Всем снятся кошмары, особенно когда мы ещё дети. Неизведанный мир пугает и приходит во снах необычными образами. Малыши бегут к родителям под одеяло, просят включить свет и снова засыпают, на утро забывая о ночных приключениях.
У взрослых уже другие кошмары: потеря работы, прилюдный позор, поцарапанная машина, ну и, конечно, смерть. Своя, близких или незнакомцев. Вы когда-нибудь умирали во сне? Если да, то знаете, что в момент смерти вы всегда просыпаетесь. Интересно, а что если от смерти в реальности мы просто просыпаемся в другой реальности? И нет никакой жизни после смерти. Может про такую бесконечную жизнь рассказывают религии?
Подобные вопросы теперь возникали в часы одиноких прогулок по Москве. Мне не хотелось танцевать, не хотелось видеть подруг и друзей. Тучи над Красной площадью вот-вот готовы были осыпать холодными каплями город, машины, дороги, людей, спешащих по каким-то безумно важным делам. Я помню то мгновение и состояние. Стою посреди тротуара с закрытыми глазами, подставив лицо дождю. Дрожу, улыбаюсь и плачу. И каждым миллиметром своего тела и осколками души ощущаю, что грядут ещё большие перемены. Что та, так называемая, взрослая жизнь, уже схватила меня, как мохнатый паук, и тащит в свои сети.
8. АНАТОМИЯ ВЫБОРА
Последний учебный год часто оставалась в библиотеке до позднего вечера. Однажды, я совершенно бессознательно зашла сюда, прогуливая занятия. Теперь, спустя два месяца, ругала себя, что не сделала этого раньше. Мне казалось, школьная программа не дала всего, чего требовал мой мозг. Библиотекарь Нина Никаноровна, для всех просто тётя Нина, снабжала меня отборной научной литературой. Она самоотверженно поощряла любую тягу к знаниям. Невзрачная полная женщина неопределяемого возраста стала для меня первым интересным человеком за долгое время. Когда мы, бывало, оставались один на один в библиотеке, она шептала скрипучим голосом, будто просто разговаривая сама с собой: «Правители во все века были лишь обнаглевшими невеждами, жадными и безрассудными, велись войны, плелись интриги, но наука всегда выше этого, наука должна быть вне политики. Помогать людям, а не давать обещания — вот удел людей науки. Грядёт век перемен. Власть будет всё больше и больше расплёскивать свой яд, который попадая в учёного заражает его стяжательством, алчностью и подлостью. Иконой для всех станут деньги. И хвастаться будут люди не знаниями, а вещами, что дороже чем у соседа. Но вещи, деточка — это ничто. А польза, которую ты смог сотворить для ближнего — это материал, из которого сделан настоящий человек»…
Она могла долго выстраивать свои монологи, цепляясь мелкими крючками смыслов и связей, будто вязала мне мировоззрение из своих драгоценных нитей. Не знаю, со многими ли она откровенничала, как со мной, но была благодарна за то, что она одна поддерживала какой-то слабый свет во мне, неопределённо мерцающий впереди, подталкивая приблизиться к нему.
Я изучала анатомические атласы и происхождение видов насекомых, психологию толпы и микробиологию бактерий, физиологию и химию. И мне дико нравилось. Чувствовала, что сейчас это важно. Никакие парни не могли помешать мне. Всё, для чего они могли понадобиться — это наглядно изучить, например, мышцы.
* * *
Мы сидим с мамой на кухне, перекидываясь ничего не значащими репликами. Чёрная туча депрессии уже по чуть-чуть отступала, если можно так сказать. Мама возвращалась к нормальному существованию.
Негромко идёт телевизор. Что-то про жизнь замечательных людей. Художники. Мама любила это искусство наравне с балетом и старалась не пропускать выставок и подобных передач.
— Если не балериной, ты бы стала отличным художником, Мари.
— Разве бывают женщины-художники?
— Я только на «м» могу назвать тебе с десяток: Мэри Мозер, Мэри Кассат, Мари Лебрён, Мария Башкирцева… Продолжать?
— Я поняла. Но Марине Цветковой в их рядах не бывать. Кажется, я просто ненавижу рисовать с детства.
Мама выдавливает подобие улыбки. После смерти отца — это максимум на что она способна.
— Эдгар Дега очень любил балет, хотя не столько балет, сколько танцовщиц. Он написал их более полутора тысяч, представляешь? Как волнительно, наверное, позировать для художника. Балет и живопись — искусство в квадрате.
— Мам, я знаю, что ты хотела бы, чтобы я стала известной балериной. Это, как ты говоришь, подняло бы меня на новую ступень моей эволюции, но сейчас мне интересна другая эволюция: человеческая.
— В каком смысле? Я не поняла. Ты хочешь бросить дело всей жизни? Отказаться от своего предназначения? Таланта?
— Разве смогу я спасти умирающего семикратным fuete? Может, если соседа стукнет инфаркт, я станцую ему Щелкунчика и он присоединится ко мне?… Мама, в общем, я хочу быть врачом!
— Ты хочешь всё бросить теперь, когда сцены всего мира ждут тебя, балетмейстеры поют тебе дифирамбы, когда тебя узнают по твоему grand jete и форме лодыжек?
— Это всё ничего не значит. Бесполезное развлечение. Тот же цирк для светских масс.
Мама опускает голову, перебирает подол своего халата.
— На всё воля божья. Пусть так.
Пусть так? Так просто сдалась? Может сама так думает? Может поняла, что я уже не та беззаботная девочка, парящая над сценой. Над жизнью парить никому не удаётся.
* * *
Балетное училище, конечно, не бросила — глупо было бы не довести дело до конца. Но ни мамины уговоры, ни преподавателей, ни подруг, не действовали. Я всерьёз решила стать врачом, а танцы оставить как хобби, развлечение. Нужно быть серьёзнее.
9. ПОЧЕМУ Я НЕ ПОХОЖА?
На выпускной изрядно выпила вина. Вы думаете малолетние балерины да в советском союзе даже пробок не нюхали? А нет. «Алкоголь всегда сопровождал человека во всех начинаниях, — так говорил наш учитель математики, — все великие открытия были сделаны подшофе. Я вас уверяю, детишки. Но злоупотреблять этим ядом нельзя, ведь, как говорил Гиппократ: «То что в малых количествах лекарство, в больших — яд»…». Вообще, об этом говорил Парацельс, но я великодушно прощала учителю эту неточность.
После празднования, мы с мамой шли по проспекту. Ночь сияла полной луной, город шумел монотонно, сонно двигались машины, весёлые компании встречались то тут, то там.
От вина кружилась голова, но удивительно легко было говорить о том, что на душе.
— Мам, сейчас очень не хватает папы.
Она обняла меня одной рукой за талию, по-мужски так, голову на плечо, шли нога в ногу.
— Мне тоже, малыш, он бы гордился тобой, ты такая красавица.
— Почти как ты.
Я не лукавила: мама действительно была очень красивой, по всем меркам и вкусам. Длинные чёрные волосы, талия, бюст — всё на месте.
— Хах, ты лучше меня.
Мама грустно ухмыльнулась.
— Мам, а сколько мужчин у тебя было?
— Приличные девушки такое не спрашивают у мам.
— Ну ладно тебе, может скажешь, что в СССР не было секса?
— В СССР было мало достойных мужчин, а секса хватало, впрочем как и сейчас.
Мы засмеялись.
Вечер был прекрасен, вино на свежем воздухе выветривалось, ноги слушались, язык тоже. Как же давно не разговаривали по душам. Никогда. Почему-то мне всегда неудобно было задавать некоторые вопросы, насколько значимыми для меня они бы не были.
— Мам, через три месяца я уеду учиться. Ты знаешь, как это бывает?
— Что?
— Ну, я уеду, ты останешься, понимаешь? Это как любовь на расстоянии. У меня там своя жизнь, у тебя своя. Я приезжаю на выходные, всё такое… Через шесть лет уже буду другой. Ты уже будешь другой. Человек за семь лет полностью обновляется, все клеточки.
— Мари, говори прямо.
— Почему я не похожа на вас с папой, почему я такая тёмная, откуда этот широкий нос, волосы, глаза? У нас же больше ни у кого нет зелёных глаз. Не рассказывай мне о предках-африканцах. Я хорошо учила биологию. Ты же понимаешь о чём я? Я приёмная? Почему нет моих детских фотографий до трёх лет?
Она слегка сжимает мою руку, запрокидывает голову, смотрит в небо.
— Фотографии сгорели в пожаре. Тебе было два с половиной. Это была старая коммунальная квартира. Сосед заснул с сигаретой в постеле.
Мама выдерживает паузу, что-то обдумывая.
— Да, я изменяла твоему папе. С чернокожим. Не хотела бы сейчас это рассказывать. Не лучший момент. Обещаю, ты всё узнаешь, очень скоро. Только не сегодня, пожалуйста.
Стало прохладно, но мы уже подошли к подъезду. Я взяла её за руку.
— Главное, что ты моя мать. Думаю, я всё понимаю. Принимать всё как есть — разве не этому ты меня всегда учила?
* * *
Это похоже на наши деревни. Только вместо заборов и типичных избушек — домики на сваях с высокими крышами — что-то среднее между хижиной и коттеджем.
Между домами, стоящими вразброс — петляющие дорожки. Я иду по такой дорожке, жители поселения машут мне руками, зовут в гости. Они говорят по-английски, я понимаю. Они улыбчивы и, кажется, любят меня, любят всех и всё — такая энергия от них. Их белые зубы выделяются на тёмно-шоколадных лицах. Есть и белые, но их меньше. Прихожу к огромному ангару, он будто беседка, увеличенная раз в десять. В центре стоит человек в очках и что-то воодушевлённо рассказывает толпе. Звучит музыка. Вдруг, резкий звук разрывает размеренную суету, и все начинают разбегаться. Кто куда. Паника. Мне страшно. Сердце бешено колотится, не хватает воздуха. Бегу со всеми, оборачиваюсь и вижу, что тот человек в очках превращается в огромного осьминога, двадцатинога, стонога. И из каждой щупальцы — толстенные шприцы, которые настигают бегущих. Они падают замертво, один за одним, пока не устилают землю ровным ковром. Кричу. Кричу, открыв глаза. Опять сон. Похожий на тот, первый. В комнату врывается мама.
— Что случилось?!
— Сон, мам, мне страшно.
— Ну, тихо. Ты слишком много смотришь эти фильмы — одни убийства и разврат — вот и снится потом невесть что.
— Нет, это другое. Всё так реально. И такого я точно никогда не видела в кино.
Я, мокрая от пота, иду умываться. Наверное, это всё переживания. Завтра уезжаю на учёбу в Санкт — Петербург. Может стоило поступить в Москве? Быть ближе к дому? Ну нет, я решила. Романтика Питера манила ещё с того времени, когда мечтала побывать в Мариинском театре. Теперь смогу. Но уже никогда на сцене.
10. УЧЁБА. МАМИНЫ ПРОШЛЫЕ И НАСТОЯЩИЕ
Я с лёгкостью поступила в самый престижный университет Санкт — Петербурга, на медицинский факультет. «Лёгкость» на этом закончилась. Радость и эйфория длились недолго. Всё, что я изучила самостоятельно, было лишь песчинкой на пляже. А тут цунами захлестнуло пляж, и, оказалось, что нужно было изучать океан.
Перед каждым экзаменом и зачётом представляла, что могла сейчас быть популярной и знаменитой. Зал рукоплещет, толпы поклонников дарят цветы, на светских приёмах говорят о новой звезде — успех и слава. Иногда ругала себя за неправильный выбор, а иногда за такие мысли. Чаще — второе.
Отличницей не была. На третьем курсе и вовсе отставала по трём предметам. Соблазнов и развлечений было много — всего не рассказать.
Как-то меня даже затянули в политическую организацию «Народное единство». Советское прошлое не давало покоя молодым умам, считающим, что социализм и коммунизм всё-таки возможен, просто не те люди стоят у руля. Я, открытая новому и доброму, увидела в этих идеях зерно истины. Меня волновало всё, что могло хоть в какой-то мере сделать людей счастливыми. На собраниях велись дебаты, рассказывались истории, так или иначе связанные с социализмом, часто поднимались и религиозные темы — как основы морали.
Но, как ни странно, с религией у меня не складывалось — я никак не соглашалась, что слепая вера во всевышнего и следование религиозным обрядам, могут дать то счастье, о котором говорят.
Мои соседки по комнате — хипушка Оля, у которой любимое слово: «пофиг» и верующая Катя, у которой любимое слово: «боюсь».
Они вечно обсуждали какие-то серьёзные темы. Порой, доходило до криков и слёз. Чтобы разрядить обстановку, я часто появлялась между ними среди дебатов и бросала какую-нибудь фразу, переключая внимание на себя.
— …Если бы он не прикрывался религиозными идеями, его бы давно убрали, ещё в США.
— Оль, но согласись, что в основе своей, его идея, идея такого строя, гуманна и могла принести плоды при грамотном использовании. А вера давала основу.
— Ага, жаль не принесла. А всё из-за исуссиковых сказочек и мифических чудес. Везде всё одинаково заканчивается. Пофиг.
— Религия не должна связываться с политикой, — встреваю я, вспоминая слова библиотекарши. — А вообще, мне кажется, что если бог есть, то он — самый лживый политик.
— Оригинально. Слышала, Катя? Шах и мат!
— Ты хоть во что-нибудь веришь, Мари? — обречённо спрашивает Катя.
— Ни в приметы, ни в магию, ни в экстрасенсорику, ни в гороскоп, ни в бога… Продолжать? Или ты наконец поняла?
— Это уже нигилизм. Нельзя вот так просто отрицать всё, что тебе непонятно. Я боюсь за тебя.
— Мне как раз всё понятно и ясно как день. А если ты ждёшь у телевизора алкаша заряжающего воду, у церкви — попа, обливающего тебя святой водицей и носишь булавку от сглаза, то это исключительно твой выбор, я же тебя за него не люблю меньше. Хотя стоило бы, наверное.
Сора с Катей, как мираж в пустыне — мы до неё никогда не доходили.
Катя смотрит на Олю, Оля на меня.
Я корчу рожу и показываю язык. И тут мы все смеёмся.
— Ладно, давай лучше к экзамену готовиться, верующая ты моя.
Экзамен для меня — это двойное испытание: если пыталась спать в ночь перед ним, то ко мне приходили эти сны. Сны какого-то другого времени, мира, сны про людей, объединённых одной целью… Непременно умирающих страшной смертью.
***
Шли недели, месяцы. Третий курс, четвёртый. Иногда на выходные ехала домой. Казалось, тут ничего не меняется, только у мамы чуть больше морщин, а крашенные волосы намекают на седину, потому что раньше она даже не думала их красить.
Однако, иногда я видела цветы на столе, видела маму в хорошем настроении, слышала воркующие разговоры по телефону.
— У тебя появился ухажёр?
— А что? Быть одной в четырёх стенах, представь! Это ж повеситься можно. Ты приезжаешь раз в месяц. Я вроде ещё не старушка.
— Баба-ягодка опять. Ну, молодец. Познакомишь?
— Ну уж нет, отобьёшь ещё.
— Старики меня не привлекают.
— Ах, ты! Кстати, он и не старик.
Я ожидала всякое, но когда вечером в квартиру зашёл щупленький парнишка, с виду старше меня на пару лет, я охренела — мягче не скажешь. Нагловатый, напыщенный тип оказался то ли художником, то ли дизайнером, то ли всё вместе. Только на жизнь он зарабатывал не этим, а банальной работой продавцом бытовой техники. Так они и познакомились — мама покупала пылесос.
— Это временно, — твердила мама. У него настоящий талант, а талант всегда пробьётся. Если не закапывать его.
— Кстати, а вы знаете откуда пошло выражение «зарыть талант?» — деловито обращается ко мне Лёша — так зовут этого хлыща.
— Нет, и не хочется знать.
