– Мне было тринадцать, когда мама умерла от рака. В моей жизни все перевернулось с ног на голову: помимо того, что я потерял единственного близкого и любящего человека, пришлось отказаться от привычного образа жизни, дома, школы, друзей. От себя. Меня забрал отец. Он никогда не жил с нами. Мы ему были не нужны. Поэтому он тут же спихнул неугодного отпрыска на своих родителей.
Себастьян говорил спокойно и отстраненно, словно пересказывал сюжет книги или фильма. Словно все это его не касалось…
– Mes grands-parents, [1]
Себастьян криво ухмыльнулся – я увидела его выражение в лунном свете, достаточно ярком, чтобы помочь глазам, привыкшим к темноте, различать малейшие движения его лица. Мы двигались вдоль пляжа, слева светили фонари и окна особняков, справа – луна. Прохладный ветер путался в волосах, немногочисленные прохожие держались на расстоянии друг от друга. Мы встретили одну парочку и несколько одиночек. Светлыми кометами в темноте ночи они возникали в зоне видимости друг друга и расходились вновь. Оттого ли чувство одиночества лишь сильнее сжимало душу… Даже с хозяином, чье тело излучало тепло совсем рядом, мы шли параллельными траекториями, не пересекаясь…
– Они воспитали вас прекрасным человеком, – тихо произнесла я.
– Ну, не мне судить о «прекрасности» своей натуры, – хохотнул Себастьян, – но да. Сил они приложили достаточно, чтобы сделать из дремучего дикаря вполне себе цивилизованного человека, которого приняло бы общество рафинированных французских буржуа.
Почему-то в его словах мне слышалась застарелая горечь, словно она много лет тайно снедала его изнутри. А еще они так поразительно походили и на мои мысли за последний месяц… Хотелось как-то поддержать, обозначить свое участие и сочувствие. Очевидно, жизнь моего хозяина была не такой уж размеренной и простой, как казалась поначалу. Сколько потерь и утрат он пережил на самом деле…
Не успев обдумать свой поступок, я потянулась вперед и ухватила его за руку. Себастьян вздрогнул и остановился.
Тут же накатило осознание собственной дерзости, но Себастьян вдруг крепко сжал мою ладонь и двинулся дальше. Его кожа – сухая и теплая – грела мою, заледеневшую на ночном ветру.
– Не жалей меня, малышка. Поступив в университет, я понял, что мне жилось хорошо по сравнению со многими другими ребятами, вынужденными батрачить с утра до ночи, чтобы обеспечить себя жильем и пропитанием во время учебы. Я быстро начал ценить то, что имею, и перестал жаловаться на то, что было недоступно.
Оставалось лишь гадать, что же было ему недоступно…
– А потом я встретил Элоди, – голос смягчился. – Она укротила всех демонов в моей душе, примирила с родными, стала своеобразным буфером, который принимал на себя основные удары. Я даже в шутку называл ее «ma digue». [2]
И снова внутри все сжалось от светлой грусти, сквозившей в его словах, тоскливой благодарности той, что безвременно ушла в небытие. Какое-то время мы шли молча, соединенные руки казались теперь лишь точкой опоры в бескрайней вселенной, словно два путешествующих в безлюдном космосе корабля состыковались, чтобы капитаны смогли вспомнить человеческую речь впервые за множество световых лет.
Не знаю, почему вдруг Себастьян так разоткровенничался. Ведь все, что он рассказал, – тонкие материи, кажется, до сих пор причиняющие боль. Может, он давно не говорил ни с кем о личном? Учитывая, сколько он работает, в будни вряд ли остается время, чтобы остановиться и прислушаться к себе. А тут такая славная передышка – несколько дней на побережье. А может, он специально выводил меня на личный разговор, потому что внезапно сжал мою руку и, повернувшись, выдал в лоб:
– Теперь твоя очередь исповедаться, маленькая Люси. Расскажи большому брату о своих тревогах, – он чуть склонился к моему лицу, и я увидела в лунном свете, как сдвинулись тени на скулах. Себастьян продолжил, и в его голосе послышалась едва различимая в темноте улыбка. – О-ля-ля, ты так горько плакала, что напугала меня. Но теперь, кажется, все в порядке… или нет?
Мы вышли на набережную, в отдалении сиял огнями отель “L’Hermitage”, местная достопримечательность. Кругом стало гораздо светлее и многолюднее. Себастьян легонько дернул меня за руку, заставляя сесть на лавочку.
– Рассказывай, – прозвучало довольно жестко. Снова выглянул «месье Директор»?
Я колебалась… Откровенничать на свету и в толпе – совсем не то же самое, что на темном, тихом побережье. Да и что рассказывать? Все теперь казалось таким глупым и незначительным по сравнению с тем, что поведал мне хозяин. Какая-то детская возня, право слова…
И все-таки совесть не позволила отмолчаться в ответ на его откровения. Немного подумав, чтобы определиться с самой главной занозой в сердце, я выдавила наконец:
– Все просто, на самом деле: я сильно скучаю по дому. По маме и бабушке. По всему привычному, где мне не надо обдумывать каждое слово и каждое действие, где можно жить и знать, что меня примут такой, какая есть.
Себастьян хмыкнул:
– А здесь, стало быть, не принимают.
– Нет, – возразила я поспешно, вскидывая глаза на хозяина. Не хотелось, чтобы он понял меня неправильно: – Здесь не вы не принимаете меня, а я не могу быть такой, как дома. Я каждую секунду на работе, не имею право на ошибку, но постоянно их совершаю: ломаю вещи, расстраиваю вас, не могу найти подход к детям, попадаю впросак из-за незнания культуры. И то, что я сейчас говорю, также заставляет напрягаться: как звучат со стороны мои слова? Наверное, выглядит, будто жалуюсь своему работодателю на условия трудоустройства. Но это не так! Понимаете?.. Я счастлива, что оказалась именно в вашей семье, а все остальное – в моей голове…
Произнеся, наверное, самую длинную тираду на французском за все время пребывания здесь, я выдохлась, отвернулась и невольно поежилась: никогда я не считалась душой компании, не сходилась мгновенно с незнакомцами, как получалось у тех же Маришки или Стаса. Но мне жизненно необходимо иногда разгружать свой мозг в кругу тех, кто адекватно относился к моим загонам. Круг таких людей сложился дома: друзья из университета, родители. И внезапно расширять его за счет Себастьяна было страшно. Очень страшно выгонять табун внутренних тараканов на обозрение человеку, воспитанному в другой культуре, в которого еще и безответно влюблена к тому же…
За последний месяц случилось на собственном опыте убедиться в одной из общеизвестных черт французов: определенной степени закрытости. Никто не вываливал свой внутренний мир, свое беспокойство или проблемы на окружающих. Даже в кругу семьи. Даже дети. Во всяком случае, свидетельницей тому не стала ни разу. Возможно, все происходит, когда меня нет рядом, я не знаю… Но интуиция подсказывала, что «разговоры по душам» с первым встречным-поперечным здесь не приняты.
Опущенную макушку накрыла горячая рука, развернув меня лицом к хозяину. Мягко улыбаясь, он протянул:
– У-у-у-у, как все запущено. Такая хорошенькая головка, и столько серьезных мыслей. Девочка, ты слишком много думаешь. Поверь, ни разу, ни единого разу я, да уверен, и кто бы то ни было из моего окружения – будь то дети, Жюльет, мои друзья или родители – не посмотрел на тебя косо. Что-то там сломала, говоришь? И что? Вещи на то и вещи, чтобы ломаться и приходить в негодность. Думаешь, я никогда ничего не ломаю? Знала бы ты, сколько я машин из дедовой коллекции перебил на трассе. Как он меня не пристрелил до сих пор – понятия не имею. Вот уж по этому поводу вообще перестань париться. Сломала – починим, не чинится, сдадим в переработку и купим новое.
Себастьян едва слышно фыркнул, откинувшись на спинку лавочки:
– Реветь из-за такого…. Вот выдумала! Смешная…
Он тронул меня за плечо:
– А по поводу всего остального – поверь, я, как никто другой, понимаю, насколько тебе тяжело и тоскливо – оказаться оторванной от родных людей, от всего привычного, что составляло жизнь с самого рождения.
Мой голос слегка сел на прохладном воздухе и ветру, пришлось откашляться, прежде чем ответить:
– Простите, я знаю, насколько нелепы и действительно смешны мои душевные метания, если учесть, что родители живы-здоровы и ждут моего возвращения. Есть дом, куда я всегда могу вернуться, и мама, которая пожалеет и утешит. Не то что у вас… Вам пришлось гораздо тяжелее без родительской поддержки.
– Эй! – Себастьян поднялся с лавочки, развернувшись ко мне. – Не вздумай еще загоняться по поводу моей биографии. Я тебе не для того рассказывал. Все, чего я сейчас хочу: чтобы ты успокоилась, расслабилась и начала, наконец, доверять мне. Я просил тебя об этом еще в день твоего приезда. Говорил, что с любыми проблемами ты идешь ко мне. Говорил?
Себастьян резко склонился надо мной, уперевшись одной рукой в спинку лавочки. Его глаза внезапно оказались так близко, что я смогла разглядеть, как пульсирует зрачок, то сжимаясь, то расширяясь в неярком свете уличных фонарей.
Сначала пропало дыхание. Потом и сердце провалилось куда-то в район поджелудочной. Зато кровь зашумела отбойными молотками в ушах.
Себастьян повторил настойчиво:
– Говорил ведь?
Тепло его дыхания достигло кончика моего носа… Все мысли разом вылетели из головы.
– Что говорил?.. – проблеяла я, чувствуя себя сейчас идиоткой больше, чем обычно.
Себастьян слегка нахмурился, и – аллилуйя – наконец отодвинулся:
– Говорил, что сейчас я твой друг, брат и отец. Так что перестань анализировать каждый раз мои возможные реакции на свои поступки и действия и расстраиваться из-за того, чего нет. Никто не желает тебе зла, зато все считают членом семьи, который может иметь свое мнение, настроение и право голоса, как и остальные. И если тебе что-то не нравится – скажи. Если что-то беспокоит – объясни. А хочется узнать мое отношение к происходящему или отношение детей – спроси. Не стоит доводить себя до нервного срыва, малышка. И когда ты уже перестанешь обращаться ко мне на «вы»?
И он вновь ласково потрепал меня по волосам.
Как?! Как можно быть таким добрым и понимающим? Глаза вновь оказались на мокром месте. Ну что такое?! Месячные ведь уже закончились. Люси, хватит рыдать!
Никакие уговоры не помогли, и меня вновь прижали к груди, стойко вынося потоки слез, заливающие многострадальный хозяйский свитер.
Когда некоторое время спустя я успокоилась, Себастьян не отпустил меня, запрятав под мышку.
Мы двинулись в обратный путь вдоль набережной. Шли молча и медленно, нога в ногу, словно влюбленная парочка. И мне захотелось… Захотелось снять еще один камень с души, признавшись наконец:
– Самая большая проблема в том, что я не могу воспринимать вас как отца или брата…
– Ведь я люблю тебя, – и я обняла его за талию, почувствовав, как вздрогнул Себастьян от прикосновения и крепче сжал руку на моем плече.
Слава Богу, последние слова я произнесла на русском. Сердце билось часто-часто, словно у птички. Такими темпами хроническую тахикардию заработать недолго…
– Что? – переспросил Себастьян.
– Ничего, – ответила уже на французском. – Я постараюсь обращаться на «ты».
И с облегчением улыбнулась: здорово, что он не понял меня.
_________________________
Вернувшись домой, мы приготовили легкий ужин из листьев салата и холодной индейки. Теперь Себастьян оставался молчалив и задумчив, тогда как мне хотелось поговорить и как-то отгородиться событиями от слов, сказанных на берегу. Это была настоящая трусость – признаться подобным образом. Вроде и рассказала о своих чувствах, но так, что он не понял. Я абсолютно не гордилась своим инфантильным поступком: словно ребенок, который, закрыв глаза руками, считает, что он в домике, и никто его не видит. Но и переломить себя пока не могу. Может, признаюсь по-настоящему после возвращения домой… Вот позвоню и выложу все как на духу! А сейчас хотелось переключиться, забыть о собственном недостойном поведении. Хозяин же не помогал мне, отвечая односложно и отстраненно.
Поскорее расправившись со своей порцией, я откинулась на спинку стула в ожидании, когда Себ закончит трапезу. Прищурив глаза и нахмурив брови, он уставился в одну точку посередине стола и полностью погрузился в свои мысли. Я не понимала, в чем причина этого нового перепада настроения. Ведь час назад он так проникновенно и открыто со мной разговаривал, я наконец-то начала чувствовать себя гораздо ближе и даже роднее, что ли. И вновь холодность, как на протяжении всех последних дней.
Собравшись с духом, я приготовилась встать со словами:
– Я пойду, ладно?
Себастьян встрепенулся, сфокусировав, наконец, взгляд на мне:
– Да, иди спать… Я уберу здесь и тоже лягу. Завтра с утра забираем детей и возвращаемся домой.
Невольный вздох вырвался из груди. Это я что? Надеялась, будто он меня задержит?! Вот дуреха…
Я положила свою тарелку и приборы в посудомоечную машину, кивнула Себастьяну и направилась к лестнице, ведущей на цокольный этаж. Оказавшись на первой ступени, услышала:
– Кстати, Люси…
Я вернулась на пару шагов назад в гостиную.
– Через два дня мне придется уехать в Штаты по делам компании.
– Хорошо, – кивнула я.
– На три недели, – тяжело продолжил Себастьян.
Три недели… Я сглотнула:
– Хорошо.
– Все указания оставлю в распечатанном виде, включая распорядок дня мальчиков на месяц, их тренировки и план питания. В конце октября их ждет марафон в Ницце.
– Хорошо, – снова кивнула.
– Когда начнутся каникулы, тебе придется самой отвезти их к бабушке с дедушкой в Авиньон. Они написали, что уже вернулись домой. Наверное, я прилечу сразу туда, если не получится заключить сделку раньше…
– Хорошо… – я чувствовала себя китайским болванчиком, не способным ни на что другое, кроме как кивать головой и повторять одно и то же слово.
– Люси… – Себастьян сделал пару шагов навстречу, заглядывая наконец-то мне в глаза. – Ты справишься?
«Конечно, справлюсь. Делов-то! Ведь именно для таких случаев меня и нанимали», – так я убеждала себя, машинально кивая в ответ на слова Себастьяна, а у самой тысячи бешеных мыслей проносились в голове, одна фантастичнее другой: я теряю детей на вокзале, когда поедем в Авиньон; Симон и Артюр становятся жертвами сильной простуды, а я не могу справиться, потому что не знаю, как вызвать врача; домой забирается вор… И все в таком духе. В общем, в голове начал твориться хаос, я мечтала сбежать и обуздать разыгравшееся воображение в одиночестве.
Но не судьба…
Себастьян продолжил «расписывать» перспективы самостоятельной жизни. Вот где он был час назад, спрашивается, а?! Когда мне так нужны были разговоры на отвлеченные от сферы чувств темы…
– Завтра с утра проверю твои навыки вождения, – выдал месье Директор.
Навыки… чего-о-о-о?! Проверит… когда-а-а-а?!
Я с открытым ртом и распахнутыми глазами уставилась на хозяина:
– Зачем мне водить машину? Мы и пешком прекрасно походим и на автобусе поездим.
– А велосипеды тоже «поедут» на автобусе? – съязвил Себастьян. – Как ты собираешься перевозить их в Буа-де-Шанже для тренировки? Тем более вечерние, в среду. Пока мальчишки вернутся из велозабега, последний автобус уйдет.
Себастьян говорил спокойно и отстраненно, словно пересказывал сюжет книги или фильма. Словно все это его не касалось…
– Mes grands-parents, [1]
Закрыть
естественно, не испытывали восторг от такого «подарочка». Но строгое послевоенное воспитание не позволило бросить «сиротинушку» на произвол судьбы. – Себастьян сжал губы. Да уж, воспоминания нельзя назвать приятными. – Мало-помалу мы притерлись и даже полюбили друг друга. По-своему, конечно. Мои бабушка и дедушка
Себастьян криво ухмыльнулся – я увидела его выражение в лунном свете, достаточно ярком, чтобы помочь глазам, привыкшим к темноте, различать малейшие движения его лица. Мы двигались вдоль пляжа, слева светили фонари и окна особняков, справа – луна. Прохладный ветер путался в волосах, немногочисленные прохожие держались на расстоянии друг от друга. Мы встретили одну парочку и несколько одиночек. Светлыми кометами в темноте ночи они возникали в зоне видимости друг друга и расходились вновь. Оттого ли чувство одиночества лишь сильнее сжимало душу… Даже с хозяином, чье тело излучало тепло совсем рядом, мы шли параллельными траекториями, не пересекаясь…
– Они воспитали вас прекрасным человеком, – тихо произнесла я.
– Ну, не мне судить о «прекрасности» своей натуры, – хохотнул Себастьян, – но да. Сил они приложили достаточно, чтобы сделать из дремучего дикаря вполне себе цивилизованного человека, которого приняло бы общество рафинированных французских буржуа.
Почему-то в его словах мне слышалась застарелая горечь, словно она много лет тайно снедала его изнутри. А еще они так поразительно походили и на мои мысли за последний месяц… Хотелось как-то поддержать, обозначить свое участие и сочувствие. Очевидно, жизнь моего хозяина была не такой уж размеренной и простой, как казалась поначалу. Сколько потерь и утрат он пережил на самом деле…
Не успев обдумать свой поступок, я потянулась вперед и ухватила его за руку. Себастьян вздрогнул и остановился.
Тут же накатило осознание собственной дерзости, но Себастьян вдруг крепко сжал мою ладонь и двинулся дальше. Его кожа – сухая и теплая – грела мою, заледеневшую на ночном ветру.
– Не жалей меня, малышка. Поступив в университет, я понял, что мне жилось хорошо по сравнению со многими другими ребятами, вынужденными батрачить с утра до ночи, чтобы обеспечить себя жильем и пропитанием во время учебы. Я быстро начал ценить то, что имею, и перестал жаловаться на то, что было недоступно.
Оставалось лишь гадать, что же было ему недоступно…
– А потом я встретил Элоди, – голос смягчился. – Она укротила всех демонов в моей душе, примирила с родными, стала своеобразным буфером, который принимал на себя основные удары. Я даже в шутку называл ее «ma digue». [2]
Закрыть
мой волнорез
И снова внутри все сжалось от светлой грусти, сквозившей в его словах, тоскливой благодарности той, что безвременно ушла в небытие. Какое-то время мы шли молча, соединенные руки казались теперь лишь точкой опоры в бескрайней вселенной, словно два путешествующих в безлюдном космосе корабля состыковались, чтобы капитаны смогли вспомнить человеческую речь впервые за множество световых лет.
Не знаю, почему вдруг Себастьян так разоткровенничался. Ведь все, что он рассказал, – тонкие материи, кажется, до сих пор причиняющие боль. Может, он давно не говорил ни с кем о личном? Учитывая, сколько он работает, в будни вряд ли остается время, чтобы остановиться и прислушаться к себе. А тут такая славная передышка – несколько дней на побережье. А может, он специально выводил меня на личный разговор, потому что внезапно сжал мою руку и, повернувшись, выдал в лоб:
– Теперь твоя очередь исповедаться, маленькая Люси. Расскажи большому брату о своих тревогах, – он чуть склонился к моему лицу, и я увидела в лунном свете, как сдвинулись тени на скулах. Себастьян продолжил, и в его голосе послышалась едва различимая в темноте улыбка. – О-ля-ля, ты так горько плакала, что напугала меня. Но теперь, кажется, все в порядке… или нет?
***
Мы вышли на набережную, в отдалении сиял огнями отель “L’Hermitage”, местная достопримечательность. Кругом стало гораздо светлее и многолюднее. Себастьян легонько дернул меня за руку, заставляя сесть на лавочку.
– Рассказывай, – прозвучало довольно жестко. Снова выглянул «месье Директор»?
Я колебалась… Откровенничать на свету и в толпе – совсем не то же самое, что на темном, тихом побережье. Да и что рассказывать? Все теперь казалось таким глупым и незначительным по сравнению с тем, что поведал мне хозяин. Какая-то детская возня, право слова…
И все-таки совесть не позволила отмолчаться в ответ на его откровения. Немного подумав, чтобы определиться с самой главной занозой в сердце, я выдавила наконец:
– Все просто, на самом деле: я сильно скучаю по дому. По маме и бабушке. По всему привычному, где мне не надо обдумывать каждое слово и каждое действие, где можно жить и знать, что меня примут такой, какая есть.
Себастьян хмыкнул:
– А здесь, стало быть, не принимают.
– Нет, – возразила я поспешно, вскидывая глаза на хозяина. Не хотелось, чтобы он понял меня неправильно: – Здесь не вы не принимаете меня, а я не могу быть такой, как дома. Я каждую секунду на работе, не имею право на ошибку, но постоянно их совершаю: ломаю вещи, расстраиваю вас, не могу найти подход к детям, попадаю впросак из-за незнания культуры. И то, что я сейчас говорю, также заставляет напрягаться: как звучат со стороны мои слова? Наверное, выглядит, будто жалуюсь своему работодателю на условия трудоустройства. Но это не так! Понимаете?.. Я счастлива, что оказалась именно в вашей семье, а все остальное – в моей голове…
Произнеся, наверное, самую длинную тираду на французском за все время пребывания здесь, я выдохлась, отвернулась и невольно поежилась: никогда я не считалась душой компании, не сходилась мгновенно с незнакомцами, как получалось у тех же Маришки или Стаса. Но мне жизненно необходимо иногда разгружать свой мозг в кругу тех, кто адекватно относился к моим загонам. Круг таких людей сложился дома: друзья из университета, родители. И внезапно расширять его за счет Себастьяна было страшно. Очень страшно выгонять табун внутренних тараканов на обозрение человеку, воспитанному в другой культуре, в которого еще и безответно влюблена к тому же…
За последний месяц случилось на собственном опыте убедиться в одной из общеизвестных черт французов: определенной степени закрытости. Никто не вываливал свой внутренний мир, свое беспокойство или проблемы на окружающих. Даже в кругу семьи. Даже дети. Во всяком случае, свидетельницей тому не стала ни разу. Возможно, все происходит, когда меня нет рядом, я не знаю… Но интуиция подсказывала, что «разговоры по душам» с первым встречным-поперечным здесь не приняты.
Опущенную макушку накрыла горячая рука, развернув меня лицом к хозяину. Мягко улыбаясь, он протянул:
– У-у-у-у, как все запущено. Такая хорошенькая головка, и столько серьезных мыслей. Девочка, ты слишком много думаешь. Поверь, ни разу, ни единого разу я, да уверен, и кто бы то ни было из моего окружения – будь то дети, Жюльет, мои друзья или родители – не посмотрел на тебя косо. Что-то там сломала, говоришь? И что? Вещи на то и вещи, чтобы ломаться и приходить в негодность. Думаешь, я никогда ничего не ломаю? Знала бы ты, сколько я машин из дедовой коллекции перебил на трассе. Как он меня не пристрелил до сих пор – понятия не имею. Вот уж по этому поводу вообще перестань париться. Сломала – починим, не чинится, сдадим в переработку и купим новое.
Себастьян едва слышно фыркнул, откинувшись на спинку лавочки:
– Реветь из-за такого…. Вот выдумала! Смешная…
Он тронул меня за плечо:
– А по поводу всего остального – поверь, я, как никто другой, понимаю, насколько тебе тяжело и тоскливо – оказаться оторванной от родных людей, от всего привычного, что составляло жизнь с самого рождения.
Мой голос слегка сел на прохладном воздухе и ветру, пришлось откашляться, прежде чем ответить:
– Простите, я знаю, насколько нелепы и действительно смешны мои душевные метания, если учесть, что родители живы-здоровы и ждут моего возвращения. Есть дом, куда я всегда могу вернуться, и мама, которая пожалеет и утешит. Не то что у вас… Вам пришлось гораздо тяжелее без родительской поддержки.
– Эй! – Себастьян поднялся с лавочки, развернувшись ко мне. – Не вздумай еще загоняться по поводу моей биографии. Я тебе не для того рассказывал. Все, чего я сейчас хочу: чтобы ты успокоилась, расслабилась и начала, наконец, доверять мне. Я просил тебя об этом еще в день твоего приезда. Говорил, что с любыми проблемами ты идешь ко мне. Говорил?
Себастьян резко склонился надо мной, уперевшись одной рукой в спинку лавочки. Его глаза внезапно оказались так близко, что я смогла разглядеть, как пульсирует зрачок, то сжимаясь, то расширяясь в неярком свете уличных фонарей.
Сначала пропало дыхание. Потом и сердце провалилось куда-то в район поджелудочной. Зато кровь зашумела отбойными молотками в ушах.
Себастьян повторил настойчиво:
– Говорил ведь?
Тепло его дыхания достигло кончика моего носа… Все мысли разом вылетели из головы.
– Что говорил?.. – проблеяла я, чувствуя себя сейчас идиоткой больше, чем обычно.
Себастьян слегка нахмурился, и – аллилуйя – наконец отодвинулся:
– Говорил, что сейчас я твой друг, брат и отец. Так что перестань анализировать каждый раз мои возможные реакции на свои поступки и действия и расстраиваться из-за того, чего нет. Никто не желает тебе зла, зато все считают членом семьи, который может иметь свое мнение, настроение и право голоса, как и остальные. И если тебе что-то не нравится – скажи. Если что-то беспокоит – объясни. А хочется узнать мое отношение к происходящему или отношение детей – спроси. Не стоит доводить себя до нервного срыва, малышка. И когда ты уже перестанешь обращаться ко мне на «вы»?
И он вновь ласково потрепал меня по волосам.
Как?! Как можно быть таким добрым и понимающим? Глаза вновь оказались на мокром месте. Ну что такое?! Месячные ведь уже закончились. Люси, хватит рыдать!
Никакие уговоры не помогли, и меня вновь прижали к груди, стойко вынося потоки слез, заливающие многострадальный хозяйский свитер.
Когда некоторое время спустя я успокоилась, Себастьян не отпустил меня, запрятав под мышку.
Мы двинулись в обратный путь вдоль набережной. Шли молча и медленно, нога в ногу, словно влюбленная парочка. И мне захотелось… Захотелось снять еще один камень с души, признавшись наконец:
– Самая большая проблема в том, что я не могу воспринимать вас как отца или брата…
– Ведь я люблю тебя, – и я обняла его за талию, почувствовав, как вздрогнул Себастьян от прикосновения и крепче сжал руку на моем плече.
Слава Богу, последние слова я произнесла на русском. Сердце билось часто-часто, словно у птички. Такими темпами хроническую тахикардию заработать недолго…
– Что? – переспросил Себастьян.
– Ничего, – ответила уже на французском. – Я постараюсь обращаться на «ты».
И с облегчением улыбнулась: здорово, что он не понял меня.
_________________________
***
Вернувшись домой, мы приготовили легкий ужин из листьев салата и холодной индейки. Теперь Себастьян оставался молчалив и задумчив, тогда как мне хотелось поговорить и как-то отгородиться событиями от слов, сказанных на берегу. Это была настоящая трусость – признаться подобным образом. Вроде и рассказала о своих чувствах, но так, что он не понял. Я абсолютно не гордилась своим инфантильным поступком: словно ребенок, который, закрыв глаза руками, считает, что он в домике, и никто его не видит. Но и переломить себя пока не могу. Может, признаюсь по-настоящему после возвращения домой… Вот позвоню и выложу все как на духу! А сейчас хотелось переключиться, забыть о собственном недостойном поведении. Хозяин же не помогал мне, отвечая односложно и отстраненно.
Поскорее расправившись со своей порцией, я откинулась на спинку стула в ожидании, когда Себ закончит трапезу. Прищурив глаза и нахмурив брови, он уставился в одну точку посередине стола и полностью погрузился в свои мысли. Я не понимала, в чем причина этого нового перепада настроения. Ведь час назад он так проникновенно и открыто со мной разговаривал, я наконец-то начала чувствовать себя гораздо ближе и даже роднее, что ли. И вновь холодность, как на протяжении всех последних дней.
Собравшись с духом, я приготовилась встать со словами:
– Я пойду, ладно?
Себастьян встрепенулся, сфокусировав, наконец, взгляд на мне:
– Да, иди спать… Я уберу здесь и тоже лягу. Завтра с утра забираем детей и возвращаемся домой.
Невольный вздох вырвался из груди. Это я что? Надеялась, будто он меня задержит?! Вот дуреха…
Я положила свою тарелку и приборы в посудомоечную машину, кивнула Себастьяну и направилась к лестнице, ведущей на цокольный этаж. Оказавшись на первой ступени, услышала:
– Кстати, Люси…
Я вернулась на пару шагов назад в гостиную.
– Через два дня мне придется уехать в Штаты по делам компании.
– Хорошо, – кивнула я.
– На три недели, – тяжело продолжил Себастьян.
Три недели… Я сглотнула:
– Хорошо.
– Все указания оставлю в распечатанном виде, включая распорядок дня мальчиков на месяц, их тренировки и план питания. В конце октября их ждет марафон в Ницце.
– Хорошо, – снова кивнула.
– Когда начнутся каникулы, тебе придется самой отвезти их к бабушке с дедушкой в Авиньон. Они написали, что уже вернулись домой. Наверное, я прилечу сразу туда, если не получится заключить сделку раньше…
– Хорошо… – я чувствовала себя китайским болванчиком, не способным ни на что другое, кроме как кивать головой и повторять одно и то же слово.
– Люси… – Себастьян сделал пару шагов навстречу, заглядывая наконец-то мне в глаза. – Ты справишься?
«Конечно, справлюсь. Делов-то! Ведь именно для таких случаев меня и нанимали», – так я убеждала себя, машинально кивая в ответ на слова Себастьяна, а у самой тысячи бешеных мыслей проносились в голове, одна фантастичнее другой: я теряю детей на вокзале, когда поедем в Авиньон; Симон и Артюр становятся жертвами сильной простуды, а я не могу справиться, потому что не знаю, как вызвать врача; домой забирается вор… И все в таком духе. В общем, в голове начал твориться хаос, я мечтала сбежать и обуздать разыгравшееся воображение в одиночестве.
Но не судьба…
Себастьян продолжил «расписывать» перспективы самостоятельной жизни. Вот где он был час назад, спрашивается, а?! Когда мне так нужны были разговоры на отвлеченные от сферы чувств темы…
– Завтра с утра проверю твои навыки вождения, – выдал месье Директор.
Навыки… чего-о-о-о?! Проверит… когда-а-а-а?!
Я с открытым ртом и распахнутыми глазами уставилась на хозяина:
– Зачем мне водить машину? Мы и пешком прекрасно походим и на автобусе поездим.
– А велосипеды тоже «поедут» на автобусе? – съязвил Себастьян. – Как ты собираешься перевозить их в Буа-де-Шанже для тренировки? Тем более вечерние, в среду. Пока мальчишки вернутся из велозабега, последний автобус уйдет.
