– Брат Серафим, – тихо заговорил Максим. – Два часа назад я совершил попытку убить владыку Питирима и Наставника... и не смог. У меня был шанс вонзить нож в сердце Питирима, но я понял, как же сильно любит его отец наш Александр... Брат Серафим… нельзя убивать любовь!
Серафим посмотрел на Максима, как на непонятное ему существо из других миров.
– Ты два часа назад сделал попытку убить Питирима, а теперь грудью защищаешь его? Брат Максим, разве не ты имеешь спецподготовку и многолетний боевой опыт? Не ты ли часто, что другим не удавалось почти никогда, валил меня в спарринге? И ты пошёл на противоречащего с ножом, а он тебя вот так вот просто остановил своими чарами? О какой любви ты говоришь? Это же не любовь, это – морок, это – его чары, которыми он подчиняет всех себе! Вы же все околдованы!!! О, горе мне, братья, что же мне теперь с вами делать?! Убивать вас всех, как я вам и обещал?!!
– Что же тогда есть любовь, брат Серафим? – вдруг раздался голос Питирима. – Как отличить её от чар?
Услышав его голос, Серафим опешил и почему-то испугался. Питирим выждал небольшую паузу и продолжил:
– Если вокруг существует только морок, манипуляции, насилие и принуждение, что же тогда есть любовь? Может быть, тогда её и вовсе не существует на земле? Братья послушники, ответьте мне!
Серафим слушал это и дрожал. Его лоб покрывал пот… Я уже видел это… Да-да, в доме у Олега Федоровича, когда Питирим совершал экзорцизм. Похоже, слова Питирима воздействовали на Серафима таким же образом, как на беса в Марии. Все притихли, и Питирим в полной тишине спросил:
– Так что же, что для вас есть любовь? Скажите?!
Питирим повернулся к Савватию и тихо его спросил:
– Брат Савватий, знаешь ли ты, что такое любовь? Можешь ли ты отличить её от морока?
Савватий растерянно на него посмотрел и также тихо сказал:
– Л-любовь есть жерт-ва… сам Христос-с нам открыл таку-ю лю-бовь… мир н-не знает её… – он замолчал, немного передохнул, и продолжил:
– Подлин-ная любовь соглас-на быть уязви-мой, бес-помощ-ной, излива-ю-щейся, истоща-ю-щей себя… л-любовь д-даёт не только то, что и-имеет... но с-самое себя. Любовь дья-вольска-я... ж-желает властво-вать над ч-человеком... без-раздельно обла-дать его д-дарами или его лич-ностью... г-готова цели-ком погло-тить… извлечь вы-году… Подлин-ная л-любовь даёт другому ж-жизнь… д-дьявольская же есть при-чи-нение с-страданий, истя-за-ние, м-медленное убив-вание другого…
Он сильно устал. Он закрыл глаза, и я увидел, как его поплотнее обхватил Арден.
– Как это прекрасно сказано! – воскликнул Максим. – Аминь, брат! Для меня любовь – это состояние всего человеческого существа, которое прозревает глубину другого, видит его сущность, постигает её всем своим существом так же, как человек постигает красоту природы, красоту музыки или произведения искусства, когда стоит перед ним в безмолвии, не будучи в состоянии выразить это никаким словом, кроме восхваления Господу, до чего же его создание прекрасно! Да… любовь есть созерцание красоты другого!
Максим, широко распахнув свои удивительные глаза, повернулся к Питириму и произнёс:
– Владыка Питирим, я познал, что есть любовь через нашего Наставника. – Максим обернулся и восторженно посмотрел на Александра. – Наставник! Наш любимый отец Александр! Ты – прекрасное создание Божие, и я преклоняюсь перед высотой твоего духа, красотой души, перед мужеством твоим и силой! Если ты считаешь, что ты тут счастлив, что ты тут свободен, то пусть так и будет! Живи с еретиками! И Бог с этими вашими общино-братскими экклезиологиями, с этими вероучениями! В моём сердце к тебе только безграничная сыновья любовь, а как сказал брат Савватий, любовь даёт другому жизнь.
– Нет ни-че-го цен-нее жиз-ни… – задумчиво проговорил Савватий.
– Да, Савва! Это так! – воскликнул Максим. – Наставник, ты хотел заставить меня принять обет убить тебя, я отказывался, я говорил, что что-нибудь да придумаю, лишь бы не убивать тебя. И я постараюсь твою новую жизнь принять, и от этого не стану тебя меньше любить. Я всегда был готов за тебя умереть, но я готов за тебя и жить. Ибо сказано: «Крепка, как смерть, любовь». – Максим повернулся и посмотрел на Савватия и Серафима. – Ну, братья! И правда, а что нам мешает здесь остаться с отцом нашим? Ведь именно Господь собрал нас здесь! Он знал, что только здесь мы сможем быть по-настоящему любимыми и свободными!
Я во все глаза смотрел на Максима, восхищался им и не верил своим ушам!
– Замолчи, брат Максим!!! – заорал в исступлении Серафим, и я вздрогнул. – Мы не можем так поступить!!! Мы не можем!!!
– Брать-я… – тихо сказал Савватий. Он с трудом сделал несколько шагов, подошёл к Серафиму и Максиму, обнял их и прижал к себе с двух сторон. – Брать-я… Сера-фим прав. И ты, Мак-сим, прав. Ска-жу прав-ду и я: для нас всё кон-че-но.
– Почему, брат Савва?!! – вскричал Серафим.
– По-тому что пос-ле всего того, что произош-ло, мы не смож-жем вернутся... Нам не д-дадут пере-ступить порог оби-тели, без ис-по-веди у влады-ки в пси-режи-ме. После неё нас всех ждёт макси-мальный срок в Козеозёрском м-монастыре.
– Нет, не всех, – вдруг сказал Арден.
Все вздрогнули и посмотрели на него.
– Что вы хо-тите ска-зать? – осторожно осведомился Савватий.
Арден подошёл к ним поближе и, пристально глядя каждому из них в глаза, сказал:
– Вас, Савватий и Серафим, может быть ещё и ждёт Козеозёрский монастырь, как минимум, что вряд ли, а вот Максима и отца Александра ждёт только бетатрин.
– О, Боже! – воскликнул Серафим. – За что же высшая мера? За то, что они попали под воздействие чар противоречащего, и пребывали в ереси братского раскола, пропитавшись вашими сектантскими убеждениями?
– Не только поэтому. Есть ещё одна важная причина.
Арден как-то по-особому посмотрел на Максима, и тот под его взглядом сделался бледным. Он сделал такое движение, как будто что-то было у него на губах, и пытался кулаком это стереть. Он тяжело задышал, чуть ли не стал задыхаться. Серафим увидел это и упредительно поддержал за плечо.
– Арден, говорите, – тревожно произнёс Александр. – Вы вчера стали говорить о пси-отношениях и боевой программе… Связано ли это с тем, что вы сейчас сказали?
– Да, самым прямым образом, – подтвердил Арден.
– О ч-чём речь? – произнёс испуганно Савватий.
Арден сильно вздохнул, видимо, собираясь с мыслями, и сказал:
– Вы все вступали в пси-отношения с вашим владыкой. Но разве вы не знали, что через пси-отношения можно активировать утилиты, которые вам вложили в проекции личности, когда вам их снимали в альфа-центре?
– Простите, брат Арден, – беспокойно заговорил Александр. – Я знаю, что проекцию личности можно дополнить утилитами, но человек сможет воспользоваться ими только после бетатриновой перезагрузки. Но ни я, и никто из моих послушников никогда не подвергался ей. Бетатрин – это казнь, это то, чего каждый из нас боится больше всего! Чтобы кого-нибудь приговорить к бетатриновой перезагрузке, нужно, чтобы этот кто-то совершил серьёзное преступление! Для этого нужно признать человека неспособным к покаянию даже через уврачевание в Козеозёрском монастыре! Это – последнее средство, которое, как устрашение, как дамоклов меч висит над каждой головой, но никогда не пускается в ход!
Он остановился, со страхом глядя на Ардена. По его лицу было видно, что он поражён ответной тишиной. Так не получив ответа, бледными губами произнёс:
– Почему вы молчите? Разве это не так?
Арден стоял, сжав перед собой руки с побелевшими пальцами. Он тяжело вздохнул и сказал ему:
– Отец Александр, вы мужественный человек, но сейчас вам потребуется всё ваше мужество, чтобы услышать правду. Простите меня за это.
Александр потянул ворот туники, как будто бы он его душил. Серые глаза стали влажными, он через силу выдавил из себя:
– Я слушаю вас… говорите.
Арден потёр руками лицо и со вздохом сказал:
– Отец Александр! Сколько вам делали контрольных точек?
– Несколько, – немного дрогнув, ответил он. – Я не помню сколько… но не более восьми…
– Отец Александр, – со скорбью сказал Арден. – После каждой из них могла быть бетатриновая перезагрузка...
– Могла быть, но не обязательно, что должна, – возразил Александр, – ведь я не совершал преступлений!
– Откуда вам знать? Разве вы будете помнить о том, что вы совершили? Разве вы будете знать, о том, что бетатриновая перезагрузка… была?
Александр промолчал, в предельном волнении глядя на него. Арден с гримасой боли произнёс:
– В вашем случае она была. И не один раз.
По лицу Александра я понял, что ему жутко. Он быстро глянул на Питирима, который ответил ему взглядом с невероятным состраданием, и тихо пролепетал:
– Этого не может быть… я бы что-то почувствовал… я бы знал…
Арден вздохнул и сказал, глядя ему в глаза:
– Вы бы знали? А знаете, что вашего послушника Максима долгое время не было в обители?
– Этого не может быть! – запротестовал Александр. – Мы каждую неделю были вместе и на богослужениях, и на занятиях, и во взаимном общении!
– Дайте угадаю, – произнёс Арден, – вам последнюю контрольную точку сделали два месяца назад?
– Да, – бледнея, проговорил Александр, – откуда вы…
Арден впёр взгляд в Максима. Тот беспомощно вскинул на него глаза и замотал головой, как будто бы умоляя, чтобы он чего-то не говорил, но Арден беспощадно произнёс:
– Вы знаете, что ваш епископ отдавал послушника Максима, по его же словам, на истязание сатане?
На Александра было страшно смотреть. Он глянул на Максима, который, казалось, был сам на грани обморока, сжал голову дрожащими руками и измученно произнёс:
– Говорите…
Арден с болью посмотрел на него и сказал:
– Когда я делал операцию Максиму, я видел на его спине следы многочисленных зверских истязаний. Его сильно били. И это отнюдь не розги. Его били кнутом, сдирая кожу, до костей… Били не с целью убить, ведь опытный палач с трёх ударов может убить кнутом, пробив до лёгких или сломать позвоночник. Нет! Били с целью причинения максимальных физических мучений. После каждого истязания его лечили регенератором, а потом били снова. Даже для средневековья это чересчур, хотя в те времена просто не было возможностей при таких адских пытках так долго поддерживать в человеке жизнь. Последние шрамы еще не успели сойти, ещё бы немного, и они бы стали незаметны. Но это ещё не всё. Максим несколько раз резал себе вены, но тот, кто его истязал, очевидно, не давал ему умереть. И как Максим после этого мог быть с вами каждую неделю в общении и в молитвах?
Александр стоял без кровиночки в лице в каком-то сильном помутнении сознания, как будто ушёл в себя и пытался что-то вспомнить...
– Это правда, брат Максим?!! – в бешенстве закричал Серафим.
Арден повернулся к Максиму и тихо сказал:
– Брат Максим, покажи ему.
Максим бессильно взглянул на него, смиренно трясущимися руками задрал на спине тунику, стянул её через голову и повернулся к нам спиной.
Я увидел, что вся его спина от повязки на плече до поясницы и ниже была покрыта множеством бледных рваных рубцов.
Александр зажал лицо руками. Его трясло.
– Брат Максим, ты помнишь свою контрольную точку? – с лицом, искаженным непереносимой душевной болью спросил он.
– Да, – скорбно сказал Максим, – два месяца назад…
Со сдавленным стоном Александр вскочил и, не находя себе места от душевной муки, прижался лицом к стене и закричал. Он силился сказать, но его слова прорывались сквозь слёзы с хрипом:
– Я понял… я теперь понял, почему ты в последнее время был так бледен и слаб… почему тебе так часто не хватало сил… О, бедный брат Максим! Владыка Арсений!.. Боже, как больно… Это невозможно… как мне это вместить? Противоречащий на самом деле – ты!!! Ты – антихрист на архиерейском престоле!!! Ты – жестокий демон!!!
Его не держали ноги, и он стёк по стене на пол. Савватий с ужасом провел ладонью по рваным рубцам на спине Максима и спросил:
– Брат Мак-сим… ты вооб-ще ничего не п-помнишь?
Максим отрицательно покачал головой, и добавил, обернувшись через плечо:
– Я помню, как это началось. Это было в тот день, когда на литургии предстоял сам владыка, а после этого он соизволил присутствовать с послушниками на трапезе, на которой предложил, если у кого есть вопросы, касающиеся веры, воспользоваться этой возможностью и задать вопрос напрямую ему. А Серафим спросил какую-то чушь, и мы еле удержались, чтобы не засмеяться за столом, и чуть не умерли от этого напряжения. Тогда владыка влепил ему епитимью на триста земных поклонов ежедневно в течение месяца, а Наставник добавил триста отжиманий…
– Это он подсластил мне пилюлю, – с нетерпением сказал Серафим. – Только почему ты это назвал чушью? Я же спросил: как человек верит? Владыка ответил, что человек верует, прежде всего, сердцем. Тогда я поинтересовался чисто практически: можно ли, как написано в писании, непокорным передать образ мышления праведников через возвращение сердец отцов детям посредством трансплантации сердца от верующих родителей неверующих детям? И задался вопросом, возможно ли при этом массовое убийство верующих отцов для изъятия органов, ведь всем хорошо: они – со Христом и с небес радуются, какие верные Христу у них дети! Да, я прекрасно помню этот день, но умоляю тебя, продолжай, что же было дальше?
От услышанного я пришел в шок, и даже в чём-то посочувствовал их владыке. Я так и не понял, шутил ли Серафим. Возникла пауза, как будто все, как и я, переваривали услышанное, наконец, Максим продолжил:
– После того, как я с вами попрощался и пошёл в келью, и увидел, как владыка после трапезы прогуливался по райскому саду обители, но не один: вместе с ним был какой-то странный человек. Я услышал, что он говорит ему обо мне. Я остановился, они тоже… я увидел, как владыка указал ему на меня рукой… а тот... так мерзко разулыбался! Я сильно испугался… ведь у него не было глаз, вместо них была тьма и грязь… Хотя глаза, конечно, были… тьма же и грязь от одного его взгляда были на мне и во мне… это сложно передать… Жутко захотелось уйти, чтобы молитвой к Святому смыть с себя эту грязь. После этого вся моя жизнь изменилась. Владыка стал недоволен моим послушанием, всё время высказывал неодобрение насчёт меня отцу Александру, а затем совсем осерчал и потребовал меня на досрочную исповедь.
– Я помню это, брат Максим, – с болью, как через силу проговорил Александр. – Я видел твоё прилежание, твоё отречение от себя и хотел перед владыкой замолвить за тебя словечко и поехал с тобой.
– Да, отец Александр, ты укреплял меня перед исповедью. Владыка принимал исповедь в пси-режиме… Особенно он меня испытывал на грехи, которые могли чинить препятствие принятию целожизненных монашеских обетов, он искал во мне блуд и похоть, сладострастные помыслы и развратные мечтания, и не находил их. Он похвалил меня, оставшись доволен моей исповедью, и тут же отправил в альфа-центр для снятия проекции личности. За мной пришли какие-то люди и отвезли в альфа-центр. Я только помню, что ты, отец Александр, не хотел меня отпускать с ними… Почему?! Ты знал кто они?
Отец Александр дрожа, как от холода, проговорил:
– Нет, не знал… Я впервые встретил этих людей, но я видел, с какой похотью они на тебя смотрели! Ты стоял, как ангел небесной чистоты, и не замечал этого. Я, не помня себя от ужаса, тогда вцепился в тебя, но… что-то произошло… Я как провалился в пустоту…
Серафим посмотрел на Максима, как на непонятное ему существо из других миров.
– Ты два часа назад сделал попытку убить Питирима, а теперь грудью защищаешь его? Брат Максим, разве не ты имеешь спецподготовку и многолетний боевой опыт? Не ты ли часто, что другим не удавалось почти никогда, валил меня в спарринге? И ты пошёл на противоречащего с ножом, а он тебя вот так вот просто остановил своими чарами? О какой любви ты говоришь? Это же не любовь, это – морок, это – его чары, которыми он подчиняет всех себе! Вы же все околдованы!!! О, горе мне, братья, что же мне теперь с вами делать?! Убивать вас всех, как я вам и обещал?!!
– Что же тогда есть любовь, брат Серафим? – вдруг раздался голос Питирима. – Как отличить её от чар?
Услышав его голос, Серафим опешил и почему-то испугался. Питирим выждал небольшую паузу и продолжил:
– Если вокруг существует только морок, манипуляции, насилие и принуждение, что же тогда есть любовь? Может быть, тогда её и вовсе не существует на земле? Братья послушники, ответьте мне!
Серафим слушал это и дрожал. Его лоб покрывал пот… Я уже видел это… Да-да, в доме у Олега Федоровича, когда Питирим совершал экзорцизм. Похоже, слова Питирима воздействовали на Серафима таким же образом, как на беса в Марии. Все притихли, и Питирим в полной тишине спросил:
– Так что же, что для вас есть любовь? Скажите?!
Питирим повернулся к Савватию и тихо его спросил:
– Брат Савватий, знаешь ли ты, что такое любовь? Можешь ли ты отличить её от морока?
Савватий растерянно на него посмотрел и также тихо сказал:
– Л-любовь есть жерт-ва… сам Христос-с нам открыл таку-ю лю-бовь… мир н-не знает её… – он замолчал, немного передохнул, и продолжил:
– Подлин-ная любовь соглас-на быть уязви-мой, бес-помощ-ной, излива-ю-щейся, истоща-ю-щей себя… л-любовь д-даёт не только то, что и-имеет... но с-самое себя. Любовь дья-вольска-я... ж-желает властво-вать над ч-человеком... без-раздельно обла-дать его д-дарами или его лич-ностью... г-готова цели-ком погло-тить… извлечь вы-году… Подлин-ная л-любовь даёт другому ж-жизнь… д-дьявольская же есть при-чи-нение с-страданий, истя-за-ние, м-медленное убив-вание другого…
Он сильно устал. Он закрыл глаза, и я увидел, как его поплотнее обхватил Арден.
– Как это прекрасно сказано! – воскликнул Максим. – Аминь, брат! Для меня любовь – это состояние всего человеческого существа, которое прозревает глубину другого, видит его сущность, постигает её всем своим существом так же, как человек постигает красоту природы, красоту музыки или произведения искусства, когда стоит перед ним в безмолвии, не будучи в состоянии выразить это никаким словом, кроме восхваления Господу, до чего же его создание прекрасно! Да… любовь есть созерцание красоты другого!
Максим, широко распахнув свои удивительные глаза, повернулся к Питириму и произнёс:
– Владыка Питирим, я познал, что есть любовь через нашего Наставника. – Максим обернулся и восторженно посмотрел на Александра. – Наставник! Наш любимый отец Александр! Ты – прекрасное создание Божие, и я преклоняюсь перед высотой твоего духа, красотой души, перед мужеством твоим и силой! Если ты считаешь, что ты тут счастлив, что ты тут свободен, то пусть так и будет! Живи с еретиками! И Бог с этими вашими общино-братскими экклезиологиями, с этими вероучениями! В моём сердце к тебе только безграничная сыновья любовь, а как сказал брат Савватий, любовь даёт другому жизнь.
– Нет ни-че-го цен-нее жиз-ни… – задумчиво проговорил Савватий.
– Да, Савва! Это так! – воскликнул Максим. – Наставник, ты хотел заставить меня принять обет убить тебя, я отказывался, я говорил, что что-нибудь да придумаю, лишь бы не убивать тебя. И я постараюсь твою новую жизнь принять, и от этого не стану тебя меньше любить. Я всегда был готов за тебя умереть, но я готов за тебя и жить. Ибо сказано: «Крепка, как смерть, любовь». – Максим повернулся и посмотрел на Савватия и Серафима. – Ну, братья! И правда, а что нам мешает здесь остаться с отцом нашим? Ведь именно Господь собрал нас здесь! Он знал, что только здесь мы сможем быть по-настоящему любимыми и свободными!
Я во все глаза смотрел на Максима, восхищался им и не верил своим ушам!
– Замолчи, брат Максим!!! – заорал в исступлении Серафим, и я вздрогнул. – Мы не можем так поступить!!! Мы не можем!!!
– Брать-я… – тихо сказал Савватий. Он с трудом сделал несколько шагов, подошёл к Серафиму и Максиму, обнял их и прижал к себе с двух сторон. – Брать-я… Сера-фим прав. И ты, Мак-сим, прав. Ска-жу прав-ду и я: для нас всё кон-че-но.
– Почему, брат Савва?!! – вскричал Серафим.
– По-тому что пос-ле всего того, что произош-ло, мы не смож-жем вернутся... Нам не д-дадут пере-ступить порог оби-тели, без ис-по-веди у влады-ки в пси-режи-ме. После неё нас всех ждёт макси-мальный срок в Козеозёрском м-монастыре.
– Нет, не всех, – вдруг сказал Арден.
Все вздрогнули и посмотрели на него.
– Что вы хо-тите ска-зать? – осторожно осведомился Савватий.
Арден подошёл к ним поближе и, пристально глядя каждому из них в глаза, сказал:
– Вас, Савватий и Серафим, может быть ещё и ждёт Козеозёрский монастырь, как минимум, что вряд ли, а вот Максима и отца Александра ждёт только бетатрин.
– О, Боже! – воскликнул Серафим. – За что же высшая мера? За то, что они попали под воздействие чар противоречащего, и пребывали в ереси братского раскола, пропитавшись вашими сектантскими убеждениями?
– Не только поэтому. Есть ещё одна важная причина.
Арден как-то по-особому посмотрел на Максима, и тот под его взглядом сделался бледным. Он сделал такое движение, как будто что-то было у него на губах, и пытался кулаком это стереть. Он тяжело задышал, чуть ли не стал задыхаться. Серафим увидел это и упредительно поддержал за плечо.
– Арден, говорите, – тревожно произнёс Александр. – Вы вчера стали говорить о пси-отношениях и боевой программе… Связано ли это с тем, что вы сейчас сказали?
– Да, самым прямым образом, – подтвердил Арден.
– О ч-чём речь? – произнёс испуганно Савватий.
Арден сильно вздохнул, видимо, собираясь с мыслями, и сказал:
– Вы все вступали в пси-отношения с вашим владыкой. Но разве вы не знали, что через пси-отношения можно активировать утилиты, которые вам вложили в проекции личности, когда вам их снимали в альфа-центре?
– Простите, брат Арден, – беспокойно заговорил Александр. – Я знаю, что проекцию личности можно дополнить утилитами, но человек сможет воспользоваться ими только после бетатриновой перезагрузки. Но ни я, и никто из моих послушников никогда не подвергался ей. Бетатрин – это казнь, это то, чего каждый из нас боится больше всего! Чтобы кого-нибудь приговорить к бетатриновой перезагрузке, нужно, чтобы этот кто-то совершил серьёзное преступление! Для этого нужно признать человека неспособным к покаянию даже через уврачевание в Козеозёрском монастыре! Это – последнее средство, которое, как устрашение, как дамоклов меч висит над каждой головой, но никогда не пускается в ход!
Он остановился, со страхом глядя на Ардена. По его лицу было видно, что он поражён ответной тишиной. Так не получив ответа, бледными губами произнёс:
– Почему вы молчите? Разве это не так?
Арден стоял, сжав перед собой руки с побелевшими пальцами. Он тяжело вздохнул и сказал ему:
– Отец Александр, вы мужественный человек, но сейчас вам потребуется всё ваше мужество, чтобы услышать правду. Простите меня за это.
Александр потянул ворот туники, как будто бы он его душил. Серые глаза стали влажными, он через силу выдавил из себя:
– Я слушаю вас… говорите.
Арден потёр руками лицо и со вздохом сказал:
– Отец Александр! Сколько вам делали контрольных точек?
– Несколько, – немного дрогнув, ответил он. – Я не помню сколько… но не более восьми…
– Отец Александр, – со скорбью сказал Арден. – После каждой из них могла быть бетатриновая перезагрузка...
– Могла быть, но не обязательно, что должна, – возразил Александр, – ведь я не совершал преступлений!
– Откуда вам знать? Разве вы будете помнить о том, что вы совершили? Разве вы будете знать, о том, что бетатриновая перезагрузка… была?
Александр промолчал, в предельном волнении глядя на него. Арден с гримасой боли произнёс:
– В вашем случае она была. И не один раз.
По лицу Александра я понял, что ему жутко. Он быстро глянул на Питирима, который ответил ему взглядом с невероятным состраданием, и тихо пролепетал:
– Этого не может быть… я бы что-то почувствовал… я бы знал…
Арден вздохнул и сказал, глядя ему в глаза:
– Вы бы знали? А знаете, что вашего послушника Максима долгое время не было в обители?
– Этого не может быть! – запротестовал Александр. – Мы каждую неделю были вместе и на богослужениях, и на занятиях, и во взаимном общении!
– Дайте угадаю, – произнёс Арден, – вам последнюю контрольную точку сделали два месяца назад?
– Да, – бледнея, проговорил Александр, – откуда вы…
Арден впёр взгляд в Максима. Тот беспомощно вскинул на него глаза и замотал головой, как будто бы умоляя, чтобы он чего-то не говорил, но Арден беспощадно произнёс:
– Вы знаете, что ваш епископ отдавал послушника Максима, по его же словам, на истязание сатане?
На Александра было страшно смотреть. Он глянул на Максима, который, казалось, был сам на грани обморока, сжал голову дрожащими руками и измученно произнёс:
– Говорите…
Арден с болью посмотрел на него и сказал:
– Когда я делал операцию Максиму, я видел на его спине следы многочисленных зверских истязаний. Его сильно били. И это отнюдь не розги. Его били кнутом, сдирая кожу, до костей… Били не с целью убить, ведь опытный палач с трёх ударов может убить кнутом, пробив до лёгких или сломать позвоночник. Нет! Били с целью причинения максимальных физических мучений. После каждого истязания его лечили регенератором, а потом били снова. Даже для средневековья это чересчур, хотя в те времена просто не было возможностей при таких адских пытках так долго поддерживать в человеке жизнь. Последние шрамы еще не успели сойти, ещё бы немного, и они бы стали незаметны. Но это ещё не всё. Максим несколько раз резал себе вены, но тот, кто его истязал, очевидно, не давал ему умереть. И как Максим после этого мог быть с вами каждую неделю в общении и в молитвах?
Александр стоял без кровиночки в лице в каком-то сильном помутнении сознания, как будто ушёл в себя и пытался что-то вспомнить...
– Это правда, брат Максим?!! – в бешенстве закричал Серафим.
Арден повернулся к Максиму и тихо сказал:
– Брат Максим, покажи ему.
Максим бессильно взглянул на него, смиренно трясущимися руками задрал на спине тунику, стянул её через голову и повернулся к нам спиной.
Я увидел, что вся его спина от повязки на плече до поясницы и ниже была покрыта множеством бледных рваных рубцов.
Александр зажал лицо руками. Его трясло.
– Брат Максим, ты помнишь свою контрольную точку? – с лицом, искаженным непереносимой душевной болью спросил он.
– Да, – скорбно сказал Максим, – два месяца назад…
Со сдавленным стоном Александр вскочил и, не находя себе места от душевной муки, прижался лицом к стене и закричал. Он силился сказать, но его слова прорывались сквозь слёзы с хрипом:
– Я понял… я теперь понял, почему ты в последнее время был так бледен и слаб… почему тебе так часто не хватало сил… О, бедный брат Максим! Владыка Арсений!.. Боже, как больно… Это невозможно… как мне это вместить? Противоречащий на самом деле – ты!!! Ты – антихрист на архиерейском престоле!!! Ты – жестокий демон!!!
Его не держали ноги, и он стёк по стене на пол. Савватий с ужасом провел ладонью по рваным рубцам на спине Максима и спросил:
– Брат Мак-сим… ты вооб-ще ничего не п-помнишь?
Максим отрицательно покачал головой, и добавил, обернувшись через плечо:
– Я помню, как это началось. Это было в тот день, когда на литургии предстоял сам владыка, а после этого он соизволил присутствовать с послушниками на трапезе, на которой предложил, если у кого есть вопросы, касающиеся веры, воспользоваться этой возможностью и задать вопрос напрямую ему. А Серафим спросил какую-то чушь, и мы еле удержались, чтобы не засмеяться за столом, и чуть не умерли от этого напряжения. Тогда владыка влепил ему епитимью на триста земных поклонов ежедневно в течение месяца, а Наставник добавил триста отжиманий…
– Это он подсластил мне пилюлю, – с нетерпением сказал Серафим. – Только почему ты это назвал чушью? Я же спросил: как человек верит? Владыка ответил, что человек верует, прежде всего, сердцем. Тогда я поинтересовался чисто практически: можно ли, как написано в писании, непокорным передать образ мышления праведников через возвращение сердец отцов детям посредством трансплантации сердца от верующих родителей неверующих детям? И задался вопросом, возможно ли при этом массовое убийство верующих отцов для изъятия органов, ведь всем хорошо: они – со Христом и с небес радуются, какие верные Христу у них дети! Да, я прекрасно помню этот день, но умоляю тебя, продолжай, что же было дальше?
От услышанного я пришел в шок, и даже в чём-то посочувствовал их владыке. Я так и не понял, шутил ли Серафим. Возникла пауза, как будто все, как и я, переваривали услышанное, наконец, Максим продолжил:
– После того, как я с вами попрощался и пошёл в келью, и увидел, как владыка после трапезы прогуливался по райскому саду обители, но не один: вместе с ним был какой-то странный человек. Я услышал, что он говорит ему обо мне. Я остановился, они тоже… я увидел, как владыка указал ему на меня рукой… а тот... так мерзко разулыбался! Я сильно испугался… ведь у него не было глаз, вместо них была тьма и грязь… Хотя глаза, конечно, были… тьма же и грязь от одного его взгляда были на мне и во мне… это сложно передать… Жутко захотелось уйти, чтобы молитвой к Святому смыть с себя эту грязь. После этого вся моя жизнь изменилась. Владыка стал недоволен моим послушанием, всё время высказывал неодобрение насчёт меня отцу Александру, а затем совсем осерчал и потребовал меня на досрочную исповедь.
– Я помню это, брат Максим, – с болью, как через силу проговорил Александр. – Я видел твоё прилежание, твоё отречение от себя и хотел перед владыкой замолвить за тебя словечко и поехал с тобой.
– Да, отец Александр, ты укреплял меня перед исповедью. Владыка принимал исповедь в пси-режиме… Особенно он меня испытывал на грехи, которые могли чинить препятствие принятию целожизненных монашеских обетов, он искал во мне блуд и похоть, сладострастные помыслы и развратные мечтания, и не находил их. Он похвалил меня, оставшись доволен моей исповедью, и тут же отправил в альфа-центр для снятия проекции личности. За мной пришли какие-то люди и отвезли в альфа-центр. Я только помню, что ты, отец Александр, не хотел меня отпускать с ними… Почему?! Ты знал кто они?
Отец Александр дрожа, как от холода, проговорил:
– Нет, не знал… Я впервые встретил этих людей, но я видел, с какой похотью они на тебя смотрели! Ты стоял, как ангел небесной чистоты, и не замечал этого. Я, не помня себя от ужаса, тогда вцепился в тебя, но… что-то произошло… Я как провалился в пустоту…
