– Да, пожалуй… – ответил Серафим и продолжил, внимательно наблюдая за её реакцией. – Я ранее читал катехизис, но этот немного другой…
– Тут написано другое? – удивилась Валерия.
– Нет, вроде, – с ненастоящим смущением сказал Серафим. – Правда, я не силён в богословии. Откуда у вас вся эта литература? Неужели вы это всё прочли?
Валерия подошла к нему.
– Вот это, – она указала на одну из полок, – досталось мне от моей бабушки. В начале века она была членом братской общины. Тогда, после многих лет безверия, они созидали отношения братской любви и сами постоянно пребывали в этой любви. Этот катехизис появился как плод практики системной катехизации: введения оглашаемых в границы Церкви, после много раз дорабатывался и менялся. Тут собран живой опыт воцерковления тысяч людей, и мне очень приятно, что вы сразу же именно на него обратили своё внимание.
– Разве сейчас братские общины существуют? – отвлеченно листая катехизис, спросил Серафим.
– Да, конечно, – грустно сказала Валерия. – Но подвергаются гонениям…
– Гонениям? За что же? Гонений ведь «ни за что» не бывает! – нахмурившись, ухмыльнулся Серафим.
Валерия вздохнула.
– Ах, Серафим… Ответ на ваш вопрос потянет не на один вечер. Мне придется рассказать вам всю историю церкви нашего и прошлого веков. Но разве вы сами ничего не знаете?
Серафим промолчал. То, что братства возглавил противоречащий, и они восстали против епископов – это было ему известно, но его интересовала её версия.
– Ну что же, Серафим, присаживайтесь, а то чай остынет.
Серафим обернулся и со страхом посмотрел на поднос с чаем. Лучше было бы дальше продолжить этот разговор. Прозвучали вещи, которые он слышал впервые. Но важно было не вызывать подозрения.
Он закрыл катехизис, поставил его на полку и сел на диван, она села рядом, взяла чайник и стала наливать из него в чашки чай. Нежный аромат разлился по комнате, и Серафим снова почувствовал преддверие ужаса. Она поставила чашку перед ним. Господи… зачем он на это согласился? Чтобы подавить в себе ужас, он откинулся спиной на мягкую спинку дивана и, стараясь держать голос ровным, сказал:
– Валерия… как мне отблагодарить вас за вашу доброту ко мне…
– Ах, Серафим, – ответила Валерия, – я, наоборот, каюсь, что для вас ничего не сделала. Но надеюсь что, несмотря на ваш отъезд, мы сможем как-то поддерживать с вами отношения.
– Сможем, – кивнул Серафим, а про себя добавил: «На спиритических сеансах». Но вслух попросил: – Так вы, как я понял, из братства? Расскажите пожалуйста что-нибудь о вашей удивительной жизни. Как вы пришли к вере?
Валерия отпила немного чая и сказала:
– У меня не было как такового прихода к вере. Я всегда жила в братской среде и с детства Господа считала своим самым большим другом. Да, приходилось быть белой вороной среди сверстников, но никогда я не знала в отношении себя какой-либо особенной агрессии. Я любила врагов своих и, как правило тот, кто больше всех обижал меня, становился моим другом. С тех пор я придумала поговорку: враг – это твой будущий лучший друг.
Серафим вспомнил, как Наставник сорвал с него снаряжение и преклонил колено перед противоречащим, и тихо сказал:
– А друг – это твой будущий враг…
Валерия услышала это и мягко спросила:
– Вы пережили предательство в своей жизни?
Серафим ничего не ответил и быстро спросил:
– А как вы живёте сейчас? В этом мире? В этом мегаполисе среди тотального безверия и греха?
Валерия улыбнулась и сказала:
– Серафим, неверующих людей не бывает. Вы сами убедились в этом сегодня, когда своим пением в считанные минуты обращали сердца людей к Богу. Чем больше бездуховности в мире, тем больше духовная жажда человека. В самой своей глубине человек помнит, Кем он создан и тянется к своему Создателю. Безнадёжных людей нет.
Серафим полулёжа, утопая в мягкой спинке дивана, вдруг почувствовал блаженство и надежду, которая касалась его сердца и содержалась в её словах.
– Невозможно зажжённую свечу спрятать, но её ставят на подсвечник, и она светит всем в доме. Так же невозможно скрывать веру и любовь от других. Я стараюсь делиться своей верой и той любовью, которая во мне есть, со всеми, кто ищет её.
– Валерия… я ищу любви… – вдруг неожиданно для самого себя произнёс Серафим.
Она улыбнулась ему и сказала:
– Если ищете, то не будете оставлены Господом. Верьте: то, что вы желаете – близко, при дверях! Только помните, что нам сказал Спаситель: ищите прежде всего Царства Божия, а всё остальное приложится.
Она взяла со стола чашку и протянула ему. Серафиму пришлось взять. Он начал молиться Иисусовой молитвой и поднес её к губам.
– Простите, я забыла салфетки, – сказала она и вышла.
«Сделай это, – с ненавистью сказал себе Серафим. – Мне противны эти богопротивные обеты. Никто не имеет права отнимать у меня мою свободу!»
Он задержал дыхание, чтобы не чувствовать запах, и сделал большой глоток. И сразу почувствовал удушье. Он не мог вздохнуть. Он выронил чашку, облившись чаем, и схватился за горло. У него началась рвота. Он не мог сделать ни вздоха. В его глазах потемнело, он почувствовал, как немеет в нём сердце. Он цеплялся за сознание и, проиграв в этой схватке, проваливался во тьму. Угасая, он увидел Валерию, которая растерянно стояла в дверях, потом бросилась к нему. Она возложила ему на голову руку и громко произнесла:
– Господь и Бог наш, помилуй Серафима и спаси! Во имя Иисуса Христа!
И он тут же смог вздохнуть. Он дышал с надрывом, как всплывал с глубины, и постепенно его дыхание успокаивалось.
– Я всё равно сделаю это!.. – в полузабытьи хрипел Серафим. – Никогда… никогда и никто не смей удерживать меня в плену! Лучше погибнуть при попытке побега, чем сидеть на цепи! Я не сдамся без боя, и ты знаешь это, тварь!
Валерия присела рядом. Серафим, тяжело дыша, не открывал глаза. Она гладила его по голове и вслух молилась. Наконец Серафим открыл глаза и, как будто узрев что-то перед собой, вдруг протянул руку, словно желая прикоснуться к нему, затем улыбнулся и тихо сказал:
– Отец Александр, светлая любовь моя... как я понимаю теперь тебя… прости меня… Господи… только сохрани во мне любовь… только не дай душе моей умереть… Пречистая Дева, аромат сердца моего… помяни в обителях своих любимого брата Савву… сохрани отца Александра и святого брата Максима под покровом Своим… Ho adelphos mou Maksim... Agapo se…5
Валерия с волнением прижала руки к груди и серьёзно задумалась.
Взгляд Серафима все более приобретал осмысленное выражение. Наконец он пришёл в себя, повернулся к Валерии, робко посмотрел на неё, и спросил:
– Я, наверное, потерял сознание… Я ничего сейчас не натворил?
Но она с нежностью смотрела на него. Он с трудом привстал и огляделся. Вроде никаких разрушений не было... кроме его одежды, залитой чаем и блевотой. Он повернул измождённое лицо к ней и нетвёрдым голосом сказал:
– Простите, Валерия… мне правда давно пора идти…
Он встал и, пошатываясь, пошёл в прихожую. Он долго держался за стену, пытаясь унять боль в груди и головокружение, затем справился с ним и взял с вешалки своё пальто. Валерия покачала головой. Она подошла, отобрала у него пальто и повесила его снова на вешалку.
– Я вас никуда не отпущу. Оставайтесь до утра. И снимайте всю одежду, я её почищу. Правда, взамен мне вам дать абсолютно нечего… Я вам постелю в гостиной.
Она открыла бельевой шкаф, достала комплект постельного белья, разложила кушетку и стала её застилать. Серафим, продолжая стоять в прихожей, молча смотрел, как ловко она взбила подушку, как заправляла в пододеяльник одеяло, и тут он понял, что впервые он будет спать в постели в настоящем доме, а не в боксе гостиницы, не на нарах в камере, не на соломенном тюфяке в келье, не на армейской койке в казарме, и не на земле в лесу… и ему так захотелось домашнего уюта и тепла, которых не имел с юности, которые с презрением отверг. Какой вожделенной ему начала казаться тихая обывательская жизнь: проснуться в тёплых объятиях красавицы-жены и разбудить её нежным поцелуем, обнять с утра своих детишек, зачатых со страстью и любовью, съесть приготовленный руками любящей жены завтрак, проводить детишек в школу и отправиться на работу, чтобы вечером вернуться домой и с порога обнять жену, по которой скучал весь день. Повозиться на полу с детьми, заливаясь вместе с ними смехом, сгрести их в охапку, уложить в кроватки. И конечно, рассказать им на ночь сказку, каждому шепнуть тёплое слово, и каждого поцеловать, а затем… затем тихо войти в свою спальню к любимой и, затворив за собой дверь, подарить ей всю свою любовь, отдать ей всё, что имеешь, и взамен от неё получить всё…
Кровь прилила к его лицу, сильно и быстро застучало сердце. Он с участившимся дыханием наблюдал за Валерией… как она поправляла рукой растрепавшиеся волосы... какой изящной была её фигура, когда она поднимала руки вверх, чтобы встряхнуть одеяло, как подол платья приподнимался, обнажая её гладкие бедра...
Валерия закончила стелить постель, подошла к нему и протянула простыню:
– Вот, возьмите. Этим можно укрыться, пока будет чиститься и сохнуть ваша одежда. Ванная комната по коридору направо. Умете пользоваться тайдером? Если нет – оставьте одежду там, я заберу её.
Серафим судорожно кивнул и облизал пересохшие губы. Он пошёл в ванную комнату, снял одежду, закинул её в чистку. После он вошёл в душевую кабину и, чтобы остыть, включил холодную воду… и тут же в панике вжался в стену, но, вскрикнув, отскочил и от стены, так как из стены тоже били струи…. Он, превозмогая страх, заставил себя это терпеть, но его хватило ненадолго: вне себя от ужаса он выбрался из душа и, насухо обтёршись полотенцем, быстро замотал вокруг талии простыню, вернулся в зал и повалился ничком в постель.
Водобоязнь была такой силы, как при бешенстве… и он ощущал это бешенство в себе: беспричинная тревога вскипала злобой. Его терзала жажда, завтра к ней добавится и голод, который уже с силой давал о себе знать. Но к нему примешалась ещё и другого рода страсть: он вслушивался, как Валерия звенит посудой на кухне. И его воображение распалялось… Он, прерывисто дыша, ждал, когда она закончит свои дела. Наконец, она заглянула к нему и спросила:
– Серафим, как вы?
Он перелёг с живота на спину, повернул к ней лицо и с дрожью в голосе ответил:
– Я в порядке… благодарю вас...
Что-то происходило… он почувствовал, что какая-то сила, что сильнее его воли, поднялась в нём и сложившись с его волей, начала всё в нём подчинять себе. В нём происходило зачатие зверя, который захотел выбраться, стать живым… И он губами Серафима произнёс:
– Валерия… пожалуйста… побудьте немного со мной… не уходите…
Серафим ещё боролся… он ещё сражался с собой… он не разрешал ему жить...
Валерия ему улыбнулась и сказала:
– Я буду с вами рядом, в соседней комнате.
Она подошла к нему совсем близко так, что он мог бы её схватить, и он на пределе сил запретил себе делать это. Она, накрыла его мягким одеялом… он даже не шевельнулся. Она положила ему свою нежную руку на голову и произнесла:
– Серафим, я молюсь о вас… я рядом…
Она перекрестила его, погасила свет и ушла… он слышал, как она зашла в свою комнату… закрыла за собой дверь… Зверь, потерпев поражение, разозлился. Он потоками огня разливался по жилам, проникая во все его члены, поднял голову и посмотрел через глаза Серафима. От неутоленной страсти вскипел рассудок. Серафим рывком откинул одеяло и встал. Белки его глаз блестели в полутьме, тускло пронизываемой светом лампады, которая горела перед ликом Спасителя. Серафим повернулся к иконе, взглянул в глаза Иисуса и почувствовал панический ужас. Но он привык сражаться с тем, что вызывает страх. Он приблизился к иконе и угрожающе произнёс:
– Прекрати на меня смотреть! Ты создал меня для того, чтобы мучить? Сосудом для низкого употребления?
Серафим оглянулся на дверь спальни, где его воспалённое воображение обещало ему самое настоящее человеческое, плотское блаженство.
– Она – Твоя дева? – Серафим тихо рассмеялся и покачал головой. – Тогда то, что я сейчас сделаю, лучше бы Тебе не видеть.
Серафим пальцами погасил лампаду и, сорвав с талии простыню, занавесил ею икону Спасителя. После он снял со своей шеи Распятие и медальон и, разжав пальцы, выронил их на пол… От души отступил страх Божий. Он почувствовал, что ото всего свободен: от унылой аскетики, от чуждых моральных ценностей, которые выдумало человечество, и от постоянных мучений совести. Как же ему стало легко! Это был как полёт… как упоение, которое он каждый раз испытывал, выполняя плоский штопор из стратосферы! С бешено бьющимся сердцем, в полной темноте он подошёл к распашным дверям комнаты Валерии и попытался их открыть. Они были заперты изнутри. Он подергал ручку, но замок не поддался. Он, с хрипом дыша, прижался разгоряченным лбом к двери и жарким шёпотом позвал:
– Валерия… Валерия…
Он услышал, как она встала с постели и подошла к дверям.
– Да, Серафим… что случилось?
– Валерия… Открой, пожалуйста, мне, – задыхаясь от пламени тела, произнёс Серафим.
Она молчала в ответ.
– Валерия… я знаю, что ты слышишь меня! Открой! – Со вскипающей яростью произнёс Серафим, расшатывая двери.
За дверями снова была тишина.
«Аккуратнее… не надо так грубо, – сказал ему Зверь. – Женщин надо брать жалостью». Серафим согласился. Он сменил тактику:
– Валерия… Я жестоко страдаю… как мне сейчас нужно твоё утешение… как же ты сейчас нужна мне… Прошу тебя, открой...
Она молчала. Серафим, терял терпение, но сделал ещё попытку.
– Валерия… чистая дева… как мне нужна твоя молитва об исцелении. Прошу тебя… коснись меня… Пусть Господь исцелит меня твоими непорочными руками…
– Серафим, – услышал он в ответ, – я молюсь о вас всей душой. Поверьте, вы мне не безразличны. Но прошу вас: прилягте сейчас, отдохните… Вы плохо себя чувствуете…
Её ответ унизил и взбесил его. Серафим в безумии открытой ладонью с силой стал бить в дверь.
– Валерия!!! Открой, или я сорву с петель эту чёртову дверь!!!
Валерия в ночной сорочке стояла с другой стороны дверей, прижавшись к стене, и горячо молилась. Когда Серафим начал бить в дверь, она бросилась на колени перед иконами Спасителя и Богоматери, которые стояли под лампой с абажуром на тумбочке и со слезами прошептала:
– Господи Иисусе! Спаси невесту Свою!
Серафим со всей силы ударил плечом в двери. Они распахнулись, и он ввалился в комнату. Прямо перед собой в тёплом свете ночника он увидел босоногую девушку, преклонившую перед образами колени. Увидев его обнажённым, она вскрикнула и закрыла лицо руками. Он перевёл взгляд с неё на иконы, медленно подошёл к ним и положил их ликами вниз.
– Валерия, – хрипло дыша, сказал Серафим, – не бойся меня… Я ведь тоже – монах и посвящал себя Господу, как и ты… но сегодня… сейчас я понял: не надо любить крашеные доски, когда Господь посылает тебе живого человека.
И он выключил светильник.
Тьма была неполной: из окна сквозь закрытые шторы пробивался свет огней мегаполиса, на фоне которого чётко выделялся его чёрный мощный силуэт.
В наступившей темноте Валерия вскочила на ноги и, задрожав, не в силах даже закричать, пятилась до тех пор, пока спиной не упёрлась в стену. Он медленно шёл за ней и, приблизившись вплотную, прижал её к стене. Почувствовав её так близко, он вдруг ощутил, как по всему телу разлилось восторженное вожделение. Он, опьянённый невероятным счастьем, рассмеялся и сказал:
– Тут написано другое? – удивилась Валерия.
– Нет, вроде, – с ненастоящим смущением сказал Серафим. – Правда, я не силён в богословии. Откуда у вас вся эта литература? Неужели вы это всё прочли?
Валерия подошла к нему.
– Вот это, – она указала на одну из полок, – досталось мне от моей бабушки. В начале века она была членом братской общины. Тогда, после многих лет безверия, они созидали отношения братской любви и сами постоянно пребывали в этой любви. Этот катехизис появился как плод практики системной катехизации: введения оглашаемых в границы Церкви, после много раз дорабатывался и менялся. Тут собран живой опыт воцерковления тысяч людей, и мне очень приятно, что вы сразу же именно на него обратили своё внимание.
– Разве сейчас братские общины существуют? – отвлеченно листая катехизис, спросил Серафим.
– Да, конечно, – грустно сказала Валерия. – Но подвергаются гонениям…
– Гонениям? За что же? Гонений ведь «ни за что» не бывает! – нахмурившись, ухмыльнулся Серафим.
Валерия вздохнула.
– Ах, Серафим… Ответ на ваш вопрос потянет не на один вечер. Мне придется рассказать вам всю историю церкви нашего и прошлого веков. Но разве вы сами ничего не знаете?
Серафим промолчал. То, что братства возглавил противоречащий, и они восстали против епископов – это было ему известно, но его интересовала её версия.
– Ну что же, Серафим, присаживайтесь, а то чай остынет.
Серафим обернулся и со страхом посмотрел на поднос с чаем. Лучше было бы дальше продолжить этот разговор. Прозвучали вещи, которые он слышал впервые. Но важно было не вызывать подозрения.
Он закрыл катехизис, поставил его на полку и сел на диван, она села рядом, взяла чайник и стала наливать из него в чашки чай. Нежный аромат разлился по комнате, и Серафим снова почувствовал преддверие ужаса. Она поставила чашку перед ним. Господи… зачем он на это согласился? Чтобы подавить в себе ужас, он откинулся спиной на мягкую спинку дивана и, стараясь держать голос ровным, сказал:
– Валерия… как мне отблагодарить вас за вашу доброту ко мне…
– Ах, Серафим, – ответила Валерия, – я, наоборот, каюсь, что для вас ничего не сделала. Но надеюсь что, несмотря на ваш отъезд, мы сможем как-то поддерживать с вами отношения.
– Сможем, – кивнул Серафим, а про себя добавил: «На спиритических сеансах». Но вслух попросил: – Так вы, как я понял, из братства? Расскажите пожалуйста что-нибудь о вашей удивительной жизни. Как вы пришли к вере?
Валерия отпила немного чая и сказала:
– У меня не было как такового прихода к вере. Я всегда жила в братской среде и с детства Господа считала своим самым большим другом. Да, приходилось быть белой вороной среди сверстников, но никогда я не знала в отношении себя какой-либо особенной агрессии. Я любила врагов своих и, как правило тот, кто больше всех обижал меня, становился моим другом. С тех пор я придумала поговорку: враг – это твой будущий лучший друг.
Серафим вспомнил, как Наставник сорвал с него снаряжение и преклонил колено перед противоречащим, и тихо сказал:
– А друг – это твой будущий враг…
Валерия услышала это и мягко спросила:
– Вы пережили предательство в своей жизни?
Серафим ничего не ответил и быстро спросил:
– А как вы живёте сейчас? В этом мире? В этом мегаполисе среди тотального безверия и греха?
Валерия улыбнулась и сказала:
– Серафим, неверующих людей не бывает. Вы сами убедились в этом сегодня, когда своим пением в считанные минуты обращали сердца людей к Богу. Чем больше бездуховности в мире, тем больше духовная жажда человека. В самой своей глубине человек помнит, Кем он создан и тянется к своему Создателю. Безнадёжных людей нет.
Серафим полулёжа, утопая в мягкой спинке дивана, вдруг почувствовал блаженство и надежду, которая касалась его сердца и содержалась в её словах.
– Невозможно зажжённую свечу спрятать, но её ставят на подсвечник, и она светит всем в доме. Так же невозможно скрывать веру и любовь от других. Я стараюсь делиться своей верой и той любовью, которая во мне есть, со всеми, кто ищет её.
– Валерия… я ищу любви… – вдруг неожиданно для самого себя произнёс Серафим.
Она улыбнулась ему и сказала:
– Если ищете, то не будете оставлены Господом. Верьте: то, что вы желаете – близко, при дверях! Только помните, что нам сказал Спаситель: ищите прежде всего Царства Божия, а всё остальное приложится.
Она взяла со стола чашку и протянула ему. Серафиму пришлось взять. Он начал молиться Иисусовой молитвой и поднес её к губам.
– Простите, я забыла салфетки, – сказала она и вышла.
«Сделай это, – с ненавистью сказал себе Серафим. – Мне противны эти богопротивные обеты. Никто не имеет права отнимать у меня мою свободу!»
Он задержал дыхание, чтобы не чувствовать запах, и сделал большой глоток. И сразу почувствовал удушье. Он не мог вздохнуть. Он выронил чашку, облившись чаем, и схватился за горло. У него началась рвота. Он не мог сделать ни вздоха. В его глазах потемнело, он почувствовал, как немеет в нём сердце. Он цеплялся за сознание и, проиграв в этой схватке, проваливался во тьму. Угасая, он увидел Валерию, которая растерянно стояла в дверях, потом бросилась к нему. Она возложила ему на голову руку и громко произнесла:
– Господь и Бог наш, помилуй Серафима и спаси! Во имя Иисуса Христа!
И он тут же смог вздохнуть. Он дышал с надрывом, как всплывал с глубины, и постепенно его дыхание успокаивалось.
– Я всё равно сделаю это!.. – в полузабытьи хрипел Серафим. – Никогда… никогда и никто не смей удерживать меня в плену! Лучше погибнуть при попытке побега, чем сидеть на цепи! Я не сдамся без боя, и ты знаешь это, тварь!
Валерия присела рядом. Серафим, тяжело дыша, не открывал глаза. Она гладила его по голове и вслух молилась. Наконец Серафим открыл глаза и, как будто узрев что-то перед собой, вдруг протянул руку, словно желая прикоснуться к нему, затем улыбнулся и тихо сказал:
– Отец Александр, светлая любовь моя... как я понимаю теперь тебя… прости меня… Господи… только сохрани во мне любовь… только не дай душе моей умереть… Пречистая Дева, аромат сердца моего… помяни в обителях своих любимого брата Савву… сохрани отца Александра и святого брата Максима под покровом Своим… Ho adelphos mou Maksim... Agapo se…5
Валерия с волнением прижала руки к груди и серьёзно задумалась.
Взгляд Серафима все более приобретал осмысленное выражение. Наконец он пришёл в себя, повернулся к Валерии, робко посмотрел на неё, и спросил:
– Я, наверное, потерял сознание… Я ничего сейчас не натворил?
Но она с нежностью смотрела на него. Он с трудом привстал и огляделся. Вроде никаких разрушений не было... кроме его одежды, залитой чаем и блевотой. Он повернул измождённое лицо к ней и нетвёрдым голосом сказал:
– Простите, Валерия… мне правда давно пора идти…
Он встал и, пошатываясь, пошёл в прихожую. Он долго держался за стену, пытаясь унять боль в груди и головокружение, затем справился с ним и взял с вешалки своё пальто. Валерия покачала головой. Она подошла, отобрала у него пальто и повесила его снова на вешалку.
– Я вас никуда не отпущу. Оставайтесь до утра. И снимайте всю одежду, я её почищу. Правда, взамен мне вам дать абсолютно нечего… Я вам постелю в гостиной.
Она открыла бельевой шкаф, достала комплект постельного белья, разложила кушетку и стала её застилать. Серафим, продолжая стоять в прихожей, молча смотрел, как ловко она взбила подушку, как заправляла в пододеяльник одеяло, и тут он понял, что впервые он будет спать в постели в настоящем доме, а не в боксе гостиницы, не на нарах в камере, не на соломенном тюфяке в келье, не на армейской койке в казарме, и не на земле в лесу… и ему так захотелось домашнего уюта и тепла, которых не имел с юности, которые с презрением отверг. Какой вожделенной ему начала казаться тихая обывательская жизнь: проснуться в тёплых объятиях красавицы-жены и разбудить её нежным поцелуем, обнять с утра своих детишек, зачатых со страстью и любовью, съесть приготовленный руками любящей жены завтрак, проводить детишек в школу и отправиться на работу, чтобы вечером вернуться домой и с порога обнять жену, по которой скучал весь день. Повозиться на полу с детьми, заливаясь вместе с ними смехом, сгрести их в охапку, уложить в кроватки. И конечно, рассказать им на ночь сказку, каждому шепнуть тёплое слово, и каждого поцеловать, а затем… затем тихо войти в свою спальню к любимой и, затворив за собой дверь, подарить ей всю свою любовь, отдать ей всё, что имеешь, и взамен от неё получить всё…
Кровь прилила к его лицу, сильно и быстро застучало сердце. Он с участившимся дыханием наблюдал за Валерией… как она поправляла рукой растрепавшиеся волосы... какой изящной была её фигура, когда она поднимала руки вверх, чтобы встряхнуть одеяло, как подол платья приподнимался, обнажая её гладкие бедра...
Валерия закончила стелить постель, подошла к нему и протянула простыню:
– Вот, возьмите. Этим можно укрыться, пока будет чиститься и сохнуть ваша одежда. Ванная комната по коридору направо. Умете пользоваться тайдером? Если нет – оставьте одежду там, я заберу её.
Серафим судорожно кивнул и облизал пересохшие губы. Он пошёл в ванную комнату, снял одежду, закинул её в чистку. После он вошёл в душевую кабину и, чтобы остыть, включил холодную воду… и тут же в панике вжался в стену, но, вскрикнув, отскочил и от стены, так как из стены тоже били струи…. Он, превозмогая страх, заставил себя это терпеть, но его хватило ненадолго: вне себя от ужаса он выбрался из душа и, насухо обтёршись полотенцем, быстро замотал вокруг талии простыню, вернулся в зал и повалился ничком в постель.
Водобоязнь была такой силы, как при бешенстве… и он ощущал это бешенство в себе: беспричинная тревога вскипала злобой. Его терзала жажда, завтра к ней добавится и голод, который уже с силой давал о себе знать. Но к нему примешалась ещё и другого рода страсть: он вслушивался, как Валерия звенит посудой на кухне. И его воображение распалялось… Он, прерывисто дыша, ждал, когда она закончит свои дела. Наконец, она заглянула к нему и спросила:
– Серафим, как вы?
Он перелёг с живота на спину, повернул к ней лицо и с дрожью в голосе ответил:
– Я в порядке… благодарю вас...
Что-то происходило… он почувствовал, что какая-то сила, что сильнее его воли, поднялась в нём и сложившись с его волей, начала всё в нём подчинять себе. В нём происходило зачатие зверя, который захотел выбраться, стать живым… И он губами Серафима произнёс:
– Валерия… пожалуйста… побудьте немного со мной… не уходите…
Серафим ещё боролся… он ещё сражался с собой… он не разрешал ему жить...
Валерия ему улыбнулась и сказала:
– Я буду с вами рядом, в соседней комнате.
Она подошла к нему совсем близко так, что он мог бы её схватить, и он на пределе сил запретил себе делать это. Она, накрыла его мягким одеялом… он даже не шевельнулся. Она положила ему свою нежную руку на голову и произнесла:
– Серафим, я молюсь о вас… я рядом…
Она перекрестила его, погасила свет и ушла… он слышал, как она зашла в свою комнату… закрыла за собой дверь… Зверь, потерпев поражение, разозлился. Он потоками огня разливался по жилам, проникая во все его члены, поднял голову и посмотрел через глаза Серафима. От неутоленной страсти вскипел рассудок. Серафим рывком откинул одеяло и встал. Белки его глаз блестели в полутьме, тускло пронизываемой светом лампады, которая горела перед ликом Спасителя. Серафим повернулся к иконе, взглянул в глаза Иисуса и почувствовал панический ужас. Но он привык сражаться с тем, что вызывает страх. Он приблизился к иконе и угрожающе произнёс:
– Прекрати на меня смотреть! Ты создал меня для того, чтобы мучить? Сосудом для низкого употребления?
Серафим оглянулся на дверь спальни, где его воспалённое воображение обещало ему самое настоящее человеческое, плотское блаженство.
– Она – Твоя дева? – Серафим тихо рассмеялся и покачал головой. – Тогда то, что я сейчас сделаю, лучше бы Тебе не видеть.
Серафим пальцами погасил лампаду и, сорвав с талии простыню, занавесил ею икону Спасителя. После он снял со своей шеи Распятие и медальон и, разжав пальцы, выронил их на пол… От души отступил страх Божий. Он почувствовал, что ото всего свободен: от унылой аскетики, от чуждых моральных ценностей, которые выдумало человечество, и от постоянных мучений совести. Как же ему стало легко! Это был как полёт… как упоение, которое он каждый раз испытывал, выполняя плоский штопор из стратосферы! С бешено бьющимся сердцем, в полной темноте он подошёл к распашным дверям комнаты Валерии и попытался их открыть. Они были заперты изнутри. Он подергал ручку, но замок не поддался. Он, с хрипом дыша, прижался разгоряченным лбом к двери и жарким шёпотом позвал:
– Валерия… Валерия…
Он услышал, как она встала с постели и подошла к дверям.
– Да, Серафим… что случилось?
– Валерия… Открой, пожалуйста, мне, – задыхаясь от пламени тела, произнёс Серафим.
Она молчала в ответ.
– Валерия… я знаю, что ты слышишь меня! Открой! – Со вскипающей яростью произнёс Серафим, расшатывая двери.
За дверями снова была тишина.
«Аккуратнее… не надо так грубо, – сказал ему Зверь. – Женщин надо брать жалостью». Серафим согласился. Он сменил тактику:
– Валерия… Я жестоко страдаю… как мне сейчас нужно твоё утешение… как же ты сейчас нужна мне… Прошу тебя, открой...
Она молчала. Серафим, терял терпение, но сделал ещё попытку.
– Валерия… чистая дева… как мне нужна твоя молитва об исцелении. Прошу тебя… коснись меня… Пусть Господь исцелит меня твоими непорочными руками…
– Серафим, – услышал он в ответ, – я молюсь о вас всей душой. Поверьте, вы мне не безразличны. Но прошу вас: прилягте сейчас, отдохните… Вы плохо себя чувствуете…
Её ответ унизил и взбесил его. Серафим в безумии открытой ладонью с силой стал бить в дверь.
– Валерия!!! Открой, или я сорву с петель эту чёртову дверь!!!
Валерия в ночной сорочке стояла с другой стороны дверей, прижавшись к стене, и горячо молилась. Когда Серафим начал бить в дверь, она бросилась на колени перед иконами Спасителя и Богоматери, которые стояли под лампой с абажуром на тумбочке и со слезами прошептала:
– Господи Иисусе! Спаси невесту Свою!
Серафим со всей силы ударил плечом в двери. Они распахнулись, и он ввалился в комнату. Прямо перед собой в тёплом свете ночника он увидел босоногую девушку, преклонившую перед образами колени. Увидев его обнажённым, она вскрикнула и закрыла лицо руками. Он перевёл взгляд с неё на иконы, медленно подошёл к ним и положил их ликами вниз.
– Валерия, – хрипло дыша, сказал Серафим, – не бойся меня… Я ведь тоже – монах и посвящал себя Господу, как и ты… но сегодня… сейчас я понял: не надо любить крашеные доски, когда Господь посылает тебе живого человека.
И он выключил светильник.
Тьма была неполной: из окна сквозь закрытые шторы пробивался свет огней мегаполиса, на фоне которого чётко выделялся его чёрный мощный силуэт.
В наступившей темноте Валерия вскочила на ноги и, задрожав, не в силах даже закричать, пятилась до тех пор, пока спиной не упёрлась в стену. Он медленно шёл за ней и, приблизившись вплотную, прижал её к стене. Почувствовав её так близко, он вдруг ощутил, как по всему телу разлилось восторженное вожделение. Он, опьянённый невероятным счастьем, рассмеялся и сказал:
