В бою я знал, кто друг и где враг, и что от меня хочет Господь. И был счастлив... ведь я точно исполнял волю Его и служил Ему. Но... я не знаю... как Богу я могу служить теперь? Чем полезен калека для братьев своих? Я всего лишь обуза, сорняк в огороде, плевел среди доброй пшеницы, я – жертва молекул и клеток, потерявших связь между собой... Вот мои вопросы без ответов: зачем я нужен теперь братьям и Богу? Зачем Богу человек без ног? Зачем Ему получеловек?
Михаил долго молчал, прежде чем ответить.
— Завтра Рождество, Савва, — наконец, нарушил он молчание. — Завтра Он родится – беспомощный, не способный позаботиться о себе, как беспомощны все младенцы. Не в состоянии удовлетворить своих элементарных потребностей. И в конце, на кресте, он будет висеть таким же беспомощным. И в этом тайна Его воплощения. Беспомощному человеку может помочь лишь беспомощный Бог. Такой же, как он.
От этих слов у Савватия как будто расширилось давно уже схлопнувшееся сердце, его душа вдруг стала наполняться теплом. Увидев его взволнованный взгляд, Михаил проговорил:
— Ни вы, ни я не можем сказать Ему – «Тебе этого не понять». Язык бессилия Ему знаком. Я не хочу сказать, что прежний Его образ, который был у вас, с которым вы жили, неверный. Нет. Но этот образ — не полон, как не полон и мой. Мы познаем Его, продолжаем познавать. И на каждом этапе нашей жизни Он меняется настолько, что мы перестаём Его узнавать – настолько Он не похож на Того, каким мы привыкли Его видеть. Помните, как не узнали Его те, кто был с Ним, после Его воскресения?
Савватий помнил писания. Действительно, после воскресения ученики переставали узнавать Христа, настолько изменился Он внешне, только лишь раны от гвоздей оставались на Нём да прокол на груди от копья.
— Савва я вижу, что вы сейчас на кресте – в своей ситуации. Но и на кресте есть свобода выбора своей позиции к Нему – была же она у тех, кто висел справа и слева от него на Голгофе. И каждый из них воспользовался своей свободой, как счёл нужным.
Савва с горечью усмехнулся. Христос был распят вместе с разбойниками, один из которых, будучи сам на кресте, непрерывно бесславил Его, а другой... другой попросил Христа вспомнить о нём, когда тот придёт царствовать... Значит он, разбойник, умирая со Христом, уже тогда больше апостолов, покинувших в страданиях своего Учителя, верил в Христово воскресение?
Увидев сильную его задумчивость, Михаил твёрдо продолжал:
— Вы сильный боец, Савватий. Вы потеряли Его. А Он вам нужен как никогда. Найдите Его вновь, узнайте Его в себе, в тех, кто рядом с вами. Найдёте Его – найдёте ответ на те вопросы, которые в вас горят, как жало в плоти. Найдёте Его – и узнаете, в чём ваша ценность и нужность другим – даже сейчас, особенно сейчас. Найдёте Его – и будете хвалиться своей немощью. Вас буду искать, к вам будут стремиться.
Михаил положил руку на плечо Саввы и слегка потряс его.
— Подумайте, Савва, я не жду от вас мгновенного отклика. Поживите немного с тем, что я сказал. Поверьте, для меня это не мудрость.
Савва немного растерялся. Ему показалось, что в словах Михаила прозвучало требование продолжения разговора и отчёта. Но Савватий не собирался ни перед кем отчитываться. Поэтому он остановился, развернулся к нему и, нахмурив брови, проговорил:
— Почему вы считаете, что я потерял Христа? Я с ним каждый день в причастии Тела и Крови, среди братьев и сестёр, о ком сказано: «Где двое или Трое, собранные ради Имени Моего, то и Я между ними». — Тут он вдруг снова почувствовал внутри только что покинувшую его пустоту, сразу осёкся и негромко проговорил: — Но я, и правда, что-то потерял... Но что?
Савва вдруг вспомнил их первый разговор, решительно посмотрел на Михаила и спросил:
— Каков же был образ вашего Бога, который с треском сломался? Таков теперь ваш новый образ: «Твоё лицо было мокро от слёз, Ты плакал, глядя на нас – и... оставался неподвижным?» Выходит, вы пришли к бессильному Богу, неспособному никому помочь, а только беспомощно плакать?! — Взгляд Савватия похолодел. — Помню, мы уже беседовали с вами об этом, и я сказал вам, что верю во Всемогущего Бога, Властителя судеб. Я сказал вам, что готов перетерпеть от Него всё... даже то, что Он меня оставит! Выходит... если я в пустыне... Он меня оставил? Я ошибаюсь, что я с Ним? И просто отказываюсь с этим смириться?..
Михаил опять молчал какое-то время, обдумывая услышанное, а потом смущённо улыбнулся.
— Поэту сложно говорить с солдатом – тем более с таким, как вы. Умеющим воевать в одиночку. У нас слишком разный опыт за плечами... и разный язык общения с Ним.
Они стояли, глядя друг другу в глаза. Наконец, Михаил, сжав губы, тепло улыбнулся.
— Но я верю, что случайных встреч не бывает. И если мы с вами однажды встретились и нашли понимание, это не просто так.
— Нашли понимание, — хмыкнул Савватий. — Я до сих пор не уверен, что это так...
— Как бы это высказать по возможности проще... — Михаил снова двинулся по дорожке, а Савватию ничего не оставалось, как заложив руки за спину, двинуться вслед за ним. — Есть некий путь, который проходят все. Одна тропа. И неважно, кто по ней идёт, поэт или профессиональный военный, – им предстоит пройти один маршрут. Просто они пройдут его каждый по-своему... и им есть, что сказать друг другу.
Наконец, Савватий понял, что поражало его в Михаиле: он не боялся его и не превозносился над ним, не пытался ни поучать, ни лебезить. Он, поэт, – военному предлагал разговор на равных. В этом случае Савватий готов был слушать.
— Я, скажем так, прошёл по этой тропе немножко дальше. Ненамного, но опередил вас, — идя перед ним и оглядываясь через плечо, говорил Михаил. — И очень хочется помочь, предупредить, что ждёт вас впереди. Я читал, что когда патриотическая армия вошла на территорию оккупированного террористами Восточного Арабуна, солдат часто подводило именно то, что они были хорошо экипированы: шлем, бронежилет, боеприпасы, всё прочее... на каждом висел груз в десятки килограмм. В горах они даже в экзоскелетах быстро выбивались из сил. А террористы в своих хлопчатобумажных халатах и тапочках, с короткими винтовками за плечами часами могли бегать по кручам, как горные архары, не уставая.
На пару мгновений Савватий вдруг провалился в воспоминания их изматывающего, залитого кровью десятков бойцов пути отступления на Арабуне. Зачем об этом вспомнил сейчас Михаил? Выходит, Антон рассказал ему, что Савва был там? Михаил незаметно для Саввы остановился, внимательно глядел в его расширившиеся глаза, и с силой проговорил:
— Иногда нужно отстегнуть всё, на что ты привык полагаться, даже если это твой прежний образ Бога. Ведь это – лишь образ, и если он не растёт, если он не помогает двигаться вперёд, он превращается в мёртвый груз, причем очень тяжелый, который ты таскаешь с собой.
Савва с удивлением вглядывался в Михаила, как будто увидел его впервые в жизни, и молчал. Тогда Михаил продолжил уже обычным голосом:
— Я как-то написал стихотворение про библейского героя, оглядываясь на свой опыт блуждания в пустыне. Этот персонаж вдруг открылся для меня с неожиданной стороны: ему тоже пришлось не один раз «отстёгивать» свой прежний образ Бога, чтоб двигаться вперёд. Я прочту вам, если вы не против... ведь он тоже был солдатом, и хорошим солдатом – помните, как он отбил у врагов племянника, захваченного в плен?
Михаил негромко, с паузами, стал читать:
Авраам – племяннику.
Своим детям мы передадим свидетельство солдата:
что для штатского – неразрешимая проблема,
для сидящего в окопе – поставленная задача;
и если кому-то сказано – умри, но выполни приказ,
то нам заповедано – выполни и останься живым.
Как схоластика, это бессильно.
Эти слова царапают слух, словно алмаз – стекло.
Не оглядывайся туда, откуда мы вышли,
положив руку не на плуг, а на меч.
Если нам будет дано углубиться в сердце новой реальности,
вспомнив о прошлом,
ты поразишься, как оно безжизненно и статично.
Ты увидишь там себя – того, прежнего, ещё до исхода,
и не поймёшь, кто это, сколько ни вглядывайся.
— Вот такой текст... — продолжил он, помолчав. — Да, я тоже отстегнул тот образ Бога, который был у меня. Тот Бог, которого я знал, не мог, как я был уверен, ввергнуть меня в те обстоятельства, через которые мне пришлось пройти. И бесполезно было вопить и взывать – Он молчал. Тут легко сломаться. Уйти в молчание, замкнуться, начать обвинять Его. Враг приходит и предлагает очень хорошие аргументы для обоснования своей правоты и Его неправоты, поверьте. Хотя, вы, скорее всего, это уже знаете... Выход в такие моменты всегда прост, но очень труден: не слушать этот шёпот изнутри. Отстегнуть то, что сковывает и не даёт идти. И двигаться – бегом, шагом, ползком – но двигаться. Налегке. Без брони, без патронов, вроде бы, будучи полностью беззащитным, – но идти, а не лежать, придавленным этим грузом.
Опытное богословие – любопытная вещь, Савва. Его невозможно загрузить в другого, как программу с внешнего носителя, как бы этого ни хотелось.
Тот новый образ Христа, который я обрёл... его нельзя показать по требованию. Но можно дать почувствовать Его отпечаток на мне – на всём, что я говорю, делаю... и не только я.
Вокруг вас много таких людей, кто потерял Его однажды и обрёл вновь. Имеющий уши да слышит.
Савва, потрясённо молчал и дышал через приоткрытый рот. Видя, что слова достигли своей цели, Михаил тихо, чтобы не помешать духовному процессу внутри своего собеседника, проговорил:
— Я тут, к сожалению, буду недолго, но не мог упустить эту возможность сказать вам это: мой Христос, будучи Человеком, отдал всё – и обрел силу через своё добровольное бессилие. Это не вместить умом. Можно сказать много умных и глубоких слов про кенозис и тому подобное. Но по этой тропе нужно пройти вместе с Ним. Всё равно её не избежать, Савва. Нас ждут там, на вершине. Очень ждут.
Савва провалился вовнутрь себя. Он и не заметил, когда и куда ушёл Михаил. Очнувшись, он поспешил в свою больничную палату, которая стала его домом. 3десь, в привычной уже обстановке, он покинул экзоскелет, как бабочка – кокон.
Сегодня ночью его братья и сёстры соберутся на Рождественское богослужение. Глядя на больничную койку, как на гроб или утробу своего нового рождения, он начал медленно сбрасывать с себя одежду. Раздевшись донага, лёг на спину, укрывшись стёганым покрывалом из нежного шёлка.
Сегодня Сочельник – ночь перед Рождеством. Он зачем-то дожил до Рождества. И сейчас он понял, зачем. Внутри него рождался беспомощный младенец – Христос.
«Ты увидишь там себя – того прежнего, ещё до исхода...»
Эхо его выстрела ещё металось в горах, а он снова, как уже много раз в ночных кошмарах, стоял на трясущейся от низких вибраций скале, глядя, как на него катятся с вершины тяжёлые ледяные камни. И не мог с этой скалы никуда деться. Он опустил винтовку и криком взмолился, глядя на вершину, которая послала ему смерть. Но вершину окутывало туманное облако, заглушая его молитвы к Пребывающему На Горе, как удушающая подушка убийцы на перекошенном агонией лице. Ужасаясь предавшей его глухоте Неба, он каждый раз, уворачиваясь от огромного летящего в него валуна, срывался со скалы и падал в бездну. И просыпался от удара о землю.
«И если кому сказано – умри, но выполни приказ, то нам заповедано – выполни, и останься жив...»
Он верил в Бога, готового принять на Свой алтарь его жизнь за жизнь любимого брата. Да, они все готовы умереть, их научили даже кончать самоубийством, но они не знают, как жить.
И вдруг он понял: Бог не хотел убивать его. Ему не нужна была его кровавая жертва. Именно сейчас Христос стоит с ним на скале, бессильный ему помочь, потому что это он, Савва, в своей свободе сделал этот роковой выстрел. И сейчас Он, плача о нём, принимает вместе с ним смерть.
Он разжал ладонь и выронил из пальцев винтовку, и, склонив покорно голову, упал на колени в снег. Ему не надо было видеть, чтобы знать, через сколько мгновений наступит конец. Он бессилен был что-то изменить. И он просто позволил сердцу согреться любовью Стоящего рядом, и разрешил Богу по Своей воле сделать с ним всё, что угодно Ему сделать с ним.
Что-то изменилось. Что-то изменилось в нём...
Он ждал удара, но его оросил залп свежих брызг. Он открыл глаза – валун, не долетев до него, растаял и превратился в наполненный водой ветер.
Савватий проснулся. Он открыл глаза и затаил дыхание, прислушиваясь к своему телу. Всё верно. Ощущение, которое он почувствовал во сне, подтвердилось: прохладный шёлк покрывала касался его стопы.
Сначала он лежал, боясь дышать, чтобы случайно не нарушить тонкого, похожего на фантомные чувства ощущения. Но разобраться, является ли ощущение фантомом, можно было только одним способом.
Савватий с минуту уговаривал себя, обещая, что не будет расстраиваться, если ощущение исчезнет, а потом потянул на себя одеяло. Оно заскользило по его обнажённому телу, ласковой ладонью гладя его стопы от кончиков пальцев до щиколоток, икры, колени, бедра. Глаза Савватия расширялись, горло сжал спазм. Наконец, чтобы окончательно поверить в это, он... пошевелил пальцами правой ноги. Пальцы вздрогнули и напряглись. Он попытался ещё и ещё, пока не понял: он может... он действительно может чувствовать свое тело ниже пояса и двигать им!
От избытка чувств он с хрипом заплакал и простонал:
— Спаситель мой... Ты помиловал меня! Ты снизошёл милостью ко мне, грешному...
Он повернулся набок и, подтянув без помощи рук ноги, судорожно сжался в комок, обхватив голову руками, сотрясаясь от мучительных беззвучных рыданий всем телом. Только сейчас он понял, как глубок был колодец его отчаяния, в который он падал, потеряв всякую надежду, что когда-нибудь Бог ему во истину ответит.
Наконец, отодвинув мокрую от слёз подушку, он свалился через край постели на пол, ощущая его лакированную поверхность всем телом. Раньше по своей комнате он перемещался, подтягиваясь на руках, волоча за собой ноги, отчего и без того развитые мышцы его верхней части тела стали ещё рельефнее. Но сейчас он привычно оттолкнулся руками, поставил на колено сначала одну, затем другую ногу, опираясь на постель, стал подниматься на пределе сил. Он выпрямился и посмотрел вниз: на полу, залитом его потом и слезами, стояли его ступни. Савва стянул с кровати покрывало и, покрыв им свою наготу, обернулся к Распятию, которое висело над входом в его комнату, протянул к нему руку и, как к порталу в свою новую жизнь, двинулся к дверям.
С каждым медленным шагом он чувствовал, как проходит онемение ног. Он поднимал ступни выше, делал шаг шире. Наконец, достигнув двери, он распахнул её и остановился, упираясь руками в косяк двери..
— Саввушка... милый, — ахнула Настя, которая шла мимо его комнаты, разнося по больнице постиранное бельё.
Она не увидела на нём экзоскелета, а по его воспалённому от слёз лицу и странному облачению поняла, что у Саввы произошло чудо. Она быстро оставила на столе холла бельё, кинулась и обняла его.
— Настя... — дрожащим голосом проговорил Савва... — Настя... я чувствую ноги... я хожу...
— Саввушка! Тебе ножки Господь подарил на Рождество! — закричала, не помня себя от счастья, Настя. — Братья! Скорее сюда!
Михаил долго молчал, прежде чем ответить.
— Завтра Рождество, Савва, — наконец, нарушил он молчание. — Завтра Он родится – беспомощный, не способный позаботиться о себе, как беспомощны все младенцы. Не в состоянии удовлетворить своих элементарных потребностей. И в конце, на кресте, он будет висеть таким же беспомощным. И в этом тайна Его воплощения. Беспомощному человеку может помочь лишь беспомощный Бог. Такой же, как он.
От этих слов у Савватия как будто расширилось давно уже схлопнувшееся сердце, его душа вдруг стала наполняться теплом. Увидев его взволнованный взгляд, Михаил проговорил:
— Ни вы, ни я не можем сказать Ему – «Тебе этого не понять». Язык бессилия Ему знаком. Я не хочу сказать, что прежний Его образ, который был у вас, с которым вы жили, неверный. Нет. Но этот образ — не полон, как не полон и мой. Мы познаем Его, продолжаем познавать. И на каждом этапе нашей жизни Он меняется настолько, что мы перестаём Его узнавать – настолько Он не похож на Того, каким мы привыкли Его видеть. Помните, как не узнали Его те, кто был с Ним, после Его воскресения?
Савватий помнил писания. Действительно, после воскресения ученики переставали узнавать Христа, настолько изменился Он внешне, только лишь раны от гвоздей оставались на Нём да прокол на груди от копья.
— Савва я вижу, что вы сейчас на кресте – в своей ситуации. Но и на кресте есть свобода выбора своей позиции к Нему – была же она у тех, кто висел справа и слева от него на Голгофе. И каждый из них воспользовался своей свободой, как счёл нужным.
Савва с горечью усмехнулся. Христос был распят вместе с разбойниками, один из которых, будучи сам на кресте, непрерывно бесславил Его, а другой... другой попросил Христа вспомнить о нём, когда тот придёт царствовать... Значит он, разбойник, умирая со Христом, уже тогда больше апостолов, покинувших в страданиях своего Учителя, верил в Христово воскресение?
Увидев сильную его задумчивость, Михаил твёрдо продолжал:
— Вы сильный боец, Савватий. Вы потеряли Его. А Он вам нужен как никогда. Найдите Его вновь, узнайте Его в себе, в тех, кто рядом с вами. Найдёте Его – найдёте ответ на те вопросы, которые в вас горят, как жало в плоти. Найдёте Его – и узнаете, в чём ваша ценность и нужность другим – даже сейчас, особенно сейчас. Найдёте Его – и будете хвалиться своей немощью. Вас буду искать, к вам будут стремиться.
Михаил положил руку на плечо Саввы и слегка потряс его.
— Подумайте, Савва, я не жду от вас мгновенного отклика. Поживите немного с тем, что я сказал. Поверьте, для меня это не мудрость.
Савва немного растерялся. Ему показалось, что в словах Михаила прозвучало требование продолжения разговора и отчёта. Но Савватий не собирался ни перед кем отчитываться. Поэтому он остановился, развернулся к нему и, нахмурив брови, проговорил:
— Почему вы считаете, что я потерял Христа? Я с ним каждый день в причастии Тела и Крови, среди братьев и сестёр, о ком сказано: «Где двое или Трое, собранные ради Имени Моего, то и Я между ними». — Тут он вдруг снова почувствовал внутри только что покинувшую его пустоту, сразу осёкся и негромко проговорил: — Но я, и правда, что-то потерял... Но что?
Савва вдруг вспомнил их первый разговор, решительно посмотрел на Михаила и спросил:
— Каков же был образ вашего Бога, который с треском сломался? Таков теперь ваш новый образ: «Твоё лицо было мокро от слёз, Ты плакал, глядя на нас – и... оставался неподвижным?» Выходит, вы пришли к бессильному Богу, неспособному никому помочь, а только беспомощно плакать?! — Взгляд Савватия похолодел. — Помню, мы уже беседовали с вами об этом, и я сказал вам, что верю во Всемогущего Бога, Властителя судеб. Я сказал вам, что готов перетерпеть от Него всё... даже то, что Он меня оставит! Выходит... если я в пустыне... Он меня оставил? Я ошибаюсь, что я с Ним? И просто отказываюсь с этим смириться?..
Михаил опять молчал какое-то время, обдумывая услышанное, а потом смущённо улыбнулся.
— Поэту сложно говорить с солдатом – тем более с таким, как вы. Умеющим воевать в одиночку. У нас слишком разный опыт за плечами... и разный язык общения с Ним.
Они стояли, глядя друг другу в глаза. Наконец, Михаил, сжав губы, тепло улыбнулся.
— Но я верю, что случайных встреч не бывает. И если мы с вами однажды встретились и нашли понимание, это не просто так.
— Нашли понимание, — хмыкнул Савватий. — Я до сих пор не уверен, что это так...
— Как бы это высказать по возможности проще... — Михаил снова двинулся по дорожке, а Савватию ничего не оставалось, как заложив руки за спину, двинуться вслед за ним. — Есть некий путь, который проходят все. Одна тропа. И неважно, кто по ней идёт, поэт или профессиональный военный, – им предстоит пройти один маршрут. Просто они пройдут его каждый по-своему... и им есть, что сказать друг другу.
Наконец, Савватий понял, что поражало его в Михаиле: он не боялся его и не превозносился над ним, не пытался ни поучать, ни лебезить. Он, поэт, – военному предлагал разговор на равных. В этом случае Савватий готов был слушать.
— Я, скажем так, прошёл по этой тропе немножко дальше. Ненамного, но опередил вас, — идя перед ним и оглядываясь через плечо, говорил Михаил. — И очень хочется помочь, предупредить, что ждёт вас впереди. Я читал, что когда патриотическая армия вошла на территорию оккупированного террористами Восточного Арабуна, солдат часто подводило именно то, что они были хорошо экипированы: шлем, бронежилет, боеприпасы, всё прочее... на каждом висел груз в десятки килограмм. В горах они даже в экзоскелетах быстро выбивались из сил. А террористы в своих хлопчатобумажных халатах и тапочках, с короткими винтовками за плечами часами могли бегать по кручам, как горные архары, не уставая.
На пару мгновений Савватий вдруг провалился в воспоминания их изматывающего, залитого кровью десятков бойцов пути отступления на Арабуне. Зачем об этом вспомнил сейчас Михаил? Выходит, Антон рассказал ему, что Савва был там? Михаил незаметно для Саввы остановился, внимательно глядел в его расширившиеся глаза, и с силой проговорил:
— Иногда нужно отстегнуть всё, на что ты привык полагаться, даже если это твой прежний образ Бога. Ведь это – лишь образ, и если он не растёт, если он не помогает двигаться вперёд, он превращается в мёртвый груз, причем очень тяжелый, который ты таскаешь с собой.
Савва с удивлением вглядывался в Михаила, как будто увидел его впервые в жизни, и молчал. Тогда Михаил продолжил уже обычным голосом:
— Я как-то написал стихотворение про библейского героя, оглядываясь на свой опыт блуждания в пустыне. Этот персонаж вдруг открылся для меня с неожиданной стороны: ему тоже пришлось не один раз «отстёгивать» свой прежний образ Бога, чтоб двигаться вперёд. Я прочту вам, если вы не против... ведь он тоже был солдатом, и хорошим солдатом – помните, как он отбил у врагов племянника, захваченного в плен?
Михаил негромко, с паузами, стал читать:
Авраам – племяннику.
Своим детям мы передадим свидетельство солдата:
что для штатского – неразрешимая проблема,
для сидящего в окопе – поставленная задача;
и если кому-то сказано – умри, но выполни приказ,
то нам заповедано – выполни и останься живым.
Как схоластика, это бессильно.
Эти слова царапают слух, словно алмаз – стекло.
Не оглядывайся туда, откуда мы вышли,
положив руку не на плуг, а на меч.
Если нам будет дано углубиться в сердце новой реальности,
вспомнив о прошлом,
ты поразишься, как оно безжизненно и статично.
Ты увидишь там себя – того, прежнего, ещё до исхода,
и не поймёшь, кто это, сколько ни вглядывайся.
— Вот такой текст... — продолжил он, помолчав. — Да, я тоже отстегнул тот образ Бога, который был у меня. Тот Бог, которого я знал, не мог, как я был уверен, ввергнуть меня в те обстоятельства, через которые мне пришлось пройти. И бесполезно было вопить и взывать – Он молчал. Тут легко сломаться. Уйти в молчание, замкнуться, начать обвинять Его. Враг приходит и предлагает очень хорошие аргументы для обоснования своей правоты и Его неправоты, поверьте. Хотя, вы, скорее всего, это уже знаете... Выход в такие моменты всегда прост, но очень труден: не слушать этот шёпот изнутри. Отстегнуть то, что сковывает и не даёт идти. И двигаться – бегом, шагом, ползком – но двигаться. Налегке. Без брони, без патронов, вроде бы, будучи полностью беззащитным, – но идти, а не лежать, придавленным этим грузом.
Опытное богословие – любопытная вещь, Савва. Его невозможно загрузить в другого, как программу с внешнего носителя, как бы этого ни хотелось.
Тот новый образ Христа, который я обрёл... его нельзя показать по требованию. Но можно дать почувствовать Его отпечаток на мне – на всём, что я говорю, делаю... и не только я.
Вокруг вас много таких людей, кто потерял Его однажды и обрёл вновь. Имеющий уши да слышит.
Савва, потрясённо молчал и дышал через приоткрытый рот. Видя, что слова достигли своей цели, Михаил тихо, чтобы не помешать духовному процессу внутри своего собеседника, проговорил:
— Я тут, к сожалению, буду недолго, но не мог упустить эту возможность сказать вам это: мой Христос, будучи Человеком, отдал всё – и обрел силу через своё добровольное бессилие. Это не вместить умом. Можно сказать много умных и глубоких слов про кенозис и тому подобное. Но по этой тропе нужно пройти вместе с Ним. Всё равно её не избежать, Савва. Нас ждут там, на вершине. Очень ждут.
Савва провалился вовнутрь себя. Он и не заметил, когда и куда ушёл Михаил. Очнувшись, он поспешил в свою больничную палату, которая стала его домом. 3десь, в привычной уже обстановке, он покинул экзоскелет, как бабочка – кокон.
Сегодня ночью его братья и сёстры соберутся на Рождественское богослужение. Глядя на больничную койку, как на гроб или утробу своего нового рождения, он начал медленно сбрасывать с себя одежду. Раздевшись донага, лёг на спину, укрывшись стёганым покрывалом из нежного шёлка.
Сегодня Сочельник – ночь перед Рождеством. Он зачем-то дожил до Рождества. И сейчас он понял, зачем. Внутри него рождался беспомощный младенец – Христос.
Глава 23. Рождество Христово
«Ты увидишь там себя – того прежнего, ещё до исхода...»
Эхо его выстрела ещё металось в горах, а он снова, как уже много раз в ночных кошмарах, стоял на трясущейся от низких вибраций скале, глядя, как на него катятся с вершины тяжёлые ледяные камни. И не мог с этой скалы никуда деться. Он опустил винтовку и криком взмолился, глядя на вершину, которая послала ему смерть. Но вершину окутывало туманное облако, заглушая его молитвы к Пребывающему На Горе, как удушающая подушка убийцы на перекошенном агонией лице. Ужасаясь предавшей его глухоте Неба, он каждый раз, уворачиваясь от огромного летящего в него валуна, срывался со скалы и падал в бездну. И просыпался от удара о землю.
«И если кому сказано – умри, но выполни приказ, то нам заповедано – выполни, и останься жив...»
Он верил в Бога, готового принять на Свой алтарь его жизнь за жизнь любимого брата. Да, они все готовы умереть, их научили даже кончать самоубийством, но они не знают, как жить.
И вдруг он понял: Бог не хотел убивать его. Ему не нужна была его кровавая жертва. Именно сейчас Христос стоит с ним на скале, бессильный ему помочь, потому что это он, Савва, в своей свободе сделал этот роковой выстрел. И сейчас Он, плача о нём, принимает вместе с ним смерть.
Он разжал ладонь и выронил из пальцев винтовку, и, склонив покорно голову, упал на колени в снег. Ему не надо было видеть, чтобы знать, через сколько мгновений наступит конец. Он бессилен был что-то изменить. И он просто позволил сердцу согреться любовью Стоящего рядом, и разрешил Богу по Своей воле сделать с ним всё, что угодно Ему сделать с ним.
Что-то изменилось. Что-то изменилось в нём...
Он ждал удара, но его оросил залп свежих брызг. Он открыл глаза – валун, не долетев до него, растаял и превратился в наполненный водой ветер.
Савватий проснулся. Он открыл глаза и затаил дыхание, прислушиваясь к своему телу. Всё верно. Ощущение, которое он почувствовал во сне, подтвердилось: прохладный шёлк покрывала касался его стопы.
Сначала он лежал, боясь дышать, чтобы случайно не нарушить тонкого, похожего на фантомные чувства ощущения. Но разобраться, является ли ощущение фантомом, можно было только одним способом.
Савватий с минуту уговаривал себя, обещая, что не будет расстраиваться, если ощущение исчезнет, а потом потянул на себя одеяло. Оно заскользило по его обнажённому телу, ласковой ладонью гладя его стопы от кончиков пальцев до щиколоток, икры, колени, бедра. Глаза Савватия расширялись, горло сжал спазм. Наконец, чтобы окончательно поверить в это, он... пошевелил пальцами правой ноги. Пальцы вздрогнули и напряглись. Он попытался ещё и ещё, пока не понял: он может... он действительно может чувствовать свое тело ниже пояса и двигать им!
От избытка чувств он с хрипом заплакал и простонал:
— Спаситель мой... Ты помиловал меня! Ты снизошёл милостью ко мне, грешному...
Он повернулся набок и, подтянув без помощи рук ноги, судорожно сжался в комок, обхватив голову руками, сотрясаясь от мучительных беззвучных рыданий всем телом. Только сейчас он понял, как глубок был колодец его отчаяния, в который он падал, потеряв всякую надежду, что когда-нибудь Бог ему во истину ответит.
Наконец, отодвинув мокрую от слёз подушку, он свалился через край постели на пол, ощущая его лакированную поверхность всем телом. Раньше по своей комнате он перемещался, подтягиваясь на руках, волоча за собой ноги, отчего и без того развитые мышцы его верхней части тела стали ещё рельефнее. Но сейчас он привычно оттолкнулся руками, поставил на колено сначала одну, затем другую ногу, опираясь на постель, стал подниматься на пределе сил. Он выпрямился и посмотрел вниз: на полу, залитом его потом и слезами, стояли его ступни. Савва стянул с кровати покрывало и, покрыв им свою наготу, обернулся к Распятию, которое висело над входом в его комнату, протянул к нему руку и, как к порталу в свою новую жизнь, двинулся к дверям.
С каждым медленным шагом он чувствовал, как проходит онемение ног. Он поднимал ступни выше, делал шаг шире. Наконец, достигнув двери, он распахнул её и остановился, упираясь руками в косяк двери..
— Саввушка... милый, — ахнула Настя, которая шла мимо его комнаты, разнося по больнице постиранное бельё.
Она не увидела на нём экзоскелета, а по его воспалённому от слёз лицу и странному облачению поняла, что у Саввы произошло чудо. Она быстро оставила на столе холла бельё, кинулась и обняла его.
— Настя... — дрожащим голосом проговорил Савва... — Настя... я чувствую ноги... я хожу...
— Саввушка! Тебе ножки Господь подарил на Рождество! — закричала, не помня себя от счастья, Настя. — Братья! Скорее сюда!
