Он опасен, об этом меня предупреждал сержант полиции. Он ругал меня, что я рассказала Серафиму про Вознесенку, и сказал страшные слова, что мы встретимся снова, когда он приедет «на труп». Брат Арден! Серафим одержим, я боюсь, что он для того и пробрался в Вознесенку, чтобы убить владыку Питирима! Боже! Теперь у меня всё сложилось! Я поняла, что он – один из тех боевиков, о которых нам рассказывали, что они учинили допрос в Луговом! Прошу тебя, брат Арден! Сделай что-нибудь, чтобы остановить его!!
Она посмотрела куда-то мимо него и ахнула. Я посмотрел туда же и увидел, как Серафим через плечо обернулся и каким-то странным взглядом посмотрел на неё и на Ардена. В глазах Валерии застыл ужас. Серафим повернулся и начал спускаться к ним, Валерия в страхе попятилась, но её поджимала толпа. Тогда она бросилась к Ардену и прижалась к нему. Серафим в сияющем облачении подошёл вплотную и встал, сверху вниз глядя на них.
– Валерия, ты… боишься меня? Значит, ты уже что-то знаешь обо мне?
Валерия молчала и с трепетом смотрела на него. Серафим грустно усмехнулся и медленно проговорил:
– Ты говорила, что не пожалеешь о нашей встрече… Значит, теперь ты всё-таки пожалела?
– Серафим, я отнеслась к тебе со всей душой, я же поверила тебе… а ты меня использовал, чтобы проникнуть в Вознесенку?! – вся дрожа от страха, проговорила Валерия.
– Да, Валерия, это так, – произнёс Серафим и замолчал, глядя в её полные боли глаза. Она, потрясённая его прямым ответом, с замиранием сердца произнесла:
– Кто же ты? Ты ли тот боевик из архиепископии, которого послали убить владыку Питирима?
– Да, Валерия, это так, – тихо проговорил Серафим, не спуская с неё жгучих глаз. Она, задрожав крупной дрожью, прерывисто вздохнула и проговорила:
– О, Серафим… как это низко и подло!
Она горько заплакала. Серафим сдвинул брови и устремил взгляд в пол.
– Да, Валерия, это так, – ещё тише повторил он.
Она вскинула на него глаза и умоляюще проговорила:
– Прошу тебя, пожалуйста, скажи хоть что-то, чтобы моё сердце могло оправдать тебя!
Она, вложив во взгляд всю свою надежду, смотрела на него, но Серафим глаз не поднимал. Она всхлипнула:
– Серафим, скажи, могу ли я как-то отговорить тебя от этого омерзительного поступка?
– Да, Валерия, – вдруг с теплотой сказал Серафим и поднял на неё глаза, в которых однозначно читалось очень многое. – Я отказался от этого дела и принёс покаяние, и сегодня, по благословению владыки Питирима, вступаю в ваше Братство и становлюсь твоим братом во Христе…
– О, Боже… это правда? – в изнеможении пролепетала она.
– Да, – выдохнул Серафим.
– Это правда? – спросила она, повернувшись к Ардену.
Тот, улыбаясь, кивнул и развёл руками.
– Валерия, Господь сотворил чудо: Он исцелил Серафима, преобразив его сердце, и я тому был свидетель! Не бойся же снова поверить ему! – Арден указал на братьев Серафима в алтаре и добавил:
– А вот и остальные «боевики архиепископии»!
Валерия изумлённо улыбнулась, робко отодвинулась от Ардена и потянулась к Серафиму. Тот наклонился к ней и тихо прошептал:
– Христос посреди нас, сестра Валерия…
– Есть и будет… – шёпотом ответила она и прижалась к нему.
Серафим, в золотом облачении действительно напоминающий ангельские силы, у престола стоящие, в ответ обнял её, положив свою щёку ей на макушку. Я тактично отвернулся, чтобы своим взглядом не смущать радости их новой встречи. И, когда Серафим отпустил Валерию и снова взошёл к алтарю, я увидел, какая спокойная радость разливалась по её лицу. Арден взял девушку за руку и тихо сказал:
– Свидетелями каких чудес мы с тобой являемся, Валерия, не правда ли? Преображение человеческого сердца – не есть ли самое великое чудо на Земле? – Она счастливо улыбнулась ему, а он продолжил:
– Он всегда был Господень! Смотри же, что делает с человеком Божья любовь, которая не терпит никакого зла, но, чтобы освободить человека, только и ждёт от него свободного согласия, его ответа!
– Да! – воскликнула Валерия. – Небо ждёт!
Я понял, что стал свидетелем важного, почти исторического события, и очень радовался. Так что же между ними произошло сейчас?
Сидим мы, значит, с Серафимом и Александром в библиотеке. Я читаю писание, а Серафим глотает одну за другой какие-то богословские книги и с волнением грызёт карандаш, да так, что кончик совсем обгрыз. Не то чтобы это мне сильно мешало, просто разобрало любопытство: что он там такое читает, что так весь разволновался? Решил потом расспросить в надежде, что мне ответит.
И тут открывается дверь, а на пороге стоит ОНА... Серафим замер, уставившись на неё с карандашом в зубах, и машинально открыл рот. Карандаш выпал и покатился по полу. Серафим полез под стол и всё не вылезал из-под него. Как-то очень тщательно отыскивал карандаш.
Валерия постояла в дверях, прошептала: «Извините, я вас потревожила» и закрыла дверь с другой стороны.
Серафим вылез из-под стола с найденным карандашом в зубах и, как ни в чём не бывало, продолжил читать. Но читал не больше минуты: вырвал карандаш изо рта и швырнул об стол, да так, что я аж с перепугу подпрыгнул, а отец Александр поверх книги красноречиво глянул в его сторону.
Серафим попросил у отца Александра разрешения покинуть библиотеку, и когда Александр кивком ему разрешил, Серафим оглушительным хлопком закрыл книгу, грохоча, полез на стремянку ставить книгу на верхнюю полку, также с грохотом слез и, буркнув: «Я пойду к себе» – вышел, треснув дверью.
Я видел, как Александр перекрестился и задумался.
Вообще днём я часто бывал в библиотеке. Там я усердно занимался: читал писание и общался с отцом Александром, а иногда и с Питиримом. Мурашками по спине пробегало счастье, когда рядом со мной читала писание Настенька. Мы с ней были не разлей вода, но мне всё время казалось, что этого мало: слишком уж много времени она уделяла отцу Савве.
А Савву разместили в больнице и, проведя дополнительные обследования, делали необходимые инъекции для восстановления утраченных функций головного мозга. Арден провёл ещё несколько тяжелых операций: собрал парню сломанную правую руку и пересадил из носа в позвоночник стволовые клетки, чтобы наросла ткань спинного мозга. Это просто какая-то алхимия!
Савва часто спал или на специальном тренажере разрабатывал ноги. Арден сказал, что это нужно делать, чтобы оставшиеся целыми волокна спинномозгового ствола приняли на себя функции повреждённых. От Саввы просто не отходили ни Арден, ни Сергей, а Настя, напросившись в сиделки, в белом платочке, коротала в молитве над ним всю ночь.
Я, в растерянности, не давая, правда, брать верх отчаянию, решил относиться к этому как к своеобразной дружбе. Ведь Савватия рукоположили как безбрачного священника… И ведь он не передумал! Но уж больно страшным для меня был наш диалог, который вышел тогда в храме сразу после его рукоположения.
А случилось вот что.
Когда я выдохнул после речи, которую сказал во время богослужения Питирим, и думал, что это уже всё, куда же больше, выяснилось, что богослужение продолжается и подходит к кульминации. Владыка Питирим, помолившись о соединении любовью всех друг с другом, поднял глаза и, поворачиваясь вокруг себя, громко провозгласил:
– Христос посреди нас!
– Есть и будет! – ответил народ.
Он вдруг спустился с возвышения, сразу направился ко мне и сказал:
– Христос посреди нас, брат Андрей!
– Есть и будет! – с трепетом ответил и я.
И он дал мне троекратное целование, затем стал подходить ко всем, до кого мог дотянуться, и все подходили к нему. Люди говорили это приветствие друг другу и обнимались. Обнимались все! Ко мне многократно подходили и братья, и сёстры, и каждый обнимал меня и троекратно целовал.
Я видел, как все священники, в том числе и только что рукоположенные, спустились в народ, встали вокруг алтаря в центре храма лицом к народу, и все, кто хотел, подходили и давали им целование.
И я узнал, что это и есть «Целование мира»! Оно вышло в переполненный притвор и дальше вырвалось на улицу, и я видел через окна, что люди, которые не смогли из-за многолюдства войти в храм и остались на улице, также обнимали друг друга и целовали.
Я коротко посмотрел на… кхм… ортодоксальных братьев и поразился их радости, принятию и смирению. Да, я видел, видел, как радостно и легко приветствуют всех Александр и Максим, а Савватию и Серафиму сначала было трудно, но потом всё больше их лица менялись, выражая радостное восхищение.
Внутри себя я с доброй улыбкой думал, что же ощущают они сейчас, после стольких лет заточённой жизни в обители, особенно после того ада, который они пережили? Но долго думать мне не пришлось: ко мне пробралась Анастасия и, воскликнув «Христос посреди нас!», троекратно расцеловала и добавила:
– Какое же это счастье жить в братской любви, Андрей!
Я с ней полностью согласился и с нарастающим волнующим чувством смотрел на её розовое от радости лицо, один только вид которого придавал мне мужества сделать то, что говорило моё сердце, а оно давно уже толкало меня в очередной раз наступить на горло моему страху. И я решился.
Отпустив Настю, сначала робко, потом всё более уверенно, пошёл к Серафиму. Увидев меня, он сначала как-то грустно улыбнулся, но затем положил свою тяжёлую руку мне на плечо, да так, что я аж немножко просел, и тихо сказал:
– Брат Андрей… Не думай, что мне не жаль тебя. Господь – свидетель, я сокрушаюсь, когда я вспоминаю о боли, которую причинял тебе. Спасибо, что, несмотря на это, ты проявил благородство: тогда на скале ты не отвернулся от меня и сделал попытку спасти. Ты всегда поступал мужественно и посему достоин уважения. Прости меня.
От его слов я напряжённо выдохнул, от всей души улыбнулся ему и сказал:
– Никогда бы не подумал, что скажу это тебе, но… Христос посреди нас!
– Есть и будет, – произнёс Серафим и дал мне целование мира, прикоснувшись три раза к моим щекам своей грубой щетинистой щекой.
Инстинктивно, мне всё ещё было пред ним как-то боязно, но в тот момент вдруг увидел в его глазах слёзы, и моё сердце отпустило. Отпустило навсегда.
Уже более спокойно я подошёл к Максиму, а он, улыбнувшись, по-дружески щёлкнул пальцем по моему расквашенному его кулаком носу. Я болезненно поморщился, а он проговорил:
– Увидев меня с разбитым носом, мой друг Серафим сказал, что мне это идёт – я смотрюсь мужественно. То же самое я хочу сказать и тебе, но не в оправдание своей агрессии, нет. Но если бы я её не совершил, то никогда бы не узнал, что ты – действительно настоящий воин и Защитник, и я восхищаюсь тобой. Христос среди нас, брат Андрей!
– Есть и будет! – довольный его похвалой сказал я, и мы троекратно прижались друг к другу щеками.
Вдруг его взгляд изменился: я увидел, что он смотрит на подошедшую к нам какую-то девушку.
– Рита… – проговорил Максим, потом протянул руку и дотронулся до её плеча. – О, благословенная сестра Рита, прости меня! Я ведь хотел лично поблагодарить тебя за тёплую заботу и за моё спасение, ведь по твоему слову Кир поверил в меня и забрал в Вознесенку. Но вместо этого я обругал тебя! Прости, сестра! Я был в плену дьявольской силы, и не мог сопротивляться ей! Не обижайся на меня, этого больше никогда не повторится !
– Спасибо, что ты мне это сейчас сказал, – с выдохом произнесла девушка, – а то я ведь сильно разочаровалась в тебе и ругала себя, что не послушалась Кира. Отец Максим, как неожиданно то, что я вижу сейчас, и как это восхитительно приятно!
– Тогда… Христос посреди нас, дорогая сестра? – немного робко спросил Максим.
– Да, отец Максим! Есть и будет! – Рита кивнула, и Максим её обнял и троекратно поцеловал, и она, перекрестившись, радостно отошла.
Теперь предстояло трудное, но необходимое.
Я вздохнул и повернулся к Савватию, который стоял рядом с Максимом и, повернув к нам голову, видно очень-преочень ждал меня. Вот это-то и пугало. Я взглянул в его страшные белёсые глаза на покрытом синяками лице и даже не знал, что ему сказать, да и вообще боялся услышать, что скажет он. Наконец, я понял, что как бы ни было трудно, но начинать нужно мне.
– Брат Савватий… отец Савва, – поправился я. – Ты, я думаю, уже понял, что я люблю Настеньку, но не думай, что я замышляю против тебя что-то плохое из-за неё. Я тебя не знаю, но по тому, что я вижу, ты – верный своим обетам человек и настоящий христианин. Я доверяю тебе.
– Брат Андрей, прости меня, но, к твоему сожалению, я люблю Настю и ничего не могу поделать со своим сердцем. И я знаю, что если бы я только захотел, то легко сделал так, чтобы Настя сама выбрала меня. В этом деле у меня опыт большой. Я бы мог забрать её, и у тебя не было бы ни единого шанса, – сильным и хриплым голосом беспощадно сказал Савватий, и я похолодел перед такой страшной его откровенностью. – Но ты прав, я остался верен своим обетам и подтвердил их целибатным священством. Анастасия любит тебя и пусть да будет твоей. Моё дело – не разрушать, а созидать. Но знай: если что – ты перед Богом и передо мной за неё ответишь. Христос посреди нас, дорогой брат Андрей!
Я от страха открыл рот и застыл, глядя в его глаза. Он же усмехнулся и повторил:
– Христос посреди нас!
– Надеюсь, что будет, – пролепетал я и хотел уйти, но он схватил меня рукой и, притянув к себе, дал троекратное целование мира, затем отпустил и сказал:
– Я верю, что Христос посреди нас уже есть и всегда будет.
Максим, услышав наш разговор, улыбающимися глазами проводил меня, я же смешался с народом, постарался отойти от них как можно дальше.
И вот, прошло время, Савватий уже немного оклемался и учится сам передвигать ноги. А кто ему в этом помогает? Настя! Настя переставляет ему стопы, Настя сгибает ему колени, Настя позволяет ему на неё опереться, Настя приносит ему кашу в постель!!
Я в такие минуты очень скучал по ней и страшно завидовал Савватию. А в чём ему, собственно, завидовать? Судя по понурому лицу, его просто убивает собственная немощь. Трудно, поди ему, воину, быть на иждивении у других. Вижу это, стыжусь своих подлых мыслей и обвиняю себя в эгоизме.
Особенно сильно обличила меня совесть, когда вдруг подслушал один разговор поздно вечером в парке.
Ходил я перед сном по дорожкам Вознесенки. Гулял. Вдруг слышу – голоса. Трудно не узнать сильный и твёрдый голос Савватия. Я уже с грустью подумал, что застану их с Настенькой, ан нет: стоит, значит, Савватий с Питиримом, Арденом и Сергеем, весь такой из себя статный, поддерживаемый экзоскелетом. Развернул плечи, и Питириму… или не Питириму… с жаром молитвенным говорит:
– Ты, мой Господь, через писание говорил о тяжёлом кресте, который мы должны взять на себя – о Кресте Любви. И правильно твои ученики трепетали, понимая, что просишь невозможное, но ты им ответил: «Невозможное человеку возможно Богу». Мы сейчас готовы сделать невозможное: следовать за тобой, куда бы ты ни пошёл. Мы знаем от тебя, что чашу горечи, которую тебе надлежит пить, ты разделишь с нами. И тогда, при рукоположении, через владыку Питирима ты мне сказал, чтобы я был готов к тому, что ты поведёшь меня во мрак Гефсиманского сада, чтобы оказаться перед лицом не просто мгновенной физической смерти, но самой муки смертной. Ты поведёшь меня во ад, ибо я – твой священник, и я призван идти с Тобой в самые глубокие, самые мрачные закоулки жизни, чтобы высвободить из ада тех, кто находится в плену у дьявола и у зла.
Она посмотрела куда-то мимо него и ахнула. Я посмотрел туда же и увидел, как Серафим через плечо обернулся и каким-то странным взглядом посмотрел на неё и на Ардена. В глазах Валерии застыл ужас. Серафим повернулся и начал спускаться к ним, Валерия в страхе попятилась, но её поджимала толпа. Тогда она бросилась к Ардену и прижалась к нему. Серафим в сияющем облачении подошёл вплотную и встал, сверху вниз глядя на них.
– Валерия, ты… боишься меня? Значит, ты уже что-то знаешь обо мне?
Валерия молчала и с трепетом смотрела на него. Серафим грустно усмехнулся и медленно проговорил:
– Ты говорила, что не пожалеешь о нашей встрече… Значит, теперь ты всё-таки пожалела?
– Серафим, я отнеслась к тебе со всей душой, я же поверила тебе… а ты меня использовал, чтобы проникнуть в Вознесенку?! – вся дрожа от страха, проговорила Валерия.
– Да, Валерия, это так, – произнёс Серафим и замолчал, глядя в её полные боли глаза. Она, потрясённая его прямым ответом, с замиранием сердца произнесла:
– Кто же ты? Ты ли тот боевик из архиепископии, которого послали убить владыку Питирима?
– Да, Валерия, это так, – тихо проговорил Серафим, не спуская с неё жгучих глаз. Она, задрожав крупной дрожью, прерывисто вздохнула и проговорила:
– О, Серафим… как это низко и подло!
Она горько заплакала. Серафим сдвинул брови и устремил взгляд в пол.
– Да, Валерия, это так, – ещё тише повторил он.
Она вскинула на него глаза и умоляюще проговорила:
– Прошу тебя, пожалуйста, скажи хоть что-то, чтобы моё сердце могло оправдать тебя!
Она, вложив во взгляд всю свою надежду, смотрела на него, но Серафим глаз не поднимал. Она всхлипнула:
– Серафим, скажи, могу ли я как-то отговорить тебя от этого омерзительного поступка?
– Да, Валерия, – вдруг с теплотой сказал Серафим и поднял на неё глаза, в которых однозначно читалось очень многое. – Я отказался от этого дела и принёс покаяние, и сегодня, по благословению владыки Питирима, вступаю в ваше Братство и становлюсь твоим братом во Христе…
– О, Боже… это правда? – в изнеможении пролепетала она.
– Да, – выдохнул Серафим.
– Это правда? – спросила она, повернувшись к Ардену.
Тот, улыбаясь, кивнул и развёл руками.
– Валерия, Господь сотворил чудо: Он исцелил Серафима, преобразив его сердце, и я тому был свидетель! Не бойся же снова поверить ему! – Арден указал на братьев Серафима в алтаре и добавил:
– А вот и остальные «боевики архиепископии»!
Валерия изумлённо улыбнулась, робко отодвинулась от Ардена и потянулась к Серафиму. Тот наклонился к ней и тихо прошептал:
– Христос посреди нас, сестра Валерия…
– Есть и будет… – шёпотом ответила она и прижалась к нему.
Серафим, в золотом облачении действительно напоминающий ангельские силы, у престола стоящие, в ответ обнял её, положив свою щёку ей на макушку. Я тактично отвернулся, чтобы своим взглядом не смущать радости их новой встречи. И, когда Серафим отпустил Валерию и снова взошёл к алтарю, я увидел, какая спокойная радость разливалась по её лицу. Арден взял девушку за руку и тихо сказал:
– Свидетелями каких чудес мы с тобой являемся, Валерия, не правда ли? Преображение человеческого сердца – не есть ли самое великое чудо на Земле? – Она счастливо улыбнулась ему, а он продолжил:
– Он всегда был Господень! Смотри же, что делает с человеком Божья любовь, которая не терпит никакого зла, но, чтобы освободить человека, только и ждёт от него свободного согласия, его ответа!
– Да! – воскликнула Валерия. – Небо ждёт!
Глава 11. О женщинах и братской любви
Я понял, что стал свидетелем важного, почти исторического события, и очень радовался. Так что же между ними произошло сейчас?
Сидим мы, значит, с Серафимом и Александром в библиотеке. Я читаю писание, а Серафим глотает одну за другой какие-то богословские книги и с волнением грызёт карандаш, да так, что кончик совсем обгрыз. Не то чтобы это мне сильно мешало, просто разобрало любопытство: что он там такое читает, что так весь разволновался? Решил потом расспросить в надежде, что мне ответит.
И тут открывается дверь, а на пороге стоит ОНА... Серафим замер, уставившись на неё с карандашом в зубах, и машинально открыл рот. Карандаш выпал и покатился по полу. Серафим полез под стол и всё не вылезал из-под него. Как-то очень тщательно отыскивал карандаш.
Валерия постояла в дверях, прошептала: «Извините, я вас потревожила» и закрыла дверь с другой стороны.
Серафим вылез из-под стола с найденным карандашом в зубах и, как ни в чём не бывало, продолжил читать. Но читал не больше минуты: вырвал карандаш изо рта и швырнул об стол, да так, что я аж с перепугу подпрыгнул, а отец Александр поверх книги красноречиво глянул в его сторону.
Серафим попросил у отца Александра разрешения покинуть библиотеку, и когда Александр кивком ему разрешил, Серафим оглушительным хлопком закрыл книгу, грохоча, полез на стремянку ставить книгу на верхнюю полку, также с грохотом слез и, буркнув: «Я пойду к себе» – вышел, треснув дверью.
Я видел, как Александр перекрестился и задумался.
Вообще днём я часто бывал в библиотеке. Там я усердно занимался: читал писание и общался с отцом Александром, а иногда и с Питиримом. Мурашками по спине пробегало счастье, когда рядом со мной читала писание Настенька. Мы с ней были не разлей вода, но мне всё время казалось, что этого мало: слишком уж много времени она уделяла отцу Савве.
А Савву разместили в больнице и, проведя дополнительные обследования, делали необходимые инъекции для восстановления утраченных функций головного мозга. Арден провёл ещё несколько тяжелых операций: собрал парню сломанную правую руку и пересадил из носа в позвоночник стволовые клетки, чтобы наросла ткань спинного мозга. Это просто какая-то алхимия!
Савва часто спал или на специальном тренажере разрабатывал ноги. Арден сказал, что это нужно делать, чтобы оставшиеся целыми волокна спинномозгового ствола приняли на себя функции повреждённых. От Саввы просто не отходили ни Арден, ни Сергей, а Настя, напросившись в сиделки, в белом платочке, коротала в молитве над ним всю ночь.
Я, в растерянности, не давая, правда, брать верх отчаянию, решил относиться к этому как к своеобразной дружбе. Ведь Савватия рукоположили как безбрачного священника… И ведь он не передумал! Но уж больно страшным для меня был наш диалог, который вышел тогда в храме сразу после его рукоположения.
А случилось вот что.
Когда я выдохнул после речи, которую сказал во время богослужения Питирим, и думал, что это уже всё, куда же больше, выяснилось, что богослужение продолжается и подходит к кульминации. Владыка Питирим, помолившись о соединении любовью всех друг с другом, поднял глаза и, поворачиваясь вокруг себя, громко провозгласил:
– Христос посреди нас!
– Есть и будет! – ответил народ.
Он вдруг спустился с возвышения, сразу направился ко мне и сказал:
– Христос посреди нас, брат Андрей!
– Есть и будет! – с трепетом ответил и я.
И он дал мне троекратное целование, затем стал подходить ко всем, до кого мог дотянуться, и все подходили к нему. Люди говорили это приветствие друг другу и обнимались. Обнимались все! Ко мне многократно подходили и братья, и сёстры, и каждый обнимал меня и троекратно целовал.
Я видел, как все священники, в том числе и только что рукоположенные, спустились в народ, встали вокруг алтаря в центре храма лицом к народу, и все, кто хотел, подходили и давали им целование.
И я узнал, что это и есть «Целование мира»! Оно вышло в переполненный притвор и дальше вырвалось на улицу, и я видел через окна, что люди, которые не смогли из-за многолюдства войти в храм и остались на улице, также обнимали друг друга и целовали.
Я коротко посмотрел на… кхм… ортодоксальных братьев и поразился их радости, принятию и смирению. Да, я видел, видел, как радостно и легко приветствуют всех Александр и Максим, а Савватию и Серафиму сначала было трудно, но потом всё больше их лица менялись, выражая радостное восхищение.
Внутри себя я с доброй улыбкой думал, что же ощущают они сейчас, после стольких лет заточённой жизни в обители, особенно после того ада, который они пережили? Но долго думать мне не пришлось: ко мне пробралась Анастасия и, воскликнув «Христос посреди нас!», троекратно расцеловала и добавила:
– Какое же это счастье жить в братской любви, Андрей!
Я с ней полностью согласился и с нарастающим волнующим чувством смотрел на её розовое от радости лицо, один только вид которого придавал мне мужества сделать то, что говорило моё сердце, а оно давно уже толкало меня в очередной раз наступить на горло моему страху. И я решился.
Отпустив Настю, сначала робко, потом всё более уверенно, пошёл к Серафиму. Увидев меня, он сначала как-то грустно улыбнулся, но затем положил свою тяжёлую руку мне на плечо, да так, что я аж немножко просел, и тихо сказал:
– Брат Андрей… Не думай, что мне не жаль тебя. Господь – свидетель, я сокрушаюсь, когда я вспоминаю о боли, которую причинял тебе. Спасибо, что, несмотря на это, ты проявил благородство: тогда на скале ты не отвернулся от меня и сделал попытку спасти. Ты всегда поступал мужественно и посему достоин уважения. Прости меня.
От его слов я напряжённо выдохнул, от всей души улыбнулся ему и сказал:
– Никогда бы не подумал, что скажу это тебе, но… Христос посреди нас!
– Есть и будет, – произнёс Серафим и дал мне целование мира, прикоснувшись три раза к моим щекам своей грубой щетинистой щекой.
Инстинктивно, мне всё ещё было пред ним как-то боязно, но в тот момент вдруг увидел в его глазах слёзы, и моё сердце отпустило. Отпустило навсегда.
Уже более спокойно я подошёл к Максиму, а он, улыбнувшись, по-дружески щёлкнул пальцем по моему расквашенному его кулаком носу. Я болезненно поморщился, а он проговорил:
– Увидев меня с разбитым носом, мой друг Серафим сказал, что мне это идёт – я смотрюсь мужественно. То же самое я хочу сказать и тебе, но не в оправдание своей агрессии, нет. Но если бы я её не совершил, то никогда бы не узнал, что ты – действительно настоящий воин и Защитник, и я восхищаюсь тобой. Христос среди нас, брат Андрей!
– Есть и будет! – довольный его похвалой сказал я, и мы троекратно прижались друг к другу щеками.
Вдруг его взгляд изменился: я увидел, что он смотрит на подошедшую к нам какую-то девушку.
– Рита… – проговорил Максим, потом протянул руку и дотронулся до её плеча. – О, благословенная сестра Рита, прости меня! Я ведь хотел лично поблагодарить тебя за тёплую заботу и за моё спасение, ведь по твоему слову Кир поверил в меня и забрал в Вознесенку. Но вместо этого я обругал тебя! Прости, сестра! Я был в плену дьявольской силы, и не мог сопротивляться ей! Не обижайся на меня, этого больше никогда не повторится !
– Спасибо, что ты мне это сейчас сказал, – с выдохом произнесла девушка, – а то я ведь сильно разочаровалась в тебе и ругала себя, что не послушалась Кира. Отец Максим, как неожиданно то, что я вижу сейчас, и как это восхитительно приятно!
– Тогда… Христос посреди нас, дорогая сестра? – немного робко спросил Максим.
– Да, отец Максим! Есть и будет! – Рита кивнула, и Максим её обнял и троекратно поцеловал, и она, перекрестившись, радостно отошла.
Теперь предстояло трудное, но необходимое.
Я вздохнул и повернулся к Савватию, который стоял рядом с Максимом и, повернув к нам голову, видно очень-преочень ждал меня. Вот это-то и пугало. Я взглянул в его страшные белёсые глаза на покрытом синяками лице и даже не знал, что ему сказать, да и вообще боялся услышать, что скажет он. Наконец, я понял, что как бы ни было трудно, но начинать нужно мне.
– Брат Савватий… отец Савва, – поправился я. – Ты, я думаю, уже понял, что я люблю Настеньку, но не думай, что я замышляю против тебя что-то плохое из-за неё. Я тебя не знаю, но по тому, что я вижу, ты – верный своим обетам человек и настоящий христианин. Я доверяю тебе.
– Брат Андрей, прости меня, но, к твоему сожалению, я люблю Настю и ничего не могу поделать со своим сердцем. И я знаю, что если бы я только захотел, то легко сделал так, чтобы Настя сама выбрала меня. В этом деле у меня опыт большой. Я бы мог забрать её, и у тебя не было бы ни единого шанса, – сильным и хриплым голосом беспощадно сказал Савватий, и я похолодел перед такой страшной его откровенностью. – Но ты прав, я остался верен своим обетам и подтвердил их целибатным священством. Анастасия любит тебя и пусть да будет твоей. Моё дело – не разрушать, а созидать. Но знай: если что – ты перед Богом и передо мной за неё ответишь. Христос посреди нас, дорогой брат Андрей!
Я от страха открыл рот и застыл, глядя в его глаза. Он же усмехнулся и повторил:
– Христос посреди нас!
– Надеюсь, что будет, – пролепетал я и хотел уйти, но он схватил меня рукой и, притянув к себе, дал троекратное целование мира, затем отпустил и сказал:
– Я верю, что Христос посреди нас уже есть и всегда будет.
Максим, услышав наш разговор, улыбающимися глазами проводил меня, я же смешался с народом, постарался отойти от них как можно дальше.
****
И вот, прошло время, Савватий уже немного оклемался и учится сам передвигать ноги. А кто ему в этом помогает? Настя! Настя переставляет ему стопы, Настя сгибает ему колени, Настя позволяет ему на неё опереться, Настя приносит ему кашу в постель!!
Я в такие минуты очень скучал по ней и страшно завидовал Савватию. А в чём ему, собственно, завидовать? Судя по понурому лицу, его просто убивает собственная немощь. Трудно, поди ему, воину, быть на иждивении у других. Вижу это, стыжусь своих подлых мыслей и обвиняю себя в эгоизме.
Особенно сильно обличила меня совесть, когда вдруг подслушал один разговор поздно вечером в парке.
Ходил я перед сном по дорожкам Вознесенки. Гулял. Вдруг слышу – голоса. Трудно не узнать сильный и твёрдый голос Савватия. Я уже с грустью подумал, что застану их с Настенькой, ан нет: стоит, значит, Савватий с Питиримом, Арденом и Сергеем, весь такой из себя статный, поддерживаемый экзоскелетом. Развернул плечи, и Питириму… или не Питириму… с жаром молитвенным говорит:
– Ты, мой Господь, через писание говорил о тяжёлом кресте, который мы должны взять на себя – о Кресте Любви. И правильно твои ученики трепетали, понимая, что просишь невозможное, но ты им ответил: «Невозможное человеку возможно Богу». Мы сейчас готовы сделать невозможное: следовать за тобой, куда бы ты ни пошёл. Мы знаем от тебя, что чашу горечи, которую тебе надлежит пить, ты разделишь с нами. И тогда, при рукоположении, через владыку Питирима ты мне сказал, чтобы я был готов к тому, что ты поведёшь меня во мрак Гефсиманского сада, чтобы оказаться перед лицом не просто мгновенной физической смерти, но самой муки смертной. Ты поведёшь меня во ад, ибо я – твой священник, и я призван идти с Тобой в самые глубокие, самые мрачные закоулки жизни, чтобы высвободить из ада тех, кто находится в плену у дьявола и у зла.
