— Да, познакомь меня с владыкой Питиримом! Познакомь меня с отцом Александром и братьями его! Я буду бить их по щекам и развлекаться, глядя, как они крутят головами, подставляя свои откормленные щёчки! Ведь они теперь – сектанты, они больше не военные капелланы!
Я зажал лицо и уши, чтобы ничего не видеть и не слышать, сотрясаясь от слёз...
Санька на взводе рывком поднял меня, схватил за руку и потащил за собой, говоря, вроде, мне, но как бы самому себе:
— Я не оставлю тебя в этой секте. Если они запудрили мозги таким людям, как боевые капелланы, то что же говорить о тебе! А если тебе прикажут отдать все свои деньги? Или совершить ритуальное самоубийство? Кошмар... ты ведь теперь всё покорно сделаешь!..
Я стал вырываться, но он болевым приемом вывернул мне руку за спину и повёл перед собой. Но в дверях нам преградили дорогу братья Арден и Савватий.
— Братья!!! — взвизгнул от боли я, но это было излишним: по их суровым лицам стало ясно, что они всё поняли.
— Ну что, проповедь любви удалась? — усмехнулся брат Савва, затем наклонил голову и посмотрел куда-то мимо меня своим всегда казавшимся мне убийственным взглядом. — А ну отпусти его!
Санька отпустил мою руку, и я, часто дыша от боли, схватился за неё и прижал к груди.
— А теперь, дружище, вам необходимо немедленно покинуть Вознесенку, — проговорил мягко Арден.
— Хорошо! – трясясь от гнева, произнёс Санёк. — Я уйду. Конечно, я уйду. Но знайте, я так этого вам не оставлю! Я не позволю забирать из мира людей и утаскивать в нереальную жизнь. Андрей – мой друг, и я за ним ещё вернусь! Но приду не один! Я не позволю! Слышите?! Я вам не позволю!
И он бросился к парковке. Я в ужасе от произошедшей между нами беды, вырвался из рук Савватия и бросился за ним.
— Санька! Санька! — кричал я срывающимся голосом и совсем сипло: — Санька...
Санёк рывком открыл дверь и запрыгнул в магнекар, я не давал ему закрыть дверь.
— Ну, куда ты, Санька... у тебя же поезд только утром! Останься, я тебе покажу свой дом, ты переночуешь...
— Я предпочту переночевать на вокале, — стиснув зубы, прорычал он, — или в мусорном баке!
Он оттолкнул меня и закрыл дверь. Я потерял ощущение реальности происходящего. Мне казалось, если он вот так вот уедет, его ждёт смерть, и я бросился на лобовое стекло магнекара.
— Санька... ты погибнешь... не уезжай...
Саня приоткрыл дверь и закричал:
— Убирайся с моего пути! Убирайся!!!
Он включил двигатель и выпустил левитационные шасси. Лицо его стало яростным.
— Убирайся, или я сейчас размажу тебя о магнерельс!
Я висел на капоте, меня приподняло над землей.
Санёк вырубил двигатель, магнекар опустился. Он вылез из салона и за воротник оторвал меня от лобового стекла и, сильно ударив, сбросил на снег, отпихнув подальше от магнерельса. Когда я поднял пульсирующую голову из сугроба и оглянулся, то увидел лишь позёмку, стелющуюся там, где стоял магнекар. Где-то вдалеке тускло мерцали красным стоп-огни машины, уносящей моего друга в ночь...
Меня бережно подняли чьи-то руки.
— Досталось тебе, брат, — с небывалой нежностью проговорил брат Савва и прижал меня к своей груди. — Теперь и ты знаешь, что значит быть отверженным этим миром, и какова боль разрыва с теми, кто решают для себя оставаться жить в грехе.
— Я этого не хочу... я не хочу, — шептал я.
— Не хочешь? – произнёс Савва, заглядывая своими прозрачными белёсыми глазами мне в глаза. – Ну что ж... Тогда уезжай из Вознесенки... езжай за ним! Вернись в свой мир и попробуй там снова начать жить, как жил.
Я на секунду представил это... Просто на секунду... И заплакал, замотав головой. Савва, не отпуская меня из объятий, тихо проговорил:
— Вот и я так же... Я тоже очень люблю друга своего. Он остался в обители и, наверное, также проклянёт меня, как и твой друг. Но в прежнюю жизнь я не вернусь. Лучше смерть.
И тут я всё понял... Мои слёзы вмиг просохли и я прошептал:
— Да, брат Савва... Лучше смерть...
* * * *
— Вас ждёт настоятель, проходите.
Искандер кивнул и вошёл в тёмное пространство храма, озираясь на неприятный до страсти интерьер. Ему указали на дверку в исповедальню и, прочитав инструкцию при входе, молодой человек непослушной рукой наложил на себя крест, вошёл во мрак пространства, в центре которого находился странный узкий и высокий стол, покрытый расшитым крестами покрывалом. Вспомнив инструкцию, Искандер преклонил колени.
От тьмы стены отделилась фигура в капюшоне, не спеша приблизилась, вошла в дрожащий круг света от свечей и склонилась над ним.
— Я слушаю тебя... — прозвучал обволакивающий душу голос. – Мне ты можешь рассказать всё, что тебя беспокоит.
Искандер дерзко вскинул голову и посмотрел в жёсткое с острыми чертами чуть насмешливое лицо человека, пытающегося укрыться в тени складок капюшона.
— Мне нужен настоятель Никон, — требовательно произнёс он.
— Он к вашим услугам, — мягко проговорил капеллан, всё так же склоняясь к нему. — Что вы хотели мне сообщить?
— Святой отец... Я знаю, что вы потеряли четырёх лучших капелланов в секте Вознесенки. — Настоятель выдал своё удивление только тем, что приподнял одну бровь. — Во время службы в патриотической армии мою жизнь спас капеллан вашей обители, и я не знаю даже его имени... Секта Вознесенки отняла у меня и моего друга. Я должен его вернуть. Я пришёл, чтобы собою хоть как-то восполнить вашу утрату. — Искандер сдвинул брови и отчеканил каждое слово: — Я прошу вас взять меня послушником в обитель. Я хочу стать капелланом.
Настоятель протянул руку, приподнял его голову за подбородок и, взглянув в его полыхающие гневом глаза, удовлетворённо засмеялся сухим безжизненным смехом.
От автора:
Дорогие читатели! Данная глава написана в настоящем живом диалоге Саввы, как героя книги, и моего друга - поэта и богослова Михаила Калинина, прототип которого с сохранением имени и фамилии присутствует в книге. Причем ни Савва, ни Михаил не знали в начале диалога, к чему их разговор приведет. Таким образом, Михаил Калинин является соавтором этой главы и повлиял на судьбу Савватия. Спасибо за это ему большое!
- - - - - - -
После каждого дежурства Серафим становился все более угрюмым. Он перестал снимать пси-браслет, уже несколько дней от него не слышали ни слова. Александр понимал, что всё дело в его постоянной вовлёченности в пси-отношения с четырьмя бойцами группы «Экзистенс». Братья же гадали, что такое могло с ним происходить, но Александр молчал, не открывая им тайны души Серафима и подробностей последней разведки: сегодня неизвестный конвертоплан ещё раз приземлился на другом краю леса.
Оставалось всего два дня до Рождества. Александр помнил, что дожить до Рождества было их всеобщей мечтой и даже целью. Никто не верил в это, и поэтому жизнь свою дальше Рождества даже не планировали. Его братья постепенно всё плотнее прижимались друг к другу, как будто предчувствуя неминуемую разлуку, чаще стали собираться, чтобы молиться, как прежде, вместе.
Александр замечал, как старается отдавать людям всё своё свободное время брат Максим. Обнаружив в себе талант к работе руками, он служил своим даром с утра до позднего вечера, прерываясь лишь на трапезу, молитву и сон. Не осталось в Вознесенке ни одного не прибитого гвоздя, ни одной развалившейся тележки. Свободное время он проводил в построенной им кузнице, воплощая свою мечту – ковал булатный клинок. Кумир всех детей и подростков Вознесенки, он выходил из кузницы разгоряченный, казалось, снег таял вокруг него в радиусе метра. Его кожаную самодельную суму распирало от разных мелких кованых поделок, которые он раздавал взрослым и детям. Всегда что-то особенное передавал Нюше: то металлическую розу, то витой изящный браслет, то кованое сердце.
Владик, как подмастерье, трудился вместе с ним, раздувая мехи, удерживая щипцами раскалённый металл или вторя молотом потяжелее по длинному полотну лезвия будущего булатного меча.
Александр хоть и понимал, что Максиму и Серафиму приходится туго, но он видел, что они справляются с мрачным ожиданием неминуемого конца, погрузившись каждый в своё дело.
Другое дело – брат Савва.
Ничто не могло утешить его: ни книги, ни даже общение с братьями своими или жителями Вознесенки. Только на краткий миг богослужения его глаза вспыхивали нездешним светом, но как только оно заканчивалось, он проваливался во тьму уныния. Савва всё с большей отчетливостью понимал, что он лишь ни на что не годный калека. Он, готовый служить каждому даже до смерти, не мог никому ничего дать, напротив, его бесполезная жизнь поддерживалась заботой доброго десятка братьев и сестёр, вынужденных отрываться от своих дел, чтобы обеспечить ему надлежащий уход.
Арден настоял на операции по пересадке стволовых клеток из пазух носа в позвоночник, чтобы срастить разорванную нервную ткань спинномозгового ствола, а пока тренировками конечностей заставлял оставшиеся нервные клетки принять на себя функции безвозвратно утерянных. Но шли дни, недели, месяцы, а чувствительность нижней части тела не возвращалась.
Савва, видя озадаченное лицо Ардена, мрачнел, страшась спросить о чём-то нейрохирурга. Для себя он уже давно решил, что не будет спрашивать у него о своём состоянии ничего. Если Арден захочет, он сам ему всё расскажет. Всю горькую правду. А пока он не сказал, Савва берёг в замирающей душе крохотную еле тёплую надежду, которая питала его сны: каждую ночь он бегал босиком по песчаному берегу, загребая пену набегавших прозрачных волн ступнями.
Во время трапезы Александр подсел к Савватию, который размазывал вилкой пюре по тарелке, но не ел.
— Брат Савва, у тебя что-то сейчас происходит?
— Да, — безразлично ответил Савватий.
— Что?
— Чай остывает.
— А если серьёзно?
— Думаешь, есть смысл врать насчёт чая?
Услышав их диалог и интонацию Саввы, вдруг в разговор внезапно включился Серафим:
— Лично я брата Савву прекрасно понимаю. Нет ничего печальнее пюре. Вроде картошка как картошка, но такая по-дав-лен-на-я!
Савватий немного улыбнулся, но всё же есть ничего не стал. Он поблагодарил за трапезу, мысленно приказал экзоскелету поднять его и направился к выходу из трапезной. Он снял с вешалки верховик, стянул шарф, и тут его кто-то окликнул. Он оглянулся. Рядом стоял Михаил Калинин.
Михаил сегодня приехал вместе с Сергеем и некоторыми другими братьями и сестрами из Лугового, чтобы праздновать вместе Рождество. Увидев на трапезе Савву, поражённый его безжизненным видом, он искал его взгляда, чтобы поприветствовать хотя бы улыбкой. Но Савва головы не поднимал. Михаил чуял неладное, и опасения его подтвердились, когда Савва вдруг встал и вышел. Михаил сразу последовал за ним.
— Савва, я очень рад вас видеть, — сказал он. — Не хочу быть навязчивым, но если вы разрешите пройтись с вами, я был бы признателен. Хочется поговорить. Без баттлов, и стихотворных, и физических.
Увидев Михаила, Савва сильно смутился. Они давно не виделись, а все воспоминания Саввы, связанные с их непродолжительным общением, вызывали лишь боль и память о своём недостойном в отношении его поведении. Савве больше всего хотелось сейчас побыть одному. Он мученически еле заметно кивнул, принимая общение нежданного гостя, и неподвижно молчал, глядя в пол.
— Брат Савва, я не любитель ломиться в дверь, если она заперта, — продолжил Михаил. — Я ничего не знаю, что здесь у вас происходило, но вижу, что с вами что-то не так. Я не ваш духовник, но в прошлый раз мы с вами хорошо пообщались. Если вы подарите мне своё доверие и поделитесь мыслями о себе, я постараюсь, насколько это возможно, помочь вам. Мне бы очень этого хотелось. — Михаил сделал паузу, надеясь на ответную реакцию Савватия, но тот с опущенными плечами застыл в неподвижности, прижимая свою одежду к груди. — Савва, я проникся к вам искренним расположением, поверьте.
Савватий, ещё более смутившись, не поднимая глаз, тихо сказал:
— Я тоже в вас не ошибся. Вы сохранили ко мне расположение, несмотря на моё к вам мерзкое отношение и последующее постепенное духовное разложение. — Он усмехнулся. — Увы, вам только кажется, что существует дверь, за которой что-то есть. Войдите и увидьте – там такая же пустота. Поверьте, нет во мне сейчас ни ценности, нет никакого содержания, которое я мог бы вам предъявить. Если хотите поговорить, — Савватий безразлично пожал плечами, — пожалуйста... я не против...
Савватий надел верховик, потом, почувствовав на себе строгий взгляд, оглянулся на Александра и послушно накинул капюшон, замотав поверх него пушистый шарф. Они вышли из трапезной и пошли по дорожке, которая кольцом охватывала Вознесенку и вела по берегу ручья.
— Пустота... — задумчиво повторил Михаил, идя рядом с Саввой. — Это мне знакомо. Пустота, пустыня, пусто... пустынник. Я ведь много лет был в общине, где усердно изучали писание, но мало уделяли внимания аскетике. Нет, это не была секта, — добавил он, увидев вскинутый на него взгляд, в котором читалась былая настороженность служителя «Истинной церкви». — Но каждый из нас однажды оказывается в пустыне – внутренней, не внешней. И если ты не готов к тому, что происходит, это может оказаться сильным потрясением.
— Почему же так происходит? — Савватий смотрел на него испытующим взглядом.
— Как-то забываешь, что наш Господь начал свой путь с пустыни, да и в конце пути Он, по сути, вновь остался в ней – и эта пустыня, пожалуй, была ещё страшней, потому что Он был одинок среди своих, не понимающих Его. — Михаил заметил взгляд Саввы, который тот устремил на пустое заснеженное поле, простирающееся до самого леса, и добавил: — Пустыня – часть нашего хождения перед Ним. Я оказался к ней не готов... и много в ней пробыл когда-то. И едва смог выйти из неё – но вышел. И вышел живой, слава Богу. Из пустыни можно и нужно выйти, Савва.
Лицо Савватия дрогнуло. Он запрокинул голову в небо и зажмурил глаза. Михаил решился продолжить:
— Моя пустота внутри началась с того, что жизненные обстоятельства с треском сломали тот образ Бога, который у меня был, с которым я жил много лет. Тексты писаний и то, что происходило во мне и вокруг меня, разошлись, как ножницы. Я потерял всё — самого себя, Бога, ближних. Как космонавт, оторвавшийся от корабля и летящий в пустоте. Знакомо вам это ощущение? Или у вас что-то другое?
— Пустыня... — с невесёлой усмешкой проговорил Савватий. — Пустота... Что такое пустыня?
— Это место без обратной связи. Мы можем быть в гуще людей и событий. Но всё это – внешний шум. Мы задаем вопросы, но не слышим на них ответов. И остаёмся наедине с самими собой и со своими безответными вопросами. И со своей верой, что эта безответность способна сделать нас иными, чем мы есть.
— Наверное, я никогда не был в пустыне. Я не знаю, что она есть такое. Но я знаю, что? есть пекло ада, и как сильна любовь Бога, которая светит звёздами в аду. Нет, не ищу я другой образ Бога... похоже, я потерял образ себя. Моя жизнь, моя судьба прервалась на той скале, под которой вы меня нашли, а новой судьбы я не приобрёл. В обители я не задумывался над смыслом жизни, у меня не было безответных вопросов. Мы чётко знали, в нас вложили: наша жизнь принадлежит Богу, и мы должны в любую минуту быть готовыми вернуть Ему её, воплотить в жизнь Евангелие и отдать в жертву душу за друзей своих.
Я зажал лицо и уши, чтобы ничего не видеть и не слышать, сотрясаясь от слёз...
Санька на взводе рывком поднял меня, схватил за руку и потащил за собой, говоря, вроде, мне, но как бы самому себе:
— Я не оставлю тебя в этой секте. Если они запудрили мозги таким людям, как боевые капелланы, то что же говорить о тебе! А если тебе прикажут отдать все свои деньги? Или совершить ритуальное самоубийство? Кошмар... ты ведь теперь всё покорно сделаешь!..
Я стал вырываться, но он болевым приемом вывернул мне руку за спину и повёл перед собой. Но в дверях нам преградили дорогу братья Арден и Савватий.
— Братья!!! — взвизгнул от боли я, но это было излишним: по их суровым лицам стало ясно, что они всё поняли.
— Ну что, проповедь любви удалась? — усмехнулся брат Савва, затем наклонил голову и посмотрел куда-то мимо меня своим всегда казавшимся мне убийственным взглядом. — А ну отпусти его!
Санька отпустил мою руку, и я, часто дыша от боли, схватился за неё и прижал к груди.
— А теперь, дружище, вам необходимо немедленно покинуть Вознесенку, — проговорил мягко Арден.
— Хорошо! – трясясь от гнева, произнёс Санёк. — Я уйду. Конечно, я уйду. Но знайте, я так этого вам не оставлю! Я не позволю забирать из мира людей и утаскивать в нереальную жизнь. Андрей – мой друг, и я за ним ещё вернусь! Но приду не один! Я не позволю! Слышите?! Я вам не позволю!
И он бросился к парковке. Я в ужасе от произошедшей между нами беды, вырвался из рук Савватия и бросился за ним.
— Санька! Санька! — кричал я срывающимся голосом и совсем сипло: — Санька...
Санёк рывком открыл дверь и запрыгнул в магнекар, я не давал ему закрыть дверь.
— Ну, куда ты, Санька... у тебя же поезд только утром! Останься, я тебе покажу свой дом, ты переночуешь...
— Я предпочту переночевать на вокале, — стиснув зубы, прорычал он, — или в мусорном баке!
Он оттолкнул меня и закрыл дверь. Я потерял ощущение реальности происходящего. Мне казалось, если он вот так вот уедет, его ждёт смерть, и я бросился на лобовое стекло магнекара.
— Санька... ты погибнешь... не уезжай...
Саня приоткрыл дверь и закричал:
— Убирайся с моего пути! Убирайся!!!
Он включил двигатель и выпустил левитационные шасси. Лицо его стало яростным.
— Убирайся, или я сейчас размажу тебя о магнерельс!
Я висел на капоте, меня приподняло над землей.
Санёк вырубил двигатель, магнекар опустился. Он вылез из салона и за воротник оторвал меня от лобового стекла и, сильно ударив, сбросил на снег, отпихнув подальше от магнерельса. Когда я поднял пульсирующую голову из сугроба и оглянулся, то увидел лишь позёмку, стелющуюся там, где стоял магнекар. Где-то вдалеке тускло мерцали красным стоп-огни машины, уносящей моего друга в ночь...
Меня бережно подняли чьи-то руки.
— Досталось тебе, брат, — с небывалой нежностью проговорил брат Савва и прижал меня к своей груди. — Теперь и ты знаешь, что значит быть отверженным этим миром, и какова боль разрыва с теми, кто решают для себя оставаться жить в грехе.
— Я этого не хочу... я не хочу, — шептал я.
— Не хочешь? – произнёс Савва, заглядывая своими прозрачными белёсыми глазами мне в глаза. – Ну что ж... Тогда уезжай из Вознесенки... езжай за ним! Вернись в свой мир и попробуй там снова начать жить, как жил.
Я на секунду представил это... Просто на секунду... И заплакал, замотав головой. Савва, не отпуская меня из объятий, тихо проговорил:
— Вот и я так же... Я тоже очень люблю друга своего. Он остался в обители и, наверное, также проклянёт меня, как и твой друг. Но в прежнюю жизнь я не вернусь. Лучше смерть.
И тут я всё понял... Мои слёзы вмиг просохли и я прошептал:
— Да, брат Савва... Лучше смерть...
* * * *
— Вас ждёт настоятель, проходите.
Искандер кивнул и вошёл в тёмное пространство храма, озираясь на неприятный до страсти интерьер. Ему указали на дверку в исповедальню и, прочитав инструкцию при входе, молодой человек непослушной рукой наложил на себя крест, вошёл во мрак пространства, в центре которого находился странный узкий и высокий стол, покрытый расшитым крестами покрывалом. Вспомнив инструкцию, Искандер преклонил колени.
От тьмы стены отделилась фигура в капюшоне, не спеша приблизилась, вошла в дрожащий круг света от свечей и склонилась над ним.
— Я слушаю тебя... — прозвучал обволакивающий душу голос. – Мне ты можешь рассказать всё, что тебя беспокоит.
Искандер дерзко вскинул голову и посмотрел в жёсткое с острыми чертами чуть насмешливое лицо человека, пытающегося укрыться в тени складок капюшона.
— Мне нужен настоятель Никон, — требовательно произнёс он.
— Он к вашим услугам, — мягко проговорил капеллан, всё так же склоняясь к нему. — Что вы хотели мне сообщить?
— Святой отец... Я знаю, что вы потеряли четырёх лучших капелланов в секте Вознесенки. — Настоятель выдал своё удивление только тем, что приподнял одну бровь. — Во время службы в патриотической армии мою жизнь спас капеллан вашей обители, и я не знаю даже его имени... Секта Вознесенки отняла у меня и моего друга. Я должен его вернуть. Я пришёл, чтобы собою хоть как-то восполнить вашу утрату. — Искандер сдвинул брови и отчеканил каждое слово: — Я прошу вас взять меня послушником в обитель. Я хочу стать капелланом.
Настоятель протянул руку, приподнял его голову за подбородок и, взглянув в его полыхающие гневом глаза, удовлетворённо засмеялся сухим безжизненным смехом.
Глава 22. Поэт и солдат
От автора:
Дорогие читатели! Данная глава написана в настоящем живом диалоге Саввы, как героя книги, и моего друга - поэта и богослова Михаила Калинина, прототип которого с сохранением имени и фамилии присутствует в книге. Причем ни Савва, ни Михаил не знали в начале диалога, к чему их разговор приведет. Таким образом, Михаил Калинин является соавтором этой главы и повлиял на судьбу Савватия. Спасибо за это ему большое!
- - - - - - -
После каждого дежурства Серафим становился все более угрюмым. Он перестал снимать пси-браслет, уже несколько дней от него не слышали ни слова. Александр понимал, что всё дело в его постоянной вовлёченности в пси-отношения с четырьмя бойцами группы «Экзистенс». Братья же гадали, что такое могло с ним происходить, но Александр молчал, не открывая им тайны души Серафима и подробностей последней разведки: сегодня неизвестный конвертоплан ещё раз приземлился на другом краю леса.
Оставалось всего два дня до Рождества. Александр помнил, что дожить до Рождества было их всеобщей мечтой и даже целью. Никто не верил в это, и поэтому жизнь свою дальше Рождества даже не планировали. Его братья постепенно всё плотнее прижимались друг к другу, как будто предчувствуя неминуемую разлуку, чаще стали собираться, чтобы молиться, как прежде, вместе.
Александр замечал, как старается отдавать людям всё своё свободное время брат Максим. Обнаружив в себе талант к работе руками, он служил своим даром с утра до позднего вечера, прерываясь лишь на трапезу, молитву и сон. Не осталось в Вознесенке ни одного не прибитого гвоздя, ни одной развалившейся тележки. Свободное время он проводил в построенной им кузнице, воплощая свою мечту – ковал булатный клинок. Кумир всех детей и подростков Вознесенки, он выходил из кузницы разгоряченный, казалось, снег таял вокруг него в радиусе метра. Его кожаную самодельную суму распирало от разных мелких кованых поделок, которые он раздавал взрослым и детям. Всегда что-то особенное передавал Нюше: то металлическую розу, то витой изящный браслет, то кованое сердце.
Владик, как подмастерье, трудился вместе с ним, раздувая мехи, удерживая щипцами раскалённый металл или вторя молотом потяжелее по длинному полотну лезвия будущего булатного меча.
Александр хоть и понимал, что Максиму и Серафиму приходится туго, но он видел, что они справляются с мрачным ожиданием неминуемого конца, погрузившись каждый в своё дело.
Другое дело – брат Савва.
Ничто не могло утешить его: ни книги, ни даже общение с братьями своими или жителями Вознесенки. Только на краткий миг богослужения его глаза вспыхивали нездешним светом, но как только оно заканчивалось, он проваливался во тьму уныния. Савва всё с большей отчетливостью понимал, что он лишь ни на что не годный калека. Он, готовый служить каждому даже до смерти, не мог никому ничего дать, напротив, его бесполезная жизнь поддерживалась заботой доброго десятка братьев и сестёр, вынужденных отрываться от своих дел, чтобы обеспечить ему надлежащий уход.
Арден настоял на операции по пересадке стволовых клеток из пазух носа в позвоночник, чтобы срастить разорванную нервную ткань спинномозгового ствола, а пока тренировками конечностей заставлял оставшиеся нервные клетки принять на себя функции безвозвратно утерянных. Но шли дни, недели, месяцы, а чувствительность нижней части тела не возвращалась.
Савва, видя озадаченное лицо Ардена, мрачнел, страшась спросить о чём-то нейрохирурга. Для себя он уже давно решил, что не будет спрашивать у него о своём состоянии ничего. Если Арден захочет, он сам ему всё расскажет. Всю горькую правду. А пока он не сказал, Савва берёг в замирающей душе крохотную еле тёплую надежду, которая питала его сны: каждую ночь он бегал босиком по песчаному берегу, загребая пену набегавших прозрачных волн ступнями.
Во время трапезы Александр подсел к Савватию, который размазывал вилкой пюре по тарелке, но не ел.
— Брат Савва, у тебя что-то сейчас происходит?
— Да, — безразлично ответил Савватий.
— Что?
— Чай остывает.
— А если серьёзно?
— Думаешь, есть смысл врать насчёт чая?
Услышав их диалог и интонацию Саввы, вдруг в разговор внезапно включился Серафим:
— Лично я брата Савву прекрасно понимаю. Нет ничего печальнее пюре. Вроде картошка как картошка, но такая по-дав-лен-на-я!
Савватий немного улыбнулся, но всё же есть ничего не стал. Он поблагодарил за трапезу, мысленно приказал экзоскелету поднять его и направился к выходу из трапезной. Он снял с вешалки верховик, стянул шарф, и тут его кто-то окликнул. Он оглянулся. Рядом стоял Михаил Калинин.
Михаил сегодня приехал вместе с Сергеем и некоторыми другими братьями и сестрами из Лугового, чтобы праздновать вместе Рождество. Увидев на трапезе Савву, поражённый его безжизненным видом, он искал его взгляда, чтобы поприветствовать хотя бы улыбкой. Но Савва головы не поднимал. Михаил чуял неладное, и опасения его подтвердились, когда Савва вдруг встал и вышел. Михаил сразу последовал за ним.
— Савва, я очень рад вас видеть, — сказал он. — Не хочу быть навязчивым, но если вы разрешите пройтись с вами, я был бы признателен. Хочется поговорить. Без баттлов, и стихотворных, и физических.
Увидев Михаила, Савва сильно смутился. Они давно не виделись, а все воспоминания Саввы, связанные с их непродолжительным общением, вызывали лишь боль и память о своём недостойном в отношении его поведении. Савве больше всего хотелось сейчас побыть одному. Он мученически еле заметно кивнул, принимая общение нежданного гостя, и неподвижно молчал, глядя в пол.
— Брат Савва, я не любитель ломиться в дверь, если она заперта, — продолжил Михаил. — Я ничего не знаю, что здесь у вас происходило, но вижу, что с вами что-то не так. Я не ваш духовник, но в прошлый раз мы с вами хорошо пообщались. Если вы подарите мне своё доверие и поделитесь мыслями о себе, я постараюсь, насколько это возможно, помочь вам. Мне бы очень этого хотелось. — Михаил сделал паузу, надеясь на ответную реакцию Савватия, но тот с опущенными плечами застыл в неподвижности, прижимая свою одежду к груди. — Савва, я проникся к вам искренним расположением, поверьте.
Савватий, ещё более смутившись, не поднимая глаз, тихо сказал:
— Я тоже в вас не ошибся. Вы сохранили ко мне расположение, несмотря на моё к вам мерзкое отношение и последующее постепенное духовное разложение. — Он усмехнулся. — Увы, вам только кажется, что существует дверь, за которой что-то есть. Войдите и увидьте – там такая же пустота. Поверьте, нет во мне сейчас ни ценности, нет никакого содержания, которое я мог бы вам предъявить. Если хотите поговорить, — Савватий безразлично пожал плечами, — пожалуйста... я не против...
Савватий надел верховик, потом, почувствовав на себе строгий взгляд, оглянулся на Александра и послушно накинул капюшон, замотав поверх него пушистый шарф. Они вышли из трапезной и пошли по дорожке, которая кольцом охватывала Вознесенку и вела по берегу ручья.
— Пустота... — задумчиво повторил Михаил, идя рядом с Саввой. — Это мне знакомо. Пустота, пустыня, пусто... пустынник. Я ведь много лет был в общине, где усердно изучали писание, но мало уделяли внимания аскетике. Нет, это не была секта, — добавил он, увидев вскинутый на него взгляд, в котором читалась былая настороженность служителя «Истинной церкви». — Но каждый из нас однажды оказывается в пустыне – внутренней, не внешней. И если ты не готов к тому, что происходит, это может оказаться сильным потрясением.
— Почему же так происходит? — Савватий смотрел на него испытующим взглядом.
— Как-то забываешь, что наш Господь начал свой путь с пустыни, да и в конце пути Он, по сути, вновь остался в ней – и эта пустыня, пожалуй, была ещё страшней, потому что Он был одинок среди своих, не понимающих Его. — Михаил заметил взгляд Саввы, который тот устремил на пустое заснеженное поле, простирающееся до самого леса, и добавил: — Пустыня – часть нашего хождения перед Ним. Я оказался к ней не готов... и много в ней пробыл когда-то. И едва смог выйти из неё – но вышел. И вышел живой, слава Богу. Из пустыни можно и нужно выйти, Савва.
Лицо Савватия дрогнуло. Он запрокинул голову в небо и зажмурил глаза. Михаил решился продолжить:
— Моя пустота внутри началась с того, что жизненные обстоятельства с треском сломали тот образ Бога, который у меня был, с которым я жил много лет. Тексты писаний и то, что происходило во мне и вокруг меня, разошлись, как ножницы. Я потерял всё — самого себя, Бога, ближних. Как космонавт, оторвавшийся от корабля и летящий в пустоте. Знакомо вам это ощущение? Или у вас что-то другое?
— Пустыня... — с невесёлой усмешкой проговорил Савватий. — Пустота... Что такое пустыня?
— Это место без обратной связи. Мы можем быть в гуще людей и событий. Но всё это – внешний шум. Мы задаем вопросы, но не слышим на них ответов. И остаёмся наедине с самими собой и со своими безответными вопросами. И со своей верой, что эта безответность способна сделать нас иными, чем мы есть.
— Наверное, я никогда не был в пустыне. Я не знаю, что она есть такое. Но я знаю, что? есть пекло ада, и как сильна любовь Бога, которая светит звёздами в аду. Нет, не ищу я другой образ Бога... похоже, я потерял образ себя. Моя жизнь, моя судьба прервалась на той скале, под которой вы меня нашли, а новой судьбы я не приобрёл. В обители я не задумывался над смыслом жизни, у меня не было безответных вопросов. Мы чётко знали, в нас вложили: наша жизнь принадлежит Богу, и мы должны в любую минуту быть готовыми вернуть Ему её, воплотить в жизнь Евангелие и отдать в жертву душу за друзей своих.
