– Но как же вы это сделаете? – грустно сказала Ксения. – Ведь он ни за что не согласится жить в Вознесенке, а я с ним – в мегаполисе.
– Не будем решать за Господа, как Ему поступить, – утешил её улыбкой Максим. – Вот и ребята, пошли!
В кафе заглянули Альберт с Андреем и подошли к их столику.
– Всё успели сделать? – спросил Максим.
– Да, – кивнул Андрей. – Написал заявление об увольнении «По собственному желанию» из пси-сети Управления. Если спросят, скажу, что переехал и нашёл работу в другом полисе. Я решил послушаться владыку Питирима и не возвращаться в столицу. Да и нет никакого желания возвращаться вообще. Ума не приложу, что я буду там без вас делать.
Они вчетвером вышли из кафе, сели в полицейский магнекар, направились на юго-запад мегаполиса и прибыли в промышленный район, где остановились на парковке складского комплекса. Альберт посмотрел на Ксению в зеркальце заднего вида и сказал:
– Минут через пятнадцать у него закончится смена. Мы с Андреем ждём вас здесь.
Альберт и Андрей остались в магнекаре, а Максим и Ксения вышли и направились к пластиковому матовому забору, ограждающему склады, за которым интенсивно шла разгрузка прибывшего магнетрала. Пилотируемые автопогрузчики, как рабочие жуки, сновали от вагонов к складам и обратно. Раздался сигнал, и погрузчики скрылись под навесами, а через какое-то время двери проходной раскрылись, и из них стали выходить пилоты; они прощались друг с другом и неспешно рассаживались в служебный транспорт для отправки в полис.
Ксения с волнением высматривала сына и, узнав его среди идущей толпы, на секунду замерла и позвала:
– Владик! Владислав!
Один из пилотов обернулся и, увидев её вместе с Максимом, остолбенел. Затем он попрощался с кем-то и медленно приблизился к ним. Максим протянул ему руку, и тот с удивлением пожал её.
– Здравствуй, Владик, – улыбнулся Максим. – Спасибо тебе за координаты деревни. Наш договор в силе: ты меня не обманул, исполнил клятву и я.
Владик с удивлением рассматривал его, переводя взгляд на свою мать, и, наконец, проговорил:
– Слухай, чел… я, риальна, не ожидал этова. Я-та думал: ты про миня и забыл.
– Как видишь, не забыл. Поздоровайся с матерью.
– Привет, мам, – нехотя и боязливо сказал Владик. – Ты чё, риальна, вернуцца домой решила? Тибя чё, чел уломал?
Ксения хотела что-то ему ответить, но Максим её опередил:
– Так ты рад?
Владик наморщил лоб и исподлобья посмотрел на него.
– Да так… и рад, и нет… Проста...
– Что?
Владик опустил голову и молчал. Максим взял его за плечо и отвёл в сторону.
– Говори! – потребовал он.
Владик шмыгнул носом и тихо сказал:
– Просто прикидываю, как она разорёцца, када узнает…
– О чём узнает?
Владик посмотрел в сторону и сказал:
– Да нету больше дома-та у нас. Мине бабки были нужны, я продал его, казлам каким-то, они миня обманули, бабок мало дали. Куды я её щас приведу? Сам кантуюсь на теплотрассе. Рад, што хоть жратвы на работе дают.
Максим с теплотой покровительственно ему улыбнулся и сказал:
– Да, влип ты, бродяга. Что же ты, оказался в беде, а помощи не просишь?
Владик надменно вскинул голову и сказал:
– Да я чё, слабак, чтоле?
– Если гордость кричит, значит, любовь молчит, – заметил Максим. – Попросить помощи – это есть большое мужество. Разве ты не знал?
– Не-а. Пацанский принцип: «Не верь, не бойся, не проси».
– Нелегко так жить, – посочувствовал Максим. – Разве тебе не хочется жить достойно? Как сказал один великий философ: "Обязанность по отношению к самому себе состоит в том, чтобы человек соблюдал человеческое достоинство в самом себе".
Видя, что взгляд Владика от непонимания остекленел, быстро добавил:
– Ну, это я так, к слову. – Максим скрестил руки на груди, с улыбкой глядя на него сверху вниз, и проговорил: – Что ты делаешь сегодня вечером?
Владик опешил и пробормотал:
– Да так, ничё, а чё?
Максим наклонился к нему и заговорщически прошептал:
– Ты, смотрю, крепкий парень, а мне нужен спарринг-партнер. Драться умеешь? Пойдём со мной? Научу, потом перекусим чего-нибудь?
Владик ошалело посмотрел ему глаза, понял, что тот не шутит, и пробормотал:
– Ты чё, чел, риально научишь? Крутяк… Ты же просто офигенный! Во везуха-то... Во я потом отфигачу всех казлов!
– Ну, насчёт последнего мы с тобой ещё немного поговорим, – усмехнулся Максим. – Как я понял, ты согласен?
– Да, канешна! – воскликнул Владик. – Я чё, рехнутый, чтобы отказывацца-та?
– Тогда поехали в Вознесенку, – сказал Максим и, схватив его за плечи, повёл за собой.
Услышав про Вознесенку, Владик немного споткнулся. Тогда Максим весело добавил:
– После тренировки приглашаю тебя на ужин. Можешь остаться даже с ночёвкой в моём доме, ведь тебе завтра на работу, не так ли?
Владик судорожно кивнул, и тогда Максим, чтобы окончательно его обезоружить, сказал:
– Сейчас попросим докинуть нас до места знакомых полицейских.
Владик сообразил, что они идут к полицейскому магнекару, начал икать и пытаться замедлить шаг, но Максим, поплотнее обхватив его за плечи, сказал:
– Ты что, боишься? И это правильно. Если бы ты был совсем бесстрашным, то мне с тобой было бы страшновато.
Владик довольно улыбнулся. Максим поднял дверцу магнекара и, помахав Альберту с Андреем, сказал:
– Принимайте, ребята. Это – Владик, теперь он в нашей команде. Неплохой парень, кстати, а как он умеет драться, мы сегодня посмотрим.
Владик довольно улыбнулся и робко сел на заднее сиденье магнекара. Рядом с ним плюхнулся на сидение Максим, с другой стороны, тихая и безмолвная, села Ксения. Максим, потрепав сержанта по плечу, сказал:
– Ну что, дружище, поехали?
Потом повернулся к Владику и сказал:
– Обещаю тебе, братец, скучно сегодня не будет, и сколько бы ни прошло времени, вспоминая сегодняшний день, ты никогда о нём не пожалеешь.
После невероятно праздничной литургии с рукоположением Савватия и Максима, а также некоторых братьев Вознесенки, полицейского Альберта с тремя бойцами я видел редко. Они растворились где-то в поселке, заняв наблюдательные позиции, а на следующий день высадился спецназ и тоже куда-то растворился. Я чувствовал их присутствие в поселке, но оно было ненавязчивым и совсем не заметным.
Максим все ночи проводил в больнице рядом со своим другом Киром и сам был ему как сиделка. Сёстры рассказывали, что он, преклонив колени и укрывшись капюшоном, с чётками и молитвословом в руках до самой зари молился, по их словам «с прямой спиной», и только к утру его находили заснувшим на полу, уткнувшимся в постель Кира.
Я жил в доме с Александром, Серафимом и Питиримом и видел, как они по ночам молились вместе.
С Серафимом прям что-то случилось: он стал молчаливым и всё время его взгляд был обращён внутрь себя, как будто он постоянно смотрел там на что-то интересное. Серафим зачем-то накрывал голову покрывалом и стоял на коленях между Александром и Питиримом, а из его глаз потоками лились слёзы. Они произносили молитвы и вместе, и по отдельности.
Я же, оставшись с ними, сначала хотел было присоединиться к их ночной молитве, но не смог: меня через полчаса так сморило, что заснул прямо там, где и стоял – на ковре. Таким образом, опытным путём я и понял, чем отличаюсь от них: их тела были преображены какой-то особой благодатью. Это давало им невероятные силы, о которых я ничего не знал и даже представить себе не мог, что смогу хоть когда-нибудь быть похожим на них.
Но у Серафима что-то не ладилось с той самой Валерией. И непонятно, почему. Я же сам видел, что они помирились! Или не помирились? Вообщем, дело было так.
Утром в день рукоположения всех разбудил Питирим и сказал мне и братьям Александру и Серафиму:
– Вот и настал этот великий день, который я могу с уверенностью назвать Днём Победы: победы любви над ненавистью, жизни над смертью. Восстанем же братья и пойдём в храм Божий, чтобы соединиться узами любви через таинство священства и совместного причащения Телу Христа и Его Крови!
Я тогда грустно опустил голову и вздохнул: ведь мне, как некрещённому, не суждено быть на этом празднике жизни. Видя моё расстройство, Питирим улыбнулся и сказал:
– Брат Андрей, после пройденного вместе духовного и опасного пути, можно ли считать тебя недостойным присутствия на литургии? Разве можно тебя лишить возможности лицезреть плоды твоей миссии Защитника? Конечно, ты ещё не крещён, и, несмотря ни на что, с этим давай не будем спешить, ведь первый жар ревности по Богу можно быстро растерять. Тебе ещё предстоит особый путь, и ещё настанет твой день. Но сегодня никто не сможет тебе запретить быть с нами от начала и до конца. И в этом – правда Божья.
Я поднял на него счастливые глаза и обнял. Он меня поцеловал в темечко и сказал:
– Быстрее собирайся и ничему не удивляйся.
Я весело усмехнулся, подумав, что он пошутил. Чему можно было удивляться после всего, что я уже увидел. Я быстро оделся, братья тоже, и, «не вкушая пищи», хотя поесть мне сильно хотелось, мы вместе направились в храм.
Вознесенка кипела людьми. Оказывается, кто-то пришёл в храм заранее, потому что тем, кто приходили позже, уже некуда было вместиться, и они оставались на улице. Нас же провели в самый центр, туда, где несколько ступенек вели к возвышению, огороженному низенькой оградкой. На возвышении стоял покрытый красивым покрывалом стол, который, оказывается, называется «престол». Вокруг него я увидел всех братьев Совета и ещё нескольких братьев, не входящих в Совет, среди которых был тот самый Кир. Выглядел он совсем не очень, но улыбался. Также тут были знакомые мне братья из Лугового и незнакомые братья из каких-то других общин.
Александр и Серафим взошли на возвышение и встали рядом с Савватием и Максимом. Вся их четвёрка заметно выделялась ростом и телосложением, и многие с интересом разглядывали их; они же с удивлением оглядывались кругом, задирали головы, рассматривая мозаики, и я вместе с ними, и моё сердце пылало восторгом от такой красоты.
Всем принесли богослужебные облачения. Я быстро отступил и встал у низенькой оградки, так как мне не подобало стоять рядом с теми, кто сегодня принимал рукоположение. Вместе со мной отступил и Серафим. Он стоял, опустив голову в молчании, и глубоко дышал. Я понимал, что ему, наверное, было трудно оттого, что он не мог быть вместе с ними, но – что делать? – он сам так решил.
– Серафим? – вдруг раздался за нашими спинами тонкий девичий голос.
Серафим вздрогнул всем телом и медленно повернулся. Я повернулся вместе с ним и увидел, как он одновременно с великой мукой и с радостью смотрит на девушку, которая в полном изумлении вышла из толпы и, приблизившись к низкой оградке, оказалась перед ним. Они не отрываясь, смотрели друг на друга, и у обоих на глазах стояли слёзы. Догадаться несложно: это была та самая Валерия.
– Брат Серафим, – вдруг сказал Питирим, и Серафим повернулся к нему. Питирим спустился с возвышения и встал рядом с ним. – Почему тоскует душа твоя? Испытай своё сердце: уверен ли ты, что, отказавшись от рукоположения, ты поступил по воле Бога? Я не упрашиваю тебя, ведь знаю – ты понимаешь, что никто не заставит тебя взойти на крест.
– Владыка Питирим, – произнёс Серафим, прикрыв глаза, чтобы не видеть ошеломлённого взгляда Валерии, – если бы ты знал, как сердце моё рвётся встать рядом с отцом моим и братьями моими, но нет в моём сердце твёрдого ответа Божия, что я должен так поступить. Наоборот, я чувствую, что должен послужить Господу как-то по-другому. Откуда-то я знаю, что придут тяжёлые испытания, и я должен быть свободен от клятвы священства, чтобы Господь мог через меня свершить какое-то своё дело. Я чувствую, что такое желанное принятие священства сейчас противоречит воле Божьей.
Питирим пронзительно посмотрел на него и произнёс:
– Воин Христов Серафим, воистину ты обрёл истинное послушание Богу! Я чувствую, что есть правда в твоих словах, и преклоняюсь перед благодатью Святого Духа в тебе и не смею больше испытывать душу твою. Любимый брат Серафим, прошу тебя, послужи тогда сегодня своим братьям в алтаре, и не откажи нам в радости услышать твоё божественное пение, о котором мы так много наслышаны!
– Да, владыка, – с покорностью произнёс Серафим и склонил голову для благословения. Питирим перекрестил его и вернулся к алтарю.
Серафим некоторое время стоял, опустив глаза, затем кротко взглянул на Валерию. Она тяжело дышала, и слёзы лились по её щекам. Наконец, она утёрла их и с выдохом, срывающимся голосом воскликнула:
– Серафим… откуда ты знаешь владыку Питирима? Почему он собирался тебя рукоположить в братского пресвитера? Боже мой… кто ты?
Он побелел и с робким виноватым видом проговорил:
– Валерия… я солгал тебе… Прости меня, чистая дева…
Он быстро отвернулся и взошёл на возвышение, где ему подали красивое, сверкающее золотом облачение.
Я видел, как Валерия опустила расширенные глаза в пол и, тяжело дыша, судорожно перекрестилась.
Всем принесли богослужебные одежды. Грянуло торжественное пение хора, и я увидел, что братья, готовившиеся к рукоположению, облачились в белые одежды, а те, которых Питирим рукоположил в Луговом, стояли в золотых. Отца Александра трудно было не заметить. Его благородное, одухотворенное и мужественное лицо стало необычно красивым, в золотом облачении он был невероятно статен. Он стоял рядом с пресвитерами из Лугового и смущённо косился на них. Они же смотрели на него с радостным восторгом.
Максим с чёрными, как смоль, волосами и выразительными глазами в серебряном облачении действительно смотрелся как рождественский ангел. Как я знаю, здесь, в Вознесенке, все его и стали так называть. Рождественским ангелом. Ему даже к лицу был его измученный, бледный вид. Но он держался прямо, глядя перед собой на изображение Христа, которое разноцветными каменьями искрилось в лучах электрического света.
Интересно смотрелся Савватий в белоснежном облачении, надетом поверх экзоскелета. Кровоподтёки на его лице потемнели и стали иссиня-чёрного цвета, белобрысая чёлка падала на бесцветные глаза, в которых, казалось, радужной оболочки и вовсе нет, остались, как две чёрные точки, зрачки. В его холодном лице не было ни тени смущения, которое читалось на лицах Александра и Максима, и я подумал, что такое отсутствие рефлексии по поводу происходящего возможно из-за особого свойственного ему самообладания, о котором рассказывал мне Александр.
Я, несмотря на своё особое отношение к нему, не мог не признать, что дух Савватия достоин восхищения. Врачи Арден и Сергей хоть и стояли среди пресвитеров Лугового в золотых одеждах, но всё время старались держаться поближе к нему.
Я не мог не заметить, что Валерия, которая всё ещё стояла рядом со мной, страшно волнуется. Наконец, она не выдержала и тихонько подозвала Ардена. Тот спустился с возвышения к ней.
– Брат Арден, что это всё значит? – покрывшись красными пятнами, проговорила Валерия. – Почему ты сразу не сказал, что знаешь Серафима? Почему ты солгал мне?
Она склонила голову и, закрыв лицо рукой, сильно заплакала. Арден стоял рядом с растерянным видом. Наконец, она подняла снова голову и заговорила снова:
– Брат Арден, прошу тебя, выслушай меня! Я поняла, что Серафим – не тот, за кого себя выдаёт.
– Не будем решать за Господа, как Ему поступить, – утешил её улыбкой Максим. – Вот и ребята, пошли!
В кафе заглянули Альберт с Андреем и подошли к их столику.
– Всё успели сделать? – спросил Максим.
– Да, – кивнул Андрей. – Написал заявление об увольнении «По собственному желанию» из пси-сети Управления. Если спросят, скажу, что переехал и нашёл работу в другом полисе. Я решил послушаться владыку Питирима и не возвращаться в столицу. Да и нет никакого желания возвращаться вообще. Ума не приложу, что я буду там без вас делать.
Они вчетвером вышли из кафе, сели в полицейский магнекар, направились на юго-запад мегаполиса и прибыли в промышленный район, где остановились на парковке складского комплекса. Альберт посмотрел на Ксению в зеркальце заднего вида и сказал:
– Минут через пятнадцать у него закончится смена. Мы с Андреем ждём вас здесь.
Альберт и Андрей остались в магнекаре, а Максим и Ксения вышли и направились к пластиковому матовому забору, ограждающему склады, за которым интенсивно шла разгрузка прибывшего магнетрала. Пилотируемые автопогрузчики, как рабочие жуки, сновали от вагонов к складам и обратно. Раздался сигнал, и погрузчики скрылись под навесами, а через какое-то время двери проходной раскрылись, и из них стали выходить пилоты; они прощались друг с другом и неспешно рассаживались в служебный транспорт для отправки в полис.
Ксения с волнением высматривала сына и, узнав его среди идущей толпы, на секунду замерла и позвала:
– Владик! Владислав!
Один из пилотов обернулся и, увидев её вместе с Максимом, остолбенел. Затем он попрощался с кем-то и медленно приблизился к ним. Максим протянул ему руку, и тот с удивлением пожал её.
– Здравствуй, Владик, – улыбнулся Максим. – Спасибо тебе за координаты деревни. Наш договор в силе: ты меня не обманул, исполнил клятву и я.
Владик с удивлением рассматривал его, переводя взгляд на свою мать, и, наконец, проговорил:
– Слухай, чел… я, риальна, не ожидал этова. Я-та думал: ты про миня и забыл.
– Как видишь, не забыл. Поздоровайся с матерью.
– Привет, мам, – нехотя и боязливо сказал Владик. – Ты чё, риальна, вернуцца домой решила? Тибя чё, чел уломал?
Ксения хотела что-то ему ответить, но Максим её опередил:
– Так ты рад?
Владик наморщил лоб и исподлобья посмотрел на него.
– Да так… и рад, и нет… Проста...
– Что?
Владик опустил голову и молчал. Максим взял его за плечо и отвёл в сторону.
– Говори! – потребовал он.
Владик шмыгнул носом и тихо сказал:
– Просто прикидываю, как она разорёцца, када узнает…
– О чём узнает?
Владик посмотрел в сторону и сказал:
– Да нету больше дома-та у нас. Мине бабки были нужны, я продал его, казлам каким-то, они миня обманули, бабок мало дали. Куды я её щас приведу? Сам кантуюсь на теплотрассе. Рад, што хоть жратвы на работе дают.
Максим с теплотой покровительственно ему улыбнулся и сказал:
– Да, влип ты, бродяга. Что же ты, оказался в беде, а помощи не просишь?
Владик надменно вскинул голову и сказал:
– Да я чё, слабак, чтоле?
– Если гордость кричит, значит, любовь молчит, – заметил Максим. – Попросить помощи – это есть большое мужество. Разве ты не знал?
– Не-а. Пацанский принцип: «Не верь, не бойся, не проси».
– Нелегко так жить, – посочувствовал Максим. – Разве тебе не хочется жить достойно? Как сказал один великий философ: "Обязанность по отношению к самому себе состоит в том, чтобы человек соблюдал человеческое достоинство в самом себе".
Видя, что взгляд Владика от непонимания остекленел, быстро добавил:
– Ну, это я так, к слову. – Максим скрестил руки на груди, с улыбкой глядя на него сверху вниз, и проговорил: – Что ты делаешь сегодня вечером?
Владик опешил и пробормотал:
– Да так, ничё, а чё?
Максим наклонился к нему и заговорщически прошептал:
– Ты, смотрю, крепкий парень, а мне нужен спарринг-партнер. Драться умеешь? Пойдём со мной? Научу, потом перекусим чего-нибудь?
Владик ошалело посмотрел ему глаза, понял, что тот не шутит, и пробормотал:
– Ты чё, чел, риально научишь? Крутяк… Ты же просто офигенный! Во везуха-то... Во я потом отфигачу всех казлов!
– Ну, насчёт последнего мы с тобой ещё немного поговорим, – усмехнулся Максим. – Как я понял, ты согласен?
– Да, канешна! – воскликнул Владик. – Я чё, рехнутый, чтобы отказывацца-та?
– Тогда поехали в Вознесенку, – сказал Максим и, схватив его за плечи, повёл за собой.
Услышав про Вознесенку, Владик немного споткнулся. Тогда Максим весело добавил:
– После тренировки приглашаю тебя на ужин. Можешь остаться даже с ночёвкой в моём доме, ведь тебе завтра на работу, не так ли?
Владик судорожно кивнул, и тогда Максим, чтобы окончательно его обезоружить, сказал:
– Сейчас попросим докинуть нас до места знакомых полицейских.
Владик сообразил, что они идут к полицейскому магнекару, начал икать и пытаться замедлить шаг, но Максим, поплотнее обхватив его за плечи, сказал:
– Ты что, боишься? И это правильно. Если бы ты был совсем бесстрашным, то мне с тобой было бы страшновато.
Владик довольно улыбнулся. Максим поднял дверцу магнекара и, помахав Альберту с Андреем, сказал:
– Принимайте, ребята. Это – Владик, теперь он в нашей команде. Неплохой парень, кстати, а как он умеет драться, мы сегодня посмотрим.
Владик довольно улыбнулся и робко сел на заднее сиденье магнекара. Рядом с ним плюхнулся на сидение Максим, с другой стороны, тихая и безмолвная, села Ксения. Максим, потрепав сержанта по плечу, сказал:
– Ну что, дружище, поехали?
Потом повернулся к Владику и сказал:
– Обещаю тебе, братец, скучно сегодня не будет, и сколько бы ни прошло времени, вспоминая сегодняшний день, ты никогда о нём не пожалеешь.
Глава 10. Свидетели чудес
После невероятно праздничной литургии с рукоположением Савватия и Максима, а также некоторых братьев Вознесенки, полицейского Альберта с тремя бойцами я видел редко. Они растворились где-то в поселке, заняв наблюдательные позиции, а на следующий день высадился спецназ и тоже куда-то растворился. Я чувствовал их присутствие в поселке, но оно было ненавязчивым и совсем не заметным.
Максим все ночи проводил в больнице рядом со своим другом Киром и сам был ему как сиделка. Сёстры рассказывали, что он, преклонив колени и укрывшись капюшоном, с чётками и молитвословом в руках до самой зари молился, по их словам «с прямой спиной», и только к утру его находили заснувшим на полу, уткнувшимся в постель Кира.
Я жил в доме с Александром, Серафимом и Питиримом и видел, как они по ночам молились вместе.
С Серафимом прям что-то случилось: он стал молчаливым и всё время его взгляд был обращён внутрь себя, как будто он постоянно смотрел там на что-то интересное. Серафим зачем-то накрывал голову покрывалом и стоял на коленях между Александром и Питиримом, а из его глаз потоками лились слёзы. Они произносили молитвы и вместе, и по отдельности.
Я же, оставшись с ними, сначала хотел было присоединиться к их ночной молитве, но не смог: меня через полчаса так сморило, что заснул прямо там, где и стоял – на ковре. Таким образом, опытным путём я и понял, чем отличаюсь от них: их тела были преображены какой-то особой благодатью. Это давало им невероятные силы, о которых я ничего не знал и даже представить себе не мог, что смогу хоть когда-нибудь быть похожим на них.
Но у Серафима что-то не ладилось с той самой Валерией. И непонятно, почему. Я же сам видел, что они помирились! Или не помирились? Вообщем, дело было так.
Утром в день рукоположения всех разбудил Питирим и сказал мне и братьям Александру и Серафиму:
– Вот и настал этот великий день, который я могу с уверенностью назвать Днём Победы: победы любви над ненавистью, жизни над смертью. Восстанем же братья и пойдём в храм Божий, чтобы соединиться узами любви через таинство священства и совместного причащения Телу Христа и Его Крови!
Я тогда грустно опустил голову и вздохнул: ведь мне, как некрещённому, не суждено быть на этом празднике жизни. Видя моё расстройство, Питирим улыбнулся и сказал:
– Брат Андрей, после пройденного вместе духовного и опасного пути, можно ли считать тебя недостойным присутствия на литургии? Разве можно тебя лишить возможности лицезреть плоды твоей миссии Защитника? Конечно, ты ещё не крещён, и, несмотря ни на что, с этим давай не будем спешить, ведь первый жар ревности по Богу можно быстро растерять. Тебе ещё предстоит особый путь, и ещё настанет твой день. Но сегодня никто не сможет тебе запретить быть с нами от начала и до конца. И в этом – правда Божья.
Я поднял на него счастливые глаза и обнял. Он меня поцеловал в темечко и сказал:
– Быстрее собирайся и ничему не удивляйся.
Я весело усмехнулся, подумав, что он пошутил. Чему можно было удивляться после всего, что я уже увидел. Я быстро оделся, братья тоже, и, «не вкушая пищи», хотя поесть мне сильно хотелось, мы вместе направились в храм.
Вознесенка кипела людьми. Оказывается, кто-то пришёл в храм заранее, потому что тем, кто приходили позже, уже некуда было вместиться, и они оставались на улице. Нас же провели в самый центр, туда, где несколько ступенек вели к возвышению, огороженному низенькой оградкой. На возвышении стоял покрытый красивым покрывалом стол, который, оказывается, называется «престол». Вокруг него я увидел всех братьев Совета и ещё нескольких братьев, не входящих в Совет, среди которых был тот самый Кир. Выглядел он совсем не очень, но улыбался. Также тут были знакомые мне братья из Лугового и незнакомые братья из каких-то других общин.
Александр и Серафим взошли на возвышение и встали рядом с Савватием и Максимом. Вся их четвёрка заметно выделялась ростом и телосложением, и многие с интересом разглядывали их; они же с удивлением оглядывались кругом, задирали головы, рассматривая мозаики, и я вместе с ними, и моё сердце пылало восторгом от такой красоты.
Всем принесли богослужебные облачения. Я быстро отступил и встал у низенькой оградки, так как мне не подобало стоять рядом с теми, кто сегодня принимал рукоположение. Вместе со мной отступил и Серафим. Он стоял, опустив голову в молчании, и глубоко дышал. Я понимал, что ему, наверное, было трудно оттого, что он не мог быть вместе с ними, но – что делать? – он сам так решил.
– Серафим? – вдруг раздался за нашими спинами тонкий девичий голос.
Серафим вздрогнул всем телом и медленно повернулся. Я повернулся вместе с ним и увидел, как он одновременно с великой мукой и с радостью смотрит на девушку, которая в полном изумлении вышла из толпы и, приблизившись к низкой оградке, оказалась перед ним. Они не отрываясь, смотрели друг на друга, и у обоих на глазах стояли слёзы. Догадаться несложно: это была та самая Валерия.
– Брат Серафим, – вдруг сказал Питирим, и Серафим повернулся к нему. Питирим спустился с возвышения и встал рядом с ним. – Почему тоскует душа твоя? Испытай своё сердце: уверен ли ты, что, отказавшись от рукоположения, ты поступил по воле Бога? Я не упрашиваю тебя, ведь знаю – ты понимаешь, что никто не заставит тебя взойти на крест.
– Владыка Питирим, – произнёс Серафим, прикрыв глаза, чтобы не видеть ошеломлённого взгляда Валерии, – если бы ты знал, как сердце моё рвётся встать рядом с отцом моим и братьями моими, но нет в моём сердце твёрдого ответа Божия, что я должен так поступить. Наоборот, я чувствую, что должен послужить Господу как-то по-другому. Откуда-то я знаю, что придут тяжёлые испытания, и я должен быть свободен от клятвы священства, чтобы Господь мог через меня свершить какое-то своё дело. Я чувствую, что такое желанное принятие священства сейчас противоречит воле Божьей.
Питирим пронзительно посмотрел на него и произнёс:
– Воин Христов Серафим, воистину ты обрёл истинное послушание Богу! Я чувствую, что есть правда в твоих словах, и преклоняюсь перед благодатью Святого Духа в тебе и не смею больше испытывать душу твою. Любимый брат Серафим, прошу тебя, послужи тогда сегодня своим братьям в алтаре, и не откажи нам в радости услышать твоё божественное пение, о котором мы так много наслышаны!
– Да, владыка, – с покорностью произнёс Серафим и склонил голову для благословения. Питирим перекрестил его и вернулся к алтарю.
Серафим некоторое время стоял, опустив глаза, затем кротко взглянул на Валерию. Она тяжело дышала, и слёзы лились по её щекам. Наконец, она утёрла их и с выдохом, срывающимся голосом воскликнула:
– Серафим… откуда ты знаешь владыку Питирима? Почему он собирался тебя рукоположить в братского пресвитера? Боже мой… кто ты?
Он побелел и с робким виноватым видом проговорил:
– Валерия… я солгал тебе… Прости меня, чистая дева…
Он быстро отвернулся и взошёл на возвышение, где ему подали красивое, сверкающее золотом облачение.
Я видел, как Валерия опустила расширенные глаза в пол и, тяжело дыша, судорожно перекрестилась.
Всем принесли богослужебные одежды. Грянуло торжественное пение хора, и я увидел, что братья, готовившиеся к рукоположению, облачились в белые одежды, а те, которых Питирим рукоположил в Луговом, стояли в золотых. Отца Александра трудно было не заметить. Его благородное, одухотворенное и мужественное лицо стало необычно красивым, в золотом облачении он был невероятно статен. Он стоял рядом с пресвитерами из Лугового и смущённо косился на них. Они же смотрели на него с радостным восторгом.
Максим с чёрными, как смоль, волосами и выразительными глазами в серебряном облачении действительно смотрелся как рождественский ангел. Как я знаю, здесь, в Вознесенке, все его и стали так называть. Рождественским ангелом. Ему даже к лицу был его измученный, бледный вид. Но он держался прямо, глядя перед собой на изображение Христа, которое разноцветными каменьями искрилось в лучах электрического света.
Интересно смотрелся Савватий в белоснежном облачении, надетом поверх экзоскелета. Кровоподтёки на его лице потемнели и стали иссиня-чёрного цвета, белобрысая чёлка падала на бесцветные глаза, в которых, казалось, радужной оболочки и вовсе нет, остались, как две чёрные точки, зрачки. В его холодном лице не было ни тени смущения, которое читалось на лицах Александра и Максима, и я подумал, что такое отсутствие рефлексии по поводу происходящего возможно из-за особого свойственного ему самообладания, о котором рассказывал мне Александр.
Я, несмотря на своё особое отношение к нему, не мог не признать, что дух Савватия достоин восхищения. Врачи Арден и Сергей хоть и стояли среди пресвитеров Лугового в золотых одеждах, но всё время старались держаться поближе к нему.
Я не мог не заметить, что Валерия, которая всё ещё стояла рядом со мной, страшно волнуется. Наконец, она не выдержала и тихонько подозвала Ардена. Тот спустился с возвышения к ней.
– Брат Арден, что это всё значит? – покрывшись красными пятнами, проговорила Валерия. – Почему ты сразу не сказал, что знаешь Серафима? Почему ты солгал мне?
Она склонила голову и, закрыв лицо рукой, сильно заплакала. Арден стоял рядом с растерянным видом. Наконец, она подняла снова голову и заговорила снова:
– Брат Арден, прошу тебя, выслушай меня! Я поняла, что Серафим – не тот, за кого себя выдаёт.
