— А потом, потом... — Девушка, чтобы он так не смотрел ей в лицо, прижалась своей нежной щекой к его грубой щетинистой щеке и зашептала в самое ухо, как будто жутко стыдилась того, о чём говорила: — Он срезал ножом с меня всю одежду, связал руки и потащил за собой на верёвке по снегу...
Она говорила, а он чувствовал ужас, холод и обжигающую боль ран, чувствовал кожей, всем телом.
И тут он вспомнил его. Прямо перед собой он увидел его лицо: глаза, истекающие ненавистью, надутые, извивающиеся на лбу и на висках змеями вены, чёрный кинжал с тремя лезвиями у самого своего горла, и застонал от восходящих потоков бешенства.
— Я знаю его...
— Милый, не надо... Не надо этого!!
Валерия сжалась в страдании, как будто каким-то неведомым образом приняла от него ответную волну ярости и, сильно испугавшись, вошла в сопротивление с ней. Не зная, как угасить его лютую злость, она ласково обхватила ладонью его подбородок, слегка повернула к себе и стала мягко, часто целовать его висок, скулу, брови, веки... И он замер, чуть дыша, в блаженстве подставляя лицо для этих робких поцелуев.
— Прости его, милый, прости, прости...
Её нежность и внутренний покой укротили порвавшего намордник свирепого зверя, он задышал ровно и глубоко. Наслаждаясь лаской, он хотел дотронуться до её лица ответным поцелуем... но встретил её губы...
Это были мгновения, когда вокруг исчезло всё. Их осталось двое. Он был в ней, и она была в нём.
Любовь среди апокалипсиса внешнего мира... вечная любовь среди мира временного... ласковая близость среди мрака... просто счастье – жить...
Напившись допьяна поцелуем, он оторвался от её губ.
— Я знаю, кто ты... — намокшими от слёз словами прошептал он, и вдруг из него вырвалось, слетело само собой, с особой нежностью: — Ты – моя единственная, любимая женщина... Ты послана мне Небом, чтобы я, падшее существо, бездушный зверь, научился любить...
Валерия сильно заплакала, а он, стирая губами с её лица эти счастливые слёзы, проникновенно, самозабвенно говорил и говорил:
— Я мечтал о тебе, и не было минуты, когда я, страдая, не думал о тебе. Ты – ангел, посланный Небесами, нести скорби у моего страдальческого ложа, ослепительная радость, посланная в мою бесцветную жизнь, моё утешение в этом преходящем мире... Через твою любовь я вспомнил тебя... А через тебя – себя...
Он вздохнул полной грудью и произнёс:
— Я знаю, кто? я...
— Кто же?.. — с тихой радостью спросила Валерия.
Он поднял грозный, жестокий взгляд, и в его зрачках заплясало пламя пожара.
— Меня зовут Серафим. А это означает, что те, кто погубили братьев и сестёр моих, и саму Вознесенку, горько заплатят за все преступления свои!
— Серафим!!! — испуганно вскрикнула Валерия, но он уже поднялся на ноги, удерживая её у груди, и стал взбираться на холм, чтобы оглядеться с высоты.
Осторожно озираясь, Серафим взобрался на холм, держа на руках драгоценную ношу. Там, среди трёх стройных берёз ютилось маленькое кладбище с десятком могил, на окраине наблюдались следы свежего захоронения. От предчувствия страшного хватка Серафима ослабла – девушка выскользнула из его рук и встала рядом, с испугом глядя снизу вверх в его широко распахнутые глаза.
— Господи помилуй... — Перманентный пси-режим передал оцепенение Серафима.. — Милый, ты ничего не знал?
— О чём? — побелевшими губами произнёс Серафим. — О чём я должен был знать?..
Четыре высоких бугорка могильной глины, усыпанных свежими, слегка подмёрзшими цветами... Четыре креста, врытых в мёрзлую землю в подножье могил...
Неужели произошло непоправимое? В этой земле лежат те, кого он любил – братья его Савватий и Максим, и отец Александр?..
Всё нутро его сжалось, скрутило спазмом. На слабых ногах Серафим подошёл ближе и остановился, как вкопанный: он прочитал четыре знакомых имени.
— Подождите... почему тут Кир? — Серафим, как бы ища опровержение абсурду, обернулся на Валерию, после прошёл, встал посреди могил и развёл руками: — Парни, почему вы все в земле?!
Расстрел Юнга и Густава... убийство Карла... он вспоминал смерть каждого вспышками боли, словно снова их агонию переживал в пси-режиме, и никуда от этой боли не мог деться. Серафим сцепил руки замком и уткнулся в них лицом, дыша прерывисто ртом, по его щекам текли обжигающие слёзы.
Валерия подошла сзади и нежно за талию обняла, как острый нож под сердце принимая его боль.
Много чего произошло с той минуты, когда она надела пси-браслет и вошла в перманентные отношения с Серафимом. Она пережила ужас смерти любимого человека и перспективу одиночества любви с той минуты и до конца жизни. Она пережила стыд отречения от страданий Серафима и преодоление отчуждения от любимого мужчины через признание в себе этой плотской любви.
Много физической боли она разделила с любимым, теперь делила и боль его души, и душевная пытка эта была в разы больнее. Но теперь она не отказывалась от неё, а благодарила, ведь ей открывалась правда, сокрытая грубой внешностью Серафима, правда мук его утончённой, изорванной болью души. И не было рядом медицинского бокса, чтобы облегчить его страдания, и она молилась, как лекарство отдавая соединённую с Богом душу, собою латая кровоточащие раны его души.
А в ней нарастал сумрак. Серафим медленно провёл руками по лицу, стирая слёзы, и повернулся к пылающей Вознесенке; часть лица оставалась во тьме, а часть освещалась светом. Дрожащий красно-оранжевый отсвет заломил складки скорби на его щеках, в глазницах скопились тени, делая лицо похожим на череп.
— Это сделали не люди... Это бесы... И они заплатят за то, что сделали... — медленно и тихо сказал он, и в чёрных глазницах его вдруг сверкнули глаза чуждым огнём.
Валерия с дрожью прошептала в ответ:
— Брат Серафим... что с твоим сердцем? Чем ты отличаешься от беса в гневе своём?
— Я – христианин! — с яростью ответил Серафим. — Я – слуга Господа и воин Пречистой Девы!
Валерия отпрянула от него в страхе и боли.
— Нет, Серафим. Невозможно быть христианином и пребывать вне любви и милосердия. Христианами не рождаются, христианами становятся. — Она вымученно улыбнулась. — Не знаю, как другим, но лично мне приходится становиться христианином каждое утро.
— Что случилось со мной? С моей душой и телом? Я понял... я – не мутант, просто во время той бойни я умер, а теперь воскрес... Боже... но как же я воскрес без любви к Тебе? Почему моя душа не наполнена Тобою? Но... если я умер и воскрес, где же всеобщее воскресение мёртвых и жизнь будущего века? Почему мои друзья до сих пор в могиле? Где же Царствие Твоё?
Далёким громом донёсся звук обрушившейся крыши, раздалось приглушённое гулом огня жуткое мычание животных. Порыв ветра принёс пепел и осыпал им снег. Серафим растерянно оглядывался, прерывисто дыша.
— Господи... нет, это не Царство Твоё... Значит, оживил меня не Ты, а что-то другое... Из всего на земле, что может такое чудо сотворить, я знаю только реаниматор, которым владыка Питирим отца Александра оживил. Но откуда ему здесь быть? Был ли он у тебя? — обратился он к Валерии, но она отрицательно помотала головой. Серафим ухмыльнулся. — Боже, видно, не заслужил я Царства Твоего, и Ты оставил меня на земле видеть смерть и разрушение мира. О, мой Господь, зачем же Ты забрал братьев моих в Царство Своё, а меня забыл на поле боя в преисподней?.. По грехам моим не удостоил меня пребывания в вечной Твоей любви? Что ж... принимаю Твою волю. Но преисподняя горько пожалеет, что не отпустила меня. Я заставлю стонать чертей и взывать о спасении к Всевышнему. Аду – ад!!!
— Серафим! — вскрикнула Валерия и сотряслась от залпа мрачной энергии. — Прошу тебя, не надо...
Серафим только глянул на неё сурово и произнёс со странной интонацией:
— Скажи, где отец Александр и братья мои? — Он мотнул головой в сторону пожарища. — Там, среди огня, мне искать обугленные тела их?!
— О, Серафим... — У Валерии не было сил стоять, и она опустилась на колени. — В огне их нет... В тот день, когда тебя ранили, боевики архиепископии похитили всех братьев твоих... — Она всхлипнула, утёрла кулаком нос и добавила: — Но в больнице оставался раненый сержант Альберт... Он почти не может ходить...
— Альберт?! — воскликнул Серафим и нашёл глазами пылающую крышу больницы. — Оставайся здесь. Я иду за ним.
— Не отпущу!! — Валерия вскочила на ноги и повисла у него на руке, обхватив локоть.
Серафим только резко глянул на неё, схватил на руки и без слов бегом ринулся с холма.
Он пересёк ручей и пошёл горящим парком с пылающими кронами деревьев. Тут и там огонь пожирал новые пихты и липы, они вспыхивали свечами, сыпались на голову горящие ветки. Валерия уткнулась ему в грудь, прикрывая лицо руками, а Серафим только плотнее прижимал её к себе и двигался по глубокому снегу мощными шагами.
Они добрались до хозяйственного двора, на котором пылали птичник, теплица и коровник. Жар огня ударил в лицо. Чтобы не опалиться, Серафим стал обходить горящие постройки с подветренной стороны и наткнулся на обгоревших цесарок, которые не смогли покинуть огороженный вольер и от жара погибли.
— О, Боже мой... бедные птицы... — со слезами прошептала Валерия, приподняв лицо из ладоней.
Оставив девушку на грязном от пепла снегу, ударом ноги Серафим сломал забор и вошёл в вольер. Тут он присел на корточки и стал собирать обугленных птиц.
— Зачем?.. — Испуганно приподнялась со снега Валерия.
— Пока тёпленькие, — объяснил Серафим, выбирая тех, кто позажаристей и упитанней.
Запах жареного мяса усилил голод, рот наполнится слюной. Серафим выбрал двух, вцепился зубами одной в голову и откусил её.
— Серафим!!! — взвизгнула Валерия. — Как ты можешь?!!
Серафим замер с наполненным ртом, оглянулся на неё, потом мощным движением губ выплюнул птичью голову и стал с ворчанием заталкивать обезглавленную тушку себе за пазуху, где уже был припасён балык. Комбинезон сильно раздулся на груди. Теперь Серафим только и думал о том, чтобы уединиться и доесть птицу, поэтому не взял девушку на руки, а двинулся дальше, махнув ей рукой.
Звук лопающихся от жара шестимиллиметровых закалённых стёкол сопровождал их движение мимо теплицы. Валерия плакала и отставала, поэтому Серафим за ней вернулся, схватил за руку и потащил за собой. Валерия еле перебирала слабыми от отчаяния ногами, причитая:
— Как же так?.. Погибли все наши овощи... Сгорели все Ритины помидоры... А я часто помогала ей тут...
— Валерия, ради всего святого, выключи к чертям собачьим эти перманентные отношения! — огрызнулся Серафим, не в силах больше выносить женские эмоции.
Валерия, помертвев в сердце, потянулась рукой и впервые за столько времени отключила пси-браслет.
Серафим притормозил на секунду, решая, вкусно ли будет, если добавить к цесарке жареных помидорчиков, но пламя, бушевавшее внутри теплицы, сводило его мечту на нет. Он коротко сглотнул и двинулся дальше, потянув Валерию за собой.
То, что они увидели у коровника, пробило даже Серафима. Обвалившаяся крыша погребла под собой большинство коров, но некоторые тёлочки всё-таки вырвались из пожара, но не смогли пройти и нескольких метров, и сейчас медленно умирали в разных позах. Одна, подогнув передние ноги и задрав обугленный зад со сгоревшим хвостом, хрипела, опустив обгоревшую морду с выжженными глазами в снег; другая, с почерневшей кожей, дрожала в предсмертных муках всеми конечностями, лёжа на боку; третья стонала и шла, пока грузно не рухнула в снег, сразу затихнув.
Валерия сделала шаг из-за спины Серафима, увидела всё и закричала, зарыдала в истерике. Серафим закрыл ей глаза рукой.
— Пойдём отсюда, — сказал он и двинулся вперёд, обходя обугленные тела мёртвых и умирающих животных.
Они добрались до первого жилого дома, который прогорел весь от крыши до первого этажа, бушующее пламя вырывалось изо всех окон.
— Вероника... Маргарита... — рыдая, шептала Валерия имена тех, кто в этом доме жил.
— Если сёстры не успели покинуть дом, то живых внутри уже никого нет, — совершенно безжалостно констатировал Серафим, дожёвывая тайно откушенную цесаринную шейку. Проглотив вместе с перьями чуть не застрявшую в горле кость, он повернулся и встряхнул зашедшуюся в слезах девушку. — Сестра Валерия, мы обязательно о погибших поскорбим, но не сейчас. Иначе мы не сможем помочь живым. Ты со мной?
Валерия, сильно зажмурившись, чтобы вылились из глаз слёзы, судорожно закивала. Он снова схватил её за руку и, безвольную, потащил за собой.
Переходя от дома к дому по утоптанным дорожкам, они добрались до больницы. Разноцветная остроконечная крыша, которая некогда была украшением всего посёлка, с одного края горела, полностью охваченным пламенем оказалось правое крыло.
Подойдя поближе, Серафим увидел перекошенные входные двери с ровной круглой дырой посредине, как будто их штурмовал спецназ тактическим плазменным резаком, и пинком ноги сорвал её с петель. За дверью ничего не было видно из-за дыма и огня.
— В какой комнате Альберт?
— Третья по коридору слева, — пересохшими губами прошептала Валерия. — Но ты же не пойдёшь внутрь, Серафим?
Надеясь на несгораемую ткань полицейского комбинезона, Серафим поглубже надвинул на глаза капюшон, собрал руками снег и, остужая им лицо, вобрал в лёгкие побольше воздуха, задержал дыхание и вошёл в огонь.
— Серафим!!! — слышал он сзади приглушённый шипением огня женский крик.
Вдруг впервые за долгое время Серафим охватило какое-то знакомое чувство, словно рядом, совсем близко находился кто-то знакомый и сильный, и он чувствовал его мощное присутствие. Это не было страшно, а наоборот успокаивало.
Огонь полыхал только в приёмной, расплавляя голубую кожу диванов, взбираясь вверх по занавескам. Через окна с выбитыми стеклами в помещении свободно гулял ветер, раздувая пламя. Ещё не горела, но дымилась пластиковая стойка регистрации, разъедал глаза дым. Почти на ощупь, Серафим побрёл по коридору, заглядывая во все двери.
В первой слева – никого: пустая комната с разбитым аппаратом гемотрансфузии и перевёрнутым процедурным креслом. Во второй слева – также ни души, но Серафим всё равно вошёл внутрь, чтобы проверить, нет ли кого-нибудь за развороченной медицинской койкой, стоявшей посреди комнаты. В душевой справа было пусто. Разломанные краны во все стороны разбрызгивали воду. Вода прибивала к полу дым. Тут Серафим выдохнул, сделал новый вдох и вышел в коридор, найдя третью комнату слева.
Обстановка здесь была такой же, как и во второй комнате. Такая же постель посередине, та же разруха вокруг, словно кто-то прошёлся с битой, громя всё, что попадалось под руку. На полу лежало одеяло, от него до двери – следы крови, словно с постели стащили и поволокли по полу избитое в кровь тело.
Спокойствие, охватившее ранее Серафима, растворилось. Он представил, как в фильме ужасов, прямо и явственно увидел, что происходило в этой комнате: те, кто громили больницу, избивали лежащего на постели раненого, а потом куда-то по полу потащили его.
От нервного шока воздух в легких внезапно кончился, ему стало нечем дышать. Пришлось сделать выдох и сразу за ним судорожный вдох, и вместе с ним глотнуть удушающего дыма. Где-то раздался грохот: в правом крыле обрушилось перекрытие. Серафим быстро выбежал из больницы и прижал к себе бросившуюся навстречу девушку.
Она говорила, а он чувствовал ужас, холод и обжигающую боль ран, чувствовал кожей, всем телом.
И тут он вспомнил его. Прямо перед собой он увидел его лицо: глаза, истекающие ненавистью, надутые, извивающиеся на лбу и на висках змеями вены, чёрный кинжал с тремя лезвиями у самого своего горла, и застонал от восходящих потоков бешенства.
— Я знаю его...
— Милый, не надо... Не надо этого!!
Валерия сжалась в страдании, как будто каким-то неведомым образом приняла от него ответную волну ярости и, сильно испугавшись, вошла в сопротивление с ней. Не зная, как угасить его лютую злость, она ласково обхватила ладонью его подбородок, слегка повернула к себе и стала мягко, часто целовать его висок, скулу, брови, веки... И он замер, чуть дыша, в блаженстве подставляя лицо для этих робких поцелуев.
— Прости его, милый, прости, прости...
Её нежность и внутренний покой укротили порвавшего намордник свирепого зверя, он задышал ровно и глубоко. Наслаждаясь лаской, он хотел дотронуться до её лица ответным поцелуем... но встретил её губы...
Это были мгновения, когда вокруг исчезло всё. Их осталось двое. Он был в ней, и она была в нём.
Любовь среди апокалипсиса внешнего мира... вечная любовь среди мира временного... ласковая близость среди мрака... просто счастье – жить...
Напившись допьяна поцелуем, он оторвался от её губ.
— Я знаю, кто ты... — намокшими от слёз словами прошептал он, и вдруг из него вырвалось, слетело само собой, с особой нежностью: — Ты – моя единственная, любимая женщина... Ты послана мне Небом, чтобы я, падшее существо, бездушный зверь, научился любить...
Валерия сильно заплакала, а он, стирая губами с её лица эти счастливые слёзы, проникновенно, самозабвенно говорил и говорил:
— Я мечтал о тебе, и не было минуты, когда я, страдая, не думал о тебе. Ты – ангел, посланный Небесами, нести скорби у моего страдальческого ложа, ослепительная радость, посланная в мою бесцветную жизнь, моё утешение в этом преходящем мире... Через твою любовь я вспомнил тебя... А через тебя – себя...
Он вздохнул полной грудью и произнёс:
— Я знаю, кто? я...
— Кто же?.. — с тихой радостью спросила Валерия.
Он поднял грозный, жестокий взгляд, и в его зрачках заплясало пламя пожара.
— Меня зовут Серафим. А это означает, что те, кто погубили братьев и сестёр моих, и саму Вознесенку, горько заплатят за все преступления свои!
— Серафим!!! — испуганно вскрикнула Валерия, но он уже поднялся на ноги, удерживая её у груди, и стал взбираться на холм, чтобы оглядеться с высоты.
Глава 5. Руки Бога
Осторожно озираясь, Серафим взобрался на холм, держа на руках драгоценную ношу. Там, среди трёх стройных берёз ютилось маленькое кладбище с десятком могил, на окраине наблюдались следы свежего захоронения. От предчувствия страшного хватка Серафима ослабла – девушка выскользнула из его рук и встала рядом, с испугом глядя снизу вверх в его широко распахнутые глаза.
— Господи помилуй... — Перманентный пси-режим передал оцепенение Серафима.. — Милый, ты ничего не знал?
— О чём? — побелевшими губами произнёс Серафим. — О чём я должен был знать?..
Четыре высоких бугорка могильной глины, усыпанных свежими, слегка подмёрзшими цветами... Четыре креста, врытых в мёрзлую землю в подножье могил...
Неужели произошло непоправимое? В этой земле лежат те, кого он любил – братья его Савватий и Максим, и отец Александр?..
Всё нутро его сжалось, скрутило спазмом. На слабых ногах Серафим подошёл ближе и остановился, как вкопанный: он прочитал четыре знакомых имени.
— Подождите... почему тут Кир? — Серафим, как бы ища опровержение абсурду, обернулся на Валерию, после прошёл, встал посреди могил и развёл руками: — Парни, почему вы все в земле?!
Расстрел Юнга и Густава... убийство Карла... он вспоминал смерть каждого вспышками боли, словно снова их агонию переживал в пси-режиме, и никуда от этой боли не мог деться. Серафим сцепил руки замком и уткнулся в них лицом, дыша прерывисто ртом, по его щекам текли обжигающие слёзы.
Валерия подошла сзади и нежно за талию обняла, как острый нож под сердце принимая его боль.
Много чего произошло с той минуты, когда она надела пси-браслет и вошла в перманентные отношения с Серафимом. Она пережила ужас смерти любимого человека и перспективу одиночества любви с той минуты и до конца жизни. Она пережила стыд отречения от страданий Серафима и преодоление отчуждения от любимого мужчины через признание в себе этой плотской любви.
Много физической боли она разделила с любимым, теперь делила и боль его души, и душевная пытка эта была в разы больнее. Но теперь она не отказывалась от неё, а благодарила, ведь ей открывалась правда, сокрытая грубой внешностью Серафима, правда мук его утончённой, изорванной болью души. И не было рядом медицинского бокса, чтобы облегчить его страдания, и она молилась, как лекарство отдавая соединённую с Богом душу, собою латая кровоточащие раны его души.
А в ней нарастал сумрак. Серафим медленно провёл руками по лицу, стирая слёзы, и повернулся к пылающей Вознесенке; часть лица оставалась во тьме, а часть освещалась светом. Дрожащий красно-оранжевый отсвет заломил складки скорби на его щеках, в глазницах скопились тени, делая лицо похожим на череп.
— Это сделали не люди... Это бесы... И они заплатят за то, что сделали... — медленно и тихо сказал он, и в чёрных глазницах его вдруг сверкнули глаза чуждым огнём.
Валерия с дрожью прошептала в ответ:
— Брат Серафим... что с твоим сердцем? Чем ты отличаешься от беса в гневе своём?
— Я – христианин! — с яростью ответил Серафим. — Я – слуга Господа и воин Пречистой Девы!
Валерия отпрянула от него в страхе и боли.
— Нет, Серафим. Невозможно быть христианином и пребывать вне любви и милосердия. Христианами не рождаются, христианами становятся. — Она вымученно улыбнулась. — Не знаю, как другим, но лично мне приходится становиться христианином каждое утро.
— Что случилось со мной? С моей душой и телом? Я понял... я – не мутант, просто во время той бойни я умер, а теперь воскрес... Боже... но как же я воскрес без любви к Тебе? Почему моя душа не наполнена Тобою? Но... если я умер и воскрес, где же всеобщее воскресение мёртвых и жизнь будущего века? Почему мои друзья до сих пор в могиле? Где же Царствие Твоё?
Далёким громом донёсся звук обрушившейся крыши, раздалось приглушённое гулом огня жуткое мычание животных. Порыв ветра принёс пепел и осыпал им снег. Серафим растерянно оглядывался, прерывисто дыша.
— Господи... нет, это не Царство Твоё... Значит, оживил меня не Ты, а что-то другое... Из всего на земле, что может такое чудо сотворить, я знаю только реаниматор, которым владыка Питирим отца Александра оживил. Но откуда ему здесь быть? Был ли он у тебя? — обратился он к Валерии, но она отрицательно помотала головой. Серафим ухмыльнулся. — Боже, видно, не заслужил я Царства Твоего, и Ты оставил меня на земле видеть смерть и разрушение мира. О, мой Господь, зачем же Ты забрал братьев моих в Царство Своё, а меня забыл на поле боя в преисподней?.. По грехам моим не удостоил меня пребывания в вечной Твоей любви? Что ж... принимаю Твою волю. Но преисподняя горько пожалеет, что не отпустила меня. Я заставлю стонать чертей и взывать о спасении к Всевышнему. Аду – ад!!!
— Серафим! — вскрикнула Валерия и сотряслась от залпа мрачной энергии. — Прошу тебя, не надо...
Серафим только глянул на неё сурово и произнёс со странной интонацией:
— Скажи, где отец Александр и братья мои? — Он мотнул головой в сторону пожарища. — Там, среди огня, мне искать обугленные тела их?!
— О, Серафим... — У Валерии не было сил стоять, и она опустилась на колени. — В огне их нет... В тот день, когда тебя ранили, боевики архиепископии похитили всех братьев твоих... — Она всхлипнула, утёрла кулаком нос и добавила: — Но в больнице оставался раненый сержант Альберт... Он почти не может ходить...
— Альберт?! — воскликнул Серафим и нашёл глазами пылающую крышу больницы. — Оставайся здесь. Я иду за ним.
— Не отпущу!! — Валерия вскочила на ноги и повисла у него на руке, обхватив локоть.
Серафим только резко глянул на неё, схватил на руки и без слов бегом ринулся с холма.
***
Он пересёк ручей и пошёл горящим парком с пылающими кронами деревьев. Тут и там огонь пожирал новые пихты и липы, они вспыхивали свечами, сыпались на голову горящие ветки. Валерия уткнулась ему в грудь, прикрывая лицо руками, а Серафим только плотнее прижимал её к себе и двигался по глубокому снегу мощными шагами.
Они добрались до хозяйственного двора, на котором пылали птичник, теплица и коровник. Жар огня ударил в лицо. Чтобы не опалиться, Серафим стал обходить горящие постройки с подветренной стороны и наткнулся на обгоревших цесарок, которые не смогли покинуть огороженный вольер и от жара погибли.
— О, Боже мой... бедные птицы... — со слезами прошептала Валерия, приподняв лицо из ладоней.
Оставив девушку на грязном от пепла снегу, ударом ноги Серафим сломал забор и вошёл в вольер. Тут он присел на корточки и стал собирать обугленных птиц.
— Зачем?.. — Испуганно приподнялась со снега Валерия.
— Пока тёпленькие, — объяснил Серафим, выбирая тех, кто позажаристей и упитанней.
Запах жареного мяса усилил голод, рот наполнится слюной. Серафим выбрал двух, вцепился зубами одной в голову и откусил её.
— Серафим!!! — взвизгнула Валерия. — Как ты можешь?!!
Серафим замер с наполненным ртом, оглянулся на неё, потом мощным движением губ выплюнул птичью голову и стал с ворчанием заталкивать обезглавленную тушку себе за пазуху, где уже был припасён балык. Комбинезон сильно раздулся на груди. Теперь Серафим только и думал о том, чтобы уединиться и доесть птицу, поэтому не взял девушку на руки, а двинулся дальше, махнув ей рукой.
Звук лопающихся от жара шестимиллиметровых закалённых стёкол сопровождал их движение мимо теплицы. Валерия плакала и отставала, поэтому Серафим за ней вернулся, схватил за руку и потащил за собой. Валерия еле перебирала слабыми от отчаяния ногами, причитая:
— Как же так?.. Погибли все наши овощи... Сгорели все Ритины помидоры... А я часто помогала ей тут...
— Валерия, ради всего святого, выключи к чертям собачьим эти перманентные отношения! — огрызнулся Серафим, не в силах больше выносить женские эмоции.
Валерия, помертвев в сердце, потянулась рукой и впервые за столько времени отключила пси-браслет.
Серафим притормозил на секунду, решая, вкусно ли будет, если добавить к цесарке жареных помидорчиков, но пламя, бушевавшее внутри теплицы, сводило его мечту на нет. Он коротко сглотнул и двинулся дальше, потянув Валерию за собой.
То, что они увидели у коровника, пробило даже Серафима. Обвалившаяся крыша погребла под собой большинство коров, но некоторые тёлочки всё-таки вырвались из пожара, но не смогли пройти и нескольких метров, и сейчас медленно умирали в разных позах. Одна, подогнув передние ноги и задрав обугленный зад со сгоревшим хвостом, хрипела, опустив обгоревшую морду с выжженными глазами в снег; другая, с почерневшей кожей, дрожала в предсмертных муках всеми конечностями, лёжа на боку; третья стонала и шла, пока грузно не рухнула в снег, сразу затихнув.
Валерия сделала шаг из-за спины Серафима, увидела всё и закричала, зарыдала в истерике. Серафим закрыл ей глаза рукой.
— Пойдём отсюда, — сказал он и двинулся вперёд, обходя обугленные тела мёртвых и умирающих животных.
Они добрались до первого жилого дома, который прогорел весь от крыши до первого этажа, бушующее пламя вырывалось изо всех окон.
— Вероника... Маргарита... — рыдая, шептала Валерия имена тех, кто в этом доме жил.
— Если сёстры не успели покинуть дом, то живых внутри уже никого нет, — совершенно безжалостно констатировал Серафим, дожёвывая тайно откушенную цесаринную шейку. Проглотив вместе с перьями чуть не застрявшую в горле кость, он повернулся и встряхнул зашедшуюся в слезах девушку. — Сестра Валерия, мы обязательно о погибших поскорбим, но не сейчас. Иначе мы не сможем помочь живым. Ты со мной?
Валерия, сильно зажмурившись, чтобы вылились из глаз слёзы, судорожно закивала. Он снова схватил её за руку и, безвольную, потащил за собой.
Переходя от дома к дому по утоптанным дорожкам, они добрались до больницы. Разноцветная остроконечная крыша, которая некогда была украшением всего посёлка, с одного края горела, полностью охваченным пламенем оказалось правое крыло.
Подойдя поближе, Серафим увидел перекошенные входные двери с ровной круглой дырой посредине, как будто их штурмовал спецназ тактическим плазменным резаком, и пинком ноги сорвал её с петель. За дверью ничего не было видно из-за дыма и огня.
— В какой комнате Альберт?
— Третья по коридору слева, — пересохшими губами прошептала Валерия. — Но ты же не пойдёшь внутрь, Серафим?
Надеясь на несгораемую ткань полицейского комбинезона, Серафим поглубже надвинул на глаза капюшон, собрал руками снег и, остужая им лицо, вобрал в лёгкие побольше воздуха, задержал дыхание и вошёл в огонь.
— Серафим!!! — слышал он сзади приглушённый шипением огня женский крик.
Вдруг впервые за долгое время Серафим охватило какое-то знакомое чувство, словно рядом, совсем близко находился кто-то знакомый и сильный, и он чувствовал его мощное присутствие. Это не было страшно, а наоборот успокаивало.
Огонь полыхал только в приёмной, расплавляя голубую кожу диванов, взбираясь вверх по занавескам. Через окна с выбитыми стеклами в помещении свободно гулял ветер, раздувая пламя. Ещё не горела, но дымилась пластиковая стойка регистрации, разъедал глаза дым. Почти на ощупь, Серафим побрёл по коридору, заглядывая во все двери.
В первой слева – никого: пустая комната с разбитым аппаратом гемотрансфузии и перевёрнутым процедурным креслом. Во второй слева – также ни души, но Серафим всё равно вошёл внутрь, чтобы проверить, нет ли кого-нибудь за развороченной медицинской койкой, стоявшей посреди комнаты. В душевой справа было пусто. Разломанные краны во все стороны разбрызгивали воду. Вода прибивала к полу дым. Тут Серафим выдохнул, сделал новый вдох и вышел в коридор, найдя третью комнату слева.
Обстановка здесь была такой же, как и во второй комнате. Такая же постель посередине, та же разруха вокруг, словно кто-то прошёлся с битой, громя всё, что попадалось под руку. На полу лежало одеяло, от него до двери – следы крови, словно с постели стащили и поволокли по полу избитое в кровь тело.
Спокойствие, охватившее ранее Серафима, растворилось. Он представил, как в фильме ужасов, прямо и явственно увидел, что происходило в этой комнате: те, кто громили больницу, избивали лежащего на постели раненого, а потом куда-то по полу потащили его.
От нервного шока воздух в легких внезапно кончился, ему стало нечем дышать. Пришлось сделать выдох и сразу за ним судорожный вдох, и вместе с ним глотнуть удушающего дыма. Где-то раздался грохот: в правом крыле обрушилось перекрытие. Серафим быстро выбежал из больницы и прижал к себе бросившуюся навстречу девушку.
