— Кому добавки? — спросил Питирим под дружный смех.
Я видел, что полицейские уезжать не хотели. Они окружали Питирима, как-то тянулись к нему и теснили друг друга, чтобы встать поближе. А один пожилой седовласый полицейский высокого роста с худым лицом и кустистыми седыми бровями снял с головы меховую шапку и встал прямо напротив Питирима. Он с волнением мял шапку в руках, не решаясь заговорить. Но Питирим посмотрел на него с прищуром и сам начал говорить. Все замерли, слушая их разговор. Ну и я навострил уши, ловя каждое слово.
— Я очень сочувствую вам, полковник, сопереживаю потере близких вам людей, — сказал Питирим.
Я удивился. Выходит, это был никто иной, как полковник Проханов, тот самый мировой мужик, о котором нам рассказывал Серафим! И это он так смущённо перед Питиримом стоит, робко глядя ему в глаза?!
— Спасибо вам, это действительно были самые близкие люди. Группе Альберта я мог доверить практически любую задачу и ожидать от них творческого подхода к её выполнению, — ответил Питириму полковник и потупился.
Питирим немного помолчал, а потом спросил:
— Вы назвали её «Экзистенс»... Почему?
— Это всё из-за Серафима... — со вздохом ответил полковник. — На одной из наших коротких встреч... — Полковник наморщил лоб, припоминая. — Да, это было тогда, когда мои ребята обнаружили его на Калтарейке и привезли на допрос в Управление... да, кажется именно тогда... — Полковник снова глубоко и грустно вздохнул. — Мы поговорили с ним о предельных вопросах бытия, о проблеме существования человека в мире. Меня задело, что вот вроде я – человек неглупый, поживший своё, имею богатый жизненный опыт, но мало задумывался над этими вопросами, а какой-то мальчишка – неотёсанный, брутальный военный – так глубоко размышляет о смысле бытия, и так ответственно относится к вопросам духовной жизни.
Полковник опустил голову и закончил:
— Так я и увлёкся философий. Сначала прочитал того самого серафимовского Кьеркегора, а потом и других философов вслед за ним. Когда же встал вопрос об охране Вознесенки, группе, которой я поставил задачу включить в свой состав Серафима, дал название «Экзистенс». Мне хотелось, чтобы Серафим почувствовал в этом что-то родное, чтобы ему помогло с ребятами сработаться... И полюбить их.
— Он их полюбил... — тихо сказал Питирим.
— Я тоже так думаю, — кивнул полковник, — несмотря на его конфликты с Альбертом и внутреннее сопротивление...
— Серафим ходит лишь путями любви, — задумчиво сказал Питирим. — Его нельзя извне принудить ничего сделать по приказу. Его понуждает к действию только любовь изнутри. Его любовь – невероятной силы, она может низвести небо на землю, сокрушить горы. Увы, из-за любви к своему наставнику, он преданно служил злу. И если он так вкладывался в отношения с бойцами группы Альберта, значит, всё-таки он их любил.
— Но парни сейчас в могиле, и неизвестно, куда канул Серафим, — тихо сказал полковник.
— Серафим живой и обязательно найдётся, — уверенно сказал Питирим, — и я не знаю, что его остановит, если он захочет найти их убийц.
Полковник снова замялся, как будто мучительно хотел сказать что-то очень важное, но не решался. Наконец, он выпрямился и произнёс:
— Это наша последняя встреча. Мы больше не увидимся с вами, владыка Питирим.
Питирим несколько мгновений смотрел ему в глаза.
— Я тоже это знаю.
— Моя голова уже лежит на плахе, архиепископия наточила топор...
— Мы не позволим этому случиться! — бросил один из стоящих рядом с ним полицейских.
— Когда за мной придут федералы, вам придётся подчиниться, — усмехнулся полковник. — И вы сделаете это! И чтобы никаких бунтов в полиции! Ещё не хватало, чтобы пострадали все! Ты понял меня, лейтенант Андронов?
— Я выполню это, если только это будет ваш приказ, полковник, — нахмурился полицейский.
— Это приказ, лейтенант! — Жёсткий тон с поворотом подбородка в сторону лейтенанта усилил взгляд полковника. — Да, это мой приказ... но!
Лейтенант уже было свесил голову, но тут же вскинулся и посмотрел на полковника.
— Но каждый может поступить так, как велит его совесть, — тихо закончил полковник, глядя ему в глаза.
Лейтенант от избытка чувств только сглотнул и облегченно выдохнул. Полковник увидел это, подмигнул ему и повернулся к Питириму.
— Вот ты, значит, какой... епископ демонический. Противоречащий... так тебя, вроде, называли? Не зря, не зря гоняли они тебя по горам. Видно, здорово ты своим существованием портишь репутацию Истинной церкви.
Питирим на это смущённо улыбнулся, а полковник продолжал:
— А земля Вознесенки и действительно оказалась святой землёй, на которой происходят чудеса. Редко, где в наши дни появляются такие места, где в такой концентрации живут такие чудные люди. — Полковник притянул к себе и обнял Ардена. — И нам сильно повезло, что вы обосновались именно на территории нашего Управления и сделали «погоду» в регионе.
Полковник засмеялся, видно, припоминая сбой климатического орбитального оборудования, но, оказывается, не это он имел в виду:
— Разве видели мы от этих людей какое-нибудь зло? — говорил полковник, обращаясь к полицейским. — Нет. От них мы видели только помощь, добро и свет. И чудеса исцелений. Их любовь вернула к человеческой жизни четверых боевиков архиепископии. А ими спасённый всеми нами любимый Серафим столько раз в безвыходных ситуациях сам спасал наших бойцов. Он же научил нас милосердию, создал безупречную репутацию полиции в глазах общества. Никогда я ещё не видел такого и, наверное, больше никогда не увижу, чтобы люди при встрече с полицейским патрулём жали парням руки и приносили в полицейские участки подгузники для хосписа и медикаменты.
Полицейские вокруг довольно загоготали. А полковник погрустнел.
— Группа «Экзистенс» больше не сможет вас защитить. Группа «Раундап» в полном составе проходит реабилитацию в госпитале...
— Но группы «Нопасаран» и «Генезис» ещё в строю, полковник, — выступил один из полицейских, и я узнал в нем командира «Генезиса». — И мы поступим так, как советует нам наша совесть!
— Не делайте этого, братья... — вдруг раздался чей-то надтреснутый голос.
Все обернулись. За спинами полицейских, окруживших полковника и Питирима, стоял Альберт. Он покинул больничную койку и как-то добрался сюда, а сейчас, дрожа от слабости, еле держался прямо и говорил, с трудом открывая рот из-за повязки, поддерживающей сломанную челюсть. Полицейские расступились. Альберт сделал шаг и пошатнулся, кто-то мгновенно подхватил его.
— Не делайте этого, братья, — хрипло повторил Альберт. Он, опираясь рукой на подставленный локоть, медленно шёл к полковнику и каждому заглядывал в глаза. — Я так же, как и вы, хотел с оружием в руках защитить Серафима и его братьев, но отец Александр мне запретил. Он сказал: «Кто возьмет в руки меч, от меча и погибнет». Меня это возмутило. Я ему не поверил. Но его слова сбылись. Все, кто поднял оружие на церковников, погибли. Но боевики не остановились: они перестреляли жителей Вознесенки и не желают останавливаться на этом. Теперь архиепископия совместно с федералами обвинили их в терроризме, а нас и самого полковника Проханова сделали пособниками террористов...
— И что ты теперь нам предлагаешь? Просто уйти из Вознесенки, оставить её попам в камуфляже на растерзание? — Командир «Генезиса» сплюнул в снег.
Альберт шагнул к нему и остановился, глядя в глаза.
— Попы не в камуфляже, а в стелс-экипировке «Призрак». Она ещё не поступала в армию на вооружение, а уже есть у них, что о многом говорит. Они невидимы и смертоносны. И группа «Раундап» тому свидетель.
Командир «Генезиса» не выдержал его взгляда и опустил глаза в снег, а Альберт повернулся к Питириму и с болью в голосе произнёс:
— Простите, пожалуйста, нас... Мы не смогли вас защитить. Больше у вас не будет «крыши»...
Питирим приблизился к нему и осторожно положил руки на плечи.
— Брат Альберт, не печалься. Отныне нашей «крышей» будет Небо.
И тепло обнял его.
Разлилась тишина. И вдруг она зазвенела пением птиц, пробудившихся в предчувствии приближающейся весны.
— Знаешь что, Пётр, — вдруг с намокшими глазами сказал полковник. — Я понимаю, конечно, что ты – епископ. И скажу тебе откровенно: если бы ты не был таким, какой ты есть, я бы никогда в Христа не поверил. Потому что я верю только тем свидетелям, которые дали перерезать себе глотку 24.
Полковник от волнения немного резко повернулся к Ардену и сказал:
— Дружище, береги себя. И этого замечательного парня.
После чего снова робко посмотрел на Питирима и тихо проговорил:
— Владыка Питирим... ну вы это... благословите...
И полковник преклонил перед Питиримом голову, а тот его перекрестил:
— Бог вас благословит.
А на прощание полицейские выстроились в очередь, каждый хотел протянуть Питириму для рукопожатия руку и склонить голову для благословения. И каждого Питирим целовал в темечко и незаметно крестил.
Когда же все стали расходиться, полковник обронил:
— Подстреленный капеллан очнулся. Попы информацию по нему уже пробивали. Оставаться там ему опасно: в больнице его быстро найдут и за ним придут. Лучше вам как можно быстрее забрать его из больницы.
----------------
ПРИМЕЧАНИЕ
24 — Блез Паскаль, цитата.
-= Конец 2 части =-
День уходил, и неба воздух темный
Земные твари уводил ко сну
От их трудов; лишь я один, бездомный,
Приготовлялся выдержать войну.
Данте Алигьери
«Божественная комедия». Ад. Песнь вторая
(пер. М. Лозинского)
Вот мысль, которой весь я предан,
Итог всего, что ум скопил:
Лишь тот, кем бой за жизнь изведан,
Жизнь и свободу заслужил.
Иоганн Вольфганг Гёте
«Фауст»
(пер. Бориса Пастернака)
Когда скрылся за горизонтом последний квадролёт, наступило время моей тихой радости. При полном собрании братьев и сестёр в храме Вознесения Христова, куда сходятся все дорожки Вознесенки, Питирим ввёл меня в крещальную купель.
Но не буду много рассказывать о произошедшем. Ведь это – тайна, которую нельзя никому рассказать, но не потому, что это – секрет, а потому, что просто никаким языком рассказать невозможно. Скажу только, что в святую воду я вошел одним, а вышел другим. Что произошло между этим?
Со стороны это выглядело так, как будто Питирим со словами: «Во имя Отца! И Сына! И Святого Духа!» три раза погрузил меня с головой в воду, а внутри... Не знаю, что сказать... скажу только, что потерял ощущение времени. Каждый раз, когда моя голова оказывалась под водой, мне казалось, что я умирал на целую вечность: исчезало моё сознание и мой образ жизни. Я просто переставал быть. Когда же выныривал, то воскресал с новой силой, каждый раз всё с большей и большей. Во мне нарастала распирающая нутро сущность, которая от сердца растекалась по всему телу, расправляя душу, как парус, наполненный ветром.
На меня надели простую белоснежную рубаху, длинную, до пола, обшитую по краям красно-золотой тесьмой и крестом на спине, сложенным из той же тесьмы, на шею повесили деревянный крест на чёрной веревочке, а я шептал заученные специальные для этого великого момента слова псалма:
— Блажен, кому отпущены беззакония, и чьи грехи покрыты! Блажен человек, которому Господь не вменит греха, и в чьем духе нет лукавства!..
Вслед за мной в купель вошла Настя... Анастасия...
На наших волосах и на лицах еще не обсохла святая крещенская вода. Мы стояли совсем рядышком и держали в руках тёплые свечи. Как родные. Как брат и сестра, вышедшие из одной утробы-купели. Нас охватило чувство, что мы пересекли непроницаемую до этого границу и шагнули в Тайну. Ту самую Тайну, которую я, крича, умолял войти в мою жизнь, просил сделать её новой, и вот!.. Я пребывал не рядом, не возле, а непосредственно в самой Тайне! Я был в эпицентре Смысла, непостижимого умом, но такого очевидного в эту минуту... до простого. Мой разум схватывал в единстве многообразие всех разрозненных событий, всю историю человеческого пути и моего пути. Сюда. К этой купели. К этому помазанию, благоухающим миром.
— Вразумлю тебя, наставлю тебя на путь, по которому тебе идти; буду руководить тебя, око Моё над тобою, — громко возглашал я, и ко мне присоединилась теперь Анастасия.
— «Все во Христа Иисуса крестившиеся, в смерть Его крестились», — сказал нам Питирим. — Погружение в воду есть подобие смерти, но восстание из воды есть подобие воскресения. Теперь вы умерли для греха, подобно тому, как Христос умер во плоти. Нельзя сказать, что вы креститесь по незнанию: вы достаточно подготовлены и видели всё: и жизнь христиан, и их смерть. Но всё-таки вы крестились. Вы сделали свой выбор. Теперь знайте: недостаточно сделать выбор один раз. Каждый раз вам его придётся подтверждать. Ученик не выше учителя. Христа гнали, будут гнать и вас. Испытания могут начаться сразу же, за порогом. Но Бог даёт каждому испытание по его силам. Никогда и никому Бог не попустит испытаний сверх сил... но если только вы сами будете держаться Божьего пути, только если вы сами не потеряете Бога и не откажитесь от Него. Держитесь Его! И да сохранит вас Господь!
* * *
После вечерней молитвы, тихой и проникновенной, мы вышли со всеми из храма в ночь. На тёмно-синем небе ясно светились крупные звёзды. Когда отошли все поздравляющие нас, я отвёл Настеньку чуть в сторону, под витражное окно, изливающее краски на снег.
— Настенька... сестра Анастасия... — горячим полушёпотом сказал я, чуть наклоняясь к солнцу моей души.
И она, и вправду, казалось, преобразилась в солнце. Я знал и как будто не знал её. В зелёных глазах исчез озорной блеск. Она смотрела пронзительно, взглядом чистым и глубоким. Золотые вьющиеся пряди волос обрамляли круглое розовощёкое лицо, как рамка для картины в стиле барокко. Она была та и уже не та, но, несомненно, именно та, которую я любил, и теперь люблю ещё сильнее из-за этого божественного света в ней, который прожекторами горел в её глазах. Анастасия сияла лицом и смотрела на меня так искренне и нежно, что казалась мне чудом, какого просто не бывает в жизни. Она вдруг протянула мне ладонь и переплела мои пальцы со своими. Я онемел, не смея продолжать.
— Да, что? — Она вскинула навстречу моему взгляду подбородок, до этого прикрытый мехом воротника.
Я сильно покраснел, но мужественно продолжил:
— Я хотел сегодня признаться тебе...
— Да? — Она смотрела на меня заинтересованно, и я чувствовал себя страшно сконфуженным. Говорить было тяжело, но если я не скажу... Я не смогу жить, я никогда не прощу этого себе!
— Анастасия... я люблю тебя...
— Любишь... — выдохнула она.
— Да! — Моё сердце стучало даже в пальцах, которыми я держал её руку. — И я страдаю, потому что до конца не знаю, как ты ко мне относишься, а это – пытка!
По мере того, как я говорил, лицо Настеньки менялось, как будто она переходила от чувств к чувствам. Я испугался, что она начнёт в ответ говорить и скажет такое, после чего я уже не смогу говорить, поэтому выпалил сразу всё остальное:
— Я люблю тебя и предлагаю стать моей женой. Хоть понимаю, что не имею ни мужской красоты, ни особенного ума, и сердце твоё может быть занято другим... — Я горько вздохнул, почти всхлипнул. — Другим... более достойным... Поэтому давай так: если после того, что я тебе сказал, ты захочешь остаться просто мне сестрой – пожалуйста, ничего не объясняй. Просто дай мне целование мира и скажи: “Христос посреди нас”, и всё, больше ничего! Хорошо?
Я видел, что полицейские уезжать не хотели. Они окружали Питирима, как-то тянулись к нему и теснили друг друга, чтобы встать поближе. А один пожилой седовласый полицейский высокого роста с худым лицом и кустистыми седыми бровями снял с головы меховую шапку и встал прямо напротив Питирима. Он с волнением мял шапку в руках, не решаясь заговорить. Но Питирим посмотрел на него с прищуром и сам начал говорить. Все замерли, слушая их разговор. Ну и я навострил уши, ловя каждое слово.
— Я очень сочувствую вам, полковник, сопереживаю потере близких вам людей, — сказал Питирим.
Я удивился. Выходит, это был никто иной, как полковник Проханов, тот самый мировой мужик, о котором нам рассказывал Серафим! И это он так смущённо перед Питиримом стоит, робко глядя ему в глаза?!
— Спасибо вам, это действительно были самые близкие люди. Группе Альберта я мог доверить практически любую задачу и ожидать от них творческого подхода к её выполнению, — ответил Питириму полковник и потупился.
Питирим немного помолчал, а потом спросил:
— Вы назвали её «Экзистенс»... Почему?
— Это всё из-за Серафима... — со вздохом ответил полковник. — На одной из наших коротких встреч... — Полковник наморщил лоб, припоминая. — Да, это было тогда, когда мои ребята обнаружили его на Калтарейке и привезли на допрос в Управление... да, кажется именно тогда... — Полковник снова глубоко и грустно вздохнул. — Мы поговорили с ним о предельных вопросах бытия, о проблеме существования человека в мире. Меня задело, что вот вроде я – человек неглупый, поживший своё, имею богатый жизненный опыт, но мало задумывался над этими вопросами, а какой-то мальчишка – неотёсанный, брутальный военный – так глубоко размышляет о смысле бытия, и так ответственно относится к вопросам духовной жизни.
Полковник опустил голову и закончил:
— Так я и увлёкся философий. Сначала прочитал того самого серафимовского Кьеркегора, а потом и других философов вслед за ним. Когда же встал вопрос об охране Вознесенки, группе, которой я поставил задачу включить в свой состав Серафима, дал название «Экзистенс». Мне хотелось, чтобы Серафим почувствовал в этом что-то родное, чтобы ему помогло с ребятами сработаться... И полюбить их.
— Он их полюбил... — тихо сказал Питирим.
— Я тоже так думаю, — кивнул полковник, — несмотря на его конфликты с Альбертом и внутреннее сопротивление...
— Серафим ходит лишь путями любви, — задумчиво сказал Питирим. — Его нельзя извне принудить ничего сделать по приказу. Его понуждает к действию только любовь изнутри. Его любовь – невероятной силы, она может низвести небо на землю, сокрушить горы. Увы, из-за любви к своему наставнику, он преданно служил злу. И если он так вкладывался в отношения с бойцами группы Альберта, значит, всё-таки он их любил.
— Но парни сейчас в могиле, и неизвестно, куда канул Серафим, — тихо сказал полковник.
— Серафим живой и обязательно найдётся, — уверенно сказал Питирим, — и я не знаю, что его остановит, если он захочет найти их убийц.
Полковник снова замялся, как будто мучительно хотел сказать что-то очень важное, но не решался. Наконец, он выпрямился и произнёс:
— Это наша последняя встреча. Мы больше не увидимся с вами, владыка Питирим.
Питирим несколько мгновений смотрел ему в глаза.
— Я тоже это знаю.
— Моя голова уже лежит на плахе, архиепископия наточила топор...
— Мы не позволим этому случиться! — бросил один из стоящих рядом с ним полицейских.
— Когда за мной придут федералы, вам придётся подчиниться, — усмехнулся полковник. — И вы сделаете это! И чтобы никаких бунтов в полиции! Ещё не хватало, чтобы пострадали все! Ты понял меня, лейтенант Андронов?
— Я выполню это, если только это будет ваш приказ, полковник, — нахмурился полицейский.
— Это приказ, лейтенант! — Жёсткий тон с поворотом подбородка в сторону лейтенанта усилил взгляд полковника. — Да, это мой приказ... но!
Лейтенант уже было свесил голову, но тут же вскинулся и посмотрел на полковника.
— Но каждый может поступить так, как велит его совесть, — тихо закончил полковник, глядя ему в глаза.
Лейтенант от избытка чувств только сглотнул и облегченно выдохнул. Полковник увидел это, подмигнул ему и повернулся к Питириму.
— Вот ты, значит, какой... епископ демонический. Противоречащий... так тебя, вроде, называли? Не зря, не зря гоняли они тебя по горам. Видно, здорово ты своим существованием портишь репутацию Истинной церкви.
Питирим на это смущённо улыбнулся, а полковник продолжал:
— А земля Вознесенки и действительно оказалась святой землёй, на которой происходят чудеса. Редко, где в наши дни появляются такие места, где в такой концентрации живут такие чудные люди. — Полковник притянул к себе и обнял Ардена. — И нам сильно повезло, что вы обосновались именно на территории нашего Управления и сделали «погоду» в регионе.
Полковник засмеялся, видно, припоминая сбой климатического орбитального оборудования, но, оказывается, не это он имел в виду:
— Разве видели мы от этих людей какое-нибудь зло? — говорил полковник, обращаясь к полицейским. — Нет. От них мы видели только помощь, добро и свет. И чудеса исцелений. Их любовь вернула к человеческой жизни четверых боевиков архиепископии. А ими спасённый всеми нами любимый Серафим столько раз в безвыходных ситуациях сам спасал наших бойцов. Он же научил нас милосердию, создал безупречную репутацию полиции в глазах общества. Никогда я ещё не видел такого и, наверное, больше никогда не увижу, чтобы люди при встрече с полицейским патрулём жали парням руки и приносили в полицейские участки подгузники для хосписа и медикаменты.
Полицейские вокруг довольно загоготали. А полковник погрустнел.
— Группа «Экзистенс» больше не сможет вас защитить. Группа «Раундап» в полном составе проходит реабилитацию в госпитале...
— Но группы «Нопасаран» и «Генезис» ещё в строю, полковник, — выступил один из полицейских, и я узнал в нем командира «Генезиса». — И мы поступим так, как советует нам наша совесть!
— Не делайте этого, братья... — вдруг раздался чей-то надтреснутый голос.
Все обернулись. За спинами полицейских, окруживших полковника и Питирима, стоял Альберт. Он покинул больничную койку и как-то добрался сюда, а сейчас, дрожа от слабости, еле держался прямо и говорил, с трудом открывая рот из-за повязки, поддерживающей сломанную челюсть. Полицейские расступились. Альберт сделал шаг и пошатнулся, кто-то мгновенно подхватил его.
— Не делайте этого, братья, — хрипло повторил Альберт. Он, опираясь рукой на подставленный локоть, медленно шёл к полковнику и каждому заглядывал в глаза. — Я так же, как и вы, хотел с оружием в руках защитить Серафима и его братьев, но отец Александр мне запретил. Он сказал: «Кто возьмет в руки меч, от меча и погибнет». Меня это возмутило. Я ему не поверил. Но его слова сбылись. Все, кто поднял оружие на церковников, погибли. Но боевики не остановились: они перестреляли жителей Вознесенки и не желают останавливаться на этом. Теперь архиепископия совместно с федералами обвинили их в терроризме, а нас и самого полковника Проханова сделали пособниками террористов...
— И что ты теперь нам предлагаешь? Просто уйти из Вознесенки, оставить её попам в камуфляже на растерзание? — Командир «Генезиса» сплюнул в снег.
Альберт шагнул к нему и остановился, глядя в глаза.
— Попы не в камуфляже, а в стелс-экипировке «Призрак». Она ещё не поступала в армию на вооружение, а уже есть у них, что о многом говорит. Они невидимы и смертоносны. И группа «Раундап» тому свидетель.
Командир «Генезиса» не выдержал его взгляда и опустил глаза в снег, а Альберт повернулся к Питириму и с болью в голосе произнёс:
— Простите, пожалуйста, нас... Мы не смогли вас защитить. Больше у вас не будет «крыши»...
Питирим приблизился к нему и осторожно положил руки на плечи.
— Брат Альберт, не печалься. Отныне нашей «крышей» будет Небо.
И тепло обнял его.
Разлилась тишина. И вдруг она зазвенела пением птиц, пробудившихся в предчувствии приближающейся весны.
— Знаешь что, Пётр, — вдруг с намокшими глазами сказал полковник. — Я понимаю, конечно, что ты – епископ. И скажу тебе откровенно: если бы ты не был таким, какой ты есть, я бы никогда в Христа не поверил. Потому что я верю только тем свидетелям, которые дали перерезать себе глотку 24.
Полковник от волнения немного резко повернулся к Ардену и сказал:
— Дружище, береги себя. И этого замечательного парня.
После чего снова робко посмотрел на Питирима и тихо проговорил:
— Владыка Питирим... ну вы это... благословите...
И полковник преклонил перед Питиримом голову, а тот его перекрестил:
— Бог вас благословит.
А на прощание полицейские выстроились в очередь, каждый хотел протянуть Питириму для рукопожатия руку и склонить голову для благословения. И каждого Питирим целовал в темечко и незаметно крестил.
Когда же все стали расходиться, полковник обронил:
— Подстреленный капеллан очнулся. Попы информацию по нему уже пробивали. Оставаться там ему опасно: в больнице его быстро найдут и за ним придут. Лучше вам как можно быстрее забрать его из больницы.
----------------
ПРИМЕЧАНИЕ
24 — Блез Паскаль, цитата.
-= Конец 2 части =-
Часть 3
День уходил, и неба воздух темный
Земные твари уводил ко сну
От их трудов; лишь я один, бездомный,
Приготовлялся выдержать войну.
Данте Алигьери
«Божественная комедия». Ад. Песнь вторая
(пер. М. Лозинского)
Вот мысль, которой весь я предан,
Итог всего, что ум скопил:
Лишь тот, кем бой за жизнь изведан,
Жизнь и свободу заслужил.
Иоганн Вольфганг Гёте
«Фауст»
(пер. Бориса Пастернака)
***
Глава 1. Распутье
Когда скрылся за горизонтом последний квадролёт, наступило время моей тихой радости. При полном собрании братьев и сестёр в храме Вознесения Христова, куда сходятся все дорожки Вознесенки, Питирим ввёл меня в крещальную купель.
Но не буду много рассказывать о произошедшем. Ведь это – тайна, которую нельзя никому рассказать, но не потому, что это – секрет, а потому, что просто никаким языком рассказать невозможно. Скажу только, что в святую воду я вошел одним, а вышел другим. Что произошло между этим?
Со стороны это выглядело так, как будто Питирим со словами: «Во имя Отца! И Сына! И Святого Духа!» три раза погрузил меня с головой в воду, а внутри... Не знаю, что сказать... скажу только, что потерял ощущение времени. Каждый раз, когда моя голова оказывалась под водой, мне казалось, что я умирал на целую вечность: исчезало моё сознание и мой образ жизни. Я просто переставал быть. Когда же выныривал, то воскресал с новой силой, каждый раз всё с большей и большей. Во мне нарастала распирающая нутро сущность, которая от сердца растекалась по всему телу, расправляя душу, как парус, наполненный ветром.
На меня надели простую белоснежную рубаху, длинную, до пола, обшитую по краям красно-золотой тесьмой и крестом на спине, сложенным из той же тесьмы, на шею повесили деревянный крест на чёрной веревочке, а я шептал заученные специальные для этого великого момента слова псалма:
— Блажен, кому отпущены беззакония, и чьи грехи покрыты! Блажен человек, которому Господь не вменит греха, и в чьем духе нет лукавства!..
Вслед за мной в купель вошла Настя... Анастасия...
На наших волосах и на лицах еще не обсохла святая крещенская вода. Мы стояли совсем рядышком и держали в руках тёплые свечи. Как родные. Как брат и сестра, вышедшие из одной утробы-купели. Нас охватило чувство, что мы пересекли непроницаемую до этого границу и шагнули в Тайну. Ту самую Тайну, которую я, крича, умолял войти в мою жизнь, просил сделать её новой, и вот!.. Я пребывал не рядом, не возле, а непосредственно в самой Тайне! Я был в эпицентре Смысла, непостижимого умом, но такого очевидного в эту минуту... до простого. Мой разум схватывал в единстве многообразие всех разрозненных событий, всю историю человеческого пути и моего пути. Сюда. К этой купели. К этому помазанию, благоухающим миром.
— Вразумлю тебя, наставлю тебя на путь, по которому тебе идти; буду руководить тебя, око Моё над тобою, — громко возглашал я, и ко мне присоединилась теперь Анастасия.
— «Все во Христа Иисуса крестившиеся, в смерть Его крестились», — сказал нам Питирим. — Погружение в воду есть подобие смерти, но восстание из воды есть подобие воскресения. Теперь вы умерли для греха, подобно тому, как Христос умер во плоти. Нельзя сказать, что вы креститесь по незнанию: вы достаточно подготовлены и видели всё: и жизнь христиан, и их смерть. Но всё-таки вы крестились. Вы сделали свой выбор. Теперь знайте: недостаточно сделать выбор один раз. Каждый раз вам его придётся подтверждать. Ученик не выше учителя. Христа гнали, будут гнать и вас. Испытания могут начаться сразу же, за порогом. Но Бог даёт каждому испытание по его силам. Никогда и никому Бог не попустит испытаний сверх сил... но если только вы сами будете держаться Божьего пути, только если вы сами не потеряете Бога и не откажитесь от Него. Держитесь Его! И да сохранит вас Господь!
* * *
После вечерней молитвы, тихой и проникновенной, мы вышли со всеми из храма в ночь. На тёмно-синем небе ясно светились крупные звёзды. Когда отошли все поздравляющие нас, я отвёл Настеньку чуть в сторону, под витражное окно, изливающее краски на снег.
— Настенька... сестра Анастасия... — горячим полушёпотом сказал я, чуть наклоняясь к солнцу моей души.
И она, и вправду, казалось, преобразилась в солнце. Я знал и как будто не знал её. В зелёных глазах исчез озорной блеск. Она смотрела пронзительно, взглядом чистым и глубоким. Золотые вьющиеся пряди волос обрамляли круглое розовощёкое лицо, как рамка для картины в стиле барокко. Она была та и уже не та, но, несомненно, именно та, которую я любил, и теперь люблю ещё сильнее из-за этого божественного света в ней, который прожекторами горел в её глазах. Анастасия сияла лицом и смотрела на меня так искренне и нежно, что казалась мне чудом, какого просто не бывает в жизни. Она вдруг протянула мне ладонь и переплела мои пальцы со своими. Я онемел, не смея продолжать.
— Да, что? — Она вскинула навстречу моему взгляду подбородок, до этого прикрытый мехом воротника.
Я сильно покраснел, но мужественно продолжил:
— Я хотел сегодня признаться тебе...
— Да? — Она смотрела на меня заинтересованно, и я чувствовал себя страшно сконфуженным. Говорить было тяжело, но если я не скажу... Я не смогу жить, я никогда не прощу этого себе!
— Анастасия... я люблю тебя...
— Любишь... — выдохнула она.
— Да! — Моё сердце стучало даже в пальцах, которыми я держал её руку. — И я страдаю, потому что до конца не знаю, как ты ко мне относишься, а это – пытка!
По мере того, как я говорил, лицо Настеньки менялось, как будто она переходила от чувств к чувствам. Я испугался, что она начнёт в ответ говорить и скажет такое, после чего я уже не смогу говорить, поэтому выпалил сразу всё остальное:
— Я люблю тебя и предлагаю стать моей женой. Хоть понимаю, что не имею ни мужской красоты, ни особенного ума, и сердце твоё может быть занято другим... — Я горько вздохнул, почти всхлипнул. — Другим... более достойным... Поэтому давай так: если после того, что я тебе сказал, ты захочешь остаться просто мне сестрой – пожалуйста, ничего не объясняй. Просто дай мне целование мира и скажи: “Христос посреди нас”, и всё, больше ничего! Хорошо?
