Саша не обижался. Думаю, он был влюблён настолько, что готов был прощать всё. Среди всех его настроений, мне особенно нравилось то, мечтательно — поэтическое, которое посещало его на какой-нибудь крыше, ближе к полуночи.
— Мы уедем с тобой в Италию, к Средиземному морю. Будем снимать маленькую комнатку в доме с большими окнами и фасадом, увитым зеленью. Заведём милую девчушку, назовём Моникой. Я буду самым популярным поэтом современности, а ты — самой известной балериной. Откроешь свою школу. Потом переедем в двухэтажный домик в какой-нибудь провинции. Заведём прислугу. На личном самолёте будем путешествовать по миру…
— Супер. А ты не перегибаешь?
— Всё возможно, я верю, стоит только захотеть — мир будет наш.
— Зачем тебе целый мир?
— Потому что мечта должна быть великой.
— Может хочешь править вселенной?
— Ну ладно тебе, не язви, маленькая бяка. Ты меня любишь?
— Люблю.
— Пообещай что будешь верить в меня, верить в нас.
— Ты пересмотрел мелодрам? Обещаю.
4. СОЮЗЫ РАСПАДАЮТСЯ
Заканчивался 1991год.
В тот вечер был сильный мороз, Саша встретил меня с цветами, завёрнутыми в газету. Это были розы. Бледно — розовые.
— Ого, где ты их откопал!?
— Неважно, родная.
Мы шли к нему в подъезд. С родителями меня так и не познакомил, всегда находились отговорки. Я думала, что он ведёт меня домой, но поднявшись на второй этаж, Саша подошёл к окну и сказал, не смотря на меня:
— Мы уезжаем.
— Что значит мы уезжаем, кто «мы»? Куда?
Мне на секунду показалось, что он говорит о нас. Неужели решился сбежать? Со мной? Не спрашивая, чего хочу я? Будет умолять поехать с ним? Заставит? Но я не могу. Хоть и обещала любить и быть с ним…
— Я с родителями. Папу переводят в Питер.
* * *
Первая любовь — она как первый блин. Как репетиция, как первые шаги ребёнка.
Я не плакала. Почти. Саша оставил своё фото и все стихи, посвящённые мне, аккуратно записанные в толстой синей тетради.
Саша показал мне, что я девушка, притом красивая и интересная для парней. Это льстило и я этим пользовалась.
После Саши встречалась с парнями, но это было совсем не то — не те интересы, не те слова и руки. Они говорили о любви, но перед сном я всегда вспоминала Сашу, его мечты и наши общие, прогулки под дождём и снег на ресницах, поцелуи и уютные кинотеатры, музыку со старых пластинок и стихи.
Саша после переезда не написал. А мог бы. Это обиднее всего: потерять связь с тем, кто был так крепко связан с твоим каждодневным существованием.
Мама видела мои переживания.
— Детка, Любовь встречает Случай и они строят свои планы, находят пути и выходы, приходят вместе к Судьбе и просят быть благосклонной.
Я ей не верила.
Наверное, тогда мне больше всего хотелось поддержки от папы. Он всегда знал, что сказать в трудную минуту, и хоть дома был редко, за такие моменты готова была прощать ему отсутствие.
Папа садился рядом, обнимал одной рукой, и своим звучным басом, в то же время ласково говорил что-то вроде:
— Тебе кажется, что мир рухнул, но этот мир построила ты — значит сможешь построить и ещё один, и с каждым разом он будет всё совершеннее.
А может это запах папиных сигарет, смешанный с едким одеколоном, меня успокаивал. Но я знала: стоит поделиться проблемой с папой, так она сразу теряет свой вес.
* * *
Союзы распадались, но жизнь продолжалась.
С любовными делами решила завязать на неопределённый срок. Тем более, что успехи в балете открывали новые горизонты.
Помню Ангелина Иосифовна говорит однажды:
— Весь мир восхищён русским балетом, им никогда не забраться на наши высоты. Каждый год руководители балетных школ во всём мире зовут русских балерин на учёбу, с расчётом, что сами чему-то научатся.
— Старшие девочки рассказывали, я знаю.
— Так вот, они заинтересовались тобой. На последнем спектакле была делегация из Америки. Завтра они придут говорить с тобой и родителями. Поняла?
— Ну, поняла, только я не хочу ни в какую Америку.
— Буду рада, если так, но справедливости ради скажу, что там ты смогла бы устроить свою жизнь в шоколаде, как сейчас говорят.
Наверное только тогда стала осознавать свои истинные возможности. Понимать, что мой мир может расширить свои границы до необъятных. И мне стало страшно. Вот такой парадокс. Мне, такой смелой, дерзкой и сильной, было страшно.
Но я стала крутить в голове эту перспективу, взвешивая все за и против. Никогда не думала о балете как о способе заработка. Это был первый раз. Кажется, миллионы мыслей слились в гам в голове, от чего она разболелась и я уснула тревожным сном.
И на утро лежала дома с температурой под сорок, взявшейся ниоткуда. Меня мутило и трясло, но я чувствовала облегчение от того, что не встречусь с этими американцами. И всё останется как прежде. Я буду танцевать, потому что это моя жизнь, а не работа. А деньги — хороший катализатор, когда нужно узнать чего ты стоишь, — так говорил папа.
* * *
Думаю, именно в то время мы с ним по-настоящему сблизились. Мне нравилось заниматься с папой английским. Сидя на диване, он диктовал текст из книги, а я должна была записывать на русском. Получалось неплохо.
— Ты умница, Мари! Больше того — у тебя талант! Ты будто в прошлой жизни была англичанкой!
— Как это, в прошлой жизни?
— Ну, некоторые религии считают, что после смерти, душа человека перерождается в новом теле и проживает новую жизнь. Так бесконечно.
— Пап, но людей-то на Земле становится всё больше, так?
— Так?
— Откуда тогда берутся новые души?
— Не знаю, может целая душа делится на куски, бывает пополам, а бывает на множество осколков. Если человеку не повезло, то в его тело попадает именно такой маленький кусочек. Поэтому много тех, кого можно назвать бездушным.
— Soulless?
— Soulless.
* * *
Я не хотела оказаться бездушной, но не знала, как это можно проверить. Впервые передо мной возникали такие серьёзные вопросы. Вообще, это было то прекрасное время, когда столько событий происходят впервые: любовь, мысли о душе, выбор. «Вся наша жизнь состоит из выбора, то что мы выбираем — и есть наша судьба» — первая запись в первом девичьем дневнике. Неслабо, да?
Но тогда я ещё не знала, как жизнь может наплевать на наше мнение. И сделать свой выбор.
5. ДЕНЬ, КОГДА…
Мне шестнадцать. Я изо всех сил старалась удовлетворять мамину просьбу быть дома до 22:00, но то и дело это не получалось. Трудный возраст. Не скажу, что шастала с сомнительными личностями по подворотням, но бывало всякое… Компания небольшая: две девчонки моего возраста, три парня постарше со двора и я. Первый алкоголь, первая сигарета. Не знаю тех, кто этого избежал.
Конец осени. Время немного перевалило за мой лимит, ребята проводили до подъезда.
В лифте закружилась голова. В глазах потемнело. Присела на корточки. На полу и синей двери лифта заметила пятна, похожие на кровь, опять кто-то что-то разлил. К головокружению добавилась пульсация в ушах. Дверь открылась на пятом. Свет из лифта осветил небольшой участок стены, лампочка на этаже светила еле-еле. Повернувшись к своей двери, я увидела мужчину, лежащего на полу. Под ним — тонкий ручеёк, дотёкший до ступенек лестницы. До последнего я надеялась, что это не кровь. Куртка мужчины. Что-то знакомое…
— Папа, папа!
Ответа не было. Наклонилась над ним. Глаза закрыты. В тусклом свете лицо похоже на маску.
Вытянула ключи, чуть не уронив. Кое-как открыла дверь.
— Мама! Скорую! Папа!
Из комнаты выбежала мама — глаза бешеные, руки трясутся.
Я попыталась перевернуть отца с бока на спину. С первого раза не вышло. Приложила больше усилий (сорока пяти килограммовой девочке это сделать не так просто). Наконец всё-таки удалось. Тёмно-бежевая куртка вся красная в районе живота и порвана узкой полосой. Папа застонал. «Хороший знак. Наверное», — промелькнуло в голове. Прижимая рану рукой, велю маме принести полотенце, перекись и бинт. Пытаюсь остановить кровь. Что-то такое было на уроках первой медицинской помощи.
Папа замолчал и перестал шевелиться. Мама то держалась за голову, уходила в квартиру, то шептала, что этого не может быть, хватала папу за руку.
Чёртова скорая ехала вечность. Но вот, лифт открылся на нашем этаже. Из кабины вышли две женщины, плотные, одинакового роста и высокий парень в очках. «Быстрее, он умирает». Медики спокойно, но быстро открывают свою сумку. Женщина измеряет давление, парень заклеивает рану. Смотрит на меня и негромко так говорит: «Молодцы, всё правильно сделали».
— Девяносто на шестьдесят!
— Девушка, позвоните соседям, помощь нужна носилки нести.
Я позвонила в пятидесятую квартиру. Дядя Слава вышел заспанный. Одновременно, на шум открылась дверь у тёти Вали.
«Извините, помогите пожалуйста, нужно носилки нести!»
Ошарашенный сосед осматривает каждого участника этого действа и закрывает дверь, бормоча что-то про больную спину. Тётя Валя, кроме причитаний, ничем помочь не может. Больше идти не к кому. На этаже выше — одни старики, ниже — алкаши. У кого дети уже спят, кто такой же, как дядя Слава. А время идёт.
— Никого не нашла, давайте я помогу.
Фельдшер вскрыла упаковку с иглой, уверенным движение вставила в руку папе, подсоединила капельницу. Папа застонал.
— Ладно, берём сами.
На этаж приехал лифт, оттуда вышел высокий в очках, с ещё одним мужиком, наверное водитель.
Раскинули носилки, втроём переместили отца на них.
— Девочка, ты возьми, пожалуйста, нашу сумку, а мама пусть возьмёт вторую.
— Поняла.
Вчетвером они быстро спускали папу с этажа.
«Папочка, ты только держись», — шептала я себе под нос. А вслух спросила:
— А можно с вами?
— Как хочешь, — ответила мне женщина.
Мы ехали с мигалками, протяжные завывания сирены дополняли гул в ушах. Я, словно сквозь полиэтиленовую плёнку, говорила и видела. Держалась за холодную папину руку и вспоминала какую-нибудь молитву, и в то же время, про себя, ругалась плохими словами.
Не помню, как доехали до больницы. Не помню, как потом вернулась домой.
В голове крутилось: «Молодцы, всё правильно сделали.., всё правильно сделали.., всё правильно сделала я»…
* * *
Операция оказалась сложной. Задето лёгкое и сердце. Гарантий никто не давал. Мама провалилась в какую-то эмоциональную бездну: если и разговаривала, то заикаясь и путано, на работу не пошла, а всё бродила по квартире, прикладывая к опухшим глазам пожелтевший платок. А я то и дело приходила в больницу, чтобы хотя бы с медсёстрами поговорить о состоянии отца. Большого желания утешать назойливую девчонку ни у кого не было.
«Девушка, идите домой, вам позвонят, как что-то прояснится».
* * *
На третий день они позвонили.
6. ОТСУТСТВИЕ
После смерти отца прошло около месяца. Мама плакала первую неделю, так, что ванну можно было наполнить всеми выплаканными слезами. Я получила несколько двоек, за невыполненную домашку, но, думаю, учителя всё понимали.
Мы никогда не обсуждали с мамой наши чувства. Вот так в открытую, я не могла спросить: «Как ты, мама? Что творится у тебя в душе? Мы разделим эту боль… Будем идти дальше, всё будет хорошо!» Нет, мы молча пропитывали воздух комнат свинцовой скорбью.
Лишь иногда, осторожно обнимаясь, мама зачем-то шептала: «Прости».
Зимние каникулы начались со звонка по телефону.
— Здравствуйте, Вас беспокоят из милиции, гражданка Цветкова, следователь Ничипоренко.
Я была рядом и стала подслушивать громкий голос в трубке
— … Вам нужно явиться в отделение сегодня к десяти часам, кабинет тридцать восемь… …мы нашли убийцу вашего мужа.
— Хххорошо, нооо, ну да, хорошо, спппасибо.
Помню своё состояние: на долю секунды я вроде обрадовалась, а потом что-то засвербело внутри, опять ярко вспомнился тот вечер. Я не знала, чего хотела. Наверное, больше всего мне нужно было знать за что. И ещё: я до жути боялась разговаривать с милицией. Но, к счастью, маму вызывали одну.
И вот, она возвращается от следователя. Глаза красные, идёт в ванную, потом закрывается в своей комнате, ни слова не произносит. Я не хочу докучать. И только утром за завтраком с надеждой смотрю на неё и прошу рассказать.
— Мари, тут нечего рассказывать, — резко отвечает она.
— Но кто он, ты его видела? Что он говорил? За что?
Мама вздыхает, застывшим взглядом высматривая что-то за окном.
— Обычный мужик, алкаш, бандит, уже сидел… Нужны были деньги. Он видимо знал, что у папы зарплата в тот день.
Странно — подумала я, — кажется видела папин бумажник, когда расстёгивала куртку, чтобы найти рану. Вслух ничего не сказала. Мама не хочет меня расстраивать лишний раз. Ну и ладно.
Чёртовы деньги! Добро пожаловать в реальность, маленькая Мари. Человека можно убить вот так просто, просто потому, что кому-то нужно выпить, а денег нет. «Деньги меняют сознание» — так говорил папа…
Маму ещё несколько раз вызывали. Она никогда не рассказывала подробности. Я не знала, как подступиться к ней, как помочь. Пугающий холодок пробегал между нами. Мама отдалялась и отгораживалась стеной. В прямом и переносном смысле. И единственным, о чём иногда спрашивала за это время, был балет.
Убийце дали пятнадцать лет. Я не ощутила ничего. Справедливость, возмездие, воздаяние и прочая кара — никак не влияла на отсутствие папы и состояние мамы, которая чаще стала ходить в церковь и реже краситься.
Вот в такое время я впервые и задала себе вопрос о смысле жизни. О добре и зле. О том, что я делаю, чего хочу и к чему иду. К чему идём мы все.
7. ПЕРВЫЙ ЗОВ СНОВ
Лес, влажный воздух вдыхаю долго-долго, медленно выдыхаю. Проползла змея. На сочной зелёной ветке дремлет хамелеон. Раздаются неимоверные трели птиц. Я иду по узкой тропинке с мыслью, что нужно зайти поглубже, куда-то в самую чащу, эпицентр, в точку начала. «Точка начала», — крутится в голове большими буквами. Я маленькая, хрупкая букашка. А где-то там — в сердце леса — ждёт важный человек. Я знаю как он выглядит, слышала о нём много историй. И я боюсь его. Все боятся. Оборачиваюсь и вижу толпу темнокожих людей. Их глаза вывернуты наизнанку. Не знаю как это, но мне так кажется. Головы задраны к небу. «Они гордые и никогда не сдадутся», — проносится в голове. Ускоряю шаг. По-моему нужно бежать. Давно нужно бежать. Голыми пятками вбиваюсь в мягкую землю. Быстрее, быстрее. Руки пробивают стену воздуха, я будто рву его. Вдруг лес сворачивается, как смятая бумажка и — пустота. Пустыня. А над пустыней кружит огромная хищная птица. Ещё одна, и ещё. Они орут что-то мне. И кажется, я понимаю. Останавливаюсь и замираю. И только сейчас начинаю подозревать пугающую истину. Истина под ногами. Мягкая, твёрдая, ребристая, холодная, скользкая. Человеческая плоть. Я бежала по телам, которыми устелена земля до самого горизонта. «Эмилииии» — сдавленный стон раздаётся отовсюду. И этот чей-то зов сливается с моим криком.
Я просыпаюсь.
— Мы уедем с тобой в Италию, к Средиземному морю. Будем снимать маленькую комнатку в доме с большими окнами и фасадом, увитым зеленью. Заведём милую девчушку, назовём Моникой. Я буду самым популярным поэтом современности, а ты — самой известной балериной. Откроешь свою школу. Потом переедем в двухэтажный домик в какой-нибудь провинции. Заведём прислугу. На личном самолёте будем путешествовать по миру…
— Супер. А ты не перегибаешь?
— Всё возможно, я верю, стоит только захотеть — мир будет наш.
— Зачем тебе целый мир?
— Потому что мечта должна быть великой.
— Может хочешь править вселенной?
— Ну ладно тебе, не язви, маленькая бяка. Ты меня любишь?
— Люблю.
— Пообещай что будешь верить в меня, верить в нас.
— Ты пересмотрел мелодрам? Обещаю.
4. СОЮЗЫ РАСПАДАЮТСЯ
Заканчивался 1991год.
В тот вечер был сильный мороз, Саша встретил меня с цветами, завёрнутыми в газету. Это были розы. Бледно — розовые.
— Ого, где ты их откопал!?
— Неважно, родная.
Мы шли к нему в подъезд. С родителями меня так и не познакомил, всегда находились отговорки. Я думала, что он ведёт меня домой, но поднявшись на второй этаж, Саша подошёл к окну и сказал, не смотря на меня:
— Мы уезжаем.
— Что значит мы уезжаем, кто «мы»? Куда?
Мне на секунду показалось, что он говорит о нас. Неужели решился сбежать? Со мной? Не спрашивая, чего хочу я? Будет умолять поехать с ним? Заставит? Но я не могу. Хоть и обещала любить и быть с ним…
— Я с родителями. Папу переводят в Питер.
* * *
Первая любовь — она как первый блин. Как репетиция, как первые шаги ребёнка.
Я не плакала. Почти. Саша оставил своё фото и все стихи, посвящённые мне, аккуратно записанные в толстой синей тетради.
Саша показал мне, что я девушка, притом красивая и интересная для парней. Это льстило и я этим пользовалась.
После Саши встречалась с парнями, но это было совсем не то — не те интересы, не те слова и руки. Они говорили о любви, но перед сном я всегда вспоминала Сашу, его мечты и наши общие, прогулки под дождём и снег на ресницах, поцелуи и уютные кинотеатры, музыку со старых пластинок и стихи.
Саша после переезда не написал. А мог бы. Это обиднее всего: потерять связь с тем, кто был так крепко связан с твоим каждодневным существованием.
Мама видела мои переживания.
— Детка, Любовь встречает Случай и они строят свои планы, находят пути и выходы, приходят вместе к Судьбе и просят быть благосклонной.
Я ей не верила.
Наверное, тогда мне больше всего хотелось поддержки от папы. Он всегда знал, что сказать в трудную минуту, и хоть дома был редко, за такие моменты готова была прощать ему отсутствие.
Папа садился рядом, обнимал одной рукой, и своим звучным басом, в то же время ласково говорил что-то вроде:
— Тебе кажется, что мир рухнул, но этот мир построила ты — значит сможешь построить и ещё один, и с каждым разом он будет всё совершеннее.
А может это запах папиных сигарет, смешанный с едким одеколоном, меня успокаивал. Но я знала: стоит поделиться проблемой с папой, так она сразу теряет свой вес.
* * *
Союзы распадались, но жизнь продолжалась.
С любовными делами решила завязать на неопределённый срок. Тем более, что успехи в балете открывали новые горизонты.
Помню Ангелина Иосифовна говорит однажды:
— Весь мир восхищён русским балетом, им никогда не забраться на наши высоты. Каждый год руководители балетных школ во всём мире зовут русских балерин на учёбу, с расчётом, что сами чему-то научатся.
— Старшие девочки рассказывали, я знаю.
— Так вот, они заинтересовались тобой. На последнем спектакле была делегация из Америки. Завтра они придут говорить с тобой и родителями. Поняла?
— Ну, поняла, только я не хочу ни в какую Америку.
— Буду рада, если так, но справедливости ради скажу, что там ты смогла бы устроить свою жизнь в шоколаде, как сейчас говорят.
Наверное только тогда стала осознавать свои истинные возможности. Понимать, что мой мир может расширить свои границы до необъятных. И мне стало страшно. Вот такой парадокс. Мне, такой смелой, дерзкой и сильной, было страшно.
Но я стала крутить в голове эту перспективу, взвешивая все за и против. Никогда не думала о балете как о способе заработка. Это был первый раз. Кажется, миллионы мыслей слились в гам в голове, от чего она разболелась и я уснула тревожным сном.
И на утро лежала дома с температурой под сорок, взявшейся ниоткуда. Меня мутило и трясло, но я чувствовала облегчение от того, что не встречусь с этими американцами. И всё останется как прежде. Я буду танцевать, потому что это моя жизнь, а не работа. А деньги — хороший катализатор, когда нужно узнать чего ты стоишь, — так говорил папа.
* * *
Думаю, именно в то время мы с ним по-настоящему сблизились. Мне нравилось заниматься с папой английским. Сидя на диване, он диктовал текст из книги, а я должна была записывать на русском. Получалось неплохо.
— Ты умница, Мари! Больше того — у тебя талант! Ты будто в прошлой жизни была англичанкой!
— Как это, в прошлой жизни?
— Ну, некоторые религии считают, что после смерти, душа человека перерождается в новом теле и проживает новую жизнь. Так бесконечно.
— Пап, но людей-то на Земле становится всё больше, так?
— Так?
— Откуда тогда берутся новые души?
— Не знаю, может целая душа делится на куски, бывает пополам, а бывает на множество осколков. Если человеку не повезло, то в его тело попадает именно такой маленький кусочек. Поэтому много тех, кого можно назвать бездушным.
— Soulless?
— Soulless.
* * *
Я не хотела оказаться бездушной, но не знала, как это можно проверить. Впервые передо мной возникали такие серьёзные вопросы. Вообще, это было то прекрасное время, когда столько событий происходят впервые: любовь, мысли о душе, выбор. «Вся наша жизнь состоит из выбора, то что мы выбираем — и есть наша судьба» — первая запись в первом девичьем дневнике. Неслабо, да?
Но тогда я ещё не знала, как жизнь может наплевать на наше мнение. И сделать свой выбор.
5. ДЕНЬ, КОГДА…
Мне шестнадцать. Я изо всех сил старалась удовлетворять мамину просьбу быть дома до 22:00, но то и дело это не получалось. Трудный возраст. Не скажу, что шастала с сомнительными личностями по подворотням, но бывало всякое… Компания небольшая: две девчонки моего возраста, три парня постарше со двора и я. Первый алкоголь, первая сигарета. Не знаю тех, кто этого избежал.
Конец осени. Время немного перевалило за мой лимит, ребята проводили до подъезда.
В лифте закружилась голова. В глазах потемнело. Присела на корточки. На полу и синей двери лифта заметила пятна, похожие на кровь, опять кто-то что-то разлил. К головокружению добавилась пульсация в ушах. Дверь открылась на пятом. Свет из лифта осветил небольшой участок стены, лампочка на этаже светила еле-еле. Повернувшись к своей двери, я увидела мужчину, лежащего на полу. Под ним — тонкий ручеёк, дотёкший до ступенек лестницы. До последнего я надеялась, что это не кровь. Куртка мужчины. Что-то знакомое…
— Папа, папа!
Ответа не было. Наклонилась над ним. Глаза закрыты. В тусклом свете лицо похоже на маску.
Вытянула ключи, чуть не уронив. Кое-как открыла дверь.
— Мама! Скорую! Папа!
Из комнаты выбежала мама — глаза бешеные, руки трясутся.
Я попыталась перевернуть отца с бока на спину. С первого раза не вышло. Приложила больше усилий (сорока пяти килограммовой девочке это сделать не так просто). Наконец всё-таки удалось. Тёмно-бежевая куртка вся красная в районе живота и порвана узкой полосой. Папа застонал. «Хороший знак. Наверное», — промелькнуло в голове. Прижимая рану рукой, велю маме принести полотенце, перекись и бинт. Пытаюсь остановить кровь. Что-то такое было на уроках первой медицинской помощи.
Папа замолчал и перестал шевелиться. Мама то держалась за голову, уходила в квартиру, то шептала, что этого не может быть, хватала папу за руку.
Чёртова скорая ехала вечность. Но вот, лифт открылся на нашем этаже. Из кабины вышли две женщины, плотные, одинакового роста и высокий парень в очках. «Быстрее, он умирает». Медики спокойно, но быстро открывают свою сумку. Женщина измеряет давление, парень заклеивает рану. Смотрит на меня и негромко так говорит: «Молодцы, всё правильно сделали».
— Девяносто на шестьдесят!
— Девушка, позвоните соседям, помощь нужна носилки нести.
Я позвонила в пятидесятую квартиру. Дядя Слава вышел заспанный. Одновременно, на шум открылась дверь у тёти Вали.
«Извините, помогите пожалуйста, нужно носилки нести!»
Ошарашенный сосед осматривает каждого участника этого действа и закрывает дверь, бормоча что-то про больную спину. Тётя Валя, кроме причитаний, ничем помочь не может. Больше идти не к кому. На этаже выше — одни старики, ниже — алкаши. У кого дети уже спят, кто такой же, как дядя Слава. А время идёт.
— Никого не нашла, давайте я помогу.
Фельдшер вскрыла упаковку с иглой, уверенным движение вставила в руку папе, подсоединила капельницу. Папа застонал.
— Ладно, берём сами.
На этаж приехал лифт, оттуда вышел высокий в очках, с ещё одним мужиком, наверное водитель.
Раскинули носилки, втроём переместили отца на них.
— Девочка, ты возьми, пожалуйста, нашу сумку, а мама пусть возьмёт вторую.
— Поняла.
Вчетвером они быстро спускали папу с этажа.
«Папочка, ты только держись», — шептала я себе под нос. А вслух спросила:
— А можно с вами?
— Как хочешь, — ответила мне женщина.
Мы ехали с мигалками, протяжные завывания сирены дополняли гул в ушах. Я, словно сквозь полиэтиленовую плёнку, говорила и видела. Держалась за холодную папину руку и вспоминала какую-нибудь молитву, и в то же время, про себя, ругалась плохими словами.
Не помню, как доехали до больницы. Не помню, как потом вернулась домой.
В голове крутилось: «Молодцы, всё правильно сделали.., всё правильно сделали.., всё правильно сделала я»…
* * *
Операция оказалась сложной. Задето лёгкое и сердце. Гарантий никто не давал. Мама провалилась в какую-то эмоциональную бездну: если и разговаривала, то заикаясь и путано, на работу не пошла, а всё бродила по квартире, прикладывая к опухшим глазам пожелтевший платок. А я то и дело приходила в больницу, чтобы хотя бы с медсёстрами поговорить о состоянии отца. Большого желания утешать назойливую девчонку ни у кого не было.
«Девушка, идите домой, вам позвонят, как что-то прояснится».
* * *
На третий день они позвонили.
6. ОТСУТСТВИЕ
После смерти отца прошло около месяца. Мама плакала первую неделю, так, что ванну можно было наполнить всеми выплаканными слезами. Я получила несколько двоек, за невыполненную домашку, но, думаю, учителя всё понимали.
Мы никогда не обсуждали с мамой наши чувства. Вот так в открытую, я не могла спросить: «Как ты, мама? Что творится у тебя в душе? Мы разделим эту боль… Будем идти дальше, всё будет хорошо!» Нет, мы молча пропитывали воздух комнат свинцовой скорбью.
Лишь иногда, осторожно обнимаясь, мама зачем-то шептала: «Прости».
Зимние каникулы начались со звонка по телефону.
— Здравствуйте, Вас беспокоят из милиции, гражданка Цветкова, следователь Ничипоренко.
Я была рядом и стала подслушивать громкий голос в трубке
— … Вам нужно явиться в отделение сегодня к десяти часам, кабинет тридцать восемь… …мы нашли убийцу вашего мужа.
— Хххорошо, нооо, ну да, хорошо, спппасибо.
Помню своё состояние: на долю секунды я вроде обрадовалась, а потом что-то засвербело внутри, опять ярко вспомнился тот вечер. Я не знала, чего хотела. Наверное, больше всего мне нужно было знать за что. И ещё: я до жути боялась разговаривать с милицией. Но, к счастью, маму вызывали одну.
И вот, она возвращается от следователя. Глаза красные, идёт в ванную, потом закрывается в своей комнате, ни слова не произносит. Я не хочу докучать. И только утром за завтраком с надеждой смотрю на неё и прошу рассказать.
— Мари, тут нечего рассказывать, — резко отвечает она.
— Но кто он, ты его видела? Что он говорил? За что?
Мама вздыхает, застывшим взглядом высматривая что-то за окном.
— Обычный мужик, алкаш, бандит, уже сидел… Нужны были деньги. Он видимо знал, что у папы зарплата в тот день.
Странно — подумала я, — кажется видела папин бумажник, когда расстёгивала куртку, чтобы найти рану. Вслух ничего не сказала. Мама не хочет меня расстраивать лишний раз. Ну и ладно.
Чёртовы деньги! Добро пожаловать в реальность, маленькая Мари. Человека можно убить вот так просто, просто потому, что кому-то нужно выпить, а денег нет. «Деньги меняют сознание» — так говорил папа…
Маму ещё несколько раз вызывали. Она никогда не рассказывала подробности. Я не знала, как подступиться к ней, как помочь. Пугающий холодок пробегал между нами. Мама отдалялась и отгораживалась стеной. В прямом и переносном смысле. И единственным, о чём иногда спрашивала за это время, был балет.
Убийце дали пятнадцать лет. Я не ощутила ничего. Справедливость, возмездие, воздаяние и прочая кара — никак не влияла на отсутствие папы и состояние мамы, которая чаще стала ходить в церковь и реже краситься.
Вот в такое время я впервые и задала себе вопрос о смысле жизни. О добре и зле. О том, что я делаю, чего хочу и к чему иду. К чему идём мы все.
7. ПЕРВЫЙ ЗОВ СНОВ
Лес, влажный воздух вдыхаю долго-долго, медленно выдыхаю. Проползла змея. На сочной зелёной ветке дремлет хамелеон. Раздаются неимоверные трели птиц. Я иду по узкой тропинке с мыслью, что нужно зайти поглубже, куда-то в самую чащу, эпицентр, в точку начала. «Точка начала», — крутится в голове большими буквами. Я маленькая, хрупкая букашка. А где-то там — в сердце леса — ждёт важный человек. Я знаю как он выглядит, слышала о нём много историй. И я боюсь его. Все боятся. Оборачиваюсь и вижу толпу темнокожих людей. Их глаза вывернуты наизнанку. Не знаю как это, но мне так кажется. Головы задраны к небу. «Они гордые и никогда не сдадутся», — проносится в голове. Ускоряю шаг. По-моему нужно бежать. Давно нужно бежать. Голыми пятками вбиваюсь в мягкую землю. Быстрее, быстрее. Руки пробивают стену воздуха, я будто рву его. Вдруг лес сворачивается, как смятая бумажка и — пустота. Пустыня. А над пустыней кружит огромная хищная птица. Ещё одна, и ещё. Они орут что-то мне. И кажется, я понимаю. Останавливаюсь и замираю. И только сейчас начинаю подозревать пугающую истину. Истина под ногами. Мягкая, твёрдая, ребристая, холодная, скользкая. Человеческая плоть. Я бежала по телам, которыми устелена земля до самого горизонта. «Эмилииии» — сдавленный стон раздаётся отовсюду. И этот чей-то зов сливается с моим криком.
Я просыпаюсь.
