— За что?!! Я же просто не успел... я так быстро не могу, я ведь...
— Живее!! Руки за голову!!
Плеть обрушилась на меня ещё раз, в голове помутилось от опоясавшего поясницу тока. Я еле поднялся и завёл за голову трясущиеся от удара электротоком руки. Сидел на коленях, согнувшись. По щекам текли и капали в снег горючие слёзы боли и унижения. Я не знал, что теперь будет со мной. Я не знал, что теперь будет с Настенькой, со всеми нами.
И вдруг я подумал: странно... почему среди федералов оказался тот человек в цивильной одежде? Почему он набросился именно на меня? А потом за меня и попросил? И почему федерал его так грубо отшил? И голос у него знакомый же, до боли знакомый. Откуда он знает меня? И откуда я знаю его?
— Мужайся, брат Андрей, — видя мои слёзы, вдруг сказал кто-то рядом со мной, и я узнал голос брата Стефана. Он также стоял на коленях, сцепив пальцы рук на затылке. Чтобы повернуться ко мне, он слегка развёл локти в стороны. — В первые века часто так бывало, что сразу после крещения случались облавы, и нововоцерковлённых бросали на арену львам. Много христиан погибло тогда, сотни. Но, видя, как мужественно и смиренно они принимают смерть, с арены верующими уходили тысячи.
Стефан вздохнул и с грустью добавил:
— С нами обращаются гораздо гуманнее, но... делают это тайно. Здесь нет зрителей. Никто не увидит наших мучений за Христа, чтобы обратиться к Нему и спастись...
— А сами федералы? Они же тоже люди, брат, — ответил другой человек, и я узнал резкий голос Сергея Владимировича. — Но Бог видит, брат Стефан: мы погибаем не зазря, и даже если и не останемся в памяти человеческой, то всё равно останемся в памяти Божьей.
— Верю, что будет так, — со вздохом ответил Стефан и тихо зашептал молитву.
Я разогнул ноющую от боли спину и поискал глазами Настеньку. Её исчезновение меня волновало больше гипотетического покаяния федералов и моей собственной смерти. Оказывается, я сидел среди братьев. Сестёр отделили от нас, и Настеньки среди них не было. Я немного успокоился, в надежде, что она не пошла за нами, а додумалась спрятаться в каком-нибудь доме. И тут же в ужасе застыл: я увидел квадрокоптер, который поливал крыши домов огнём.
Настенька... только бы она не додумалась спрятаться в каком-нибудь доме!!
От ужаса я забыл, что мне было приказано стоять на коленях с заложенными за голову руками. Не помня себя, я вскочил на ноги и ринулся к горящим домам, но вдруг шипящая энергоплеть обмотала мне лодыжку и рванула назад. Я на полном ходу упал плашмя и заорал от боли – плеть обожгла кожу через штанину.
— Наручники на этого недоверка! Он склонен к побегу!
— Не надо... пожалуйста, не надо... Настенька... Настенька... — шептал я, пока мне выкручивали руки за спину и тащили обратно, но только теперь уже не в кучу, а в магнезак.
Меня толкнули, и я упал лицом кому-то на грудь. Я не смог смягчить падения, так как руки мне сковали за спиной, и упал, как мешок, больно стукнувшись лицом о чьи-то рёбра. Тут же захлюпал носом – кажется, потекла кровь.
В магнезак втолкнули ещё одного, и он со стоном шлёпнулся на меня. Потом забросили ещё одного, ещё. Я начал задыхаться под тяжестью тел. С металлическим лязгом закрылась дверь, и нас куда-то повезли.
Чьи-то руки бережно помогли мне и тем, кто давил на меня сверху, принять более удобные позы. Кто-то подложил под голову что-то мягкое, слегка повернув её в сторону, чтобы легче было дышать, и затолкнул капсулу в рот.
— Возьми, брат Андрей... Правда, нет воды... Набери в рот побольше слюны и глотай. Сразу станет легче.
Я набрал в рот слюны вперемешку с кровью и проглотил. Действительно, боль утихла, голова прояснилась, и я, наконец, разглядел рядом с собой знакомых братьев. Словно сломанных андроидов, нас свалили друг на друга. За окнами была ночь, свет прорывался сквозь зарешёченные окна вспышками пролетающих мимо фонарей. Мы лежали друг на друге, словно шпроты в банке. Внутри салона стояла такая духота, что мне казалось: я дышу тем, что выдохнул другой, и было так тесно, что я выдыхал, втягивая рёбра, чтобы сделал вдох другой. Но успокоенные лица братьев смягчала какая-то внутренняя тишина. Один из братьев, увидев, что я смотрю на него, прошептал, словно сам себе:
— Враг сильно гонит мою веру, мою надежду, мою любовь... Терпи же, моя вера, терпи, надежда, терпи, любовь! Ведь Господь – ваш защитник. Не ослабевай же, вера... не ослабевай, надежда... не ослабевай, любовь...
* * *
Кажется, про нас забыли...
Мы провели бессонную ночь в тесной душной камере без окон, и до самого утра никто не снял с меня наручники. Ещё никогда так дискомфортно мне не было. Просто не верилось, что тут нет психоума, которому я могу отдать команду включить кондиционер и отфильтровать воздух, что я не могу вытянуть затёкшие ноги или, чтобы легче дышалось, просто расстегнуть верховик и стереть с лица пот. Но настал час, когда всё-таки щёлкнули замки камеры, и нас стали по одному уводить на допрос.
В камеру никто не возвращался. От этого становилось страшно, страшно до ужаса. Не было возможности спросить, как проходит допрос, и куда после него деваются братья. Те, которые уходили, прощались, словно навсегда, просили у всех прощения. А потом исчезали за металлической дверью.
— Арестованный Скребников!
Ну вот... Нескоро, но очередь всё же дошла и до меня. Сердце моё в смертельном испуге забилось. Я поднялся и поклонился тем, кто оставался в камере. Они склонили головы в ответ. Мне не хотелось просить у них прощения. Только благодарить.
— Слава Господу за то, что вы у меня есть... за то, что вы у меня были, — сглотнув слезы, сказал я. — Прощайте, мои братья!
Из тёмного угла кто-то сделал лёгкое движение рукой – благословил меня, прочертив ладонью в воздухе крест.
Комната для допроса сильно меня удивила. Я думал, увижу камеру пыток с крючьями на потолке и свежей кровью на полу, но это был простой бокс, похожий на бокс в блок-хаусе, достаточно уютный, словно жилой. Примерно такой же когда-то снимал и я.
В углу стояла кадка с фикусом, который вырос так, что подпирал потолок, старенький диванчик в противопылевом чехле, на полу, деловито жужжа, обрабатывал коврик робот-пылесос. На стенах висели полки с интерактивными книжками. Надо же, точно такие же были и у меня в детстве, я очень любил их рассматривать. Одну из стен занимал шкаф-купе с большим зеркалом на раздвижных дверях. С потолка пускала радужные зайчики зеркальная люстра. В центре стояли стол и два стула, на столе – пузатая вазочка с ромашками и чей-то коммуникатор.
Тут была и небольшая кухонька с древней разночастотной микроволновкой, из которой доносился запах яичницы с беконом. Звякнул тостер, выплёвывая поджаристые хлебцы, кофеварка с хрипом схаркнула в чашку последние капли кофе. Я до того уже устал за всё это время, что происходящее казалось сном.
Обалдев, я не сразу заметил мужчину, который вышел из ванного отсека, приглаживая мокрыми руками волосы, и поэтому, когда он ко мне обратился, вздрогнул от неожиданности.
— Прошу прощения... С ночи работаю, вот и решил сделать паузу и перекусить. Вы, наверное, голодны?
Я, приоткрыв рот, молча рассматривал его. Это был человек с красивой фигурой, серая униформа здорово смотрелась на нём. Но его странное лицо походило на маску: белое и с алыми губами, довольно густыми белокурыми волосами. Глаза были как-то слишком голубые, а взгляд их слишком тяжел и неподвижен. Что-то было ужасно неприятное в этом красивом и чрезвычайно моложавом лице.
Я так волновался, что мне совсем не хотелось есть. Я помотал головой, отказываясь от этого необычного для данной минуты предложения.
— Ну, что ж, как хотите. Не люблю есть один, — с жалостью в голосе ответил тот.
Он поставил на стол порционную сковороду, помешав в ней вилкой, и представился:
— Марк Тучков. Я – следователь, веду дело по Вознесенской секте. Вы не возражаете, если при нашем разговоре будет присутствовать кто-нибудь ещё?
И он вилкой указал на кого-то за моей спиной. Я обернулся и обмер: у дверей стоял мой друг Санька. На нём была чёрная странная форма. Он стоял бездвижно, как замороженный – слегка расставив ноги и сцепив руки за спиной. Цвет лица – серый, нездоровый, тёмные круги под глазами, словно он был сильно измождён, глаза не поднимал, смотрел только в пол.
— Санька... — с выдохом прошептал я, и его ресницы дёрнулись, словно он хотел поднять глаза, но почему-то побоялся и не посмел.
Я не знал, что и думать, не находил ни одной причины, почему ему должно быть здесь. И вдруг вздрогнул: я понял, кто был тот пленивший меня человек.
Да, это его голос! Санька! Мой друг Санька! Он пришёл с федералами в Вознесенку! Это он захватил меня и сдал им!
Санька предал меня... Санька встал на сторону врага... О, Господи, Санька!!!
Горю моему не было предела. Я свесил голову, потому что из меня хлынули слёзы и сопли, а утереться я не мог – наручники удерживали руки за спиной.
— Так что, у вас нет возражений против присутствия этого человека? — следователь повторил вопрос.
Я всхлипнул – порция соплей сорвалась с носа, капнула на пол – и отрицательно помотал головой. Этот Марк подошёл, промокнул мне, как ребёнку, салфеткой нос и спросил:
— Если мы снимем наручники... вы же не будете неадекватно себя вести? Буйствовать? Скандалить? Проклинать? Мракобесничать?
— Не буду, — убитым голосом ответил я.
Какое там... Мне хотелось не буйствовать, а умереть.
— Ну что ж, я буду очень вам признателен за это. Знаете, как мне не хотелось продолжать вас мучить! Сними с него наручники, — приказал Саньке следователь, и тот ожил, словно его включили, подошёл ко мне и снял браслеты. После отошёл к стене и снова «выключился».
Его поведение меня сильно напугало, я только беспомощно оглянулся на него и сразу же отвернулся, втянув голову в плечи.
— Располагайтесь, где вам удобно, — мягким, симпатичным голосом сказал следователь и вдруг улыбнулся почти настоящей улыбкой.
Я посмотрел на стул у стола, потом на диван и решил воспользоваться этим предложением – спина моя после плетей болела сильно, а суставы рук, измученные наручниками, воспалились и словно горели огнём.
— Смелее, — подбодрил меня следователь, видя мою нерешительность, и я направился к дивану. На чём-то невидимом подскользнулся, споткнулся о робот-пылесос, который шарахнулся у меня из-под ног.
— Осторожнее! Вы не ушиблись? Располагайтесь! Вы не против, я слегка позавтракаю, постараюсь быстро. — Следователь уселся за стол, стал уплетать яичницу и запивать её кофе. — Андрей, расскажите пока о себе. Откуда вы родом?
— Я из столицы, — уныло ответил я, положив ноющие руки на колени и разглядывая посиневшие ладони.
— А родители? Папа, мама есть?
— Есть. Но они на Марсе. Улетели, когда я ещё был пацаном, и возвращаться пока не собираются.
— Скучаете?
Я хмыкнул и отвернулся. Но потом решил всё-таки ответить:
— Да ну их. Когда был маленький, то нуждался в них. А теперь я вырос. Пусть делают, что хотят.
— Наверняка, вы держите обиду на них...
Я лишь фыркнул в ответ. Даже если и так – это моё дело. Что он лезет мне в душу?
— Стало быть, вы живёте один...
— Один, — грустно согласился я.
— И что же, ни друзей у вас, ни подруг?
— Настоящих друзей много не бывает. Друг у меня был, но только один – Санька...
Я кротко взглянул на Сашку, но он с чужим выражением лица стоял, словно не слышал, что я только что про него говорил.
— Санька? — улыбнулся следователь и, проследив за моим взглядом, также посмотрел на моего друга, который теперь у дверей чисто по-дружески охранял меня, чтобы я не сбежал. — Знаете, вы не ошиблись. У вас замечательный друг: верный, преданный. А это говорит, что и вы – замечательный человек! Помните поговорку? Скажи, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты! Ваш друг очень о вас просил, рассказывая о ваших лучших качествах...
— И что же он вам обо мне сообщил? — мне было неловко говорить о присутствующем здесь Саньке в третьем лице, но любопытство одержало верх.
— Во-первых, ваш друг считает вас хорошим специалистом по сплит-системам перкуссионного реагирования, лояльным гражданином и полезным членом современного общества.
— Тоже мне... нашёл положительные качества, — буркнул я, но у Саньки только ещё сильнее обозначились скуловые мышцы на ставшем с последней нашей встречи каким-то сильно мускулистом лице.
— Зря вы так, это немаловажная характеристика человека, схваченного при облаве на террористическую секту.
— Послушайте, господин следователь...
— Марк, — улыбнулся следователь. — Давайте просто – Марк.
Я удивился, не ожидал от него такого к себе расположения, сбился, стушевался, и продолжил уже не так агрессивно:
— Марк, поймите: эти люди – никакая не секта, тем более террористическая. Это же просто христиане, которых сама Истинная церковь отторгла от себя. Она сама отделила себя от них и начала на них гонения.
— Всякое бывает, Андрей. Бывает так, что убеждения людей расходятся, если кто-то один не прав и упорствует в этом.
— Согласен с вами! — обрадовался я, вдруг почувствовав в этом Марке поддержку, и принялся ему объяснять: — Конечно: не бывает двух истин, и если оба говорят, что знают истину, но поступают по-разному, значит, кто-то один из них не прав!
Следователь внимательно слушал, не отрывая от меня своих голубых немигающих глаз, и кивал.
— Как вы считаете: кто не прав? — Марк, держа одной рукой чашечку с кофе, другой подвинул к себе коммуникатор.
— Конечно же, Истинная церковь! — воскликнул я и увидел, как Санькины глаза блеснули на меня с тревогой. — Это они дискредитировали Вознесенку и послали головорезов громить её. Какие же они после этого ортодоксальные христиане?
— Вы сомневаетесь, что Истинная церковь – ортодоксальные христиане?
— Ещё как! Они – ортодоксальные язычники, ортодоксальные патриоты, но ни в коем случае не ортодоксальные христиане!
— Как вы считаете: плохо ли быть патриотом? Могут ли христиане быть патриотами?
Я подумал и честно ответил:
— Конечно, могут! Хоть христиане не принадлежат миру сему, их отечество – Царство Небесное, но они – самые лучшие граждане, так как они всегда за человека, а не против него! Конечно, христиане всегда будут поддерживать все самые лучшие начинания правительства, активно участвовать в общественной жизни.
— А если христианам что-то не понравится в действиях государства, пойдут ли христиане на протестные митинги?
— А зачем им ходить на митинги? Туда идут те, которые хотят справедливости, но сил от Бога не имеют и борются своими собственными. Сила же христиан – в молитве! Они противопоставляют воюющему обществу силу Христовой любви и добрых дел!
— А вы лично имеете какие-нибудь претензии к Правителю?
— Я? Да никаких. Мне ни тепло, ни холодно от нынешнего Правителя. Да и откуда? Видел-то его только только в псинет.
— Слышали ли вы, чтобы в секте в вашем присутствии критиковали Правителя?
Я вспылил:
— Почему вы всё время называете их сектой?! Ничего такого никто там не говорил!
— Как же не секта? — Следователь взял стул, поставил его передо мной спинкой вперёд и оседлал его. — Секта от слова «сектор». Часть от полноты. Религиозная секта берёт выгодную ей часть от истинного учения и начинает промывать мозги разными методами, заставляя верить, что только вот эта часть и является целым, исключительной истинной.
— Живее!! Руки за голову!!
Плеть обрушилась на меня ещё раз, в голове помутилось от опоясавшего поясницу тока. Я еле поднялся и завёл за голову трясущиеся от удара электротоком руки. Сидел на коленях, согнувшись. По щекам текли и капали в снег горючие слёзы боли и унижения. Я не знал, что теперь будет со мной. Я не знал, что теперь будет с Настенькой, со всеми нами.
И вдруг я подумал: странно... почему среди федералов оказался тот человек в цивильной одежде? Почему он набросился именно на меня? А потом за меня и попросил? И почему федерал его так грубо отшил? И голос у него знакомый же, до боли знакомый. Откуда он знает меня? И откуда я знаю его?
— Мужайся, брат Андрей, — видя мои слёзы, вдруг сказал кто-то рядом со мной, и я узнал голос брата Стефана. Он также стоял на коленях, сцепив пальцы рук на затылке. Чтобы повернуться ко мне, он слегка развёл локти в стороны. — В первые века часто так бывало, что сразу после крещения случались облавы, и нововоцерковлённых бросали на арену львам. Много христиан погибло тогда, сотни. Но, видя, как мужественно и смиренно они принимают смерть, с арены верующими уходили тысячи.
Стефан вздохнул и с грустью добавил:
— С нами обращаются гораздо гуманнее, но... делают это тайно. Здесь нет зрителей. Никто не увидит наших мучений за Христа, чтобы обратиться к Нему и спастись...
— А сами федералы? Они же тоже люди, брат, — ответил другой человек, и я узнал резкий голос Сергея Владимировича. — Но Бог видит, брат Стефан: мы погибаем не зазря, и даже если и не останемся в памяти человеческой, то всё равно останемся в памяти Божьей.
— Верю, что будет так, — со вздохом ответил Стефан и тихо зашептал молитву.
Я разогнул ноющую от боли спину и поискал глазами Настеньку. Её исчезновение меня волновало больше гипотетического покаяния федералов и моей собственной смерти. Оказывается, я сидел среди братьев. Сестёр отделили от нас, и Настеньки среди них не было. Я немного успокоился, в надежде, что она не пошла за нами, а додумалась спрятаться в каком-нибудь доме. И тут же в ужасе застыл: я увидел квадрокоптер, который поливал крыши домов огнём.
Настенька... только бы она не додумалась спрятаться в каком-нибудь доме!!
От ужаса я забыл, что мне было приказано стоять на коленях с заложенными за голову руками. Не помня себя, я вскочил на ноги и ринулся к горящим домам, но вдруг шипящая энергоплеть обмотала мне лодыжку и рванула назад. Я на полном ходу упал плашмя и заорал от боли – плеть обожгла кожу через штанину.
— Наручники на этого недоверка! Он склонен к побегу!
— Не надо... пожалуйста, не надо... Настенька... Настенька... — шептал я, пока мне выкручивали руки за спину и тащили обратно, но только теперь уже не в кучу, а в магнезак.
Меня толкнули, и я упал лицом кому-то на грудь. Я не смог смягчить падения, так как руки мне сковали за спиной, и упал, как мешок, больно стукнувшись лицом о чьи-то рёбра. Тут же захлюпал носом – кажется, потекла кровь.
В магнезак втолкнули ещё одного, и он со стоном шлёпнулся на меня. Потом забросили ещё одного, ещё. Я начал задыхаться под тяжестью тел. С металлическим лязгом закрылась дверь, и нас куда-то повезли.
Чьи-то руки бережно помогли мне и тем, кто давил на меня сверху, принять более удобные позы. Кто-то подложил под голову что-то мягкое, слегка повернув её в сторону, чтобы легче было дышать, и затолкнул капсулу в рот.
— Возьми, брат Андрей... Правда, нет воды... Набери в рот побольше слюны и глотай. Сразу станет легче.
Я набрал в рот слюны вперемешку с кровью и проглотил. Действительно, боль утихла, голова прояснилась, и я, наконец, разглядел рядом с собой знакомых братьев. Словно сломанных андроидов, нас свалили друг на друга. За окнами была ночь, свет прорывался сквозь зарешёченные окна вспышками пролетающих мимо фонарей. Мы лежали друг на друге, словно шпроты в банке. Внутри салона стояла такая духота, что мне казалось: я дышу тем, что выдохнул другой, и было так тесно, что я выдыхал, втягивая рёбра, чтобы сделал вдох другой. Но успокоенные лица братьев смягчала какая-то внутренняя тишина. Один из братьев, увидев, что я смотрю на него, прошептал, словно сам себе:
— Враг сильно гонит мою веру, мою надежду, мою любовь... Терпи же, моя вера, терпи, надежда, терпи, любовь! Ведь Господь – ваш защитник. Не ослабевай же, вера... не ослабевай, надежда... не ослабевай, любовь...
* * *
Кажется, про нас забыли...
Мы провели бессонную ночь в тесной душной камере без окон, и до самого утра никто не снял с меня наручники. Ещё никогда так дискомфортно мне не было. Просто не верилось, что тут нет психоума, которому я могу отдать команду включить кондиционер и отфильтровать воздух, что я не могу вытянуть затёкшие ноги или, чтобы легче дышалось, просто расстегнуть верховик и стереть с лица пот. Но настал час, когда всё-таки щёлкнули замки камеры, и нас стали по одному уводить на допрос.
В камеру никто не возвращался. От этого становилось страшно, страшно до ужаса. Не было возможности спросить, как проходит допрос, и куда после него деваются братья. Те, которые уходили, прощались, словно навсегда, просили у всех прощения. А потом исчезали за металлической дверью.
— Арестованный Скребников!
Ну вот... Нескоро, но очередь всё же дошла и до меня. Сердце моё в смертельном испуге забилось. Я поднялся и поклонился тем, кто оставался в камере. Они склонили головы в ответ. Мне не хотелось просить у них прощения. Только благодарить.
— Слава Господу за то, что вы у меня есть... за то, что вы у меня были, — сглотнув слезы, сказал я. — Прощайте, мои братья!
Из тёмного угла кто-то сделал лёгкое движение рукой – благословил меня, прочертив ладонью в воздухе крест.
Комната для допроса сильно меня удивила. Я думал, увижу камеру пыток с крючьями на потолке и свежей кровью на полу, но это был простой бокс, похожий на бокс в блок-хаусе, достаточно уютный, словно жилой. Примерно такой же когда-то снимал и я.
В углу стояла кадка с фикусом, который вырос так, что подпирал потолок, старенький диванчик в противопылевом чехле, на полу, деловито жужжа, обрабатывал коврик робот-пылесос. На стенах висели полки с интерактивными книжками. Надо же, точно такие же были и у меня в детстве, я очень любил их рассматривать. Одну из стен занимал шкаф-купе с большим зеркалом на раздвижных дверях. С потолка пускала радужные зайчики зеркальная люстра. В центре стояли стол и два стула, на столе – пузатая вазочка с ромашками и чей-то коммуникатор.
Тут была и небольшая кухонька с древней разночастотной микроволновкой, из которой доносился запах яичницы с беконом. Звякнул тостер, выплёвывая поджаристые хлебцы, кофеварка с хрипом схаркнула в чашку последние капли кофе. Я до того уже устал за всё это время, что происходящее казалось сном.
Обалдев, я не сразу заметил мужчину, который вышел из ванного отсека, приглаживая мокрыми руками волосы, и поэтому, когда он ко мне обратился, вздрогнул от неожиданности.
— Прошу прощения... С ночи работаю, вот и решил сделать паузу и перекусить. Вы, наверное, голодны?
Я, приоткрыв рот, молча рассматривал его. Это был человек с красивой фигурой, серая униформа здорово смотрелась на нём. Но его странное лицо походило на маску: белое и с алыми губами, довольно густыми белокурыми волосами. Глаза были как-то слишком голубые, а взгляд их слишком тяжел и неподвижен. Что-то было ужасно неприятное в этом красивом и чрезвычайно моложавом лице.
Я так волновался, что мне совсем не хотелось есть. Я помотал головой, отказываясь от этого необычного для данной минуты предложения.
— Ну, что ж, как хотите. Не люблю есть один, — с жалостью в голосе ответил тот.
Он поставил на стол порционную сковороду, помешав в ней вилкой, и представился:
— Марк Тучков. Я – следователь, веду дело по Вознесенской секте. Вы не возражаете, если при нашем разговоре будет присутствовать кто-нибудь ещё?
И он вилкой указал на кого-то за моей спиной. Я обернулся и обмер: у дверей стоял мой друг Санька. На нём была чёрная странная форма. Он стоял бездвижно, как замороженный – слегка расставив ноги и сцепив руки за спиной. Цвет лица – серый, нездоровый, тёмные круги под глазами, словно он был сильно измождён, глаза не поднимал, смотрел только в пол.
— Санька... — с выдохом прошептал я, и его ресницы дёрнулись, словно он хотел поднять глаза, но почему-то побоялся и не посмел.
Я не знал, что и думать, не находил ни одной причины, почему ему должно быть здесь. И вдруг вздрогнул: я понял, кто был тот пленивший меня человек.
Да, это его голос! Санька! Мой друг Санька! Он пришёл с федералами в Вознесенку! Это он захватил меня и сдал им!
Санька предал меня... Санька встал на сторону врага... О, Господи, Санька!!!
Горю моему не было предела. Я свесил голову, потому что из меня хлынули слёзы и сопли, а утереться я не мог – наручники удерживали руки за спиной.
— Так что, у вас нет возражений против присутствия этого человека? — следователь повторил вопрос.
Я всхлипнул – порция соплей сорвалась с носа, капнула на пол – и отрицательно помотал головой. Этот Марк подошёл, промокнул мне, как ребёнку, салфеткой нос и спросил:
— Если мы снимем наручники... вы же не будете неадекватно себя вести? Буйствовать? Скандалить? Проклинать? Мракобесничать?
— Не буду, — убитым голосом ответил я.
Какое там... Мне хотелось не буйствовать, а умереть.
— Ну что ж, я буду очень вам признателен за это. Знаете, как мне не хотелось продолжать вас мучить! Сними с него наручники, — приказал Саньке следователь, и тот ожил, словно его включили, подошёл ко мне и снял браслеты. После отошёл к стене и снова «выключился».
Его поведение меня сильно напугало, я только беспомощно оглянулся на него и сразу же отвернулся, втянув голову в плечи.
— Располагайтесь, где вам удобно, — мягким, симпатичным голосом сказал следователь и вдруг улыбнулся почти настоящей улыбкой.
Я посмотрел на стул у стола, потом на диван и решил воспользоваться этим предложением – спина моя после плетей болела сильно, а суставы рук, измученные наручниками, воспалились и словно горели огнём.
— Смелее, — подбодрил меня следователь, видя мою нерешительность, и я направился к дивану. На чём-то невидимом подскользнулся, споткнулся о робот-пылесос, который шарахнулся у меня из-под ног.
— Осторожнее! Вы не ушиблись? Располагайтесь! Вы не против, я слегка позавтракаю, постараюсь быстро. — Следователь уселся за стол, стал уплетать яичницу и запивать её кофе. — Андрей, расскажите пока о себе. Откуда вы родом?
— Я из столицы, — уныло ответил я, положив ноющие руки на колени и разглядывая посиневшие ладони.
— А родители? Папа, мама есть?
— Есть. Но они на Марсе. Улетели, когда я ещё был пацаном, и возвращаться пока не собираются.
— Скучаете?
Я хмыкнул и отвернулся. Но потом решил всё-таки ответить:
— Да ну их. Когда был маленький, то нуждался в них. А теперь я вырос. Пусть делают, что хотят.
— Наверняка, вы держите обиду на них...
Я лишь фыркнул в ответ. Даже если и так – это моё дело. Что он лезет мне в душу?
— Стало быть, вы живёте один...
— Один, — грустно согласился я.
— И что же, ни друзей у вас, ни подруг?
— Настоящих друзей много не бывает. Друг у меня был, но только один – Санька...
Я кротко взглянул на Сашку, но он с чужим выражением лица стоял, словно не слышал, что я только что про него говорил.
— Санька? — улыбнулся следователь и, проследив за моим взглядом, также посмотрел на моего друга, который теперь у дверей чисто по-дружески охранял меня, чтобы я не сбежал. — Знаете, вы не ошиблись. У вас замечательный друг: верный, преданный. А это говорит, что и вы – замечательный человек! Помните поговорку? Скажи, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты! Ваш друг очень о вас просил, рассказывая о ваших лучших качествах...
— И что же он вам обо мне сообщил? — мне было неловко говорить о присутствующем здесь Саньке в третьем лице, но любопытство одержало верх.
— Во-первых, ваш друг считает вас хорошим специалистом по сплит-системам перкуссионного реагирования, лояльным гражданином и полезным членом современного общества.
— Тоже мне... нашёл положительные качества, — буркнул я, но у Саньки только ещё сильнее обозначились скуловые мышцы на ставшем с последней нашей встречи каким-то сильно мускулистом лице.
— Зря вы так, это немаловажная характеристика человека, схваченного при облаве на террористическую секту.
— Послушайте, господин следователь...
— Марк, — улыбнулся следователь. — Давайте просто – Марк.
Я удивился, не ожидал от него такого к себе расположения, сбился, стушевался, и продолжил уже не так агрессивно:
— Марк, поймите: эти люди – никакая не секта, тем более террористическая. Это же просто христиане, которых сама Истинная церковь отторгла от себя. Она сама отделила себя от них и начала на них гонения.
— Всякое бывает, Андрей. Бывает так, что убеждения людей расходятся, если кто-то один не прав и упорствует в этом.
— Согласен с вами! — обрадовался я, вдруг почувствовав в этом Марке поддержку, и принялся ему объяснять: — Конечно: не бывает двух истин, и если оба говорят, что знают истину, но поступают по-разному, значит, кто-то один из них не прав!
Следователь внимательно слушал, не отрывая от меня своих голубых немигающих глаз, и кивал.
— Как вы считаете: кто не прав? — Марк, держа одной рукой чашечку с кофе, другой подвинул к себе коммуникатор.
— Конечно же, Истинная церковь! — воскликнул я и увидел, как Санькины глаза блеснули на меня с тревогой. — Это они дискредитировали Вознесенку и послали головорезов громить её. Какие же они после этого ортодоксальные христиане?
— Вы сомневаетесь, что Истинная церковь – ортодоксальные христиане?
— Ещё как! Они – ортодоксальные язычники, ортодоксальные патриоты, но ни в коем случае не ортодоксальные христиане!
— Как вы считаете: плохо ли быть патриотом? Могут ли христиане быть патриотами?
Я подумал и честно ответил:
— Конечно, могут! Хоть христиане не принадлежат миру сему, их отечество – Царство Небесное, но они – самые лучшие граждане, так как они всегда за человека, а не против него! Конечно, христиане всегда будут поддерживать все самые лучшие начинания правительства, активно участвовать в общественной жизни.
— А если христианам что-то не понравится в действиях государства, пойдут ли христиане на протестные митинги?
— А зачем им ходить на митинги? Туда идут те, которые хотят справедливости, но сил от Бога не имеют и борются своими собственными. Сила же христиан – в молитве! Они противопоставляют воюющему обществу силу Христовой любви и добрых дел!
— А вы лично имеете какие-нибудь претензии к Правителю?
— Я? Да никаких. Мне ни тепло, ни холодно от нынешнего Правителя. Да и откуда? Видел-то его только только в псинет.
— Слышали ли вы, чтобы в секте в вашем присутствии критиковали Правителя?
Я вспылил:
— Почему вы всё время называете их сектой?! Ничего такого никто там не говорил!
— Как же не секта? — Следователь взял стул, поставил его передо мной спинкой вперёд и оседлал его. — Секта от слова «сектор». Часть от полноты. Религиозная секта берёт выгодную ей часть от истинного учения и начинает промывать мозги разными методами, заставляя верить, что только вот эта часть и является целым, исключительной истинной.
