Из комнаты отдыха напротив вылетел Сергей, который дежурил сегодня в больнице. Сергей всплеснул руками, оторвал от Саввы Настю, сам схватил Савву под мышки и помог ему пройти несколько шагов по коридору до холла. В холле стал собираться народ, все с одобрением хлопали по плечам Савву и славили Господа. Савва в экстатической радости готов был без остановки идти дальше и дальше, но за входной дверью лежал снег, и братья уговорили его одеться. Он отказался от их помощи, вернулся в свою комнату и, действительно, уже полностью одетый, вышел, опираясь обеими руками на костыли.
Когда он вошёл в храм, его приветствовали громом аплодисментов. По живому коридору он взошёл к алтарю, где его встретили все пресвитеры общин Лугового и Вознесенки. Ему подали белоснежную праздничную ризу, и сам отец Александр облачил его. Поправляя подол ризы, он ощупал его ноги.
— Любимый брат мой... — проговорил он и поднял глаза на Савву. — Ты чувствуешь?
— Да, — кивнул Савватий. — Сегодня в день святого Рождества Христова я пред Богом буду предстоять на своих ногах.
На Рождественскую Евхаристию собрались все рукоположенные братья общины Лугового, Вознесенки. Приехали братья из общины Берегового и даже из мегаполиса. Богослужение было торжественным и радостным, поражая красотой праздничных песнопений. Мощное звучание хора перекликалось с хором братьев в алтаре, уступая огню произносимых молитв, радость спускалась глубоко в сердца, наслаждение близостью Господа достигало бездонного предела.
После чтения праздничного Евангелия, Питирим обратился ко всем, находящимся в храме:
— Совершенно непостижимым образом явил Себя людям Бог. Языческие народы могли себе представить Бога, воплощающего всё великое, величественное, дивное, о чём человек может мечтать на земле. Но только Бог мог открыться человеку, каким Он открылся в воплощении Христовом: Бог стал одним из нас. Но не в славе, а в немощи; беспомощным и обездоленным; уязвимым и как будто побежденным; презренным для всех, кто верит только в силу и в земное величие. Он приобщился к самой тяжелой человеческой обездоленности. Никто не принял Его Мать под кров свой. Все сочли Его чужим. В эту первую ночь Христос приобщился всем тем, кто отброшен, презрен, нежелан, всем исключённым из человеческого общества. А таких людей в истории человечества – несметное количество. И по сей день – увы! – в мегаполисах сколько таких людей, которым некуда пойти, которых никто не ждёт, о которых никто не воздыхает, которым никто не готов открыть свой дом, потому что они чужие или потому что страшно приобщиться к судьбе людей, обездоленных не только несчастьем, но человеческой злобой: потому что другие люди из своего сердца и из своей судьбы их исключили.
Одиночество – страшное, жгучее, убийственное одиночество, которое снедает сердца стольких людей, было долей Пречистой Девы, Иосифа и только что родившегося Христа. Он был чужой, никем не желанный, исключенный и выброшенный. Это – начало пути Его; и на этом пути Он приобщился всем, кто так живёт и в наше время остаётся чужим среди людей – среди тех, которые должны были стать для них братьями... но отвергли их. Он приобщился всем, кто презренны, побеждены подлостью, трусостью и злобой человеческой, уязвимы по хрупкости и по беззащитности своей. И дело христиан – увидеть в них образ Того Бога, Которого мы благоговейно сегодня чтим, и принять их, как мы приняли бы Христа, если бы Он явился перед нами обездоленным, уязвимым, беспомощным, презренным, ненавидимым, гонимым...
И сейчас Бог призывает нас: кто хочет идти ко Мне, да отвержется себя, да забудет о себе, да вспомнит только о том, что тысячи нуждаются в любви. Никто большей любви не имеет, как тот, кто свою жизнь отдаст; а отдать жизнь – это не обязательно умереть, это каждое мгновение жизни посвятить любви, творческой, зрячей, умной, смелой любви; любви, которая даёт, любви, которая не защищает своего; любовь, которая себя не защищает, не замыкается... Не надо бояться любить – отдадим себя до конца, и тогда весть о родившемся сегодня Христе станет реальностью не только в нашей жизни, но в жизни тысяч людей – светом, теплом, радостью, обновлением всей жизни!
* * * *
После богослужения, когда все собирались на ночную праздничную агапическую трапезу, братья потеряли Савву – в ризнице его не было. Тогда они вернулись в храм и нашли его в алтаре, застывшего, с устремленным на сверкающую мозаику Христа взглядом, и обступили его.
— Братья, — Савва был в сильном волнении и дышал, как будто восходил по тропе на вершину. — Братья... моя пустыня закончилась... Бог ответил мне!
— О какой пустыне ты говоришь? — встревожено спросил Максим.
— О той, где есть вопросы, но нет ответов, — глядя куда-то вовнутрь себя, ответил Савва. — Братья, я теперь знаю, зачем нужен Ему. Я знаю, зачем Ему нужны все мы!
Братья, нас породила война. Мы стали профессиональными воинами... но в мире без войны, в мире Божьей любви, чем мы можем послужить? Кому в Царстве Божьем нужно наше умение бороться с террористами? Тактика переговоров? Братья, я вдруг понял, что даже все боевые искусства содержат в себе частичку Божьей любви к человеку – ведь они позволяют, не убивая, нападающего остановить. Но мы практиковали универсальную систему боя, позволяющую с одного удара лишать нападающего жизни, не давая ему ни единого шанса на ответный удар. Даже того малейшего божественного, что было в древних боевых искусствах, и того уже нет! Эту систему создал враг рода человеческого – дьявол!
Он повернулся и, заглядывая каждому в глаза, продолжал говорить:
— Признайтесь, братья, разве вы не мучаетесь здесь, не зная, к чему себя приложить? Максим, разве ты ещё не понял, что ничему не можешь научить братских детей? Наоборот, они нас всему научат! Серафим, разве твоя служба в полиции – не жалкая попытка бегства от глубины христианской жизни в мир, попытка сохранить свои боевые навыки, признав тем самым, что ты бесполезен для Царства Бога? Только отец Александр служит Богу даром пастырства и учительства, став катехизатором для ищущих Христа и полноты церковной жизни людей! Отец Александр и есть единственный среди нас христианин!
Он опустил голову и в тишине молчания потрясенных страшной правдой братьев, проговорил:
— Что же делаю в Вознесенке я? Каждый день я получаю любовь и заботу десятков людей, в бессилии оттого, что ничего не могу дать взамен. Единственное, для чего я имею желание жить – это служить Богу и людям. Но Вознесенка – это место, где служат нам. — Он расправил плечи и с несгибаемой твёрдостью, которую знали в нём братья, проговорил: — Хватит сидеть в окопах. Наших новых братьев и сестер арестовывают за их любовь к Христу и милосердие к людям, а мы бессильны что-либо сделать, ибо сами прячемся в убежище! Но правильно сказал Питирим: если оборона не будет активной, скоро не будет места на земле, где мы могли бы отсидеться. Выйдем же из Вознесенки на служение! Отдадим наши сердца людям!
— И что мы будем в мегаполисе делать? — нахмурился Максим. — Проповедовать на улицах пять минут, потом арест и бетатрин? Хороший план, брат Савва!
— Конечно нет! Мы имеем опыт не только убивать, но и опыт утешения умирающих, который мы приобрели на каритативной практике в госпиталях. Братья, мы все – крепкие мужчины! Мы в бою видели смерть, отрезанные головы, разорванные животы и гниющие раны! Что мы ещё не видели? Чем нас можно удивить или испугать? Пойдёмте в больницы, где нужны сильные руки! Пойдемте туда, где мы можем согревать вниманием умирающих больных, в ад, куда не способны пойти психически не подготовленные люди!
— Брат Савва, никогда не сомневался в тебе, что ты – большая умница! — обрадовался Серафим. — Каритативное служение в больнице! Вот голова!
Глаза у Максима загорелись, но он с грустью выдохнул:
— Хорошее дело ты предложил... Но не получится. Кто без идентификатора личности позволит нам работать? Без идентификатора мы не сможем даже активировать магнекар, чтобы добраться до мегаполиса!
— Это не препятствие, — сказал Питирим. — Главврач хосписа в трущобах мегаполиса, куда приводят умирать тех, у кого нет средств приобрести лекарства от рака, с радостью примет волонтеров. — Он сказал, повернувшись к Максиму: – Там есть не только взрослое, но и детское отделение.
Максим сразу как-то обмяк, на глазах выступили слёзы.
Кир положил ему руку на спину и сказал:
— А я имею разрешение на пилотирование и смогу всегда подвозить до больницы братьев моих!
Максим осипшим голосом выговорил:
— Братья... сегодня Рождество... для кого-то из них сегодняшний день мог стать последним... Немедленно!
— Владыка Питирим, — с мольбой произнёс Савва. — Благослови нас скорее на дело любви!
Ухватившись за Максима, он опустился перед Питиримом на колени, тут же рядом с ним на колени встал и Максим.
— Я с вами, братья! – сказал Серафим и, раздвинув их, встал на колени между ними. — Все дни, когда я не в патруле, я с вами в деле!
Питирим взглянул на Александра:
— Блажен наставник, воспитавших таких духовных чад! — сказал он и благословил братьев.
С утра Максим сгрёб в свою суму все заготовленные на Рождество подарки и побежал на парковку, где Кир уже приготовил для поездки магнекар. Без малейшего опоздания пришли братья Александр, Савватий и Серафим, погрузили вещи в салон кара и срочно вылетели в мегаполис.
Главврач больницы с оторопью оглядел пятерых братьев, оказавшихся перед ним в приёмном покое.
— Я давно дружу с владыкой Питиримом и считаю его человеком небывалого благородства и, если хотите, святым. Только поэтому я дал согласие на ваш приезд. Но теперь, увидев вас, я теряюсь в догадках и не верю своим глазам: откуда взялись на нашей земле рыцари такие? Что заставило таких красивых, спортивных, внешне благополучных и, по всей видимости, во всём успешных людей принять такое решение? Вы и вправду готовы в нашем хосписе выносить испражнения за бродягами и мыть больных? — Он упёр руки в бока и грустно засмеялся: — Бросьте. Вы же, поди, без игрового пси-шлема даже царапин не видели. Вы и пяти минут не выдержите в палате от вида и запаха онкобольных.
Братья между собой переглянулись. Вперёд, опираясь одной рукой на трость, выступил Савватий и со всей серьёзностью заявил:
— Может быть, вы и правы. Но просим: дайте нам шанс. Испытайте, пожалуйста, нас.
— Постойте, — удивился врач, — вы же сами еле ходите! Тут много тяжёлого физического труда! Чем вы поможете больным?
— Тем, на что у вас часто не хватает времени. Я могу служить общением.
Врач молча вперил взгляд в его глаза, а затем поманил всех за собой.
— Вот тут у нас лежат те, которые не доживут до конца дня. Уход им уже не нужен. Общение? Да они вас и не услышат. Они все уже несколько дней на наркотиках. А вот тут для вас ещё есть дело. – Врач открыл дверь в палату, где стояли шесть коек, две из которых были пусты.
— Если будут спрашивать, вы из организации «Сердце патриота», — подмигнул он братьям. — Прошу!
Савва и Александр стояли рядом с ним и оба вошли. Остальные проследовали дальше за главврачом больницы.
— Тут у нас женское отделение, — махнул рукой главврач, и собрался дальше пойти, как увидел, что Серафим уже открывает дверь и сворачивает в коридор. — Погодите, — оторопел главврач. — Я же сказал: отделение женское.
— Для меня – самый раз, — заверил его Серафим. — Я раньше много специализировался по женщинам.
— Но вам никто не разрешит...
— Как никто? Вы же – главврач больницы! Вот вы и разрешите. Разве это отделение особенное? Тут не нужны сильные медбратья?
Врач не стал ничего говорить, только вяло махнул рукой и повёл оставшихся с ним Кира и Максима дальше.
— Вот наше последнее отделение для обмороженных бездомных, которых подбирают на улицах и свозят сюда. Особо много их всегда на Рождество. Прошу! — Он пригласительно повёл рукой и в отделение вошёл Кир.
— А вы что? — с непониманием взглянул главврач на оставшегося с ним Максима. — Вы трезво оценили свои силы и решили – в следующий раз? Что ж, тогда бегом домой, скоро начнётся праздничное шоу по первому каналу, вы можете успеть! Сегодня же – Рождество!
— Я жду, когда вы отведёте меня к умирающим детям, — кротко ответил Максим. — Я здесь ради них.
— Хм, неожиданный поворот. — Главврач сложил руки на груди и, глядя на Максима, потёр одной рукой подбородок. — Больно уж мне знакома ваша внешность. Такая яркая, запоминающаяся. Вы, наверное, какой-нибудь известный актёр или что-то вроде этого? — Максим испуганно замотал головой. — Постойте... Не вас ли я видел на голографическом щите в полисе? Вы были в военной форме, на ваших руках – раненый ребёнок? Точно! Я вас узнал! Так вы что, из монастыря военных капелланов?
Максим побледнел и замотал головой:
— Что вы, как такое возможно? Совсем нет! — Он судорожно пытался придумать, что сказать. — Ладно, вы раскусили меня. Да, я действительно актёр, снимаюсь в рекламе. Ну, предложили сниматься в рекламе обители... что тут такого? Ну, сами понимаете.
Главврач расстроено развёл руками.
— Ну, я так и знал. Слишком хороши вы для гибрида попа и солдафона. Но сыграли вы хорошо. Смотришь на вас – и вашим слезам веришь. — Врач улыбнулся Максиму и игриво сказал: — Так что, вам для роли захотелось посмотреть на детские страдания в реале?
Максим внутри совсем похолодел и уже пожалел, что соврал. Наконец, он собрался с силами и сказал:
— Нет. Не посмотреть. Со-страдать.
Врач испытывающе долго вглядывался в его глаза. Максим взгляд не отводил, вложив в него всю свою любовь и всю свою душу. Наконец, врач первым отвёл увлажнившиеся глаза, сглотнул какой-то ком в горле и немного дрогнувшим голосом проговорил:
— Я дам вам самых одиноких в своих страданиях детей... Я дам вам тех, кого никто и никогда не любил. Я дам вам их всех. Я верю, что вы способны вдохнуть жизнь в этих маленьких и самых несчастных страдальцев земли.
Он повёл его по длинному переходу в отдельный корпус. Максим, следуя за ним, незаметно перекрестился.
* * * *
— Смотри... смотри! Смотри... какие у него распухшие ноги... Говорят, что когда ноги такие, то — всё...
Савва и Александр замерли на пороге больничной палаты на шесть коек: справа и слева от двери. На трех койках справа сидели и лежали трое неопрятного вида пациентов, над ними на стене висел плоский экран псинет видеосенсер. Показывали рождественское шоу. Слева на больничной койке лежал только один пациент. Это был молодой худой мужчина, ему нельзя было дать более тридцати пяти. Над ним стояла парочка средних лет: мужчина обнимал заплаканную женщину. Они откинули одеяло и разглядывали ноги больного.
Александр быстро подошёл к постели и взглянул на человека, взял его руку, наклонился и всмотрелся в его глаза.
— Да... всё. Он умирает... — подтвердил он.
Женщина вдруг стала биться в объятиях мужчины, её слова заглушали рыдания:
— Уведи меня отсюда... Скорее! Скорее!
— Но... — опешил Александр. — Ему же осталось от силы минут десять. Важно в эти последние минуты жизни побыть с ним! Не оставляйте его один на один со смертью!
Услышав его слова, женщина зажала уши, раскрыла рот в немом крике. Мужчина сильно прижал её к себе, с осуждением посмотрел на Александра и в гневе бросил ему:
Когда он вошёл в храм, его приветствовали громом аплодисментов. По живому коридору он взошёл к алтарю, где его встретили все пресвитеры общин Лугового и Вознесенки. Ему подали белоснежную праздничную ризу, и сам отец Александр облачил его. Поправляя подол ризы, он ощупал его ноги.
— Любимый брат мой... — проговорил он и поднял глаза на Савву. — Ты чувствуешь?
— Да, — кивнул Савватий. — Сегодня в день святого Рождества Христова я пред Богом буду предстоять на своих ногах.
На Рождественскую Евхаристию собрались все рукоположенные братья общины Лугового, Вознесенки. Приехали братья из общины Берегового и даже из мегаполиса. Богослужение было торжественным и радостным, поражая красотой праздничных песнопений. Мощное звучание хора перекликалось с хором братьев в алтаре, уступая огню произносимых молитв, радость спускалась глубоко в сердца, наслаждение близостью Господа достигало бездонного предела.
После чтения праздничного Евангелия, Питирим обратился ко всем, находящимся в храме:
— Совершенно непостижимым образом явил Себя людям Бог. Языческие народы могли себе представить Бога, воплощающего всё великое, величественное, дивное, о чём человек может мечтать на земле. Но только Бог мог открыться человеку, каким Он открылся в воплощении Христовом: Бог стал одним из нас. Но не в славе, а в немощи; беспомощным и обездоленным; уязвимым и как будто побежденным; презренным для всех, кто верит только в силу и в земное величие. Он приобщился к самой тяжелой человеческой обездоленности. Никто не принял Его Мать под кров свой. Все сочли Его чужим. В эту первую ночь Христос приобщился всем тем, кто отброшен, презрен, нежелан, всем исключённым из человеческого общества. А таких людей в истории человечества – несметное количество. И по сей день – увы! – в мегаполисах сколько таких людей, которым некуда пойти, которых никто не ждёт, о которых никто не воздыхает, которым никто не готов открыть свой дом, потому что они чужие или потому что страшно приобщиться к судьбе людей, обездоленных не только несчастьем, но человеческой злобой: потому что другие люди из своего сердца и из своей судьбы их исключили.
Одиночество – страшное, жгучее, убийственное одиночество, которое снедает сердца стольких людей, было долей Пречистой Девы, Иосифа и только что родившегося Христа. Он был чужой, никем не желанный, исключенный и выброшенный. Это – начало пути Его; и на этом пути Он приобщился всем, кто так живёт и в наше время остаётся чужим среди людей – среди тех, которые должны были стать для них братьями... но отвергли их. Он приобщился всем, кто презренны, побеждены подлостью, трусостью и злобой человеческой, уязвимы по хрупкости и по беззащитности своей. И дело христиан – увидеть в них образ Того Бога, Которого мы благоговейно сегодня чтим, и принять их, как мы приняли бы Христа, если бы Он явился перед нами обездоленным, уязвимым, беспомощным, презренным, ненавидимым, гонимым...
И сейчас Бог призывает нас: кто хочет идти ко Мне, да отвержется себя, да забудет о себе, да вспомнит только о том, что тысячи нуждаются в любви. Никто большей любви не имеет, как тот, кто свою жизнь отдаст; а отдать жизнь – это не обязательно умереть, это каждое мгновение жизни посвятить любви, творческой, зрячей, умной, смелой любви; любви, которая даёт, любви, которая не защищает своего; любовь, которая себя не защищает, не замыкается... Не надо бояться любить – отдадим себя до конца, и тогда весть о родившемся сегодня Христе станет реальностью не только в нашей жизни, но в жизни тысяч людей – светом, теплом, радостью, обновлением всей жизни!
* * * *
После богослужения, когда все собирались на ночную праздничную агапическую трапезу, братья потеряли Савву – в ризнице его не было. Тогда они вернулись в храм и нашли его в алтаре, застывшего, с устремленным на сверкающую мозаику Христа взглядом, и обступили его.
— Братья, — Савва был в сильном волнении и дышал, как будто восходил по тропе на вершину. — Братья... моя пустыня закончилась... Бог ответил мне!
— О какой пустыне ты говоришь? — встревожено спросил Максим.
— О той, где есть вопросы, но нет ответов, — глядя куда-то вовнутрь себя, ответил Савва. — Братья, я теперь знаю, зачем нужен Ему. Я знаю, зачем Ему нужны все мы!
Братья, нас породила война. Мы стали профессиональными воинами... но в мире без войны, в мире Божьей любви, чем мы можем послужить? Кому в Царстве Божьем нужно наше умение бороться с террористами? Тактика переговоров? Братья, я вдруг понял, что даже все боевые искусства содержат в себе частичку Божьей любви к человеку – ведь они позволяют, не убивая, нападающего остановить. Но мы практиковали универсальную систему боя, позволяющую с одного удара лишать нападающего жизни, не давая ему ни единого шанса на ответный удар. Даже того малейшего божественного, что было в древних боевых искусствах, и того уже нет! Эту систему создал враг рода человеческого – дьявол!
Он повернулся и, заглядывая каждому в глаза, продолжал говорить:
— Признайтесь, братья, разве вы не мучаетесь здесь, не зная, к чему себя приложить? Максим, разве ты ещё не понял, что ничему не можешь научить братских детей? Наоборот, они нас всему научат! Серафим, разве твоя служба в полиции – не жалкая попытка бегства от глубины христианской жизни в мир, попытка сохранить свои боевые навыки, признав тем самым, что ты бесполезен для Царства Бога? Только отец Александр служит Богу даром пастырства и учительства, став катехизатором для ищущих Христа и полноты церковной жизни людей! Отец Александр и есть единственный среди нас христианин!
Он опустил голову и в тишине молчания потрясенных страшной правдой братьев, проговорил:
— Что же делаю в Вознесенке я? Каждый день я получаю любовь и заботу десятков людей, в бессилии оттого, что ничего не могу дать взамен. Единственное, для чего я имею желание жить – это служить Богу и людям. Но Вознесенка – это место, где служат нам. — Он расправил плечи и с несгибаемой твёрдостью, которую знали в нём братья, проговорил: — Хватит сидеть в окопах. Наших новых братьев и сестер арестовывают за их любовь к Христу и милосердие к людям, а мы бессильны что-либо сделать, ибо сами прячемся в убежище! Но правильно сказал Питирим: если оборона не будет активной, скоро не будет места на земле, где мы могли бы отсидеться. Выйдем же из Вознесенки на служение! Отдадим наши сердца людям!
— И что мы будем в мегаполисе делать? — нахмурился Максим. — Проповедовать на улицах пять минут, потом арест и бетатрин? Хороший план, брат Савва!
— Конечно нет! Мы имеем опыт не только убивать, но и опыт утешения умирающих, который мы приобрели на каритативной практике в госпиталях. Братья, мы все – крепкие мужчины! Мы в бою видели смерть, отрезанные головы, разорванные животы и гниющие раны! Что мы ещё не видели? Чем нас можно удивить или испугать? Пойдёмте в больницы, где нужны сильные руки! Пойдемте туда, где мы можем согревать вниманием умирающих больных, в ад, куда не способны пойти психически не подготовленные люди!
— Брат Савва, никогда не сомневался в тебе, что ты – большая умница! — обрадовался Серафим. — Каритативное служение в больнице! Вот голова!
Глаза у Максима загорелись, но он с грустью выдохнул:
— Хорошее дело ты предложил... Но не получится. Кто без идентификатора личности позволит нам работать? Без идентификатора мы не сможем даже активировать магнекар, чтобы добраться до мегаполиса!
— Это не препятствие, — сказал Питирим. — Главврач хосписа в трущобах мегаполиса, куда приводят умирать тех, у кого нет средств приобрести лекарства от рака, с радостью примет волонтеров. — Он сказал, повернувшись к Максиму: – Там есть не только взрослое, но и детское отделение.
Максим сразу как-то обмяк, на глазах выступили слёзы.
Кир положил ему руку на спину и сказал:
— А я имею разрешение на пилотирование и смогу всегда подвозить до больницы братьев моих!
Максим осипшим голосом выговорил:
— Братья... сегодня Рождество... для кого-то из них сегодняшний день мог стать последним... Немедленно!
— Владыка Питирим, — с мольбой произнёс Савва. — Благослови нас скорее на дело любви!
Ухватившись за Максима, он опустился перед Питиримом на колени, тут же рядом с ним на колени встал и Максим.
— Я с вами, братья! – сказал Серафим и, раздвинув их, встал на колени между ними. — Все дни, когда я не в патруле, я с вами в деле!
Питирим взглянул на Александра:
— Блажен наставник, воспитавших таких духовных чад! — сказал он и благословил братьев.
Глава 24. Приобщение
С утра Максим сгрёб в свою суму все заготовленные на Рождество подарки и побежал на парковку, где Кир уже приготовил для поездки магнекар. Без малейшего опоздания пришли братья Александр, Савватий и Серафим, погрузили вещи в салон кара и срочно вылетели в мегаполис.
Главврач больницы с оторопью оглядел пятерых братьев, оказавшихся перед ним в приёмном покое.
— Я давно дружу с владыкой Питиримом и считаю его человеком небывалого благородства и, если хотите, святым. Только поэтому я дал согласие на ваш приезд. Но теперь, увидев вас, я теряюсь в догадках и не верю своим глазам: откуда взялись на нашей земле рыцари такие? Что заставило таких красивых, спортивных, внешне благополучных и, по всей видимости, во всём успешных людей принять такое решение? Вы и вправду готовы в нашем хосписе выносить испражнения за бродягами и мыть больных? — Он упёр руки в бока и грустно засмеялся: — Бросьте. Вы же, поди, без игрового пси-шлема даже царапин не видели. Вы и пяти минут не выдержите в палате от вида и запаха онкобольных.
Братья между собой переглянулись. Вперёд, опираясь одной рукой на трость, выступил Савватий и со всей серьёзностью заявил:
— Может быть, вы и правы. Но просим: дайте нам шанс. Испытайте, пожалуйста, нас.
— Постойте, — удивился врач, — вы же сами еле ходите! Тут много тяжёлого физического труда! Чем вы поможете больным?
— Тем, на что у вас часто не хватает времени. Я могу служить общением.
Врач молча вперил взгляд в его глаза, а затем поманил всех за собой.
— Вот тут у нас лежат те, которые не доживут до конца дня. Уход им уже не нужен. Общение? Да они вас и не услышат. Они все уже несколько дней на наркотиках. А вот тут для вас ещё есть дело. – Врач открыл дверь в палату, где стояли шесть коек, две из которых были пусты.
— Если будут спрашивать, вы из организации «Сердце патриота», — подмигнул он братьям. — Прошу!
Савва и Александр стояли рядом с ним и оба вошли. Остальные проследовали дальше за главврачом больницы.
— Тут у нас женское отделение, — махнул рукой главврач, и собрался дальше пойти, как увидел, что Серафим уже открывает дверь и сворачивает в коридор. — Погодите, — оторопел главврач. — Я же сказал: отделение женское.
— Для меня – самый раз, — заверил его Серафим. — Я раньше много специализировался по женщинам.
— Но вам никто не разрешит...
— Как никто? Вы же – главврач больницы! Вот вы и разрешите. Разве это отделение особенное? Тут не нужны сильные медбратья?
Врач не стал ничего говорить, только вяло махнул рукой и повёл оставшихся с ним Кира и Максима дальше.
— Вот наше последнее отделение для обмороженных бездомных, которых подбирают на улицах и свозят сюда. Особо много их всегда на Рождество. Прошу! — Он пригласительно повёл рукой и в отделение вошёл Кир.
— А вы что? — с непониманием взглянул главврач на оставшегося с ним Максима. — Вы трезво оценили свои силы и решили – в следующий раз? Что ж, тогда бегом домой, скоро начнётся праздничное шоу по первому каналу, вы можете успеть! Сегодня же – Рождество!
— Я жду, когда вы отведёте меня к умирающим детям, — кротко ответил Максим. — Я здесь ради них.
— Хм, неожиданный поворот. — Главврач сложил руки на груди и, глядя на Максима, потёр одной рукой подбородок. — Больно уж мне знакома ваша внешность. Такая яркая, запоминающаяся. Вы, наверное, какой-нибудь известный актёр или что-то вроде этого? — Максим испуганно замотал головой. — Постойте... Не вас ли я видел на голографическом щите в полисе? Вы были в военной форме, на ваших руках – раненый ребёнок? Точно! Я вас узнал! Так вы что, из монастыря военных капелланов?
Максим побледнел и замотал головой:
— Что вы, как такое возможно? Совсем нет! — Он судорожно пытался придумать, что сказать. — Ладно, вы раскусили меня. Да, я действительно актёр, снимаюсь в рекламе. Ну, предложили сниматься в рекламе обители... что тут такого? Ну, сами понимаете.
Главврач расстроено развёл руками.
— Ну, я так и знал. Слишком хороши вы для гибрида попа и солдафона. Но сыграли вы хорошо. Смотришь на вас – и вашим слезам веришь. — Врач улыбнулся Максиму и игриво сказал: — Так что, вам для роли захотелось посмотреть на детские страдания в реале?
Максим внутри совсем похолодел и уже пожалел, что соврал. Наконец, он собрался с силами и сказал:
— Нет. Не посмотреть. Со-страдать.
Врач испытывающе долго вглядывался в его глаза. Максим взгляд не отводил, вложив в него всю свою любовь и всю свою душу. Наконец, врач первым отвёл увлажнившиеся глаза, сглотнул какой-то ком в горле и немного дрогнувшим голосом проговорил:
— Я дам вам самых одиноких в своих страданиях детей... Я дам вам тех, кого никто и никогда не любил. Я дам вам их всех. Я верю, что вы способны вдохнуть жизнь в этих маленьких и самых несчастных страдальцев земли.
Он повёл его по длинному переходу в отдельный корпус. Максим, следуя за ним, незаметно перекрестился.
* * * *
— Смотри... смотри! Смотри... какие у него распухшие ноги... Говорят, что когда ноги такие, то — всё...
Савва и Александр замерли на пороге больничной палаты на шесть коек: справа и слева от двери. На трех койках справа сидели и лежали трое неопрятного вида пациентов, над ними на стене висел плоский экран псинет видеосенсер. Показывали рождественское шоу. Слева на больничной койке лежал только один пациент. Это был молодой худой мужчина, ему нельзя было дать более тридцати пяти. Над ним стояла парочка средних лет: мужчина обнимал заплаканную женщину. Они откинули одеяло и разглядывали ноги больного.
Александр быстро подошёл к постели и взглянул на человека, взял его руку, наклонился и всмотрелся в его глаза.
— Да... всё. Он умирает... — подтвердил он.
Женщина вдруг стала биться в объятиях мужчины, её слова заглушали рыдания:
— Уведи меня отсюда... Скорее! Скорее!
— Но... — опешил Александр. — Ему же осталось от силы минут десять. Важно в эти последние минуты жизни побыть с ним! Не оставляйте его один на один со смертью!
Услышав его слова, женщина зажала уши, раскрыла рот в немом крике. Мужчина сильно прижал её к себе, с осуждением посмотрел на Александра и в гневе бросил ему:
