На улице он отдышался несколькими судорожными вдохами и быстро произнёс:
— Больница пустая. Думаю, все остальные дома тоже. Подозреваю, сначала братьев и сестёр арестовали, а потом уже сожгли Вознесенку.
Сказал так, чтобы себя успокоить, хоть сам до конца не верил в это и не знал, что лучше: арест или смерть в огне.
Отсюда надо было убираться. Серафим подхватил под локоть еле живую от переживаний девушку и повёл по дорожке по направлению к парковке.
Они добрались до здания, которое некогда было храмом. Пламя лизало крышу базилики, на снегу валялись осколки витражных стёкол. Валерия рванула ко входу, но Серафим одёрнул её за руку.
— С ума сошла? Зачем?!
— Там иконы моей бабушки! Им четыреста лет! Она сохранила их во времена гонений и репрессий, и что же теперь... они погибнут?
— И тебе охота подвиг её повторить?! Крыша вот-вот обрушится! — злой за её безрассудство вскричал Серафим. — Туда опасно входить!
— Но ты же не думал про опасность, когда вошёл в больницу за Альбертом...
— Сравнила! — возмутился Серафим. — Я рисковал жизнью ради человека, а это...
— ...крашенные доски? — перебила Валерия и с вызовом посмотрела ему в глаза.
Серафим оторопел, с мучением вспомнив ту ночь у неё дома. Валерия вернула ему то, что он сам же и сказал в плену одержимости. Воспользовавшись его замешательством, Валерия выдернула свою ладонь из его руки, демонстративно развернулась и направилась к дверям. Серафим, набрал в лёгкие побольше воздуха и, сдержав дыхание, тут же мрачно последовал за ней.
Вслед за девушкой он пересёк задымленный притвор и вошёл в распахнутые двери церкви. Пламя гудело, пожирая крышу, освещая пространство под собой не хуже света от десятка паникадил. В огненно-красной иллюминации нестерпимо блестели мозаики, тянущиеся над окнами по стенам, а на противоположной от входа стене, словно сходя вместе с храмом во ад, благословлял всех входящих Христос.
Огромная мозаичная фигура во весь рост от пола до потолка грозно переливалась алыми бликами, но кроток был лик Христа и скорбен, и Серафим мог поклясться, что никогда ещё не видел такого лика, хоть десятки раз пребывал на богослужении. Благословляя, Христос словно снова умирал вместе с разорённой Вознесенкой, оставляя без Себя мир пустым. И с уходом Христа покидала мир Любовь.
Зло победило, поработило мир, как измождённые боем войска взяло в оцепление, отрезало, спрятало от Бога.
Серафим вдруг ясно и отчётливо понял, что наступают такие времена в жизни человечества, когда оно должно помочь само себе, осознав, что отсутствие помощи извне не есть беспомощность, ибо бесконечную имманентную помощь человек найдёт в себе самом, если дерзнёт раскрыть в себе творческим актом силы Бога. Сотворённый по образу Бога, человек способен нести Бога в себе. Словно диверсионная группа, утратившая связь со штабом, человек теперь своими ногами должен пробраться в глубину ада и внести в него Божью любовь. И это возможно, ибо такое уже однажды совершил Христос, когда, умирая, как человек на кресте, как Бог вошёл в смерть и изнутри уничтожил её. Теперь смерти нет.
Потрясённый снизошедшим на него откровением Серафим уставился на свои руки. Это были руки Бога. Как бы ни были эти руки сильны или немощны по сравнению с необъятным злом, но это всё, что осталось у Бога на земле, это всё, на что Он мог бы рассчитывать.
— Нет больше Вознесенки, нет и храма Вознесения Твоего... О, Христе Боже... почему Ты это допустил?.. — простонала рядом Валерия.
— Бог ли это допустил? — всё ещё пребывая в пространстве снизошедшего откровения, проговорил Серафим. — Нет. Человек по своей доброй воле предался злу и отвергнул Любовь. Ад разросся до масштабов Вселенной. Любящий Отец не может больше действовать в мире блудных сынов. Но зло просчиталось. — Он наклонился к Валерии и улыбнулся. — У Бога есть мы.
Измученная Валерия подняла глаза вверх и встретилась с его взглядом, сияющим совершенно невозможным светом, а Серафим продолжал:
— Да, больше мы не можем сказать: если Бог за нас, то кто против нас? Но теперь мы можем сказать другое: если Бог в нас... кто против нас?
Валерия сглотнула ком слёз и кивнула. Серафим обеими руками приподнял её, поцеловал в лоб, и снова поставил на ноги.
— Христос среди нас, Валерия! Пойдём забирать бабкину икону.
Икона Всех святых оказалась достаточно большой. Серафим снял её со стены. Валерия повела его и указала на боковую лестницу в подвал, куда он и снёс икону. Под изумлённым взглядом девушки Серафим сделал несколько ходок в горящую базилику и вынес в подвал все иконы. После чего запер дверь.
— Что ж... Если память о Боге оказалось ненужной этому поколению, пусть тогда потомки обретут её, — сказал Серафим, стёр пепел с лица и умыл руки растаявшим от жара огня снегом.
При приближении к парковке магнекаров Серафим замедлил шаг и настороженно прислушался. Сквозь треск горящих перекрытий и шум ветра его обострившийся слух воспринимал какие-то крики. Серафим прижал палец к губам, показывая, чтобы девушка вела себя тихо, сам сошёл с дорожки и под прикрытием последней линии домов медленно пошёл вперёд. Подойдя на достаточное расстояние, замер, из-за угла горящего гостевого дома наблюдая происходящее на парковке.
Первое, что он увидел – это стоящих на коленях людей, с заложенными за голову руками, которых, очевидно, для изощрённой пытки посадили в снег, повернув лицами к погибающему в огне родному дому.
Федералы. Целый взвод федералов в чёрной форме невозмутимо стоял цепью у них за спинами, другие же сновали по полю, хватая стоящих на коленях людей и отволакивая их в магнекары с эмблемой антитеррора на чёрных матовых бортах. Любого, кто пытался кричать или молиться, охаживали по спине энергоплетью.
Валерия с белым от ужаса лицом осела в снег, и Серафим потряс её за плечи, приводя в чувство, после снова принялся наблюдать, пытаясь понять, что им теперь делать.
Немного в стороне стояли три человека. У Серафима участилось дыхание, зрачки сузились в точку. Он узнал их: наставник Вианор, рядом с ним – его послушники Евангел и Дорофей. Но где же третий послушник – Зен?
Все трое были в болотного цвета верховиках, разработанных для ношения за стенами обители, и в очках системы «Следопыт», внешне сконструированных как мирянские пси-очки.
Обманчивой была их отстранённость: они явно руководили процессом. Наконец, к ним подошёл четвёртый, сворачивая энергоплеть. Его приветствовали дружескими хлопками по плечу, выражая особое одобрение. Но это был не Зен.
Услышав какой-то новый шум, Серафим насторожился. На парковку прибыла вереница магнекаров прессы, оттуда вывалилась разношёрстная толпа корреспондентов. Очевидно, приезд журналистов стал для федералов неожиданностью, о чём свидетельствовало их грубое поведение с корреспондентами: они сталкивали неожиданных гостей в кучу, пытались локализовать на парковке, но отдельные представители прессы вырывались, быстро что-то тарахтя в псифоны, пытались приблизиться насколько возможно к арестованным.
— Мне нужно оглядеться, — сообщил Валерии Серафим. — Тебе придётся остаться здесь. — Он присел перед девушкой на корточки и строго сказал: — Сиди тихо и не высовывайся. Кажется, я придумал нам путь отступления. Я за тобой вернусь.
— Я не хочу оставаться здесь... — пролепетала Валерия.
— Но там, куда я иду, гораздо опаснее, — возразил Серафим, но вдруг вспомнил глаза брата Максима в момент рокового расставания на скале.
Судьба даровала возможность работы над ошибками, и он решил ни за что не оставлять девушку одну, тем более, Валерия – не брат Максим, способный даже раненным в одиночку противостоять превосходящим силам противника. Если он потеряет её, то этого до конца жизни себе не простит.
Федералов он не боялся, лишь только бывших братьев своих, поэтому перед отходом он снова осторожно выглянул из-за угла, чтобы убедиться, что его «приятели» из обители не сменили позицию.
Вся четвёрка была на месте. Словно почуяв на себе взгляд, наставник Вианор дал какую-то команду, слегка повернувшись к Евангелу. Тот поднял голову и посмотрел в сторону дома, за углом которого укрылись беглецы.
— Пойдём отсюда, — разволновался Серафим.
Он осторожно отступил на шаг и подхватил на руки Валерию. Быстрыми зигзагами через ночные тени, избегая освещённых участков, через глубокий обход Серафим приблизился в парковке с другой стороны, но на это у него ушло уйма время. Тут он поставил девушку на ноги и прошептал:
— Не стой столбом. Веди себя непринуждённо. Мимикрируй под журналистов. Справишься?
Валерия кивнула и тут же, подняв брови, испуганно схватила его за руку:
— А ты?
— А я пойду договариваться с представителями прессы.
Он деловито оглянулся и увидел среди кучи других белый магнекар с красным голографическим логотипом местного информационного канала на бортах, в котором возился какой-то его представитель в комбинезоне похожей расцветки, согнувшись головой в багажнике, задом на улицу, и собирал аппаратуру. Серафим направился к нему.
— Ну что, разобрались, что тут происходит? — спокойненько спросил Серафим у него за спиной, но человек почему-то от неожиданности подскочил, врезавшись лохматой головой в потолок кара.
— Фух, ну вы меня напугали.
Человек вынырнул головой из багажника и приложил руку к затылку, потом вдруг взглянул на форму Серафима и, скривившись лицом, дерзко сказал:
— Да, разобрался. Нарушение федералами конституционных прав и попрание личности человека.
Потом перевёл взгляд на птичьи лапки и рыбий хвост, торчащие из-за пазухи Серафима, и добавил:
— А также разбой.
Серафим от избытка чувств сглотнул и поблагодарил от всего сердца Пречистую Деву и Господа Иисуса Христа за то, что он с первого же раза наткнулся на честного и, главное, отважного человека, что являлось сочетанием редким. Он опёрся ладонью на крышу магнекара, нависая над смело таращившимся на него снизу вверх журналистом, и сказал с улыбкой:
— Я понимаю, в темноте не особо видно, но разгляди сейчас: разве я похож на федерала?
Парень опустил глаза на эмблему полицейского Управления на его комбинезоне и с пренебрежением произнёс:
— Слышал, что полицейские мегаполиса начали этическую забастовку с лозунгами «Полиция имеет право слушать голос совести более, чем голос человека» и отказались участвовать в беззаконии. Выходит, вы не с ними?
Серафим открыл рот и вытаращил глаза, потрясённый масштабом происходящего в мире, пока тут он не знает ничего.
— Руку... уберите! — через губу бросил репортёр, пытаясь закрыть дверь багажника.
— Погоди, — тряхнул головой Серафим. — Ты отличный парень, но ты неправильно меня понял... Я и одна девушка... Нам надо быстро и незаметно убраться отсюда...
Представитель прессы с сомнением оглядел его с ног до головы. Ощущение приближающейся опасности заставило Серафима торопиться.
— Послушай, я – не федерал... Да, я – полицейский. И если ты хочешь знать, что здесь происходит, то забери меня и вон ту девушку, и я дам тебе интервью.
— Ты думаешь, мы и сами не знаем, что тут происходит? — вытягивая шею, чтобы рассмотреть указанную девушку, хмыкнул репортёр. — Что нового ты мне можешь сообщить?
— Если действия федералов под управлением Истинной церкви для тебя не новость, то ничего нового ты от меня, действительно, не услышишь, — выдохнул Серафим и с умоляющим напряжением посмотрел ему в лицо.
Корреспондент удивлённо приподнял брови и, наконец, улыбнулся в ответ.
— Оставьте меня!
Услышав крик за спиной, Серафим стремительно обернулся, а репортёр выглянул из-за его спины. Валерия отчаянно билась в руках с ног до головы закованного в броню федерала, пытаясь достать его ногой по коленкам. Серафим посмотрел на недоверчивого репортёра и с прискорбием сказал:
— Преступным может оказаться не только действие злодея, но и минута промедления или бездействие хорошего человека. Езжай с миром, хороший человек с несмываемым пятном на совести.
Репортёр, побледнев, часто заморгал глазами, а Серафим, уже готовый кинуться в последний неравный бой с однозначным концом, вдруг остолбенел. За спиной федерала нарисовался брат Евангел. Он был без пси очков и непокрытой стриженной под ноль головой. Серафим ни секунды не сомневался, что появление его не случайно. За ними следили с той самой первой минуты обнаружения. Узнав каким-то неведомым женским чутьём в приблизившемся человеке своего мучителя, Валерия, как в кошмаре, затряслась крупной дрожью.
— Эта женщина не совершила преступлений против государства. Она согрешила по законам канонического права, — без особого выражения произнёс Евангел, не отрывая ледяного взгляда от Валерии. — Ведьму мы забираем, ибо она подлежит суду церкви.
Евангел плотно перехватил руку девушки, и федерал то ли послушно, то ли даже испуганно сразу отпустил её.
— Брат Евангел, — Серафим медленно пошёл к нему, озираясь, чтобы контролировать все направления. От страха за Валерию его руки дрожали. — Оставь эту девушку. Не лжесвидетельствуй на неё, это смертный грех перед нашим Богом.
На лице Евангела не было удивления от его появления, скорее он с интересом рассматривал его развороченный пулями комбинезон. Из темноты вышли и встали рядом со своим братом Дорофей и наставник Вианор, к ним присоединился какой-то неизвестный парень, который явно теперь ходил в послушниках у капеллана.
Серафима, как доброго коня перед боем, била дрожь, ему легче было сорваться в драку, чем такое противостояние терпеть.
— Ну что, отбегался, послушник Серафим? — прямо с каким-то отеческим теплом произнёс Вианор. — Может, хватит строить из себя Христа и спасать лжебратьев своих? По тебе тоскуют истинные братья. А ты? Разве ты не тоскуешь по ним?
Вианор сделал шаг к нему, и Серафим переставил ноги в боевую стойку, ожидая в любой момент броска с его стороны.
— Разве не нужен тебе больше наставник твой – отец Александр? Или брат Савватий? А как же друг твой – брат Максим? Или тебя так удовлетворяет эта женщина, что больше не интересует судьба их?
Серафим вынес провокацию, не нанося удара первым, потому что знал мощь этого наставника, его один на один-то нелегко победить, а рядом с ним было ещё трое его выкормышей. Но Вианор больше не сделал ни единого шага, только махнул головой Евангелу:
— Грузи женщину в магнекар и поехали. А этот купидон сам полетит за ней.
Евангел рванул за руку Валерию и потащил к магнекару.
— Нет!!! — заорал Серафим.
Он выдернул из-за пазухи цесарку и швырнул ею в Вианора, следом за ней в него полетел балык. Вианор потерял полсекунды, чтобы отбить их, в это время Серафим вошёл с ним в бой и несколькими ударами вдруг неожиданно легко уложил его. Но на него накинулись Дорофей и новый послушник, и снова до странности быстро он ногами раскидал их. Щёлкнули затворы: его взяли на прицел федералы.
— Руки за голову!!! — заорали несколько глоток, а Серафим медлил, тяжело дыша, только и смотрел, как Евангел заталкивает в магнекар Валерию, и не знал, что теперь делать.
— Давай быстро сюда! — вдруг закричал репортёр, и замахал руками из магнекара, приподнятого над рельсом и готового к левитированию. Серафим бросился к нему и, как дельфин, нырнул на заднее сидение. Федералы открыли огонь. Пара пуль достала Серафима, но бронежилет принял их, передав телу боль попаданий, как будто пару раз палками со всего маху хватили по спине.
— Больница пустая. Думаю, все остальные дома тоже. Подозреваю, сначала братьев и сестёр арестовали, а потом уже сожгли Вознесенку.
Сказал так, чтобы себя успокоить, хоть сам до конца не верил в это и не знал, что лучше: арест или смерть в огне.
Отсюда надо было убираться. Серафим подхватил под локоть еле живую от переживаний девушку и повёл по дорожке по направлению к парковке.
Они добрались до здания, которое некогда было храмом. Пламя лизало крышу базилики, на снегу валялись осколки витражных стёкол. Валерия рванула ко входу, но Серафим одёрнул её за руку.
— С ума сошла? Зачем?!
— Там иконы моей бабушки! Им четыреста лет! Она сохранила их во времена гонений и репрессий, и что же теперь... они погибнут?
— И тебе охота подвиг её повторить?! Крыша вот-вот обрушится! — злой за её безрассудство вскричал Серафим. — Туда опасно входить!
— Но ты же не думал про опасность, когда вошёл в больницу за Альбертом...
— Сравнила! — возмутился Серафим. — Я рисковал жизнью ради человека, а это...
— ...крашенные доски? — перебила Валерия и с вызовом посмотрела ему в глаза.
Серафим оторопел, с мучением вспомнив ту ночь у неё дома. Валерия вернула ему то, что он сам же и сказал в плену одержимости. Воспользовавшись его замешательством, Валерия выдернула свою ладонь из его руки, демонстративно развернулась и направилась к дверям. Серафим, набрал в лёгкие побольше воздуха и, сдержав дыхание, тут же мрачно последовал за ней.
Вслед за девушкой он пересёк задымленный притвор и вошёл в распахнутые двери церкви. Пламя гудело, пожирая крышу, освещая пространство под собой не хуже света от десятка паникадил. В огненно-красной иллюминации нестерпимо блестели мозаики, тянущиеся над окнами по стенам, а на противоположной от входа стене, словно сходя вместе с храмом во ад, благословлял всех входящих Христос.
Огромная мозаичная фигура во весь рост от пола до потолка грозно переливалась алыми бликами, но кроток был лик Христа и скорбен, и Серафим мог поклясться, что никогда ещё не видел такого лика, хоть десятки раз пребывал на богослужении. Благословляя, Христос словно снова умирал вместе с разорённой Вознесенкой, оставляя без Себя мир пустым. И с уходом Христа покидала мир Любовь.
Зло победило, поработило мир, как измождённые боем войска взяло в оцепление, отрезало, спрятало от Бога.
Серафим вдруг ясно и отчётливо понял, что наступают такие времена в жизни человечества, когда оно должно помочь само себе, осознав, что отсутствие помощи извне не есть беспомощность, ибо бесконечную имманентную помощь человек найдёт в себе самом, если дерзнёт раскрыть в себе творческим актом силы Бога. Сотворённый по образу Бога, человек способен нести Бога в себе. Словно диверсионная группа, утратившая связь со штабом, человек теперь своими ногами должен пробраться в глубину ада и внести в него Божью любовь. И это возможно, ибо такое уже однажды совершил Христос, когда, умирая, как человек на кресте, как Бог вошёл в смерть и изнутри уничтожил её. Теперь смерти нет.
Потрясённый снизошедшим на него откровением Серафим уставился на свои руки. Это были руки Бога. Как бы ни были эти руки сильны или немощны по сравнению с необъятным злом, но это всё, что осталось у Бога на земле, это всё, на что Он мог бы рассчитывать.
— Нет больше Вознесенки, нет и храма Вознесения Твоего... О, Христе Боже... почему Ты это допустил?.. — простонала рядом Валерия.
— Бог ли это допустил? — всё ещё пребывая в пространстве снизошедшего откровения, проговорил Серафим. — Нет. Человек по своей доброй воле предался злу и отвергнул Любовь. Ад разросся до масштабов Вселенной. Любящий Отец не может больше действовать в мире блудных сынов. Но зло просчиталось. — Он наклонился к Валерии и улыбнулся. — У Бога есть мы.
Измученная Валерия подняла глаза вверх и встретилась с его взглядом, сияющим совершенно невозможным светом, а Серафим продолжал:
— Да, больше мы не можем сказать: если Бог за нас, то кто против нас? Но теперь мы можем сказать другое: если Бог в нас... кто против нас?
Валерия сглотнула ком слёз и кивнула. Серафим обеими руками приподнял её, поцеловал в лоб, и снова поставил на ноги.
— Христос среди нас, Валерия! Пойдём забирать бабкину икону.
Икона Всех святых оказалась достаточно большой. Серафим снял её со стены. Валерия повела его и указала на боковую лестницу в подвал, куда он и снёс икону. Под изумлённым взглядом девушки Серафим сделал несколько ходок в горящую базилику и вынес в подвал все иконы. После чего запер дверь.
— Что ж... Если память о Боге оказалось ненужной этому поколению, пусть тогда потомки обретут её, — сказал Серафим, стёр пепел с лица и умыл руки растаявшим от жара огня снегом.
***
При приближении к парковке магнекаров Серафим замедлил шаг и настороженно прислушался. Сквозь треск горящих перекрытий и шум ветра его обострившийся слух воспринимал какие-то крики. Серафим прижал палец к губам, показывая, чтобы девушка вела себя тихо, сам сошёл с дорожки и под прикрытием последней линии домов медленно пошёл вперёд. Подойдя на достаточное расстояние, замер, из-за угла горящего гостевого дома наблюдая происходящее на парковке.
Первое, что он увидел – это стоящих на коленях людей, с заложенными за голову руками, которых, очевидно, для изощрённой пытки посадили в снег, повернув лицами к погибающему в огне родному дому.
Федералы. Целый взвод федералов в чёрной форме невозмутимо стоял цепью у них за спинами, другие же сновали по полю, хватая стоящих на коленях людей и отволакивая их в магнекары с эмблемой антитеррора на чёрных матовых бортах. Любого, кто пытался кричать или молиться, охаживали по спине энергоплетью.
Валерия с белым от ужаса лицом осела в снег, и Серафим потряс её за плечи, приводя в чувство, после снова принялся наблюдать, пытаясь понять, что им теперь делать.
Немного в стороне стояли три человека. У Серафима участилось дыхание, зрачки сузились в точку. Он узнал их: наставник Вианор, рядом с ним – его послушники Евангел и Дорофей. Но где же третий послушник – Зен?
Все трое были в болотного цвета верховиках, разработанных для ношения за стенами обители, и в очках системы «Следопыт», внешне сконструированных как мирянские пси-очки.
Обманчивой была их отстранённость: они явно руководили процессом. Наконец, к ним подошёл четвёртый, сворачивая энергоплеть. Его приветствовали дружескими хлопками по плечу, выражая особое одобрение. Но это был не Зен.
Услышав какой-то новый шум, Серафим насторожился. На парковку прибыла вереница магнекаров прессы, оттуда вывалилась разношёрстная толпа корреспондентов. Очевидно, приезд журналистов стал для федералов неожиданностью, о чём свидетельствовало их грубое поведение с корреспондентами: они сталкивали неожиданных гостей в кучу, пытались локализовать на парковке, но отдельные представители прессы вырывались, быстро что-то тарахтя в псифоны, пытались приблизиться насколько возможно к арестованным.
— Мне нужно оглядеться, — сообщил Валерии Серафим. — Тебе придётся остаться здесь. — Он присел перед девушкой на корточки и строго сказал: — Сиди тихо и не высовывайся. Кажется, я придумал нам путь отступления. Я за тобой вернусь.
— Я не хочу оставаться здесь... — пролепетала Валерия.
— Но там, куда я иду, гораздо опаснее, — возразил Серафим, но вдруг вспомнил глаза брата Максима в момент рокового расставания на скале.
Судьба даровала возможность работы над ошибками, и он решил ни за что не оставлять девушку одну, тем более, Валерия – не брат Максим, способный даже раненным в одиночку противостоять превосходящим силам противника. Если он потеряет её, то этого до конца жизни себе не простит.
Федералов он не боялся, лишь только бывших братьев своих, поэтому перед отходом он снова осторожно выглянул из-за угла, чтобы убедиться, что его «приятели» из обители не сменили позицию.
Вся четвёрка была на месте. Словно почуяв на себе взгляд, наставник Вианор дал какую-то команду, слегка повернувшись к Евангелу. Тот поднял голову и посмотрел в сторону дома, за углом которого укрылись беглецы.
— Пойдём отсюда, — разволновался Серафим.
Он осторожно отступил на шаг и подхватил на руки Валерию. Быстрыми зигзагами через ночные тени, избегая освещённых участков, через глубокий обход Серафим приблизился в парковке с другой стороны, но на это у него ушло уйма время. Тут он поставил девушку на ноги и прошептал:
— Не стой столбом. Веди себя непринуждённо. Мимикрируй под журналистов. Справишься?
Валерия кивнула и тут же, подняв брови, испуганно схватила его за руку:
— А ты?
— А я пойду договариваться с представителями прессы.
Он деловито оглянулся и увидел среди кучи других белый магнекар с красным голографическим логотипом местного информационного канала на бортах, в котором возился какой-то его представитель в комбинезоне похожей расцветки, согнувшись головой в багажнике, задом на улицу, и собирал аппаратуру. Серафим направился к нему.
— Ну что, разобрались, что тут происходит? — спокойненько спросил Серафим у него за спиной, но человек почему-то от неожиданности подскочил, врезавшись лохматой головой в потолок кара.
— Фух, ну вы меня напугали.
Человек вынырнул головой из багажника и приложил руку к затылку, потом вдруг взглянул на форму Серафима и, скривившись лицом, дерзко сказал:
— Да, разобрался. Нарушение федералами конституционных прав и попрание личности человека.
Потом перевёл взгляд на птичьи лапки и рыбий хвост, торчащие из-за пазухи Серафима, и добавил:
— А также разбой.
Серафим от избытка чувств сглотнул и поблагодарил от всего сердца Пречистую Деву и Господа Иисуса Христа за то, что он с первого же раза наткнулся на честного и, главное, отважного человека, что являлось сочетанием редким. Он опёрся ладонью на крышу магнекара, нависая над смело таращившимся на него снизу вверх журналистом, и сказал с улыбкой:
— Я понимаю, в темноте не особо видно, но разгляди сейчас: разве я похож на федерала?
Парень опустил глаза на эмблему полицейского Управления на его комбинезоне и с пренебрежением произнёс:
— Слышал, что полицейские мегаполиса начали этическую забастовку с лозунгами «Полиция имеет право слушать голос совести более, чем голос человека» и отказались участвовать в беззаконии. Выходит, вы не с ними?
Серафим открыл рот и вытаращил глаза, потрясённый масштабом происходящего в мире, пока тут он не знает ничего.
— Руку... уберите! — через губу бросил репортёр, пытаясь закрыть дверь багажника.
— Погоди, — тряхнул головой Серафим. — Ты отличный парень, но ты неправильно меня понял... Я и одна девушка... Нам надо быстро и незаметно убраться отсюда...
Представитель прессы с сомнением оглядел его с ног до головы. Ощущение приближающейся опасности заставило Серафима торопиться.
— Послушай, я – не федерал... Да, я – полицейский. И если ты хочешь знать, что здесь происходит, то забери меня и вон ту девушку, и я дам тебе интервью.
— Ты думаешь, мы и сами не знаем, что тут происходит? — вытягивая шею, чтобы рассмотреть указанную девушку, хмыкнул репортёр. — Что нового ты мне можешь сообщить?
— Если действия федералов под управлением Истинной церкви для тебя не новость, то ничего нового ты от меня, действительно, не услышишь, — выдохнул Серафим и с умоляющим напряжением посмотрел ему в лицо.
Корреспондент удивлённо приподнял брови и, наконец, улыбнулся в ответ.
— Оставьте меня!
Услышав крик за спиной, Серафим стремительно обернулся, а репортёр выглянул из-за его спины. Валерия отчаянно билась в руках с ног до головы закованного в броню федерала, пытаясь достать его ногой по коленкам. Серафим посмотрел на недоверчивого репортёра и с прискорбием сказал:
— Преступным может оказаться не только действие злодея, но и минута промедления или бездействие хорошего человека. Езжай с миром, хороший человек с несмываемым пятном на совести.
Репортёр, побледнев, часто заморгал глазами, а Серафим, уже готовый кинуться в последний неравный бой с однозначным концом, вдруг остолбенел. За спиной федерала нарисовался брат Евангел. Он был без пси очков и непокрытой стриженной под ноль головой. Серафим ни секунды не сомневался, что появление его не случайно. За ними следили с той самой первой минуты обнаружения. Узнав каким-то неведомым женским чутьём в приблизившемся человеке своего мучителя, Валерия, как в кошмаре, затряслась крупной дрожью.
— Эта женщина не совершила преступлений против государства. Она согрешила по законам канонического права, — без особого выражения произнёс Евангел, не отрывая ледяного взгляда от Валерии. — Ведьму мы забираем, ибо она подлежит суду церкви.
Евангел плотно перехватил руку девушки, и федерал то ли послушно, то ли даже испуганно сразу отпустил её.
— Брат Евангел, — Серафим медленно пошёл к нему, озираясь, чтобы контролировать все направления. От страха за Валерию его руки дрожали. — Оставь эту девушку. Не лжесвидетельствуй на неё, это смертный грех перед нашим Богом.
На лице Евангела не было удивления от его появления, скорее он с интересом рассматривал его развороченный пулями комбинезон. Из темноты вышли и встали рядом со своим братом Дорофей и наставник Вианор, к ним присоединился какой-то неизвестный парень, который явно теперь ходил в послушниках у капеллана.
Серафима, как доброго коня перед боем, била дрожь, ему легче было сорваться в драку, чем такое противостояние терпеть.
— Ну что, отбегался, послушник Серафим? — прямо с каким-то отеческим теплом произнёс Вианор. — Может, хватит строить из себя Христа и спасать лжебратьев своих? По тебе тоскуют истинные братья. А ты? Разве ты не тоскуешь по ним?
Вианор сделал шаг к нему, и Серафим переставил ноги в боевую стойку, ожидая в любой момент броска с его стороны.
— Разве не нужен тебе больше наставник твой – отец Александр? Или брат Савватий? А как же друг твой – брат Максим? Или тебя так удовлетворяет эта женщина, что больше не интересует судьба их?
Серафим вынес провокацию, не нанося удара первым, потому что знал мощь этого наставника, его один на один-то нелегко победить, а рядом с ним было ещё трое его выкормышей. Но Вианор больше не сделал ни единого шага, только махнул головой Евангелу:
— Грузи женщину в магнекар и поехали. А этот купидон сам полетит за ней.
Евангел рванул за руку Валерию и потащил к магнекару.
— Нет!!! — заорал Серафим.
Он выдернул из-за пазухи цесарку и швырнул ею в Вианора, следом за ней в него полетел балык. Вианор потерял полсекунды, чтобы отбить их, в это время Серафим вошёл с ним в бой и несколькими ударами вдруг неожиданно легко уложил его. Но на него накинулись Дорофей и новый послушник, и снова до странности быстро он ногами раскидал их. Щёлкнули затворы: его взяли на прицел федералы.
— Руки за голову!!! — заорали несколько глоток, а Серафим медлил, тяжело дыша, только и смотрел, как Евангел заталкивает в магнекар Валерию, и не знал, что теперь делать.
— Давай быстро сюда! — вдруг закричал репортёр, и замахал руками из магнекара, приподнятого над рельсом и готового к левитированию. Серафим бросился к нему и, как дельфин, нырнул на заднее сидение. Федералы открыли огонь. Пара пуль достала Серафима, но бронежилет принял их, передав телу боль попаданий, как будто пару раз палками со всего маху хватили по спине.
