Пьяное копошение стонущих тел, непристойные телодвижения, плотоядно направленные на него взгляды. От стыда у него горело лицо, темнело в глазах, шумело от волнения в ушах, и сердце билось так, что мешало дышать. Он не понимал, как сера и огонь с неба до сих пор не испепелили этот дом, или потолок не обрушился на голову развратников. Но с потолка лился лишь голографический золотой дождь.
— О, Бог мой, что произошло с людьми? Какая тьма их разум обуяла? — прошептал он, теряя мужество.
В стороне стояла очень высокая женщина необычной внешности, рядом с ней красовался подтянутый мужчина в форме генерала. Она была выше его на голову. Рука генерала властно лежала на изгибе её талии, но вниманием красавицы он не владел. Несомненно, женщина принадлежала этому миру, но чем-то и выделялась из своей среды.
Максим, изнемогая от боли, смотрел на неё, как на единственную, которая здесь не предавалась разврату, а ещё потому, что она как-то по-особому смотрела на него.
Их взгляды пересеклись. Максим распознал в её глазах холодную горечь и даже какое-то сожаление. Она же увидела его плохо скрываемый страх, робость и оглушённость, которые, впрочем, никак не препятствовали его желанию воспротивиться насилию.
Он боялся Правителя, боялся окружавших его преторианцев, боялся бесстыдных стонов, которые доводили его до дурноты. Он понимал, что именно это место станет местом его гибели, и очень сожалел, что погибает не среди братьев и сестёр, а среди нечестивых. Его сердце, незнакомое с развратом, готово было защищаться от грозящего поругания. Страх и боль владели его душой, но они не могли заглушить всё возрастающую жажду выказать мужество, стойкость пройти все муки, как прошёл через муки Сам Христос.
Его пронзительного цвета бирюзовые глаза смотрели из-под грубой серой ткани капюшона взволнованно. Они были сухими, хотя на ресницах блестели недавние слёзы. Дживану изнутри пронзило чувство, похожее на восхищение. Чем дольше она на него смотрела, тем больше видела внутри ту силу, которой хвастался перед ней Правитель – энергию другого мира, недоступную им, но доступную лишь немногим на Земле.
Это было то, что они называют по-разному: «образом Бога», или «святостью», или даже «благодатью», «духом». По-разному! Но суть одна: это то, что делало их живыми, радостными, наполненными любовью и каким-то спокойным аристократическим достоинством. Это то, что придавало их характерам непоколебимую стойкость. Та радость, что их наполняла, делала ничтожными плотские удовольствия даже до того, что они легко и навсегда отказывались от них.
Эта энергия позволяла жить. И, несомненно, в этом мужчине эта сила была. О, сколько её было много! Она буквально изливалась из его глаз, светилась на лице! Сколько же кроткого достоинства в его взгляде, осанке, приоткрытых от учащённого дыхания губах. Рядом с этим мужчиной становилось страшно. И до того страшно, что у неё сотрясались все внутренности, словно он имел власть видеть все её мысли и слабости.
Да... под его взглядом ей становилось страшно и стыдно.... но одновременно и хорошо! Странное чувство... Он притягивал её беспокойное, встревоженное до болезненности сердце каким-то успокаивающим чувственным теплом. В нём не было лживой двойственности, которая так утомляла в окружающих людях, не было никакого желания сделать больно, унизить, обидеть, но только утолить чужую боль, даже ценой своей собственной.
Нестерпимо хотелось быть рядом, прижаться под защищающее крыло, войти в его душевный покой. Но этот покой мог оказаться смертью для какой-то сущности у неё внутри. Это желание в сочетании со страхом – равно, как лететь ночной бабочкой на пламя или бросаться грудью на тернии. Бояться, стыдиться, понимать, что погибель, но всё равно – грудью на тернии.
Соблазн безотрывно смотреть на него заглушил всякую осторожность. Горский беспокойно привлёк её к себе.
— Великий смотрит на тебя.
Дживану охватил гнев, как будто их с Максимом застали за чем-то очень интимным. Она с трудом отвела взгляд, сделав лицо безразличным, беспечным.
Действительно, её интерес заметил старик и потёр вспотевшие от возбуждения ладони. По его знаку Максима толкнули вперёд и поставили на самый край невысокой сцены. Прямо перед ним прислуга разносила запечённое мясо только что убитого жирафа, сладости, прохладительные напитки, фрукты, вино. Гости насыщались, беседовали, между делом совокуплялись, громко хвалились друг перед другом, но ещё громче восхваляли Правителя. Максим закрыл глаза и стоял, покачиваясь, наполненный до тошноты омерзительным шумом.
Голос Правителя положил начало новому зрелищу и его новым мукам.
— Итак, перед вами тот, кого справедливо можно назвать чудом нашего времени. Мы уверены: каждый из вас знает, кто он. Угадайте, мы дадим подсказку!
Гости заинтересовано поднимали взгляды над бокалами с напитками; не закончив партию, бросали на стол игральные карты; поворачивали головы из переплетений обнажённых тел.
Свет на сцене усилился, высвечивая фигуру Максима, с ног до головы закутанного в серую рясу. Она словно слабый, последний чистый покров защищала его от окружающей грязи.
Старик встал слева от него и энергично продолжал:
— Естественнозачатый непримиримыми противниками, рождённый в анклаве терроризма, принц непризнанного мировым сообществом королевства! Природа щедро наградила его красотой. Без преувеличения: перед вами – самый красивый офицер нашей доблестной патриотической армии! Любой бы воспользовался такими внешними данными, чтобы насытить свою жизнь чувственными впечатлениями! Но только не он. Наш офицер оказался однолюб и посвятил всего себя... только одной женщине.
Разгорячённые вином и соитиями гости оставляли в покое своих партнёров, предвкушая нечто большее и лучшее. Правителю нравилось подогревать всеобщий интерес.
— Итак, в его судьбе ничего не предвещало уединённой жизни в обители капелланов и целибата. Но как удивительны повороты судьбы! Несколько трагических событий сломали ему жизнь, лишили короны, единственной любимой женщины, военной карьеры и свободы! Может быть, вы уже догадались, кто он?
Интерес зрителей стал нестерпимым, но капюшон, которым прикрывался Максим, мешал разглядеть его лицо. Тогда Властитель рывком сорвал его.
В зале раздались ахи и вздохи.
— Так это майор Терон?!
— Тот самый, который расстрелял всех заложников?
— Нет, не расстрелял, а взорвал террористов вместе с заложниками!
— Так он – принц?
— Какой же он красавец! Неужели это естественная красота?
— Неужели у такого красавца любимой была только одна, да ещё женщина?
Во всеобщем восторге Дживана снова позволила себя взглянуть на Максима. В ту минуту он показался ей красивым до совершенства. Красота была не только внешней. Что-то было искренним, добрым у него внутри, что делало его красивым.
Да-а-а... Это была редкая, шикарная амрита. Такую нужно пить осторожно, смакуя, и если бы она досталась ей, то она поступила бы с ней очень бережно. Но, если Правитель задумал отдать её всем, то это будет чудовищной растратой, нецелевым использованием, а попросту – метанием бисера перед свиньями и даже кощунством.
С этими мыслями Дживана ревниво оглядывала зал, и нервничала, видя, как гости пожирали глазами то, что, как она считала, предназначалось только ей.
Убедившись, что завладел всеобщим вниманием, старик возвысил голос, сделав высокопарной речь:
— О, Красота, что ты есть, Красота?! Что ты делаешь с нами, Красота? Откуда ты на Земле? Ты даруешь наслаждение, не потому ли каждый желает тебя пленить? Каждый хочет тобой овладеть, поместить в золотую клетку, чтобы в один прекрасный день ты не вздумала упорхнуть, и каждый момент наслаждаться тобой?! О, Красота, ты – страшная вещь! Ты только притворяешься пленной, на самом деле ты сама пленяешь всех!
Он кивнул преторианцам. Один из них развязал верёвку на поясе у Максима, задрал подол монашеской рясы и грубо перекинул его через голову до середины плеч, смотав одеждой руки за спиной.
Раздразнённые наготой гости стали подтягиваться ближе к сцене и тянуться руками к обнажённому телу. От бесстыдных прикосновений Максим чувствовал биение пульса на лице и в руках. Он летел в бездну. Силы стремительно его покидали.
Дживана с возмущением смотрела, как гости дают волю рукам, но сдерживала себя и благоразумно молчала, стиснув руки на груди и вздёрнув бровь.
Наслаждаясь беспомощностью жертвы, старик продолжал разжигать людскую похоть.
— Да, Максимилиан Терон так красив, что, кажется – при рождении его поцеловала сама Красота! Все уже заметили, что тут дело не в симметрии лица и не в античных формах тела. Его красота – это тайна, и никому не дано разгадать формулу такой красоты. И...
Его размеренную речь вдруг прервал негодующий гомон внутренних голосов:
— Какая же это несправедливость!
Правитель разъярённо топнул на них ногой, но не смог унять, его рот продолжал изрыгать ругательства в адрес Максима:
— Кто от рождения красив – получает всё, а кто родился уродливым – ничего!
— Это – несправедливо!
— Несправедливо, несправедливо!
— Да! Да! Справедливо изуродовать тех, кто от рождения красив, и сделать красивыми тех, кто не красив!
— Нужно сделать так, чтобы красота стала доступна всем!
— Да! Да! Да! Не будет больше зависти, войн и обид!
— Больше мы не будем пленяться красотой! Пусть она знает своё место! Мы сами пленим красоту!
Гости кивали, трусливо поддакивали, осторожные прикосновения к телу Максима сменились тычками и щипками, от каждого из них боль потоками разливалась по обнажённым нервам.
— Папа! — Наконец, не выдержала Дживана. Она с решительной злостью вклинилась в хор голосов, и Горский не успел её схватить. — Есть то, что красиво, а есть то, что только пытается выглядеть красивым! Если же все будут красивы, тогда красота потеряет всякую ценность! Ты собрал вокруг себя всё самое красивое и эстетичное, наполнил Цитадель шедеврами искусства! Если же каждая вещь вдруг станет красивой, то ты сам же всё своё богатство и обесценишь!
Её младший брат вдруг столкнул с себя безрукую девушку, сотрясаемую в судорогах блаженства, приподнялся на локте и уныло посмотрел на Максима.
— Меня давно достала эта красота... Она однотипна, скучна... Всё разнообразие – в уродстве, а посему... гораздо больше впечатлений я получаю от сношений с папиными монстрами.
Его вялое лицо, наконец, оживилось, и он засмеялся, запрокинув голову.
— Полностью разделяем твои плотские пристрастия!
Правитель с ласковым одобрением посмотрел на него, затем повернулся к гостям и возвопил:
— Но перед вами – гезамткунстверк! Да-да, это он – гезамткунстверк! Идеал, тотальное произведение, слияние, синтез всех искусств! Многие пытались создать гезамткунстверк, но все их попытки переносились в будущее, и он оставался символом недосягаемой гармонии, целостности и единства. Но как все ошибались! Гезамткунстверк всегда был. И это – не синтез картины, поэмы и музыки. Это – человек, создание Врага нашего!
Правитель с насмешкой смотрел на Дживану, словно дразня её, выводя из равновесия.
— Это – гениальная симфония, беспощадно обращающаяся ко всем чувствам. Красота, бередящая душу, словно рану, намекая на что-то ускользающее, важное, извлекая из глубин памяти горчайшие воспоминания! Его запах сводит с ума, от его прикосновений по телу пробегает озноб, во рту текут слюнки от сладости!
Дживана не выдержала и взглянула на Максима. Её пробило желание. Голод стал нестерпим. Она сжала кулаки, острые ногти вонзились в ладони. Старик взахлёб вещал:
— Нет, Максимилиан Терон не является произведением искусства! Он его превосходит, сочетая в себе все известные формы искусства! Формы его тела и его душа настолько утонченные, что заставляют разум трепетать! И это чудовищно!!! Его красота по-садистски безжалостно обнажает потаенные уголки сознания, извлекает на свет тайные похоти, замурованные глубоко в подвалах личности. Его красота принуждает вновь и вновь постигать её ужасный смысл, хотя разум грозит сломиться под непосильным бременем!
Старик сделал паузу и добавил тихим, зловещим голосом:
— Увы, мы бессильны такую красоту создать. Но зато мы в силах её уничтожить. Из симфонии создать какофонию, благоухающее превратить в смердящее...
— Папа!! — испугавшись, почти что взвизгнула Дживана. — Ты противоречишь сам себе!! А как же возвратно-гортанный нерв, который делает его конструкцию несовершенной?
Казалось, что Дживана, спасая свою амриту, как утопающий, хватается за соломинку. Правитель, обрадованный своей победой, всплеснул руками:
— О-о-о! Разве эту ерунду можно противопоставить аромату его души и наслаждению от её мучений?! Это не сжигание шедевров живописи, которыми мы насыщались давеча. Это – смерть искусства, смерть Бога, смерть человека... Долой красоту!!!
Дживана поняла, что проиграла. Она поспешно развернулась, осыпая всё вокруг бликами от платья и вернулась к Горскому, словно обиженный птенец под мамино крыло. Он тут же заключил её в объятия.
Слово Правителя поддержали рёвом и громом аплодисментов. Теперь преторианцы полностью сорвали с Максима монашескую рясу и швырнули её одурманенным гостям. Те с хохотом стали рвать её на куски.
Максим сжал зубы и со всхлипами дышал. Все вместе взятое было гораздо страшнее самых жестоких и кровавых битв, в которых он принимал участие. От стресса он начал задыхаться. Холодный пот выступил на лбу. Он испугался, что упадёт в обморок.
Правитель схватил его за затылок, рванул на себя и прошептал в самое ухо:
— Всю жизнь Бог мучил меня. Сегодня в тебе я буду мучить Бога.
Чтобы удовлетворить себя напоследок, он приказал Максиму возбуждённым и повелительным тоном:
— Дай мне твои губы! — И принялся разжимать своими дряблыми губами его побелевшие уста.
Тошнотворно-сладкий запах олимпоина изо рта обдал лицо. Максим задрожал от боли и омерзения, вцепился обеими руками старику в челюсть и отшвырнул от себя.
Дживана не удержалась: крикнула «Браво!» и зааплодировала. Старик чуть не упал – его грузное тело успели подхватить преторианцы. Он свирепо глянул на Дживану, зашипел, как рептилия, бросился на Максима и со всего маху ударил его по лицу.
Максим взвыл от боли и рухнул на колено. Преторианцы подлетели к нему и заломили руки за спину. Гости надрывалась в криках: «Он поднял руку на Великого!!! Как он посмел?!! Смерть ему, смерть!!!»
Окончательно взбесившийся старик махнул рукой. Вдруг пространство вокруг начало трансформироваться. В арьерсцене из стен и пола выдвинулись и застыли очертания древнего города, пол под ногами превратился в каменистую поверхность, за спиной Максима в воздухе возник и засветился белым росчерком голографический крест.
— Господи!!! Спаси меня!!! — завопил Максим.
Его рывком подняли с пола, растянули руки, сдвинули ноги. Пришли в действие пси-ловушки: излучение перехватило управление двигательным аппаратом и пригвоздило к иллюзорному кресту.
Всё происходящее окончательно дошло до Максима и угасило в нём последнюю искру надежды. Распятие на кресте предвозвещало самую мучительную смерть из всего, что выдумало человечество. Он боялся, что боль выжжет в нём жизнь раньше, чем наступит ужасный срок. Максим закрыл глаза, страх сковал мольбы на его устах.
— О, Бог мой, что произошло с людьми? Какая тьма их разум обуяла? — прошептал он, теряя мужество.
В стороне стояла очень высокая женщина необычной внешности, рядом с ней красовался подтянутый мужчина в форме генерала. Она была выше его на голову. Рука генерала властно лежала на изгибе её талии, но вниманием красавицы он не владел. Несомненно, женщина принадлежала этому миру, но чем-то и выделялась из своей среды.
Максим, изнемогая от боли, смотрел на неё, как на единственную, которая здесь не предавалась разврату, а ещё потому, что она как-то по-особому смотрела на него.
Их взгляды пересеклись. Максим распознал в её глазах холодную горечь и даже какое-то сожаление. Она же увидела его плохо скрываемый страх, робость и оглушённость, которые, впрочем, никак не препятствовали его желанию воспротивиться насилию.
Он боялся Правителя, боялся окружавших его преторианцев, боялся бесстыдных стонов, которые доводили его до дурноты. Он понимал, что именно это место станет местом его гибели, и очень сожалел, что погибает не среди братьев и сестёр, а среди нечестивых. Его сердце, незнакомое с развратом, готово было защищаться от грозящего поругания. Страх и боль владели его душой, но они не могли заглушить всё возрастающую жажду выказать мужество, стойкость пройти все муки, как прошёл через муки Сам Христос.
Его пронзительного цвета бирюзовые глаза смотрели из-под грубой серой ткани капюшона взволнованно. Они были сухими, хотя на ресницах блестели недавние слёзы. Дживану изнутри пронзило чувство, похожее на восхищение. Чем дольше она на него смотрела, тем больше видела внутри ту силу, которой хвастался перед ней Правитель – энергию другого мира, недоступную им, но доступную лишь немногим на Земле.
Это было то, что они называют по-разному: «образом Бога», или «святостью», или даже «благодатью», «духом». По-разному! Но суть одна: это то, что делало их живыми, радостными, наполненными любовью и каким-то спокойным аристократическим достоинством. Это то, что придавало их характерам непоколебимую стойкость. Та радость, что их наполняла, делала ничтожными плотские удовольствия даже до того, что они легко и навсегда отказывались от них.
Эта энергия позволяла жить. И, несомненно, в этом мужчине эта сила была. О, сколько её было много! Она буквально изливалась из его глаз, светилась на лице! Сколько же кроткого достоинства в его взгляде, осанке, приоткрытых от учащённого дыхания губах. Рядом с этим мужчиной становилось страшно. И до того страшно, что у неё сотрясались все внутренности, словно он имел власть видеть все её мысли и слабости.
Да... под его взглядом ей становилось страшно и стыдно.... но одновременно и хорошо! Странное чувство... Он притягивал её беспокойное, встревоженное до болезненности сердце каким-то успокаивающим чувственным теплом. В нём не было лживой двойственности, которая так утомляла в окружающих людях, не было никакого желания сделать больно, унизить, обидеть, но только утолить чужую боль, даже ценой своей собственной.
Нестерпимо хотелось быть рядом, прижаться под защищающее крыло, войти в его душевный покой. Но этот покой мог оказаться смертью для какой-то сущности у неё внутри. Это желание в сочетании со страхом – равно, как лететь ночной бабочкой на пламя или бросаться грудью на тернии. Бояться, стыдиться, понимать, что погибель, но всё равно – грудью на тернии.
Соблазн безотрывно смотреть на него заглушил всякую осторожность. Горский беспокойно привлёк её к себе.
— Великий смотрит на тебя.
Дживану охватил гнев, как будто их с Максимом застали за чем-то очень интимным. Она с трудом отвела взгляд, сделав лицо безразличным, беспечным.
Действительно, её интерес заметил старик и потёр вспотевшие от возбуждения ладони. По его знаку Максима толкнули вперёд и поставили на самый край невысокой сцены. Прямо перед ним прислуга разносила запечённое мясо только что убитого жирафа, сладости, прохладительные напитки, фрукты, вино. Гости насыщались, беседовали, между делом совокуплялись, громко хвалились друг перед другом, но ещё громче восхваляли Правителя. Максим закрыл глаза и стоял, покачиваясь, наполненный до тошноты омерзительным шумом.
Голос Правителя положил начало новому зрелищу и его новым мукам.
— Итак, перед вами тот, кого справедливо можно назвать чудом нашего времени. Мы уверены: каждый из вас знает, кто он. Угадайте, мы дадим подсказку!
Гости заинтересовано поднимали взгляды над бокалами с напитками; не закончив партию, бросали на стол игральные карты; поворачивали головы из переплетений обнажённых тел.
Свет на сцене усилился, высвечивая фигуру Максима, с ног до головы закутанного в серую рясу. Она словно слабый, последний чистый покров защищала его от окружающей грязи.
Старик встал слева от него и энергично продолжал:
— Естественнозачатый непримиримыми противниками, рождённый в анклаве терроризма, принц непризнанного мировым сообществом королевства! Природа щедро наградила его красотой. Без преувеличения: перед вами – самый красивый офицер нашей доблестной патриотической армии! Любой бы воспользовался такими внешними данными, чтобы насытить свою жизнь чувственными впечатлениями! Но только не он. Наш офицер оказался однолюб и посвятил всего себя... только одной женщине.
Разгорячённые вином и соитиями гости оставляли в покое своих партнёров, предвкушая нечто большее и лучшее. Правителю нравилось подогревать всеобщий интерес.
— Итак, в его судьбе ничего не предвещало уединённой жизни в обители капелланов и целибата. Но как удивительны повороты судьбы! Несколько трагических событий сломали ему жизнь, лишили короны, единственной любимой женщины, военной карьеры и свободы! Может быть, вы уже догадались, кто он?
Интерес зрителей стал нестерпимым, но капюшон, которым прикрывался Максим, мешал разглядеть его лицо. Тогда Властитель рывком сорвал его.
В зале раздались ахи и вздохи.
— Так это майор Терон?!
— Тот самый, который расстрелял всех заложников?
— Нет, не расстрелял, а взорвал террористов вместе с заложниками!
— Так он – принц?
— Какой же он красавец! Неужели это естественная красота?
— Неужели у такого красавца любимой была только одна, да ещё женщина?
Во всеобщем восторге Дживана снова позволила себя взглянуть на Максима. В ту минуту он показался ей красивым до совершенства. Красота была не только внешней. Что-то было искренним, добрым у него внутри, что делало его красивым.
Да-а-а... Это была редкая, шикарная амрита. Такую нужно пить осторожно, смакуя, и если бы она досталась ей, то она поступила бы с ней очень бережно. Но, если Правитель задумал отдать её всем, то это будет чудовищной растратой, нецелевым использованием, а попросту – метанием бисера перед свиньями и даже кощунством.
С этими мыслями Дживана ревниво оглядывала зал, и нервничала, видя, как гости пожирали глазами то, что, как она считала, предназначалось только ей.
Убедившись, что завладел всеобщим вниманием, старик возвысил голос, сделав высокопарной речь:
— О, Красота, что ты есть, Красота?! Что ты делаешь с нами, Красота? Откуда ты на Земле? Ты даруешь наслаждение, не потому ли каждый желает тебя пленить? Каждый хочет тобой овладеть, поместить в золотую клетку, чтобы в один прекрасный день ты не вздумала упорхнуть, и каждый момент наслаждаться тобой?! О, Красота, ты – страшная вещь! Ты только притворяешься пленной, на самом деле ты сама пленяешь всех!
Он кивнул преторианцам. Один из них развязал верёвку на поясе у Максима, задрал подол монашеской рясы и грубо перекинул его через голову до середины плеч, смотав одеждой руки за спиной.
Раздразнённые наготой гости стали подтягиваться ближе к сцене и тянуться руками к обнажённому телу. От бесстыдных прикосновений Максим чувствовал биение пульса на лице и в руках. Он летел в бездну. Силы стремительно его покидали.
Дживана с возмущением смотрела, как гости дают волю рукам, но сдерживала себя и благоразумно молчала, стиснув руки на груди и вздёрнув бровь.
Наслаждаясь беспомощностью жертвы, старик продолжал разжигать людскую похоть.
— Да, Максимилиан Терон так красив, что, кажется – при рождении его поцеловала сама Красота! Все уже заметили, что тут дело не в симметрии лица и не в античных формах тела. Его красота – это тайна, и никому не дано разгадать формулу такой красоты. И...
Его размеренную речь вдруг прервал негодующий гомон внутренних голосов:
— Какая же это несправедливость!
Правитель разъярённо топнул на них ногой, но не смог унять, его рот продолжал изрыгать ругательства в адрес Максима:
— Кто от рождения красив – получает всё, а кто родился уродливым – ничего!
— Это – несправедливо!
— Несправедливо, несправедливо!
— Да! Да! Справедливо изуродовать тех, кто от рождения красив, и сделать красивыми тех, кто не красив!
— Нужно сделать так, чтобы красота стала доступна всем!
— Да! Да! Да! Не будет больше зависти, войн и обид!
— Больше мы не будем пленяться красотой! Пусть она знает своё место! Мы сами пленим красоту!
Гости кивали, трусливо поддакивали, осторожные прикосновения к телу Максима сменились тычками и щипками, от каждого из них боль потоками разливалась по обнажённым нервам.
— Папа! — Наконец, не выдержала Дживана. Она с решительной злостью вклинилась в хор голосов, и Горский не успел её схватить. — Есть то, что красиво, а есть то, что только пытается выглядеть красивым! Если же все будут красивы, тогда красота потеряет всякую ценность! Ты собрал вокруг себя всё самое красивое и эстетичное, наполнил Цитадель шедеврами искусства! Если же каждая вещь вдруг станет красивой, то ты сам же всё своё богатство и обесценишь!
Её младший брат вдруг столкнул с себя безрукую девушку, сотрясаемую в судорогах блаженства, приподнялся на локте и уныло посмотрел на Максима.
— Меня давно достала эта красота... Она однотипна, скучна... Всё разнообразие – в уродстве, а посему... гораздо больше впечатлений я получаю от сношений с папиными монстрами.
Его вялое лицо, наконец, оживилось, и он засмеялся, запрокинув голову.
— Полностью разделяем твои плотские пристрастия!
Правитель с ласковым одобрением посмотрел на него, затем повернулся к гостям и возвопил:
— Но перед вами – гезамткунстверк! Да-да, это он – гезамткунстверк! Идеал, тотальное произведение, слияние, синтез всех искусств! Многие пытались создать гезамткунстверк, но все их попытки переносились в будущее, и он оставался символом недосягаемой гармонии, целостности и единства. Но как все ошибались! Гезамткунстверк всегда был. И это – не синтез картины, поэмы и музыки. Это – человек, создание Врага нашего!
Правитель с насмешкой смотрел на Дживану, словно дразня её, выводя из равновесия.
— Это – гениальная симфония, беспощадно обращающаяся ко всем чувствам. Красота, бередящая душу, словно рану, намекая на что-то ускользающее, важное, извлекая из глубин памяти горчайшие воспоминания! Его запах сводит с ума, от его прикосновений по телу пробегает озноб, во рту текут слюнки от сладости!
Дживана не выдержала и взглянула на Максима. Её пробило желание. Голод стал нестерпим. Она сжала кулаки, острые ногти вонзились в ладони. Старик взахлёб вещал:
— Нет, Максимилиан Терон не является произведением искусства! Он его превосходит, сочетая в себе все известные формы искусства! Формы его тела и его душа настолько утонченные, что заставляют разум трепетать! И это чудовищно!!! Его красота по-садистски безжалостно обнажает потаенные уголки сознания, извлекает на свет тайные похоти, замурованные глубоко в подвалах личности. Его красота принуждает вновь и вновь постигать её ужасный смысл, хотя разум грозит сломиться под непосильным бременем!
Старик сделал паузу и добавил тихим, зловещим голосом:
— Увы, мы бессильны такую красоту создать. Но зато мы в силах её уничтожить. Из симфонии создать какофонию, благоухающее превратить в смердящее...
— Папа!! — испугавшись, почти что взвизгнула Дживана. — Ты противоречишь сам себе!! А как же возвратно-гортанный нерв, который делает его конструкцию несовершенной?
Казалось, что Дживана, спасая свою амриту, как утопающий, хватается за соломинку. Правитель, обрадованный своей победой, всплеснул руками:
— О-о-о! Разве эту ерунду можно противопоставить аромату его души и наслаждению от её мучений?! Это не сжигание шедевров живописи, которыми мы насыщались давеча. Это – смерть искусства, смерть Бога, смерть человека... Долой красоту!!!
Дживана поняла, что проиграла. Она поспешно развернулась, осыпая всё вокруг бликами от платья и вернулась к Горскому, словно обиженный птенец под мамино крыло. Он тут же заключил её в объятия.
Слово Правителя поддержали рёвом и громом аплодисментов. Теперь преторианцы полностью сорвали с Максима монашескую рясу и швырнули её одурманенным гостям. Те с хохотом стали рвать её на куски.
Максим сжал зубы и со всхлипами дышал. Все вместе взятое было гораздо страшнее самых жестоких и кровавых битв, в которых он принимал участие. От стресса он начал задыхаться. Холодный пот выступил на лбу. Он испугался, что упадёт в обморок.
Правитель схватил его за затылок, рванул на себя и прошептал в самое ухо:
— Всю жизнь Бог мучил меня. Сегодня в тебе я буду мучить Бога.
Чтобы удовлетворить себя напоследок, он приказал Максиму возбуждённым и повелительным тоном:
— Дай мне твои губы! — И принялся разжимать своими дряблыми губами его побелевшие уста.
Тошнотворно-сладкий запах олимпоина изо рта обдал лицо. Максим задрожал от боли и омерзения, вцепился обеими руками старику в челюсть и отшвырнул от себя.
Дживана не удержалась: крикнула «Браво!» и зааплодировала. Старик чуть не упал – его грузное тело успели подхватить преторианцы. Он свирепо глянул на Дживану, зашипел, как рептилия, бросился на Максима и со всего маху ударил его по лицу.
Максим взвыл от боли и рухнул на колено. Преторианцы подлетели к нему и заломили руки за спину. Гости надрывалась в криках: «Он поднял руку на Великого!!! Как он посмел?!! Смерть ему, смерть!!!»
Окончательно взбесившийся старик махнул рукой. Вдруг пространство вокруг начало трансформироваться. В арьерсцене из стен и пола выдвинулись и застыли очертания древнего города, пол под ногами превратился в каменистую поверхность, за спиной Максима в воздухе возник и засветился белым росчерком голографический крест.
— Господи!!! Спаси меня!!! — завопил Максим.
Его рывком подняли с пола, растянули руки, сдвинули ноги. Пришли в действие пси-ловушки: излучение перехватило управление двигательным аппаратом и пригвоздило к иллюзорному кресту.
Всё происходящее окончательно дошло до Максима и угасило в нём последнюю искру надежды. Распятие на кресте предвозвещало самую мучительную смерть из всего, что выдумало человечество. Он боялся, что боль выжжет в нём жизнь раньше, чем наступит ужасный срок. Максим закрыл глаза, страх сковал мольбы на его устах.
