— О, вот это я попал. А мама у тебя не секретарь секретаря президента?
— Иди ты. Мама тоже в министерстве. Только культуры. Вот, такие дела.
— Ты же знаешь, что мы почти соседи? Я тебя часто вижу.
— Странно, а я тебя никогда.
— Ну не ври.
— Не вру.
— Ну ладно. Хочешь я завтра за тобой зайду, пойдём в кино?
— Попробуй.
* * *
На следующий день Саша был более разговорчивый.
— Меня сегодня из класса выгнали, — хвастливо сказал он.
— За что?
— Училка матемши подошла тихо на контрольной и увидела, что я не делаю задания, а пишу в своём блокноте. Схватила его и швырнула в сторону мусорки. Представляешь? Без единого слова.
— И ты сделал выводы и вышел из класса? И что ты там писал?
— Да, мы поняли друг друга без лишних слов. Я пишу стихи, когда мне скучно.
— О, интересненько! Дашь почитать?
— Ммм, когда-нибудь.
Саша взял меня за руку. Это было новое ощущение, не то что с мамой или папой, когда маленькая. Что-то интимное и волнующее. Он сделал это ненавязчиво, продолжая разговор.
— Значит любишь поэзию. Пушкин, Лермонтов? Кто там ещё? Кто тебе нравится?
— Мне не нравятся поэты прошлого, прям воротит, ни строчки не могу запомнить, когда заставляют учить. Пожалуй Бродский только если.
— Не читала. А что он пишет?
Саша сглотнул, откашлялся и тихим голосом начал:
Ты знаешь, с наступленьем темноты
пытаюсь я прикидывать на глаз,
отсчитывая горе от версты,
пространство, разделяющее нас.
И цифры как-то сходятся в слова,
откуда приближаются к тебе
смятенье, исходящее от А,
надежда, исходящая от Б.
Два путника, зажав по фонарю,
одновременно движутся во тьме,
разлуку умножая на зарю,
хотя бы и не встретившись в уме.
Саша прочёл это без особой интонации, но лёгкий озноб с мурашками пробежал до кончиков пальцев и слегка закружилась голова.
— Романтично. И грустно.
Его ладонь стала влажной и он убрал руку, поправил свои густые чёрные волосы.
Саша вёл меня в кино. Постоянно смотрел на меня, прямо в глаза, и улыбался своей кошачьей улыбкой.
— Что?
— Ты очень красивая. Похожа на Хэлли Бери. Только лучше.
Я рассмеялась.
— Похожа. Но свои волосы я никогда так не обрежу, хоть они меня и бесят иногда.
— Почему бесят? Красивые волосы.
— Ага, жестяная мочалка.
— А мне нравится.
Саша провёл рукой по моим волосам. — Ты самая необычная девочка, какую я встречал.
* * *
Теперь после занятий он ждал меня у порога училища. Подружки жутко завидовали. Но мне никогда не важно было, как казаться взрослее и лучше, так и скрывать свою личную жизнь. Хотят — пусть обсуждают, завидуют, хвалят, заходятся слюной — это их дело. Моё дело — быть счастливой и влюблённой.
Незабываемое лёгкое время, когда каждый новый день с ним был наполнен яркими моментами. Чувствовала себя героиней фильма. Кстати, благодаря Саше полюбила кино. Саша восхищался фильмами с Робином Уильямсом. На маленьком экране подвального кинотеатра, который держали продвинутые ребята, называвшие себя андеграундной интеллигенцией — дети богатых родителей — мы смотрели фильмы, которые не показывали в советских кинотеатрах.
«Общество мёртвых поэтов», видимо, был любимым фильмом тех ребят, в частности Саши. Смотрели его по два раза в месяц, и после каждого просмотра Саша был задумчиво-воодушевлённым. Мне же нравились старенькие американские и итальянские картины 70-х — 80-х годов.
— Carpe diem, Мари, Carpe diem — произносил Саша в пространство, — мы должны изменить мир, пока он не изменил нас. Сейчас самое время.
— И как же это сделать?
— Должен тебе признаться. Я хочу уйти из дома.
Он часто шокировал своими словами. Свободолюбивый и гордый. Романтичный и окрылённый.
— И куда же ты пойдёшь?
— Куда глаза глядят. Жизнь идёт. Давай уедем вместе.
— Куда? Деньги ты где возьмёшь?
— Ну может не сейчас, немного поработаю, подкоплю за зиму, и весной мы сможем сесть на поезд в любую сторону света. Весна любви и свободы.
— Ладно, не говори глупостей. Лучше думай, куда поступать будешь, беглец, тебе скоро шестнадцать. Вот поступишь в другой город — будто и сбежал.
— И ты туда же. Мне уже по горло этой учёбы — тупая зубрёжка ненужного хлама, забивающего чердак, что себя забываешь. Эти знания не дают свободы.
Саша усиленно жестикулировал и я поняла, что спор и мои мысли ему сейчас не нужны. Просто обняла его и поцеловала в губы. Он взял меня за талию, посмотрел в глаза.
— Спасибо, что ты есть.
Долгий поцелуй разбудил мурашек и они разбежались по всему телу.
* * *
Мы всегда находили темы для разговора. Я понимаю, что они были по-детски наивными в большинстве своём, но мы, по крайней мере, знали мечты друг друга, планы, любимые и нелюбимые вещи, книги, фильмы. Чувствовала себя взрослой и самостоятельной. Познакомила, как полагается, Сашу с родителями.
Мама сначала с холодом отнеслась к нему, твердила, что бандит и бездельник. Хотя с чего она это взяла, не пойму. Но стоило мне сказать, что Саша пишет стихи — в этот момент лицо Саши стало цвета советского флага, — у мамы тут же изменилась поза, взгляд и речь, и им нашлось о чём поговорить. Папа же, когда видел нас вместе, жал Саше руку и интересовался, какие последние фильмы тот посмотрел или просто спрашивал как здоровье, желал нам удачи. Я любила папу за эту непосредственность и ненавязчивость. Всегда ощущала благодарность и теплоту. Во всём, что делал папа, была какая-то милая доброта, и это никогда не было наигранно.
* * *
Саша ходил на все мои выступления, неизменно принося охапку цветов. Кстати, если приходилось расставлять приоритеты между балетом и Сашей — балет неизменно побеждал. Я не могла представить, что не пойду на занятия, забывшись в объятьях любимого.
