Пожав плечами, Бекетов сел в машину и уехал.
Так что мы с Розалией поужинали теми же пирогами с яблоками, выпили чаю и разошлись по своим половинам дома. Низкие тучи, висевшие над городом весь день и то и дело разражавшиеся дождём, к ночи сменились лёгкими облаками, а потом и те унеслись, оставив ясные звёзды и серп убывающей луны. Я лежала в кровати, смотрела на этот серпик и думала… обо всём: о дяде Мише, о прихоти судьбы, занесшей меня в этот тихий городок, о том, как жить дальше. О том, что завтра надо ждать заморозков, а это значит, что сезон кладбищенских поисков закончен до весны. А кто знает, где я буду весной?
Потом я стала обдумывать план завтрашнего занятия с пятым и шестым классом, и под эти мысли уплыла в объятия Морфея.
Да, утро началось с инея на траве и подмёрзших луж, права я вчера оказалась. До зимы совсем недалеко. Интересно, есть ли у Розалии лопата для снега? Это ж не Москва с реагентами, солью и среднеазиатскими гражданами в оранжевых куртках, здесь всё надо чистить самим. Тут по ассоциации вспомнились мне собственные планы «сунуть пять тысяч кладбищенскому смотрителю, чтобы ухаживал за дедушкиным захоронением», и я невольно фыркнула в чашку, расплескав чай.
Впрочем, завтракала я одна, и некому было сделать мне замечание, что веду я себя совершенно кое-как.
С сомнением поглядев на подтаивающий иней, я надела вместо кроссовок высокие ботинки, взяла шарф потеплее и постучала в стену.
- Розалия Карловна, я ухожу!
- Погоди минутку, - прокричали оттуда. – Сейчас зайду.
- Ладно, - пожала я плечами. – Подожду, всё время этого мира в моём распоряжении… до трёх часов.
Пяти минут не прошло, как тётушка уже снимала у порога галоши.
- Завтракала? – спросила она строго.
Отвечать я не стала: чашка и тарелка в раковине, невытертый нож, тёплый ещё чайник… Не нужно быть Эркюлем Пуаро, чтобы понять, чем я занималась некоторое время назад.
Розалия не смутилась, прошла в кухню и села за стол.
- Вообще-то я уже собралась, - тонкого намёка у меня не получилось.
- Подождёшь минутку, - сурово отрезала тётушка. – Значит, так, расскажи-ка мне, что тебе наши монашки говорили про школу вышивания?
- Так ты ж напрямую с настоятельницей общаешься, зачем тебе эти разговоры?
- То, про что мы с матушкой Евпраксией беседуем, к этому делу не относится. Вспоминай, Тата.
- Да ничего особо не говорили, - я пожала плечами. - Вернее, мы просто мало общались, каждая занимается своим куском.
- Ну, дух перевести останавливались? Чаю из термоса выпить, яблоко съесть?
- Конечно.
- Вспоминай, о чём разговаривали.
Прикрыв глаза, я стала вспоминать.
- Так ведь кто о чём, приходят-то разные. Илария к вышиванию касательства не имеет, она помощница настоятельницы по хозяйству. Софья больше об истории печётся, говорила, что приезжали дважды сёстры из Старицкого Вознесенского монастыря…
- Ну да, там знаменитая школа шитья, ещё до Ивана Грозного известна была.
- Вот именно. Софья говорила, что они привозили образцы и фотографии старинных работ. Несколько раз приходила сестра Ксанфиппа, ну, она дама суровая, говорит мало. Обронила только сквозь зубы, что приехавшая новая преподавательница ведёт себя чересчур вольно.
- А когда это было? – Розалия подалась вперёд.
- В начале прошлой недели, кажется. Ну да, в понедельник, неделю назад. Ты хочешь сказать, что в хозяйстве у матушки Евпраксии может быть какой-то непорядок?
Я вспомнила худую и высокую суровую старуху в белом плате и решительно сказала:
- Нет. Не верю.
- Станиславский ты мой, - хмыкнула тётушка. – Вспоминай, что о ней говорили?
- Да господи, я даже имени её не помню! Как же её звали-то? – я задумалась, но ничто не всплывало в памяти. – Такие у них иной раз заковыристые имена… Феодосия, вот.
- И откуда она приехала?
- Не знаю, тётушка, не говорили. Или я не помню. А к чему расспросы эти?
- Ты сейчас на кладбище собиралась, поиски продолжать?
- Ну да. И поиски, и пару плит ещё расчистить, пока под снег всё не ушло. Знаешь, такое медитативное оказалось занятие…
- Вот и хорошо. А я к матушке Евпраксии схожу, дело у меня к ней есть.
И взор моей тётушки, голубицы кроткой, грозно сверкнул.
План на сегодня был простой: два захоронения в пятом ряду за апсидой храма. Гранитная плита, заросшая наслоениями пыли, грязи и чего-то вроде извёстки, и странной формы металлический памятник, изрядно поеденный ржавчиной. А дальше - как пойдёт, к трём мне в школу, значит, не позднее двух надо отсюда уйти.
Я натянула тонкие хлопковые перчатки, следом резиновые на подкладке, и принялась за дело.
К часу дня на граните можно было прочитать выбитую надпись: «В лето от сотворения мира 7374 мца июля в день 5 на память ... ... преставися раб Божий Феодор, сын Поликарпа, семьи Коняевых. Пребудь в мире …». Несколько слов было не разобрать, углубления стёрлись, но всё равно я была довольна.
- Семь тысяч триста семьдесят четвёртый от сотворения мира – это какой же по нашему-то счету? – пробормотала я.
- Тысяча восемьсот шестьдесят пятый, - сказал женский голос за моей спиной. – Ты молодец, и имя, и дату смогла найти.
- Ну да, - я стянула перчатки, вытянула из кармана телефон и сфотографировала захоронение. – Потом внесу в схему кладбища. А у вас что?
- Ничего нового, - пожала плечами сестра Илария, женщина моих лет; давний ожог изуродовал правую сторону её лица и, по-видимому, послужил причиной ухода от мира. – Завтра день памяти преподобного Константина, мы его могилой занимались. А тот отчистить не удалось? – она кивнула в сторону чугунной коробки на столбике.
- Ржавчина съела как раз ту сторону, где надпись. Посмотри сама.
Я отодвинула в сторону кучу выдранной травы, и Илария склонилась над памятником.
Тронула пальцем непонятные чёрточки - всё, что осталось от надписи - потом задумчиво обошла вокруг.
- Слушай, тут не имя было, тут была молитва. А имя – вот, на западной стороне, лицом к храму. Ты здесь чистила?
- Только преобразователем ржавчины прошлась, но ничего не увидела.
- Погоди-ка…
Ноги в крепких ботинках простучали по гравийной дорожке.
Буквально через пару минут Илария вернулась, держа в руках флакон тёмного стекла и кусок войлока.
- Вот, попробуй.
- Что это?
- Выдано матушкой Евпраксией лично, - фыркнула монахиня. – Средство для очистки чего угодно от чего угодно. Состав его я не знаю, но оно точно работает. Давай, натягивай перчатки.
Не знаю уж, что содержала загадочная жидкость, но она и в самом деле работала. На стороне чугунного памятника, обращённой к апсиде храма, стали проявляться буквы, и вскоре я смогла прочесть: «Михаил Иванович Долгалов, 3.7.1899 – 22.11.1994. Вера Михайловна Долгалова, 12.01.1927 – 21.08.2002. Вечная память».
Медленно стянула с руки перчатку и дотронулась пальцами до холодного чугуна.
Я нашла могилу прадедушки.
Моим ученикам сегодня не повезло.
Не то чтобы я сильно разнервничалась, но лады и тональности в голову особо не лезли. Поэтому им всем – и второму, и третьему и пятому классу – пришлось писать контрольные. А пока милые детки исподтишка кидались друг в друга жёваной бумагой и делали вид, что пытаются преобразовать натуральный си минор в гармонический и в мелодический, я могла подумать.
Итак, задачка на поиск решена. Признаться, я и вообще не была уверена, что смогу найти место последнего упокоения прадеда; слова о том, что хоронят на этом месте с конца восемнадцатого века, всплывали в памяти каждый раз, когда я проходила в ворота кладбища. Двести с лишним лет…
Ладно, не о том речь.
Могила прадеда – единственное дело, которое всерьёз держало меня в Бежицах.
Работа? Не смешите мои тапочки, неужели я не найду в Москве музыкальную школу, где недостаёт преподавателя по сольфеджио? Ну, будет она не такой передовой и престижной, и придётся до неё не идти пятнадцать минут, а ехать час.
Наплевать.
Если бы дело было в работе…
Стас, тётушка Розалия, новые коллеги и приятели? Внезапно обнаружившийся мамин роман? Иначе говоря - что мешает мне вернуться домой, и что держит меня здесь, вот в чём вопрос?
Со вздохом я вытянула из стопки лист чистой бумаги и провела по нему вертикальную черту. Пойдём простым путём, запишем это всё…
Я не столько писала, сколько откладывала ручку, мысленно перебирая всё, что происходило со мной за эти два с хвостиком месяца. Как было бы классно поделиться с бабушкой характеристиками старых и новых знакомых, рассказать о городке Бежицы, о старинном кладбище и о найденной могиле, спросить, а кто же такая Вера?
Тут меня словно ударило: бабушки нет на свете, но мама-то вот она, одно движение – и можно её увидеть и с ней поговорить! А я ещё не рассказала ей ни о Каменцеве, ни о захоронении, ни даже о Стасе. Дождавшись звонка, собрала листки, попрощалась с детьми, дождалась, пока за последним из них закроется дверь и вытащила из сумки телефон.
Мама была на удивление рассеянна. Нет, конечно, на сообщение о дяде Мише она поохала, но как-то отдалённо, вчуже. С другой стороны, кто он ей такой? Бывший сосед, и всё. Дружил он с бабушкой, ко мне относился покровительственно, а мама была словно приложением к нам. Так что закономерно, что уж…
Равнодушно она отнеслась и к моему рассказу о разысканной могиле, только спросила:
- Так что, ты теперь вернёшься домой?
- Пока нет, мамочка. Я ж работаю здесь, не могу всё бросить посреди года.
- А, ну да, конечно…
Мы довольно быстро распрощались, и я отложила телефон.
Растерянно пожала плечами, потом спросила у себя – а чего удивляться? Мой прадед маме вообще никто, это раз. Два – у неё сейчас голова совсем другим занята, что ей все эти чужие люди? Да у неё вторая в жизни любовь, Тата, отстань от человека!
Ну и отстану.
Скомкала листок, сложила в сумку три стопки тетрадей, я закрыла класс, отнесла ключ в каморку сторожа и неторопливо пошла в сторону дома. Тучи к вечеру разошлись, тёмное небо было высоким; редкие фонари не мешали видеть звёзды. У поворота на Кашинскую улицу я споткнулась, но за локоть меня поддержала мужская рука.
- Бекетов! – чуть не задохнулась я. – Ты меня до полусмерти напугал!
- Да? Ты думала, что на тебя напал злодей?
- А что ещё я должна была подумать? В твоём городе, между прочим, едва человека не убили.
- Да брось, чужие здесь не ходят.
– Да-да! Вот эта самая фраза, да ещё «здесь всё рядом» - главное, что можно сказать о Бежицах! - я перевела дух. - Ладно, пойдём уже. Глупо ссориться, стоя в луже посреди пустой улицы.
Стас отобрал у меня сумку с тетрадями и повесил на плечо.
- Как состояние Каменцева? – спросила я.
- Без изменений. Его пока держат на лекарствах и обследуют, возраст-то не маленький. Впрочем, как сказал главврач нашей больницы Сергей Сергеич, если бы у всех к таким годам было такое здоровье, ему бы на работе можно было романы читать.
- Обследуют? – я зацепилась за это слово. – Бесплатно? Да ладно…
- Кто сказал «бесплатно»? – Стас хохотнул. – Представь себе, нынче с утра у Сергей Сергеича появился молодой человек, представившийся помощником московского адвоката Н. … - тут Бекетов назвал фамилию, которую знала даже я, весьма от юридической среды далёкая. – И сообщил, что на случай внезапной болезни или иного несчастного случая господин Каменцев оставил у этого самого Н. распоряжение об использовании специального счёта в Сбербанке. Так что и палата у нашего пострадавшего отдельная, и сиделка к нему приставлена, и аппаратура срочно заказана под это дело.
- Однако… - я остановилась возле своей калитки. – Получается, зря я беспокоилась, и твоих друзей насчёт того, что дядю Мишу обманули, дёргала тоже напрасно?
- Кто ж знает? – философски пожал плечами Бекетов. – Ты открывай, открывай, а то я отсюда чувствую, как котлетами пахнет! И они остывают!
За ужином тётушка была задумчива, словно Алёнушка на камушке. То и дело застывала, глядя вдаль. И даже ни разу не отреагировала на подколки Стаса, безобидные, но чувствительные. Наконец Бекетов доел последнюю котлету, отложил вилку и откинулся на спинку стула, сложив руки на животе.
- Розалия Львовна?
- А?
- Вы мне сегодня не нравитесь.
- Да что ты? То-то я с утра места себе не нахожу, беспокоюсь, что же это Стасик обо мне подумает? – всплеснула руками Розалия.
Ага, слегка очнулась, хотя и не полностью. В нормальном состоянии она бы не только на слова Бекетова отреагировала, она бы давным-давно заметила, что он себе два раза аджапсандали подкладывал, и котлеты закидывал, словно в адскую топку.
- Давайте-ка Таточка нам с вами чаю нальёт, а мы пока и побеседуем.
Я тихонько хмыкнула. Рисковый ты мужик, Стас, не бережёшь себя! Но тётушка. вопреки моим ожиданиям, не растоптала последние дымящиеся останки храбреца, а только вздохнула. Да-а, похоже, и в самом деле какая-то мысль поглотила её без остатка, на демонстрацию дурного нрава не осталось места.
Чашки питерского завода со знаменитой кобальтовой сеткой заняли своё место на столе, и конфеты в хрустальной вазочке, и нарезанный лимон поблёскивал в блюдечке светлым золотом, а Стас всё молчал. Лишь когда тётушка размешала сахар и сделала первый глоток, он спросил:
- Скажите мне, Розалия Львовна, а вы умеете готовить дичь?
Я поперхнулась пастилой, а тётушка отвлеклась от тяжких дум и вскинула взгляд на спросившего.
- Умею.
- Вот и славно.
Он отодвинул чашку, встал и вышел. Мы переглянулись, и Розалия молча поинтересовалась: «Что это было?». Я лишь пожала плечами. Все вокруг люди загадочные, одна я проста, как правда…
Вернувшись, Стас выложил на стол возле раковины большой бумажный свёрток, из которого торчали какие-то перья.
- Утки, - пояснил он. – На охоту ездили. Там шесть штук, только надо вымачивать…
- Спасибо, - на лице тётушка было написано искреннее изумление. – Не ожидала.
- А вы думали, я только жрать горазд? – Бекетов выпятил грудь и постучал в неё кулаком.
- Сущий павиан, - хмыкнула тётушка. – Но за птиц спасибо. К выходным сделаю, приходи.
- Хорошо, спасибо, - усевшись снова за стол, Стас налил себе чаю. – А теперь расскажите мне, Розалия Львовна, что вас так беспокоит? Вы за весь вечер ни разу по мне не прошлись всеми вашими каблучками.
- Рассказать? – глаза её потемнели.
- А и в самом деле, дорогая тётушка, давайте. Как на духу! Я так понимаю, что ваши горестные думы не со школой связаны, - тут она фыркнула. – Ну вот, и я о том. Не со школой. Значит, с монастырём и матушкой Евпраксией. Ну, я права?
Глубоко вздохнув, Розалия надкусила пастилу, прожевала и посмотрела на нас.
- Ладно. Расскажу, но…
- Ни словечка никому, - подхватил Стас.
- Ни в жизнь, - кивнула я.
Кивнув, тётушка повторила:
- Ладно.
А вот потом сделала вещь неожиданную, от которой у меня рот сам собой открылся. Впрочем, покосившись на Стаса, я сжала зубы: тётушкины действия нимало его не удивили.
Розалия выглянула в крохотную прихожую, подёргала дверь и задвинула засов; ходил он в пазах плохо, и я, признаться, этой мерой безопасности пренебрегала. Потом она задёрнула плотные шторы на обоих окнах, провела пальцами по каждой шторе и что-то прошептала. Наконец зажгла свечку, стоявшую у меня на столике возле плиты на случай отключения электричества (было уже пару раз такое) и обошла с ней вокруг комнаты, продолжая размеренно что-то шептать.
Так что мы с Розалией поужинали теми же пирогами с яблоками, выпили чаю и разошлись по своим половинам дома. Низкие тучи, висевшие над городом весь день и то и дело разражавшиеся дождём, к ночи сменились лёгкими облаками, а потом и те унеслись, оставив ясные звёзды и серп убывающей луны. Я лежала в кровати, смотрела на этот серпик и думала… обо всём: о дяде Мише, о прихоти судьбы, занесшей меня в этот тихий городок, о том, как жить дальше. О том, что завтра надо ждать заморозков, а это значит, что сезон кладбищенских поисков закончен до весны. А кто знает, где я буду весной?
Потом я стала обдумывать план завтрашнего занятия с пятым и шестым классом, и под эти мысли уплыла в объятия Морфея.
***
Да, утро началось с инея на траве и подмёрзших луж, права я вчера оказалась. До зимы совсем недалеко. Интересно, есть ли у Розалии лопата для снега? Это ж не Москва с реагентами, солью и среднеазиатскими гражданами в оранжевых куртках, здесь всё надо чистить самим. Тут по ассоциации вспомнились мне собственные планы «сунуть пять тысяч кладбищенскому смотрителю, чтобы ухаживал за дедушкиным захоронением», и я невольно фыркнула в чашку, расплескав чай.
Впрочем, завтракала я одна, и некому было сделать мне замечание, что веду я себя совершенно кое-как.
С сомнением поглядев на подтаивающий иней, я надела вместо кроссовок высокие ботинки, взяла шарф потеплее и постучала в стену.
- Розалия Карловна, я ухожу!
- Погоди минутку, - прокричали оттуда. – Сейчас зайду.
- Ладно, - пожала я плечами. – Подожду, всё время этого мира в моём распоряжении… до трёх часов.
Пяти минут не прошло, как тётушка уже снимала у порога галоши.
- Завтракала? – спросила она строго.
Отвечать я не стала: чашка и тарелка в раковине, невытертый нож, тёплый ещё чайник… Не нужно быть Эркюлем Пуаро, чтобы понять, чем я занималась некоторое время назад.
Розалия не смутилась, прошла в кухню и села за стол.
- Вообще-то я уже собралась, - тонкого намёка у меня не получилось.
- Подождёшь минутку, - сурово отрезала тётушка. – Значит, так, расскажи-ка мне, что тебе наши монашки говорили про школу вышивания?
- Так ты ж напрямую с настоятельницей общаешься, зачем тебе эти разговоры?
- То, про что мы с матушкой Евпраксией беседуем, к этому делу не относится. Вспоминай, Тата.
- Да ничего особо не говорили, - я пожала плечами. - Вернее, мы просто мало общались, каждая занимается своим куском.
- Ну, дух перевести останавливались? Чаю из термоса выпить, яблоко съесть?
- Конечно.
- Вспоминай, о чём разговаривали.
Прикрыв глаза, я стала вспоминать.
- Так ведь кто о чём, приходят-то разные. Илария к вышиванию касательства не имеет, она помощница настоятельницы по хозяйству. Софья больше об истории печётся, говорила, что приезжали дважды сёстры из Старицкого Вознесенского монастыря…
- Ну да, там знаменитая школа шитья, ещё до Ивана Грозного известна была.
- Вот именно. Софья говорила, что они привозили образцы и фотографии старинных работ. Несколько раз приходила сестра Ксанфиппа, ну, она дама суровая, говорит мало. Обронила только сквозь зубы, что приехавшая новая преподавательница ведёт себя чересчур вольно.
- А когда это было? – Розалия подалась вперёд.
- В начале прошлой недели, кажется. Ну да, в понедельник, неделю назад. Ты хочешь сказать, что в хозяйстве у матушки Евпраксии может быть какой-то непорядок?
Я вспомнила худую и высокую суровую старуху в белом плате и решительно сказала:
- Нет. Не верю.
- Станиславский ты мой, - хмыкнула тётушка. – Вспоминай, что о ней говорили?
- Да господи, я даже имени её не помню! Как же её звали-то? – я задумалась, но ничто не всплывало в памяти. – Такие у них иной раз заковыристые имена… Феодосия, вот.
- И откуда она приехала?
- Не знаю, тётушка, не говорили. Или я не помню. А к чему расспросы эти?
- Ты сейчас на кладбище собиралась, поиски продолжать?
- Ну да. И поиски, и пару плит ещё расчистить, пока под снег всё не ушло. Знаешь, такое медитативное оказалось занятие…
- Вот и хорошо. А я к матушке Евпраксии схожу, дело у меня к ней есть.
И взор моей тётушки, голубицы кроткой, грозно сверкнул.
***
План на сегодня был простой: два захоронения в пятом ряду за апсидой храма. Гранитная плита, заросшая наслоениями пыли, грязи и чего-то вроде извёстки, и странной формы металлический памятник, изрядно поеденный ржавчиной. А дальше - как пойдёт, к трём мне в школу, значит, не позднее двух надо отсюда уйти.
Я натянула тонкие хлопковые перчатки, следом резиновые на подкладке, и принялась за дело.
К часу дня на граните можно было прочитать выбитую надпись: «В лето от сотворения мира 7374 мца июля в день 5 на память ... ... преставися раб Божий Феодор, сын Поликарпа, семьи Коняевых. Пребудь в мире …». Несколько слов было не разобрать, углубления стёрлись, но всё равно я была довольна.
- Семь тысяч триста семьдесят четвёртый от сотворения мира – это какой же по нашему-то счету? – пробормотала я.
- Тысяча восемьсот шестьдесят пятый, - сказал женский голос за моей спиной. – Ты молодец, и имя, и дату смогла найти.
- Ну да, - я стянула перчатки, вытянула из кармана телефон и сфотографировала захоронение. – Потом внесу в схему кладбища. А у вас что?
- Ничего нового, - пожала плечами сестра Илария, женщина моих лет; давний ожог изуродовал правую сторону её лица и, по-видимому, послужил причиной ухода от мира. – Завтра день памяти преподобного Константина, мы его могилой занимались. А тот отчистить не удалось? – она кивнула в сторону чугунной коробки на столбике.
- Ржавчина съела как раз ту сторону, где надпись. Посмотри сама.
Я отодвинула в сторону кучу выдранной травы, и Илария склонилась над памятником.
Тронула пальцем непонятные чёрточки - всё, что осталось от надписи - потом задумчиво обошла вокруг.
- Слушай, тут не имя было, тут была молитва. А имя – вот, на западной стороне, лицом к храму. Ты здесь чистила?
- Только преобразователем ржавчины прошлась, но ничего не увидела.
- Погоди-ка…
Ноги в крепких ботинках простучали по гравийной дорожке.
Буквально через пару минут Илария вернулась, держа в руках флакон тёмного стекла и кусок войлока.
- Вот, попробуй.
- Что это?
- Выдано матушкой Евпраксией лично, - фыркнула монахиня. – Средство для очистки чего угодно от чего угодно. Состав его я не знаю, но оно точно работает. Давай, натягивай перчатки.
Не знаю уж, что содержала загадочная жидкость, но она и в самом деле работала. На стороне чугунного памятника, обращённой к апсиде храма, стали проявляться буквы, и вскоре я смогла прочесть: «Михаил Иванович Долгалов, 3.7.1899 – 22.11.1994. Вера Михайловна Долгалова, 12.01.1927 – 21.08.2002. Вечная память».
Медленно стянула с руки перчатку и дотронулась пальцами до холодного чугуна.
Я нашла могилу прадедушки.
***
Моим ученикам сегодня не повезло.
Не то чтобы я сильно разнервничалась, но лады и тональности в голову особо не лезли. Поэтому им всем – и второму, и третьему и пятому классу – пришлось писать контрольные. А пока милые детки исподтишка кидались друг в друга жёваной бумагой и делали вид, что пытаются преобразовать натуральный си минор в гармонический и в мелодический, я могла подумать.
Итак, задачка на поиск решена. Признаться, я и вообще не была уверена, что смогу найти место последнего упокоения прадеда; слова о том, что хоронят на этом месте с конца восемнадцатого века, всплывали в памяти каждый раз, когда я проходила в ворота кладбища. Двести с лишним лет…
Ладно, не о том речь.
Могила прадеда – единственное дело, которое всерьёз держало меня в Бежицах.
Работа? Не смешите мои тапочки, неужели я не найду в Москве музыкальную школу, где недостаёт преподавателя по сольфеджио? Ну, будет она не такой передовой и престижной, и придётся до неё не идти пятнадцать минут, а ехать час.
Наплевать.
Если бы дело было в работе…
Стас, тётушка Розалия, новые коллеги и приятели? Внезапно обнаружившийся мамин роман? Иначе говоря - что мешает мне вернуться домой, и что держит меня здесь, вот в чём вопрос?
Со вздохом я вытянула из стопки лист чистой бумаги и провела по нему вертикальную черту. Пойдём простым путём, запишем это всё…
Я не столько писала, сколько откладывала ручку, мысленно перебирая всё, что происходило со мной за эти два с хвостиком месяца. Как было бы классно поделиться с бабушкой характеристиками старых и новых знакомых, рассказать о городке Бежицы, о старинном кладбище и о найденной могиле, спросить, а кто же такая Вера?
Тут меня словно ударило: бабушки нет на свете, но мама-то вот она, одно движение – и можно её увидеть и с ней поговорить! А я ещё не рассказала ей ни о Каменцеве, ни о захоронении, ни даже о Стасе. Дождавшись звонка, собрала листки, попрощалась с детьми, дождалась, пока за последним из них закроется дверь и вытащила из сумки телефон.
Мама была на удивление рассеянна. Нет, конечно, на сообщение о дяде Мише она поохала, но как-то отдалённо, вчуже. С другой стороны, кто он ей такой? Бывший сосед, и всё. Дружил он с бабушкой, ко мне относился покровительственно, а мама была словно приложением к нам. Так что закономерно, что уж…
Равнодушно она отнеслась и к моему рассказу о разысканной могиле, только спросила:
- Так что, ты теперь вернёшься домой?
- Пока нет, мамочка. Я ж работаю здесь, не могу всё бросить посреди года.
- А, ну да, конечно…
Мы довольно быстро распрощались, и я отложила телефон.
Растерянно пожала плечами, потом спросила у себя – а чего удивляться? Мой прадед маме вообще никто, это раз. Два – у неё сейчас голова совсем другим занята, что ей все эти чужие люди? Да у неё вторая в жизни любовь, Тата, отстань от человека!
Ну и отстану.
Скомкала листок, сложила в сумку три стопки тетрадей, я закрыла класс, отнесла ключ в каморку сторожа и неторопливо пошла в сторону дома. Тучи к вечеру разошлись, тёмное небо было высоким; редкие фонари не мешали видеть звёзды. У поворота на Кашинскую улицу я споткнулась, но за локоть меня поддержала мужская рука.
- Бекетов! – чуть не задохнулась я. – Ты меня до полусмерти напугал!
- Да? Ты думала, что на тебя напал злодей?
- А что ещё я должна была подумать? В твоём городе, между прочим, едва человека не убили.
- Да брось, чужие здесь не ходят.
– Да-да! Вот эта самая фраза, да ещё «здесь всё рядом» - главное, что можно сказать о Бежицах! - я перевела дух. - Ладно, пойдём уже. Глупо ссориться, стоя в луже посреди пустой улицы.
Стас отобрал у меня сумку с тетрадями и повесил на плечо.
- Как состояние Каменцева? – спросила я.
- Без изменений. Его пока держат на лекарствах и обследуют, возраст-то не маленький. Впрочем, как сказал главврач нашей больницы Сергей Сергеич, если бы у всех к таким годам было такое здоровье, ему бы на работе можно было романы читать.
- Обследуют? – я зацепилась за это слово. – Бесплатно? Да ладно…
- Кто сказал «бесплатно»? – Стас хохотнул. – Представь себе, нынче с утра у Сергей Сергеича появился молодой человек, представившийся помощником московского адвоката Н. … - тут Бекетов назвал фамилию, которую знала даже я, весьма от юридической среды далёкая. – И сообщил, что на случай внезапной болезни или иного несчастного случая господин Каменцев оставил у этого самого Н. распоряжение об использовании специального счёта в Сбербанке. Так что и палата у нашего пострадавшего отдельная, и сиделка к нему приставлена, и аппаратура срочно заказана под это дело.
- Однако… - я остановилась возле своей калитки. – Получается, зря я беспокоилась, и твоих друзей насчёт того, что дядю Мишу обманули, дёргала тоже напрасно?
- Кто ж знает? – философски пожал плечами Бекетов. – Ты открывай, открывай, а то я отсюда чувствую, как котлетами пахнет! И они остывают!
***
За ужином тётушка была задумчива, словно Алёнушка на камушке. То и дело застывала, глядя вдаль. И даже ни разу не отреагировала на подколки Стаса, безобидные, но чувствительные. Наконец Бекетов доел последнюю котлету, отложил вилку и откинулся на спинку стула, сложив руки на животе.
- Розалия Львовна?
- А?
- Вы мне сегодня не нравитесь.
- Да что ты? То-то я с утра места себе не нахожу, беспокоюсь, что же это Стасик обо мне подумает? – всплеснула руками Розалия.
Ага, слегка очнулась, хотя и не полностью. В нормальном состоянии она бы не только на слова Бекетова отреагировала, она бы давным-давно заметила, что он себе два раза аджапсандали подкладывал, и котлеты закидывал, словно в адскую топку.
- Давайте-ка Таточка нам с вами чаю нальёт, а мы пока и побеседуем.
Я тихонько хмыкнула. Рисковый ты мужик, Стас, не бережёшь себя! Но тётушка. вопреки моим ожиданиям, не растоптала последние дымящиеся останки храбреца, а только вздохнула. Да-а, похоже, и в самом деле какая-то мысль поглотила её без остатка, на демонстрацию дурного нрава не осталось места.
Чашки питерского завода со знаменитой кобальтовой сеткой заняли своё место на столе, и конфеты в хрустальной вазочке, и нарезанный лимон поблёскивал в блюдечке светлым золотом, а Стас всё молчал. Лишь когда тётушка размешала сахар и сделала первый глоток, он спросил:
- Скажите мне, Розалия Львовна, а вы умеете готовить дичь?
Я поперхнулась пастилой, а тётушка отвлеклась от тяжких дум и вскинула взгляд на спросившего.
- Умею.
- Вот и славно.
Он отодвинул чашку, встал и вышел. Мы переглянулись, и Розалия молча поинтересовалась: «Что это было?». Я лишь пожала плечами. Все вокруг люди загадочные, одна я проста, как правда…
Вернувшись, Стас выложил на стол возле раковины большой бумажный свёрток, из которого торчали какие-то перья.
- Утки, - пояснил он. – На охоту ездили. Там шесть штук, только надо вымачивать…
- Спасибо, - на лице тётушка было написано искреннее изумление. – Не ожидала.
- А вы думали, я только жрать горазд? – Бекетов выпятил грудь и постучал в неё кулаком.
- Сущий павиан, - хмыкнула тётушка. – Но за птиц спасибо. К выходным сделаю, приходи.
- Хорошо, спасибо, - усевшись снова за стол, Стас налил себе чаю. – А теперь расскажите мне, Розалия Львовна, что вас так беспокоит? Вы за весь вечер ни разу по мне не прошлись всеми вашими каблучками.
- Рассказать? – глаза её потемнели.
- А и в самом деле, дорогая тётушка, давайте. Как на духу! Я так понимаю, что ваши горестные думы не со школой связаны, - тут она фыркнула. – Ну вот, и я о том. Не со школой. Значит, с монастырём и матушкой Евпраксией. Ну, я права?
Глубоко вздохнув, Розалия надкусила пастилу, прожевала и посмотрела на нас.
- Ладно. Расскажу, но…
- Ни словечка никому, - подхватил Стас.
- Ни в жизнь, - кивнула я.
Кивнув, тётушка повторила:
- Ладно.
А вот потом сделала вещь неожиданную, от которой у меня рот сам собой открылся. Впрочем, покосившись на Стаса, я сжала зубы: тётушкины действия нимало его не удивили.
Розалия выглянула в крохотную прихожую, подёргала дверь и задвинула засов; ходил он в пазах плохо, и я, признаться, этой мерой безопасности пренебрегала. Потом она задёрнула плотные шторы на обоих окнах, провела пальцами по каждой шторе и что-то прошептала. Наконец зажгла свечку, стоявшую у меня на столике возле плиты на случай отключения электричества (было уже пару раз такое) и обошла с ней вокруг комнаты, продолжая размеренно что-то шептать.
