– Устал. Давно. Я ненавижу то, чем нам приходится заниматься. Ты это хотел услышать?
– Не совсем, – Дохлый выплюнул в окно зубочистку, которую последние пять минут катал между своими золотыми зубами. – Я хотел услышать от тебя эту, – он тяжело вздохнул, – причину. Во! Сраные слова. Когда хочу что-то умное сказать, они все в башке по норам и щелям забиваются, как тараканы.
– Я тебе уже много раз говорил. Если не отомщу, жить дальше не смогу. Вот. Нет никаких других причин.
Машина остановилась у небольшого придорожного кафе. Я опустил стекло и выбрал на электронном табло два средних капучино. Одно я сразу вручил Дохлому. А второе поставил остывать, не люблю горячие напитки.
– Дурак ты, Маэстро, – Дохлый откупорил маленькую бутылочку коньяка, после вылил половину объема капучино и заменил его старым добрым алкоголем. Я бы сейчас и сам немного выпил.
– И что прикажешь с этим делать?
– Ничего. Я ведь тоже дурак. Мне это с самого детства твердят, а дураки должны держаться вместе.
– Я не придумал ничего лучше мести. Можем мстить вместе. Но, честно, я бы очень хотел, чтобы ты занялся своей жизнью.
Звучу, как моралист какой-то, может, правда, перестать давить на Дохлого? Я ж только хуже делаю, своим отношением показываю, что не воспринимаю его всерьез. Фиг с ним, пусть делает, что хочет. Больше я его трогать не стану. Я сделал глоток из своего стакана. В нем определенно не хватает нотки алкоголя.
– Какой бля? Я дурак с диагнозом, еле два слова связать могу. Моя жизнь – помощь моим корешам. Сам по себе я хер моржовый. С годами я это осознал. Типа… я хочу сказать, что моя жизнь чего-то стоит, пока мне есть кому помогать. Я, бля, сейчас утрирую, само собой, я тоже не ангел. Тачки, шлюхи, бухло – с кайфом, мне это нужно, но это не приоритет. Так что забей и не относись ко мне совсем как к дебилу.
– Ладно. Разговор закрыт. Идем по плану. Если поймешь, что я херню творю, то попробуй остановить или вали.
– Ну и супер и больше не еби мне мозг. Если еще раз начнешь задвигать свою пафосную слащавую хрень, то я выбью тебе пару зубов. Но ты не переживай, у меня есть знакомый стоматолог, – Дохлый оскалился, – зафигачит тебе платиновые имплантаты, будешь первым парнем в Ин-де-Руине. Даже у меня золотые.
– Лутума не хватило?
– Не хватило, все в тачку вложил, – Дохлый мрачно покачал головой, сделал последний глоток и нажал на газ; спорткар, укравший его платиновые зубы, дернулся и быстро набрал скорость.
– Если с Римсом все пройдет как надо, то я тебе все оплачу. А, зараза, я и сам с тобой вместе поеду! Будем щеголять платиновыми улыбками. И еще, знаешь… ставь свою музыку. Хватит с нас классики.
– Ну наконец-то, – Дохлый словно только этого и ждал, одним движением руки он сменил мой плейлист на свой. Я знаю эту группу – Broncho. Неплохая музыка, но чего-то им недостает. Ладно, сегодня не хочу быть снобом, да и песни их настраивают на нужный лад. Я не заметил, как вдруг стал качать головой в ритм.
А ведь раньше я был ужасным снобом; любой, кто знал меня лет пятнадцать назад, с удовольствием это подтвердит и обвинит меня в этом. Тогда я делил музыку на «правильную» и «неправильную», мечтал о карьере музыканта. Нет, слово «мечтал» тут не подходит, я верил в то, что родился уникальным, родился для того, чтобы творить; но потом жизнь дала мне очень хороший пинок по самолюбию, и вся моя вера улетучилась. Вера, ради которой я отказался от собственных родителей и семьи. Они пытались вразумить меня, не дать сойти с ума и броситься во все тяжкие, а я был бесконечно уверен в своей гениальности и презирал любого, кто не видел во мне музыкального гения. И где я теперь? Где мои музыкальные сочинения? Всем, что я написал, можно жопу подтереть, и мир от этого совсем ничего не потеряет.
Когда я осознал, что ничего из себя не представляю, то выбрал самый простой из доступных вариантов: погрузился в мир криминала. Воровал, грабил, обманывал. Был мелким воришкой, из тех, что в баре куртки обчищают. Однажды, я сунул свои руки не в тот карман. Так я познакомился со Стильным. Он не сломал мне пальцы, даже не стал упрекать, Стильный сделал нечто большее – предложил мне выбор. И я ему за это благодарен. Я не жалею, что в тот день согласился работать на него. Не жалею и о том, что помогал Марселю, ведь он подарил мне надежду. Эти два человека сыграли решающую роль в моей судьбе, и их смерть… она противоестественна. Умирать должны люди вроде меня, такие же никчемные и бессмысленные. Стильный был великим полководцем, он дарил людям веру в себя, а Марсель… Марсель был уникальным мыслителем, его идеи заражали и вдыхали в людей надежду на будущее. Я подвел обоих, не смог выполнить даже их последние просьбы. Не смог защитить тех, кем они дорожили больше всего. Но я еще могу все исправить, доказать себе, что живу не просто так. Римс умрет.
Иногда я думаю, что совсем потерял ориентир в жизни. Иногда мне хочется вернуться к родителям, броситься в объятия матери и просто заплакать, извиниться за все то, что я им наговорил и за долгие двадцать лет отсутствия. Они живы, я это знаю. Я наблюдаю за ними. Стали совсем стариками, отец ходит с тростью, как какой-нибудь достопочтенный джентльмен. Мне хотелось бы хотя бы разок подойти и поговорить, но я боюсь. Страх – наш главный враг и спаситель в одном лице. С одной стороны, он не позволяет нам бросаться с голыми руками на медведя, а вот с другой, мешает принять себя и отпустить прошлое. Почему? Потому что проще жить в стабильном настоящем, чем пытаться что-то менять. Любое изменение для мозга равносильно рукопашному бою с медведем. И только мы сами можем заставить себя принять этот бой.
А вот и Храмовый квартал. И его самая большая достопримечательность – церковь судного дня или, точнее будет сказать, собор. Эти ребята не имеют ничего общего с христианством, они даже не мормоны. Это настоящая секта, во главе которой стоит искусный манипулятор. Люди называют его Пастор, но я предпочитаю называть этого человека настоящим именем – Михаил. Мы уже несколько раз встречались. Он пытался убедить меня в том, что скоро наступит конец света и вселенная перезагрузится. Но, по его словам, все не так плохо, ведь мы можем выбрать момент или опорную точку, к которой приведут эти изменения. Для этого нам нужен некий катализатор событий, подчинив который своей воле, мы сами станем равными богам. Честно… я ничего не понял из того, что он талдычил мне целый час. Может, дело в том, что я дурак, а, может, в том, что Михаил – просто сумасшедший сумасброд и понять его здоровым умом в принципе невозможно.
Все в этом месте, мне не по душе; единственное, чему я обязан отдать должное – это архитектура собора судного дня. Произнося это название, хочется выделить его большими буквами, но, по моему скромному мнению, такой акт сравни богохульству. Однако, скрывать своего восхищения по поводу внешнего вида собора не стану, тут я буду предельно честен и скажу, что ничего красивее во всем Ин-де-Руине, да и, пожалуй, во всем Тенебрисе не найти, а я изучил почти каждый закоулок этих городов. Собор, эта готическая махина, возвышается над окружающим ландшафтом, словно безмолвный страж, готовый в любой момент очнуться от векового сна… давно ли я стал столь лиричным? Плевать! Бесчисленные стройные шпили собора устремлены в небо, там они исчезают и сливаются с темно-синими мрачными облаками; несмотря на массивность каменных стен, собор кажется легким и почти воздушным. Фасад украшен множеством изящных арок и витражей, которые мистически переливаются снаружи, создавая эффект стробоскопа. Я просто, мать его, обожаю архитектуру… Эти беспорядочные блики как будто манят тебя подойти поближе и изучить их, складывается впечатление, что собор – это большая венерина мухоловка: своей красотой он завлекает людей внутрь и больше никогда не выпускает. Тысячи бедолаг, запутавшихся в изысканных сетях собора, бесконечно дергаются, пытаясь найти выход, но все их попытки вызывают у этого каменного гиганта лишь усмешку. Люди создали этот собор, но спустя время он сам стал создавать людей, меняя их так, как ему взбредет в… голову? Сознание? Такие здания точно имеют собственный разум, в данном случае мне почему-то кажется, что разум этот извращен и болен. Виноват ли в этом его настоятель или само это место проклято? Я не могу ответить на этот вопрос. Могу лишь сказать, что испытываю трепет, мое дыхание учащено, а пульс зашкаливает. Я боюсь заходить внутрь, боюсь страшных гаргулий на входе, боюсь кажущейся легкости собора. За всем этим скрывается что-то противоестественное. Можно ли назвать это восторгом от ужаса? В юность я любил страшные истории…
– Давай сначала покурим, – я остановил Дохлого, который уже собирался выйти из машины, – как-то мне тревожно.
– Ты же в курсе, что только что вслух мне целую лекцию прочитал? А это хреновый знак, тебя так прет, когда ты сильно волнуешься, – Дохлый протянул мне сигарету, – значит, точно какая-нибудь ерунда приключится. Это как пить дать, моя матушка всегда говорила, что ощущение беды – это первый признак того, что беда уже приключилась.
– Не каркай, – я сделал пару затяжек и на душе немного полегчало. – Нужно собрать яйца в кулак и закончить свою часть работы. Правда, идей у меня никаких нет. Я бы предпочел выкупить у Пастора данные для Дитриха, не хочу лишнего кровопролития. И еще, я реально говорил вслух?
– Как псих бубнил себе под нос, как обожаешь архитектуру. А грят, что в нашем дуэте псих я. Но хрен с ним, в остальном я с тобой согласен, – Дохлый бросил окурок и открыл дверь, – ну что, двигаем?
– Двигаем.
Почему каждый шаг дается мне с трудом? Я никогда не верил в мистику, но подобные ситуации и ощущения заставляют переосмыслить свои жизненные принципы. Ступеньки. Огромные. Нужно почти полностью разогнуть ногу, чтобы с одной перескочить на другую. Кто в здравом уме стал бы делать такие? И еще эти гаргульи. В них есть что-то неестественное, не от мира сего. Больше всего нас пугают искаженные образы знакомых вещей: гаргулья издалека воспринимается, как птица, но чем ближе к ней ты подходишь, тем сильнее замечаешь разницу, и тем сильнее становится диссонанс между твоими ожиданиями и реальность, а это, в свою очередь, внушает настоящий страх.
– Маэстро! – Дохлый дернул меня за рукав плаща. – Ты чего завис?
– Сам не знаю, – я сделал последние несколько шагов и уперся в дверь, колоссальных размеров, примерно в три человеческих роста. Как сдвинуть такую конструкцию с места? Разве может обычный человек открыть такую дверь? Ощущение такое, словно ее делали великаны для великанов.
– Не лови ворон, и все будет отлично, – Дохлый толкнул дверь собора, и она почти бесшумно отъехала в сторону. Даже сюда добрались технологии, хоть что-то хорошее. Если бы эта дверь не открылась или сделала это с классическим скрипом из фильмов ужасов, то я бы испугался намного сильнее. Чего-то я сегодня какой-то слишком впечатлительный. Как будто не на дело иду, а на экскурсию, нужно быть серьезнее. Мне всегда недоставало храбрости. Вспомнить хотя бы МВ. Он шел на любое дело без тени сомнений, в нем никогда не было страха. А Стильный? Если он и боялся чего-то, то это была угроза апокалиптического масштаба. Они не тряслись за свои жизни так сильно, как я. Не сильно я подхожу на роль мстителя, а? Кажется, жизнь вообще забыла дать мне роль.
Внутри собор похож на огромный мистический корабль, застрявший в пучинах океана времени… меня снова понесло, надеюсь, что в этот раз мои мысли не добираются до рта. Его высокие своды напоминают паруса, а колонны, прошедшие через века, сохранили на себе отпечаток каждой побывавшей здесь личности и ее небольшой жизненной драмы; витражные окна похожи на иллюминаторы, через них можно выглянуть наружу и узреть шторм, который надвигается на корабль, узреть и с затаенной надеждой отпрянуть, вернувшись к обыденным делам в надежде, что и в этот раз судьба будет благосклонна и отведет беду. Может, стоило стать писателем? Хотя, кому они в наше время нужны? Предложение кратно превышает спрос. Закон торговли, мать ее за ногу, против него не попрешь.
Алтарь – сердце корабля, здесь располагается капитанская рубка. Пастор, как капитан судна, отсюда задет курс через свои проповеди. Пусть они и полны лжи, но для команды Пастор всегда будет капитаном, и ничто не сможет поколебать их веру в него. Хоры, расположенные высоко под сводами, напоминают палубу, где музыканты и певцы создают заунывные мелодии, резонирующие и расползающиеся по всему помещению, заполняя его странным подобием жизни. Полы из мрамора давно потрескались, а люстры, висящие под потолком, через одну не горят, но это не навевает ощущения заброшенности или неухоженности, наоборот, все эти мелкие недостатки почему-то еще больше усиливают ощущение, что собор – это живой организм. Складывается впечатление, что его дыхание можно уловить, стоит только закрыть глаза и сосредоточиться. Сраный ты любитель лирики. Лучше ведь говорить о жизни, чем ее проживать?
Звук органа. «Шторм» Вивальди. Не один я тут такой пафосный засранец.
– Располагайтесь на скамье, – глубокий мужской голос пролетел по всему собору. – Дайте мне еще пару минут, и мы поговорим.
– Жуткое местечко, – Дохлый сел и достал пачку сигарет. – Тут хоть курить можно? Это ж секта, какие у них там правила, черт его знает.
– Думаю, что никто против не будет, – я взял одну сигарету, – здесь все равно нет никого, кроме нас и Михаила.
– Это тот самый чудик, которого Пастором зовут? Он играет сейчас?
– Он, – я затянулся, – он… и играет слишком хорошо. Я бы так не смог.
А что вообще я могу? Жаловать на жизнь? Сочинять посредственную музыку и еще более посредственную прозу? Искать мести там, где стоит отпустить и забыть? Все это я могу. В детстве мы с родителями часто ходили в церковь, она располагалась почти в самом центре Тенебриса. Мне кажется, что там я и влюбился в музыку. Я ведь никогда не был религиозным человеком, с самого детства к вере я относился нейтрально: ни осуждения, ни истового желания углубиться в нее, скорее обычное житейское понимание того, что некоторым людям без веры никуда. И родители меня никогда не принуждали ходить с ними на службы, но я всегда ходил. Ради чего? Наверное, ради музыки и самого вида церкви. Я всегда восхищался архитектурой подобных мест.
Правда, великого архитектора из меня не вышло, как и музыканта… как и писателя. Мне тридцать два, и я абсолютно ничего не добился. У меня есть лутум, есть недвижимость, я могу получить все, что захочу, но мне это не нужно. Кажется, что единственное, что я получил от жизни, – умение зарабатывать и правильно инвестировать. А вот цель мне выдать забыли. Кто забыл? Может, тот самый Бог? За то, что я никогда не был его истовым последователем? Наверное, человек, более сведущий в вопросах религии, скажет, что подобное невозможно, а то, через что я прохожу, – испытание. Пусть так. Я никогда не претендовал на звание мыслителя. Я готов принять любое объяснение.
Музыка стихла. На душе снова стало тревожно. Мимолетное ощущение, пока я пытался от него отмахнуться, передо мной выросла фигура в деловом костюме – Михаил.
