Потом я долго плакала. Всю ночь? Возможно. Я не помню. К утру, когда сознание немного прояснилось, я придумала отличный план. Меня отец бы и на порог не пустил, а вот Милу – легко. А благодаря нашему внешнему сходству… в общем, дальше ты все и так знаешь. Не хочу повторять это. Скажу только, что отец меня так и не простил. Я шла поговорить с ним, а в итого разрядила в него всю обойму. Почти всю, одна пуля осталась в голове моей сестренки. Чувствую ли я себя после этого дерьмово? Определенно. Но… все это можно исправить. Раз ты теперь с нами, то обязан выслушать Михаила. Он объяснит тебе свой план. Мы подарим людям рай, шанс на искупление. Все будет так, как должно быть. Мы исправим прошлое и сделаем будущее идеальным. Больше никакой боли и страданий. Мы вытащим людей из чистилища сразу в рай. Так и будет… Ты не осуждаешь меня?
Я посмотрел в большие зеленые глаза Валери, в них только начали скапливать первые слезы. Осуждаю ли я ее? Да. Пожалуй, что да. Но могла ли она поступить иначе? Мне это неведомо. И думать об этом я не хочу.
– Нет, не осуждаю, – я соврал, соврал ради блага. Впервые за долгие годы я открыто солгал человеку; ощущение не из приятных, но внутренний голос… этот странный мудрец, который материализовался в моей черепной коробке после установки чипа, сказал, что я поступаю правильно. – Ты имела право так поступить.
– Ты правда так думаешь? – Валери прижалась ко мне всем телом, ее всю трясло.
– Да, – снова солгал я.
– Спасибо, для меня это очень важно.
В этот раз я первым поцеловал Валери и завалил ее на кровать, ее тело было так податливо, так охотно отзывалось на ласки. А я… я ощущал, что люблю. И на сегодняшнюю ночь этого чувства вполне достаточно.
Последняя просьба, Си
«93 год по календарю де Индра,
Центральная больница Тенебриса».
Когда я навещал маму в последний раз? Прошло уже больше полугода. Раньше я часто к ней приходил, но как только ее состояние стабилизировалось, мне стало слишком сложно посещать ее. Благодаря Римсу и его протекции, мама прошла полный курс лечения от онкологии и стала почти обычной старушкой. Только мои ментальные шрамы напоминают мне о том, какой она была когда-то давно. Когда я говорил про «почти», я имел в виду тот факт, что до конца в себя она так и не пришла. Пришлось оставить ее в пансионате при больнице. Мама узнает меня, разговаривает, но… она словно совсем потеряла волю к жизни. Она не может сама обслуживать себя, без посторонней помощи ей трудно даже просто покушать. В мои редкие визиты она обычно плачет. Возможно, что мама все осознала и поняла, сколько боли она причинила мне в детстве. Это сломило ее волю. А тот факт, что я простил ее, только усугубляет ситуацию. Иногда прощение приносит чистую душевную боль. Если бы я кричал на маму, ненавидел, ей было бы намного проще. Но я так не могу.
Когда я был ребенком… в те паршивые дни, перенося бесчисленные побои от ее одноразовых ухажеров, я поклялся себе, что никогда не прошу ее, но время распорядилось иначе. Время и мое желание. Хотя я иногда до сих пор чувствую себя самозванцем. Я прочел несметное число книг, отучился три года в академии при правительстве Тенебриса, но все равно мне кажется, что я так и остался тем мальчишкой, который до пятнадцати и читать толком-то не умел; которого били за любую попытку прикоснуться к знаниям. Мама говорила, что знания убивают человека, стирают его личность. Вдруг, она была права?
Я по-прежнему безумен, по-прежнему умею решать проблемы только с помощью насилия, именно поэтому Мори и отправил меня разбираться с нашими новыми республиками. Он понимает, что меня ничто не остановит. Знает, что под камуфляжем невозмутимости, под дорогим костюмом и очками, прячется все тот же маленький потерянный мальчик. Не знавший любви, не знавший страха и начисто лишенный эмпатии. Я – ошибка. Если бы я был героем книги, то моменты со мной точно бы вымарали, вычеркнули и забыли о моем существовании. И сделав это, они были бы абсолютно правы. Есть такая повесть «Лишний человек». Сейчас это моя любимая книга. Мне кажется, что я и есть тот самый лишний человек.
Вылет через час, а я стою у палаты и курю сигарету за сигаретой. Мне сложно пересилить себя и открыть дверь. Когда я знал только язык насилия, все было намного проще. Знания – убивают. Мне назначили какие-то таблетки, говорят, что они помогают справиться с грустью, но пока сдвигов никаких. Я все так же ощущаю внутри себе некую пустоту. Мне сложно дать ей название. Первое, что приходит на ум – «пустота сожалений». Фрейд говорил, что самая верная интерпретация – первая; так что пусть будет называться так.
Я сожалею о том, что натворил. Я был кем-то вроде Маугли, только меня вырастили не животные, а суровые улицы Тенебриса. И эти улицы продолжают течь в моих венах, я весь состою из них. Я просто ходячая реклама того, как не следует воспитывать детей; и, пожалуй, того, на что не следует тратить свою жизнь. Но становиться другим я уже не хочу и не могу. Пора заканчивать с рефлексией и, наконец, сделать то, зачем я пришел. Войти в палату и поговорить с матерью. Мы с ней оба безумцы, и в целом мире у нас нет никого, кроме друг друга.
Вдох-выдох. Пора. Я потянул ручку на себя и шагнул в палату. Самую дорогую палату в Тенебрисе. Это скорее апартаменты миллионера, чем палата. Тут есть все, что необходимо человеку для того, чтобы комфортно провести остаток своей жизни. Я оплатил содержание матери на десять лет вперед. Почему-то мне кажется, что она проживет дольше меня. Даже не кажется, я в этом уверен. Смерть идет за мной по пятам с подросткового возраста, я опережаю ее лишь на половину шага, но с каждым днем расстояние между нами уменьшается. Я знаю, что скоро умру. Всегда знал, что не доживу до двадцати пяти. Почему-то эта мысль всегда жила в моей голове, независимо от того, хотел ли я жить или был подавлен настолько, что был рад столь скорой и ранней смерти. Некоторые вещи просто невозможно объяснить, они существуют, влияют на вселенную, но человеческим разумом узреть и понять их не представляется возможным. Эту идею мне когда-то пытался донести Римс, но я был слишком наивен, чтобы осознать, что он имеет в виду. Мне казалось, что у всего на свете должно быть какое-то объяснение или смысл, но однажды мне в голову вдруг пришла следующая мысль: «смысл» – ведь понятие абсолютно человеческое, не присущее вселенной. Во вселенной все просто происходит, законы и идеи не властны над ней. Ничто не властно над материей. А у людей всего-навсего мания величия. У всех без исключения. Стоит осознать это и понимаешь, что такое жизнь на самом деле. Жизнь – это каприз. Почему? Это уже не имеет совершенно никакого значения.
– Здравствуйте, мама, – я присел на стул рядом с большой кроватью, старушка увлеченно смотрела что-то по телевизору, какое-то шоу про обезьян. Весьма символично. Черт. Кажется, я слишком много общаюсь с Мори. Мне везде мерещатся смерть и символизм. Мама не отреагировала на мое приветствие, шоу интересовало ее намного больше, чем незваный гость. – Я пришел сегодня, потому что должен приходить. Потому что это моя обязанность – навещать вас. Думаю, вы сделали бы для меня то же самое. Через сорок минут я улетаю по важному делу. Помните, как вы смотрели на небо и говорили, что раньше оно было живым? Я не понимал вас. Теперь понял. Небеса снова ожили. Жаль, что вы, мама, не сможете в полной мере насладиться этим и понять, как я не мог понять вас, будучи ребенком. Это мое посещение вполне может стать последним. У меня есть какое-то странное предчувствие насчет моей поездки. Я помню, как вы говорили мне в детстве, что все – есть материя, и вера не имеет никакого смысла, мысль не в силах противостоять бушующей энтропии вселенной; но сам я, вопреки вашим наставлениям, оброс суевериями. Вы были так умны, я понял это, лишь когда сам стал набираться знаний. И… кажется, я также понял, почему вы запрещали мне читать. Вы боялись, что знания сделают меня столь же несчастным, как и вы, мама. Что ж, хочу признать, что вы были правы. Жить мне и, в самом деле, стало намного больнее.
Зачем я ей все это говорю? Она ведь совершенно не слышит меня. Я для нее словно фон. Скучный фон. Телевизор хотя бы показывает веселые картинки; мне ему нечего противопоставить. И по какой причине я это говорю? Есть ли во мне хоть капля любви к этой женщине? Из-за нее мое детство прошло, как один большой кошмарный сон. Я вытерпел такую школу выживания, какая не снилась многим профессиональным солдатам. И все это в том возрасте, когда другие дети спокойно играли во дворе и ни о чем серьезном еще не помышляли. Пока они пинали мяч, я с ножом на кухне отбивался от очередного клиента матери, который избил ее и решил уйти не заплатив. О, еще до совершеннолетия я совершил столько преступлений, сколько не совершают за всю жизнь даже самые матерые уголовники. Впервые я убил человека в одиннадцать лет. Не потому, что хотел, ясное дело. Клиент матери хотел изнасиловать меня. Черт. Я воткнул нож ему прямо в горло. Кровь лилась… тогда мне казалось, что она лилась бесконечно. А мама, увидев это, просто позвала каких-то своих дружков, и они убрали тело. Я не помню, что она сказала мне в тот день. Может, пыталась утешать, а, возможно, молча плакала, держа меня за руки. В тот день я перестал быть собой. Я стал чем-то… существом, напрочь лишенным эмпатии. Меня больше не заботили человеческие проблемы, а жестокость стала единственным понятным мне способом самовыражения.
Вдруг, мама оторвалась от просмотра телевизора и повернулась ко мне, по ее лицу текли слезы, но губы оставались безмолвны. Мне стало очень больно. За себя. За нее. За весь мир, который вынуждает нас становиться такими. А вынуждает ли? Не мы ли сами причина того, что мир порочен? Я тряхнул головой. Нужно собраться и сфокусироваться. Сейчас не тот момент, чтобы окончательно раскиснуть. Я нужен Мори, нужен нашему государству. Мой долг оправдать возложенные на меня ожидания любой ценой. А эта вспышка внезапной грусти, она слишком сильно выбивает меня из колеи.
– Прости, – первые слова, которые я услышал из уст матери за долгие годы. На минуту в ее глазах появилось осмысленное выражение, выражение такой бесконечной боли и безжалостной безнадежности, что даже мне стало не по себе, и я отвернулся. – Если сможешь.
Когда я поборол себя и решился взглянуть на маму снова, она уже, как ни в чем не бывало, продолжала смотреть телевизор. Как будто бы ничего и не было. Этих ее слов… так тяжело давшихся ей слов.
– Уже простил.
Я вышел из палаты и закрыл дверь, в коридоре до меня донеслись звуки плача, истеричного и почти нечеловечески громкого. Мимо меня пробежали медицинские работники, судя по взбудораженным лицам, их явно напугало услышанное, но рабочий долг обязывал их найти источник шума и оказать ему помощь. Что ж, надеюсь, все будет хорошо. Больше я сюда не вернусь. Не смогу. Такая тяжесть мне не по силам. Я привык к простоте: выстрел – смерть. Единственный понятный мне язык взаимодействия. Хотя в былые времена к этому языку можно было бы добавить любое холодное оружие и голые руки… и иногда даже предметы. Я убивал людей ножницами, канцелярскими принадлежностями… да много чем. Но сейчас я стал более культурным. Я стараюсь соблюдать правила гуманизма, даже неся смерть. Честно признаться, я хочу, чтобы тот, кто оборвет мою жизнь, был таким же гуманистом, как я сам. С годами я понял, что больше всего боюсь не физической боли, а ее ожидания. Каждый матерый садист знает, как превратить ожидание в пытку. Я был таким. В прошлой жизни.
На улице снова пасмурно. И мне это по душе. За это я, пожалуй, и полюбил Тенебрис. Когда в остальном мире лето своим зноем давит людей, в Тенебрисе погода нейтральная. Тут никогда не бывает слишком холодно или слишком жарко. Всегда что-то среднее. Если задуматься, то это идеальный город для людей, которые ходят по грани: между злом и добром. Для таких, как я.
Меня уже дожидалась машина. Водитель расслабленно курил и смотрел на затянутое облаками небо. Я вспомнил, что у меня тоже в кармане есть пачка сигарет. Я вытащил одну. Когда я стал курильщиком? В прошлой жизни, о которой толком почти ничего не помню.
– Извините, что заставил вас ждать, – я открыл дверь быстрее, чем водитель очнулся от своей полудремы, не люблю нагружать других людей бессмысленными ритуалами. Открытие двери другому человеку – знак его превосходства над тобой. Глупое старомодное правило.
– Не стоит, – водитель хотел было бросить сигарету, но я показал, что тоже курю: все нормально; запах в салоне меня точно не пугает. – Едем в аэропорт? Все без изменений?
– Да. Правда, я немного задержался. Нужно позвонить и сообщить о том, что мой вылет нужно перенести на двадцать минут. Я бы сделал это сам, но сейчас немного не в состоянии. Сделаете это, пожалуйста?
– Без проблем, – водитель вывел на часах голограмму управляющего аэропортом, тот с некоторой неохотой принял звонок, но когда увидел меня на заднем плане, то сразу же расплылся в любезностях. Этот человек был готов душу свою мне через видеозвонок передать, лишь бы я остался доволен его поведением и обслуживанием. Мне тошно от таких типов, а вот водителя это явно насмешило. – Можно мне узнать, кого я везу?
– А вам разве не сообщают?
– Секретность. Только время, точку отправления и конечный пункт. А я ведь, знаете ли, когда-то возил самого министра.
– Правда?
– Меня зовут Иван, – машина плавно двинулась и выехала на проезжую часть. – Самая настоящая правда. Возил господина Мори еще во времена, когда он не знал, кем хочет стать. Даже как-то про подработку у меня спрашивал, а оказался внуком самого де Индра. Удивительные вещи в нашей жизни происходят.
– А меня зовут Си. Фамилии и знатного происхождения не имею, просто Си. Руководитель секретной службы Тенебриса34 - После того, как Мори стал министром в 88 году, он учредил ССТ. Самую масштабную в мире службу слежки и контроля за населением..
– ССТ? – Иван удивленно хмыкнул. – А я думал, что все это мифы и городские легенды.
Стоит ли ему рассказывать еще что-то? Разум говорит, что я уже и так взболтнул лишнего, а вот моя нервная система, опустошенная произошедшим в больнице, просто требует продолжения диалога… на любую тему. Хоть о ССТ, хоть о единорогах. Да я даже готов о кулинарии поговорить, несмотря на то, что до этого дня это была моя самая нелюбимая тема для бесед. Все, лишь бы заполнить эту пустоту. Вакуум, который сводит меня с ума. В сознании словно черная дыра, каждая мысль проносится сквозь нее, очищается от всего хорошего и доброго, что вообще может нести человеческая мысль, и возвращается ко мне в самом злобном и опустошающем виде.
– Нет. Вполне реальная служба, а я ее голова, хотя чаще все-таки руки. Это довольно забавно с учетом того, что пять лет назад я едва умел читать. Наш министр возвысил меня, дал власть и силу менять мир, но забыл вложить в мою голову хотя бы одну светлую идею. Что может изменить человек, который не способен совершенно ничего извлечь из своего разума? Все-таки, никакая я не голова, я – руки. Измазанные в крови и страданиях других людей.
Я посмотрел в большие зеленые глаза Валери, в них только начали скапливать первые слезы. Осуждаю ли я ее? Да. Пожалуй, что да. Но могла ли она поступить иначе? Мне это неведомо. И думать об этом я не хочу.
– Нет, не осуждаю, – я соврал, соврал ради блага. Впервые за долгие годы я открыто солгал человеку; ощущение не из приятных, но внутренний голос… этот странный мудрец, который материализовался в моей черепной коробке после установки чипа, сказал, что я поступаю правильно. – Ты имела право так поступить.
– Ты правда так думаешь? – Валери прижалась ко мне всем телом, ее всю трясло.
– Да, – снова солгал я.
– Спасибо, для меня это очень важно.
В этот раз я первым поцеловал Валери и завалил ее на кровать, ее тело было так податливо, так охотно отзывалось на ласки. А я… я ощущал, что люблю. И на сегодняшнюю ночь этого чувства вполне достаточно.
Последняя просьба, Си
«93 год по календарю де Индра,
Центральная больница Тенебриса».
Когда я навещал маму в последний раз? Прошло уже больше полугода. Раньше я часто к ней приходил, но как только ее состояние стабилизировалось, мне стало слишком сложно посещать ее. Благодаря Римсу и его протекции, мама прошла полный курс лечения от онкологии и стала почти обычной старушкой. Только мои ментальные шрамы напоминают мне о том, какой она была когда-то давно. Когда я говорил про «почти», я имел в виду тот факт, что до конца в себя она так и не пришла. Пришлось оставить ее в пансионате при больнице. Мама узнает меня, разговаривает, но… она словно совсем потеряла волю к жизни. Она не может сама обслуживать себя, без посторонней помощи ей трудно даже просто покушать. В мои редкие визиты она обычно плачет. Возможно, что мама все осознала и поняла, сколько боли она причинила мне в детстве. Это сломило ее волю. А тот факт, что я простил ее, только усугубляет ситуацию. Иногда прощение приносит чистую душевную боль. Если бы я кричал на маму, ненавидел, ей было бы намного проще. Но я так не могу.
Когда я был ребенком… в те паршивые дни, перенося бесчисленные побои от ее одноразовых ухажеров, я поклялся себе, что никогда не прошу ее, но время распорядилось иначе. Время и мое желание. Хотя я иногда до сих пор чувствую себя самозванцем. Я прочел несметное число книг, отучился три года в академии при правительстве Тенебриса, но все равно мне кажется, что я так и остался тем мальчишкой, который до пятнадцати и читать толком-то не умел; которого били за любую попытку прикоснуться к знаниям. Мама говорила, что знания убивают человека, стирают его личность. Вдруг, она была права?
Я по-прежнему безумен, по-прежнему умею решать проблемы только с помощью насилия, именно поэтому Мори и отправил меня разбираться с нашими новыми республиками. Он понимает, что меня ничто не остановит. Знает, что под камуфляжем невозмутимости, под дорогим костюмом и очками, прячется все тот же маленький потерянный мальчик. Не знавший любви, не знавший страха и начисто лишенный эмпатии. Я – ошибка. Если бы я был героем книги, то моменты со мной точно бы вымарали, вычеркнули и забыли о моем существовании. И сделав это, они были бы абсолютно правы. Есть такая повесть «Лишний человек». Сейчас это моя любимая книга. Мне кажется, что я и есть тот самый лишний человек.
Вылет через час, а я стою у палаты и курю сигарету за сигаретой. Мне сложно пересилить себя и открыть дверь. Когда я знал только язык насилия, все было намного проще. Знания – убивают. Мне назначили какие-то таблетки, говорят, что они помогают справиться с грустью, но пока сдвигов никаких. Я все так же ощущаю внутри себе некую пустоту. Мне сложно дать ей название. Первое, что приходит на ум – «пустота сожалений». Фрейд говорил, что самая верная интерпретация – первая; так что пусть будет называться так.
Я сожалею о том, что натворил. Я был кем-то вроде Маугли, только меня вырастили не животные, а суровые улицы Тенебриса. И эти улицы продолжают течь в моих венах, я весь состою из них. Я просто ходячая реклама того, как не следует воспитывать детей; и, пожалуй, того, на что не следует тратить свою жизнь. Но становиться другим я уже не хочу и не могу. Пора заканчивать с рефлексией и, наконец, сделать то, зачем я пришел. Войти в палату и поговорить с матерью. Мы с ней оба безумцы, и в целом мире у нас нет никого, кроме друг друга.
Вдох-выдох. Пора. Я потянул ручку на себя и шагнул в палату. Самую дорогую палату в Тенебрисе. Это скорее апартаменты миллионера, чем палата. Тут есть все, что необходимо человеку для того, чтобы комфортно провести остаток своей жизни. Я оплатил содержание матери на десять лет вперед. Почему-то мне кажется, что она проживет дольше меня. Даже не кажется, я в этом уверен. Смерть идет за мной по пятам с подросткового возраста, я опережаю ее лишь на половину шага, но с каждым днем расстояние между нами уменьшается. Я знаю, что скоро умру. Всегда знал, что не доживу до двадцати пяти. Почему-то эта мысль всегда жила в моей голове, независимо от того, хотел ли я жить или был подавлен настолько, что был рад столь скорой и ранней смерти. Некоторые вещи просто невозможно объяснить, они существуют, влияют на вселенную, но человеческим разумом узреть и понять их не представляется возможным. Эту идею мне когда-то пытался донести Римс, но я был слишком наивен, чтобы осознать, что он имеет в виду. Мне казалось, что у всего на свете должно быть какое-то объяснение или смысл, но однажды мне в голову вдруг пришла следующая мысль: «смысл» – ведь понятие абсолютно человеческое, не присущее вселенной. Во вселенной все просто происходит, законы и идеи не властны над ней. Ничто не властно над материей. А у людей всего-навсего мания величия. У всех без исключения. Стоит осознать это и понимаешь, что такое жизнь на самом деле. Жизнь – это каприз. Почему? Это уже не имеет совершенно никакого значения.
– Здравствуйте, мама, – я присел на стул рядом с большой кроватью, старушка увлеченно смотрела что-то по телевизору, какое-то шоу про обезьян. Весьма символично. Черт. Кажется, я слишком много общаюсь с Мори. Мне везде мерещатся смерть и символизм. Мама не отреагировала на мое приветствие, шоу интересовало ее намного больше, чем незваный гость. – Я пришел сегодня, потому что должен приходить. Потому что это моя обязанность – навещать вас. Думаю, вы сделали бы для меня то же самое. Через сорок минут я улетаю по важному делу. Помните, как вы смотрели на небо и говорили, что раньше оно было живым? Я не понимал вас. Теперь понял. Небеса снова ожили. Жаль, что вы, мама, не сможете в полной мере насладиться этим и понять, как я не мог понять вас, будучи ребенком. Это мое посещение вполне может стать последним. У меня есть какое-то странное предчувствие насчет моей поездки. Я помню, как вы говорили мне в детстве, что все – есть материя, и вера не имеет никакого смысла, мысль не в силах противостоять бушующей энтропии вселенной; но сам я, вопреки вашим наставлениям, оброс суевериями. Вы были так умны, я понял это, лишь когда сам стал набираться знаний. И… кажется, я также понял, почему вы запрещали мне читать. Вы боялись, что знания сделают меня столь же несчастным, как и вы, мама. Что ж, хочу признать, что вы были правы. Жить мне и, в самом деле, стало намного больнее.
Зачем я ей все это говорю? Она ведь совершенно не слышит меня. Я для нее словно фон. Скучный фон. Телевизор хотя бы показывает веселые картинки; мне ему нечего противопоставить. И по какой причине я это говорю? Есть ли во мне хоть капля любви к этой женщине? Из-за нее мое детство прошло, как один большой кошмарный сон. Я вытерпел такую школу выживания, какая не снилась многим профессиональным солдатам. И все это в том возрасте, когда другие дети спокойно играли во дворе и ни о чем серьезном еще не помышляли. Пока они пинали мяч, я с ножом на кухне отбивался от очередного клиента матери, который избил ее и решил уйти не заплатив. О, еще до совершеннолетия я совершил столько преступлений, сколько не совершают за всю жизнь даже самые матерые уголовники. Впервые я убил человека в одиннадцать лет. Не потому, что хотел, ясное дело. Клиент матери хотел изнасиловать меня. Черт. Я воткнул нож ему прямо в горло. Кровь лилась… тогда мне казалось, что она лилась бесконечно. А мама, увидев это, просто позвала каких-то своих дружков, и они убрали тело. Я не помню, что она сказала мне в тот день. Может, пыталась утешать, а, возможно, молча плакала, держа меня за руки. В тот день я перестал быть собой. Я стал чем-то… существом, напрочь лишенным эмпатии. Меня больше не заботили человеческие проблемы, а жестокость стала единственным понятным мне способом самовыражения.
Вдруг, мама оторвалась от просмотра телевизора и повернулась ко мне, по ее лицу текли слезы, но губы оставались безмолвны. Мне стало очень больно. За себя. За нее. За весь мир, который вынуждает нас становиться такими. А вынуждает ли? Не мы ли сами причина того, что мир порочен? Я тряхнул головой. Нужно собраться и сфокусироваться. Сейчас не тот момент, чтобы окончательно раскиснуть. Я нужен Мори, нужен нашему государству. Мой долг оправдать возложенные на меня ожидания любой ценой. А эта вспышка внезапной грусти, она слишком сильно выбивает меня из колеи.
– Прости, – первые слова, которые я услышал из уст матери за долгие годы. На минуту в ее глазах появилось осмысленное выражение, выражение такой бесконечной боли и безжалостной безнадежности, что даже мне стало не по себе, и я отвернулся. – Если сможешь.
Когда я поборол себя и решился взглянуть на маму снова, она уже, как ни в чем не бывало, продолжала смотреть телевизор. Как будто бы ничего и не было. Этих ее слов… так тяжело давшихся ей слов.
– Уже простил.
Я вышел из палаты и закрыл дверь, в коридоре до меня донеслись звуки плача, истеричного и почти нечеловечески громкого. Мимо меня пробежали медицинские работники, судя по взбудораженным лицам, их явно напугало услышанное, но рабочий долг обязывал их найти источник шума и оказать ему помощь. Что ж, надеюсь, все будет хорошо. Больше я сюда не вернусь. Не смогу. Такая тяжесть мне не по силам. Я привык к простоте: выстрел – смерть. Единственный понятный мне язык взаимодействия. Хотя в былые времена к этому языку можно было бы добавить любое холодное оружие и голые руки… и иногда даже предметы. Я убивал людей ножницами, канцелярскими принадлежностями… да много чем. Но сейчас я стал более культурным. Я стараюсь соблюдать правила гуманизма, даже неся смерть. Честно признаться, я хочу, чтобы тот, кто оборвет мою жизнь, был таким же гуманистом, как я сам. С годами я понял, что больше всего боюсь не физической боли, а ее ожидания. Каждый матерый садист знает, как превратить ожидание в пытку. Я был таким. В прошлой жизни.
На улице снова пасмурно. И мне это по душе. За это я, пожалуй, и полюбил Тенебрис. Когда в остальном мире лето своим зноем давит людей, в Тенебрисе погода нейтральная. Тут никогда не бывает слишком холодно или слишком жарко. Всегда что-то среднее. Если задуматься, то это идеальный город для людей, которые ходят по грани: между злом и добром. Для таких, как я.
Меня уже дожидалась машина. Водитель расслабленно курил и смотрел на затянутое облаками небо. Я вспомнил, что у меня тоже в кармане есть пачка сигарет. Я вытащил одну. Когда я стал курильщиком? В прошлой жизни, о которой толком почти ничего не помню.
– Извините, что заставил вас ждать, – я открыл дверь быстрее, чем водитель очнулся от своей полудремы, не люблю нагружать других людей бессмысленными ритуалами. Открытие двери другому человеку – знак его превосходства над тобой. Глупое старомодное правило.
– Не стоит, – водитель хотел было бросить сигарету, но я показал, что тоже курю: все нормально; запах в салоне меня точно не пугает. – Едем в аэропорт? Все без изменений?
– Да. Правда, я немного задержался. Нужно позвонить и сообщить о том, что мой вылет нужно перенести на двадцать минут. Я бы сделал это сам, но сейчас немного не в состоянии. Сделаете это, пожалуйста?
– Без проблем, – водитель вывел на часах голограмму управляющего аэропортом, тот с некоторой неохотой принял звонок, но когда увидел меня на заднем плане, то сразу же расплылся в любезностях. Этот человек был готов душу свою мне через видеозвонок передать, лишь бы я остался доволен его поведением и обслуживанием. Мне тошно от таких типов, а вот водителя это явно насмешило. – Можно мне узнать, кого я везу?
– А вам разве не сообщают?
– Секретность. Только время, точку отправления и конечный пункт. А я ведь, знаете ли, когда-то возил самого министра.
– Правда?
– Меня зовут Иван, – машина плавно двинулась и выехала на проезжую часть. – Самая настоящая правда. Возил господина Мори еще во времена, когда он не знал, кем хочет стать. Даже как-то про подработку у меня спрашивал, а оказался внуком самого де Индра. Удивительные вещи в нашей жизни происходят.
– А меня зовут Си. Фамилии и знатного происхождения не имею, просто Си. Руководитель секретной службы Тенебриса34 - После того, как Мори стал министром в 88 году, он учредил ССТ. Самую масштабную в мире службу слежки и контроля за населением..
– ССТ? – Иван удивленно хмыкнул. – А я думал, что все это мифы и городские легенды.
Стоит ли ему рассказывать еще что-то? Разум говорит, что я уже и так взболтнул лишнего, а вот моя нервная система, опустошенная произошедшим в больнице, просто требует продолжения диалога… на любую тему. Хоть о ССТ, хоть о единорогах. Да я даже готов о кулинарии поговорить, несмотря на то, что до этого дня это была моя самая нелюбимая тема для бесед. Все, лишь бы заполнить эту пустоту. Вакуум, который сводит меня с ума. В сознании словно черная дыра, каждая мысль проносится сквозь нее, очищается от всего хорошего и доброго, что вообще может нести человеческая мысль, и возвращается ко мне в самом злобном и опустошающем виде.
– Нет. Вполне реальная служба, а я ее голова, хотя чаще все-таки руки. Это довольно забавно с учетом того, что пять лет назад я едва умел читать. Наш министр возвысил меня, дал власть и силу менять мир, но забыл вложить в мою голову хотя бы одну светлую идею. Что может изменить человек, который не способен совершенно ничего извлечь из своего разума? Все-таки, никакая я не голова, я – руки. Измазанные в крови и страданиях других людей.
