А к 29 году завершилось возведение трех башен гигантов, которые стали представительствами правительства в разных районах Тенебриса. Но за всем внешним спокойствием этого периода кроется одна неприятная деталь, начиная с 15 года как на дрожжах растут преступные группировки, они объединяются в огромные синдикаты и делят между собой территории города. Оппозиционные политики поддерживают их, а зачастую и вовсе выступают теневыми лидерами таких объединений.
В 30 году Антуан де Индра умирает от старости. После его смерти пост министра должен был занять его старший сын – Гавриил, но огромная по своей силе оппозиция оспаривает это решение, каждый из синдикатов выставляет собственного кандидата. Гавриил де Индра в отличие от своего отца, который умел найти подход к любому, привык к силовому способу урегулирования конфликтов. Так начинается Первая война, продлившаяся с 30 по 35 годы. Официальное правительство было разгромлено, а Гавриил погиб. Двадцатилетний Станислав де Индра, младший сын Антуана, который чудом выжил во всей этой суматохе, пошел на мирное соглашение с оппозицией, он предоставил синдикатам практически полную свободу в обмен на свою жизнь и пост министра. В течение всего правления Станислава синдикаты набирали силу, расширяя свои владения и продвигая своих людей на ключевые посты в правительстве. Все это привело к их полномасштабной войне, длившейся с 66 по 70 годы. С ее окончанием в обиход плотно вошел термин «Четыре короля». Четыре синдиката поделили между собой всю власть. Третий министр, связанный с королями десятками соглашений, не смог удержать их буйство.
Спасение пришло только в 80 году – им стал Аркадий Аркадьевич, четвертый министр Тенебриса. Станислав самолично передал свои полномочия в руки нашего спасителя. За шесть лет правления четвертого министра нам удалось вернуть Тенебрис на путь развития. По заявлению представителя правительства двое из четырех королей были заключены под стражу, оставшиеся лишены власти и объявлены в розыск…»
Я уложил этот текст в пятнадцать страниц. Очень даже неплохо, а лучше всего то, что сейчас всего полпервого ночи. Я передал бумаги смотрящему на меня с явной ненавистью Игнату Павловичу и закурил. Когда я был моложе, подобная работа могла занять у меня целую неделю. Тогда я внимательно читал каждую строчку и делал сотни правок. Я был молод и идеалистичен, верил в справедливость. Каким же я был дураком, даже смешно.
Перед тем как идти домой, я должен сообщить редактору, что закончил все три текста. Я затушил сигарету и встал. Рука предательски дрогнула, когда я поднес ее к тяжелой дубовой двери, я всегда недолюбливал своего шефа, а после его холодной реакции на то, что произошло со мной утром, я и вовсе начал презирать этого высокомерного утырка.
– Заходите, я свободен, – послышался серьезный голос Семена Никитича.
Ну, была не была, я дернул ручку на себя и оказался в просторном кабинете. Редактор восседал за своим огромным столом, как гаргулья, и что-то черкал в толстом блокноте. Свою лысую голову он подпирал желтыми от никотина пальцами. Его дорогой костюм висел на старческом высушенном теле, а пепел, с выпирающей из пепельницы сигары, скапливался на краю стола. Когда я вошел, старик лениво поднял голову и захлопнул блокнот, пепел рассыпался по полу и его ногам. Семен Никитич, кажется, совсем не заметил этого.
– Доброй ночи, – я решил взять инициативу на себя.
– Доброй-доброй. Ты закончил материал, который тебе Петр Андреевич выдал?
– Да и передал его дальше.
– Мне бы очень хотелось дождаться конечного результата и обсудить его с тобой, но я перешагну через это желание и отпущу тебя домой. Также выделю три дополнительных выходных и одно полное жалованье за месяц. Я не бессердечный человек, пойми и не обижайся, ты лучший мой работник, а дело, над которым мы сейчас трудимся, крупнейшее в моей карьере. Я не мог отпустить тебя утром даже несмотря на все то, что ты пережил.
Сейчас Семен Никитич пытается быть добрым, подлизывается, но он делает так только тогда, когда ему это выгодно. Как только «Всеобщая история Тенебриса» выйдет в свет, редактор удержит с меня это дополнительное жалованье и заставит отработать три выходных. Я хорошо изучил этого человека.
– Спасибо, конечно, но что насчет Петра Андреевича? Он более опытный сотрудник, чем я, эту работу можно было поручить и ему.
– Брось, он давно уже растерял свою хватку. Мы ведь профессиональные лжецы и пропагандисты. Не каждый может с таким смириться, человеческая натура не так проста, как кажется. Даже самый последний негодяй в душе может оказаться ранимым человеком. Это я про зама своего, знаю, что он за натура. Наслышан, так сказать.
– Он сегодня сказал кое-что, чего я от него услышать совсем не ожидал, – я забросил удочку, если эти двое поругаются и напишут друг на друга доносы, я буду крайне счастлив.
– Думаю, ты хочешь сказать о его свободомыслии, но боишься, что я тебя неправильно пойму? – Семен Никитич улыбнулся, его улыбка выглядела настолько располагающей, насколько это было нужно, чтобы смотрящий на нее выложил все свои секреты.
– Да, это и хочу сказать, не думал, что вы так легко догадаетесь.
Рыбалка началась, престарелый сом проглотил наживку.
– Я старый и хитрый. Легко воспринимать – не значит быстро забывать, советую отложить это где-нибудь у себя в сознании. Но да ладно, лучше расскажи, что Петр Андреевич тебе говорил, а я скажу, что у него в голове происходит.
– Говорил, что сомневается в текущей политике министра. Что мразь всякая процветает, а простые люди в страхе живут.
– Тут случай несложный. Я таких натур хорошо изучил. Сначала в дело верят, а однажды задумаются о нем, да как разочаруются и забросят совсем. Новое себе найдут. И увлекутся совершенно им. А после и о нем задумаются и найдут, что и то дело плохое и подлое. Да так по кругу пока их в ящике не заколотят.
– Думаете Петр Андреевич из таких?
– После твоих слов – да. Он ведь днями напролет читает, как наше славное правительство мир благоустраивает и старушек через дорогу переводит, а потом на улицу выходит и видит, как старушки эти голодные милостыню у башни просят, а благоустройство кончается, стоит только дальше центра на сотню метров отойти. Тут и самый последний подлец задумается, а такой, как Петр Андреевич тем более, ведь он подлец на словах только, жизнь непростая этому поспособствовала, а в решениях он настоящий идеалист, так что ему сложнее, чем нам все это переносить.
– Честно признаться, я считаю, что ложь во благо нужна. Мы делаем сложную работу, правительство, какое бы оно ни было, – это опора государства. Идеального правителя не существует, все мы люди и все грешны. Наша задача не допустить бунта и позволить кораблю плыть дальше, а для этого команда должна верить капитану.
– Мы с тобой это понимаем, и Петр Андреевич понимал. А вот сейчас взял и разпонимал. Не все же в жизни так просто и однозначно, Сережа. Можно половину жизни быть гадким и отвратительным человеком, а вторую, напротив, добрым и обаятельным. Тебя обязательно осудят за такое поведение и обвинят во лжи и лицемерии. Это нормально. Но людям свойственно меняться, мы все открытые книги, до самой последней строчки, не осуждай его. Я знаю, какой он неприятный человек был, а вдруг сейчас приятным станет. Лучше этому порадуйся.
Рыбалка не удалась, вместо престарелого сома я поймал дырявый сапог. Этих двоих желчных стариков так просто лбами не столкнешь, оба сильные оппоненты и знают о силе друг друга.
– Ну раз вы так говорите, то я постараюсь.
– Постарайся-постарайся и может рано или поздно место кого-нибудь из нас займешь. Таких натур, как ты я тоже знаю и люблю по-своему…
Громкий шум в зале перебил старика, чему я был сначала несказанно рад, но услышав крик младшего канцелярского работника и уже знакомые звуки выстрелов, перепугался так, что готов был согласиться слушать Семена Никитича до конца своей жизни. Третий раз за день, сначала чуть не ограбили, потом чудом не угодил в перестрелку, а теперь, видимо, на небесах прознали о моей «везучести» и решили перестрелку перенести ко мне на работу.
– Спрячься за мной, если ситуация выйдет из-под контроля, открой верхний ящик стола, там пистолет, – лицо редактора даже не дрогнуло, мне стало стыдно, и я тоже постарался взять себя в руки. Мы вместе вышли из кабинета.
Нас встретили дула шести автоматов. Седьмой человек был безоружен, он медитативно покачивался из стороны в сторону. Покачивающийся незнакомец, на первый взгляд, ничем не отличался от других, но стоило заглянуть в его глаза… они приводили в настоящий ужас. Было в них что-то такое мистическое и необъяснимое. Кажется, я понял: его глаза пусты, словно он неживой. В них нет злобы, надежды, веры, амбиций – они не выражают ничего, кроме вселенской пустоты. Человек поправил фуражку на голове и направил свой пустой взор на меня, страх сковал все тело, я не мог отвернуться, мне пришлось принять всю пустоту и угрозу страшных глаз. Человека, кажется, это развеселило, странная улыбка расползлась по его лицу. Он молча смотрел на меня, а я был не в силах прервать этот ужасающий зрительный контакт. Повисла невыносимая тишина, и только, когда напряжение уже стало невозможным, когда я сам готов был закричать на весь зал, он заговорил:
– Можете называть меня Темный… имя не внушает оптимизма. Но ясно передает мое отношение к жизни. А вы должны разбираться в оттенках жизни, господа цензоры, – Темный вел себя так, как будто он артист на сцене, каждое слово чеканил, на его лице играла неуместная случаю театральная улыбка, но иногда он словно терял нить повествования, недовольно морщился и продолжал говорить не так уверенно, – я не хочу никого калечить или убивать, в таком месте это было бы неуместной пошлостью. У меня иные цели. Сейчас мы вместе. Дружно… поднимемся наверх. И вы… насладитесь зрелищем. О котором после напишете… передав простым обывателям. Всю палитру своего изысканного вкуса. Как загнул, а? Молчите? А должны спросить: «А почему не литераторы этим занимаются?». А я и ответил бы: «Казус произошел на их этаже. Извольте. Один из моих парней оказался пошляком без вкуса… и поубивал велеречивых господ, теперь весь этаж от кишок, мозгов, да говна отмывать. Печально. Не так ли?».
Дверь Петра Андреевича с шумом распахнулась, зам редактора вылетел в бронежилете и с автоматом наперевес. Он зажал курок. Раздался грохот. Темный успел нырнуть в укрытие, а вот четверо из его людей получили по паре пуль в тело. Петр Андреевич поменял магазин и вступил в перестрелку с выжившими. Мы с Семеном Никитичем тем временем заползли в кабинет и закрыли дверь. Я, помня слова редактора, достал из ящика в столе пистолет. Холод металла придал мне немного уверенности.
Казалось, что перестрелка продолжается целую вечность, мои руки дрожали, слюна скопилась в горле, но я не мог ее проглотить. Все стихло так же резко, как началось. Я уже не контролировал свои действия, поэтому как заправский вояка с пистолетом наперевес вылетел из кабинета полностью готовый умереть. Всю свою ебучую жизнь я был подстилкой для вышестоящего руководства, в пизду меня и мою жизнь. Дверь открыта, а я все еще жив? Я осмотрелся по сторонам: Петр Андреевич стоит посреди помещения, его левая нога сочится кровью, а на лице играет улыбка победителя. Зам повесил автомат на плечо и заговорил:
– Я долго к этому готовился. Знал, что так будет. Семен Никитич, Сергей, берите оружие и идемте.
– Ну ты даешь, Петя, – редактор, хромая, подошел к одному из трупов и взял в руки ружье.
– Вы же знаете, какие раньше были времена. Я всегда хранил автомат дома, а после недавних событий по частям пронес его на работу. Я знал, что все вернется на круги своя.
– Сергей, ты чего стоишь? Помоги Иннокентию и остальным, – морщинистое лицо Семена Никитича покосилось на меня. Мне на секунду показалось, что у него сейчас потечет слюна, как у бульдога.
Я хотел сделать то, что мне приказали, но затылок странно заныл. Я понял, что не стану больше подчиняться приказам этих жирных свиней. Точка невозврата пройдена. Слова сами вырвались из моего рта:
– Я тут останусь. Не пойду никуда.
– Чего за пургу ты гонишь? Делай, что говорят, – раздраженно бросил мне Петр Андреевич, но я не сдвинулся с места.
Темный выскочил из ниоткуда, в руке он держал длинный охотничий нож. Зам редактора хотел было выстрелить, но клинок вошел в его наглый приоткрытый рот. Он упал на пол, стал дергаться, кровь ручьями брызгала из Петра Андреевича, как будто он и вправду был свиньей. Меня переполнил восторг… странный и неуместный, я готов был поклоняться первобытной силе человека с пустым взором. Семен Никитич направил ружье на Темного, но я опередил его, вытянул руку с пистолетом и нажал на курок. Старое мерзкое тело принимало в себя пулю за пулей, верещало и каталось по полу, но мне было плевать. Я стал другим. Теперь я настоящий человек. Последняя пуля пробила череп орущего Семена Никитича, отправив урода на незаслуженную пенсию.
– Крепкие старики, а? – Темный оттряхнул пальто и достал из кармана папиросу.
– Я с вами. Мне плевать выживу я или нет, только хочу еще хотя бы раз ощутить то, что ощутил сейчас.
– Свободу?
– Как вы поняли?
Глаза Темного, до этого пустые, наполнились каким-то родительским пониманием, мне показалось, что он говорит со мной, как с ребенком:
– Потому что главное проклятие человека… его натура и вытекающая из этого…
– Слабость? – слово само вырвалось.
– Именно. Ты очистился, но только немного. Чтобы стать свободным, нужно уничтожить человечность внутри себя. Это, – Темный замолчал, подбирая слово, но у меня уже был ответ.
– Оковы? Я понял вас. Я хочу быть вашим учеником.
– Ты сообразительный парень. Может, что и получится из этого. Бери своих бывших… коллег и иди за мной.
Воля учителя – закон. А этот человек мой учитель, он воплощает все, чем я сам хотел бы быть. Я послушно поднял с пола Иннокентия, Игната Павловича и еще двоих, чьи имена не знал.
– Сергей, ты чего же? – заблеял Иннокентий.
Я ударил его кулаком по лицу. Иннокентий дернулся, из его рта на пол брызнула кровь. Я впервые ударил человека и не почувствовал ничего. Младший канцелярский работник молча, прикрывая лицо платком, пошел вслед за остальными в лифт. Учитель нажал кнопку сорокового этажа. Я понял, что это значит. Из-за выброса адреналина мне казалось, что мы поднимаемся очень медленно. Учитель протянул мне папиросу без фильтра:
– Кури. Очень крепкие. Помогает справиться со стрессом. Я знаю, что ты чувствуешь. Первый удар и первое убийство, да?
– Да, Учитель.
– Не называй меня так.
– Как скажете, Учитель.
– А ты забавный парень. Думаю, это судьба, мы должны были сегодня встретиться. Если перестанешь называть меня учителем я… помогу тебе… уничтожить человечность внутри себя и… освободиться. Главное, не расклейся со временем. Вот мой предыдущий босс очень любил убивать. Убивал он виртуозно. Как художник. Я его обожал. А потом… в один прекрасный день… он сдулся и все. Я потерял кумира и веру в жизнь. Влачился, убивал без цели. Но недавно я увидел свет… иногда, чтобы помочь сильному человеку… нужно опустить его на… самое дно и дать ему образ злейшего врага.
В 30 году Антуан де Индра умирает от старости. После его смерти пост министра должен был занять его старший сын – Гавриил, но огромная по своей силе оппозиция оспаривает это решение, каждый из синдикатов выставляет собственного кандидата. Гавриил де Индра в отличие от своего отца, который умел найти подход к любому, привык к силовому способу урегулирования конфликтов. Так начинается Первая война, продлившаяся с 30 по 35 годы. Официальное правительство было разгромлено, а Гавриил погиб. Двадцатилетний Станислав де Индра, младший сын Антуана, который чудом выжил во всей этой суматохе, пошел на мирное соглашение с оппозицией, он предоставил синдикатам практически полную свободу в обмен на свою жизнь и пост министра. В течение всего правления Станислава синдикаты набирали силу, расширяя свои владения и продвигая своих людей на ключевые посты в правительстве. Все это привело к их полномасштабной войне, длившейся с 66 по 70 годы. С ее окончанием в обиход плотно вошел термин «Четыре короля». Четыре синдиката поделили между собой всю власть. Третий министр, связанный с королями десятками соглашений, не смог удержать их буйство.
Спасение пришло только в 80 году – им стал Аркадий Аркадьевич, четвертый министр Тенебриса. Станислав самолично передал свои полномочия в руки нашего спасителя. За шесть лет правления четвертого министра нам удалось вернуть Тенебрис на путь развития. По заявлению представителя правительства двое из четырех королей были заключены под стражу, оставшиеся лишены власти и объявлены в розыск…»
Я уложил этот текст в пятнадцать страниц. Очень даже неплохо, а лучше всего то, что сейчас всего полпервого ночи. Я передал бумаги смотрящему на меня с явной ненавистью Игнату Павловичу и закурил. Когда я был моложе, подобная работа могла занять у меня целую неделю. Тогда я внимательно читал каждую строчку и делал сотни правок. Я был молод и идеалистичен, верил в справедливость. Каким же я был дураком, даже смешно.
Перед тем как идти домой, я должен сообщить редактору, что закончил все три текста. Я затушил сигарету и встал. Рука предательски дрогнула, когда я поднес ее к тяжелой дубовой двери, я всегда недолюбливал своего шефа, а после его холодной реакции на то, что произошло со мной утром, я и вовсе начал презирать этого высокомерного утырка.
– Заходите, я свободен, – послышался серьезный голос Семена Никитича.
Ну, была не была, я дернул ручку на себя и оказался в просторном кабинете. Редактор восседал за своим огромным столом, как гаргулья, и что-то черкал в толстом блокноте. Свою лысую голову он подпирал желтыми от никотина пальцами. Его дорогой костюм висел на старческом высушенном теле, а пепел, с выпирающей из пепельницы сигары, скапливался на краю стола. Когда я вошел, старик лениво поднял голову и захлопнул блокнот, пепел рассыпался по полу и его ногам. Семен Никитич, кажется, совсем не заметил этого.
– Доброй ночи, – я решил взять инициативу на себя.
– Доброй-доброй. Ты закончил материал, который тебе Петр Андреевич выдал?
– Да и передал его дальше.
– Мне бы очень хотелось дождаться конечного результата и обсудить его с тобой, но я перешагну через это желание и отпущу тебя домой. Также выделю три дополнительных выходных и одно полное жалованье за месяц. Я не бессердечный человек, пойми и не обижайся, ты лучший мой работник, а дело, над которым мы сейчас трудимся, крупнейшее в моей карьере. Я не мог отпустить тебя утром даже несмотря на все то, что ты пережил.
Сейчас Семен Никитич пытается быть добрым, подлизывается, но он делает так только тогда, когда ему это выгодно. Как только «Всеобщая история Тенебриса» выйдет в свет, редактор удержит с меня это дополнительное жалованье и заставит отработать три выходных. Я хорошо изучил этого человека.
– Спасибо, конечно, но что насчет Петра Андреевича? Он более опытный сотрудник, чем я, эту работу можно было поручить и ему.
– Брось, он давно уже растерял свою хватку. Мы ведь профессиональные лжецы и пропагандисты. Не каждый может с таким смириться, человеческая натура не так проста, как кажется. Даже самый последний негодяй в душе может оказаться ранимым человеком. Это я про зама своего, знаю, что он за натура. Наслышан, так сказать.
– Он сегодня сказал кое-что, чего я от него услышать совсем не ожидал, – я забросил удочку, если эти двое поругаются и напишут друг на друга доносы, я буду крайне счастлив.
– Думаю, ты хочешь сказать о его свободомыслии, но боишься, что я тебя неправильно пойму? – Семен Никитич улыбнулся, его улыбка выглядела настолько располагающей, насколько это было нужно, чтобы смотрящий на нее выложил все свои секреты.
– Да, это и хочу сказать, не думал, что вы так легко догадаетесь.
Рыбалка началась, престарелый сом проглотил наживку.
– Я старый и хитрый. Легко воспринимать – не значит быстро забывать, советую отложить это где-нибудь у себя в сознании. Но да ладно, лучше расскажи, что Петр Андреевич тебе говорил, а я скажу, что у него в голове происходит.
– Говорил, что сомневается в текущей политике министра. Что мразь всякая процветает, а простые люди в страхе живут.
– Тут случай несложный. Я таких натур хорошо изучил. Сначала в дело верят, а однажды задумаются о нем, да как разочаруются и забросят совсем. Новое себе найдут. И увлекутся совершенно им. А после и о нем задумаются и найдут, что и то дело плохое и подлое. Да так по кругу пока их в ящике не заколотят.
– Думаете Петр Андреевич из таких?
– После твоих слов – да. Он ведь днями напролет читает, как наше славное правительство мир благоустраивает и старушек через дорогу переводит, а потом на улицу выходит и видит, как старушки эти голодные милостыню у башни просят, а благоустройство кончается, стоит только дальше центра на сотню метров отойти. Тут и самый последний подлец задумается, а такой, как Петр Андреевич тем более, ведь он подлец на словах только, жизнь непростая этому поспособствовала, а в решениях он настоящий идеалист, так что ему сложнее, чем нам все это переносить.
– Честно признаться, я считаю, что ложь во благо нужна. Мы делаем сложную работу, правительство, какое бы оно ни было, – это опора государства. Идеального правителя не существует, все мы люди и все грешны. Наша задача не допустить бунта и позволить кораблю плыть дальше, а для этого команда должна верить капитану.
– Мы с тобой это понимаем, и Петр Андреевич понимал. А вот сейчас взял и разпонимал. Не все же в жизни так просто и однозначно, Сережа. Можно половину жизни быть гадким и отвратительным человеком, а вторую, напротив, добрым и обаятельным. Тебя обязательно осудят за такое поведение и обвинят во лжи и лицемерии. Это нормально. Но людям свойственно меняться, мы все открытые книги, до самой последней строчки, не осуждай его. Я знаю, какой он неприятный человек был, а вдруг сейчас приятным станет. Лучше этому порадуйся.
Рыбалка не удалась, вместо престарелого сома я поймал дырявый сапог. Этих двоих желчных стариков так просто лбами не столкнешь, оба сильные оппоненты и знают о силе друг друга.
– Ну раз вы так говорите, то я постараюсь.
– Постарайся-постарайся и может рано или поздно место кого-нибудь из нас займешь. Таких натур, как ты я тоже знаю и люблю по-своему…
Громкий шум в зале перебил старика, чему я был сначала несказанно рад, но услышав крик младшего канцелярского работника и уже знакомые звуки выстрелов, перепугался так, что готов был согласиться слушать Семена Никитича до конца своей жизни. Третий раз за день, сначала чуть не ограбили, потом чудом не угодил в перестрелку, а теперь, видимо, на небесах прознали о моей «везучести» и решили перестрелку перенести ко мне на работу.
– Спрячься за мной, если ситуация выйдет из-под контроля, открой верхний ящик стола, там пистолет, – лицо редактора даже не дрогнуло, мне стало стыдно, и я тоже постарался взять себя в руки. Мы вместе вышли из кабинета.
Нас встретили дула шести автоматов. Седьмой человек был безоружен, он медитативно покачивался из стороны в сторону. Покачивающийся незнакомец, на первый взгляд, ничем не отличался от других, но стоило заглянуть в его глаза… они приводили в настоящий ужас. Было в них что-то такое мистическое и необъяснимое. Кажется, я понял: его глаза пусты, словно он неживой. В них нет злобы, надежды, веры, амбиций – они не выражают ничего, кроме вселенской пустоты. Человек поправил фуражку на голове и направил свой пустой взор на меня, страх сковал все тело, я не мог отвернуться, мне пришлось принять всю пустоту и угрозу страшных глаз. Человека, кажется, это развеселило, странная улыбка расползлась по его лицу. Он молча смотрел на меня, а я был не в силах прервать этот ужасающий зрительный контакт. Повисла невыносимая тишина, и только, когда напряжение уже стало невозможным, когда я сам готов был закричать на весь зал, он заговорил:
– Можете называть меня Темный… имя не внушает оптимизма. Но ясно передает мое отношение к жизни. А вы должны разбираться в оттенках жизни, господа цензоры, – Темный вел себя так, как будто он артист на сцене, каждое слово чеканил, на его лице играла неуместная случаю театральная улыбка, но иногда он словно терял нить повествования, недовольно морщился и продолжал говорить не так уверенно, – я не хочу никого калечить или убивать, в таком месте это было бы неуместной пошлостью. У меня иные цели. Сейчас мы вместе. Дружно… поднимемся наверх. И вы… насладитесь зрелищем. О котором после напишете… передав простым обывателям. Всю палитру своего изысканного вкуса. Как загнул, а? Молчите? А должны спросить: «А почему не литераторы этим занимаются?». А я и ответил бы: «Казус произошел на их этаже. Извольте. Один из моих парней оказался пошляком без вкуса… и поубивал велеречивых господ, теперь весь этаж от кишок, мозгов, да говна отмывать. Печально. Не так ли?».
Дверь Петра Андреевича с шумом распахнулась, зам редактора вылетел в бронежилете и с автоматом наперевес. Он зажал курок. Раздался грохот. Темный успел нырнуть в укрытие, а вот четверо из его людей получили по паре пуль в тело. Петр Андреевич поменял магазин и вступил в перестрелку с выжившими. Мы с Семеном Никитичем тем временем заползли в кабинет и закрыли дверь. Я, помня слова редактора, достал из ящика в столе пистолет. Холод металла придал мне немного уверенности.
Казалось, что перестрелка продолжается целую вечность, мои руки дрожали, слюна скопилась в горле, но я не мог ее проглотить. Все стихло так же резко, как началось. Я уже не контролировал свои действия, поэтому как заправский вояка с пистолетом наперевес вылетел из кабинета полностью готовый умереть. Всю свою ебучую жизнь я был подстилкой для вышестоящего руководства, в пизду меня и мою жизнь. Дверь открыта, а я все еще жив? Я осмотрелся по сторонам: Петр Андреевич стоит посреди помещения, его левая нога сочится кровью, а на лице играет улыбка победителя. Зам повесил автомат на плечо и заговорил:
– Я долго к этому готовился. Знал, что так будет. Семен Никитич, Сергей, берите оружие и идемте.
– Ну ты даешь, Петя, – редактор, хромая, подошел к одному из трупов и взял в руки ружье.
– Вы же знаете, какие раньше были времена. Я всегда хранил автомат дома, а после недавних событий по частям пронес его на работу. Я знал, что все вернется на круги своя.
– Сергей, ты чего стоишь? Помоги Иннокентию и остальным, – морщинистое лицо Семена Никитича покосилось на меня. Мне на секунду показалось, что у него сейчас потечет слюна, как у бульдога.
Я хотел сделать то, что мне приказали, но затылок странно заныл. Я понял, что не стану больше подчиняться приказам этих жирных свиней. Точка невозврата пройдена. Слова сами вырвались из моего рта:
– Я тут останусь. Не пойду никуда.
– Чего за пургу ты гонишь? Делай, что говорят, – раздраженно бросил мне Петр Андреевич, но я не сдвинулся с места.
Темный выскочил из ниоткуда, в руке он держал длинный охотничий нож. Зам редактора хотел было выстрелить, но клинок вошел в его наглый приоткрытый рот. Он упал на пол, стал дергаться, кровь ручьями брызгала из Петра Андреевича, как будто он и вправду был свиньей. Меня переполнил восторг… странный и неуместный, я готов был поклоняться первобытной силе человека с пустым взором. Семен Никитич направил ружье на Темного, но я опередил его, вытянул руку с пистолетом и нажал на курок. Старое мерзкое тело принимало в себя пулю за пулей, верещало и каталось по полу, но мне было плевать. Я стал другим. Теперь я настоящий человек. Последняя пуля пробила череп орущего Семена Никитича, отправив урода на незаслуженную пенсию.
– Крепкие старики, а? – Темный оттряхнул пальто и достал из кармана папиросу.
– Я с вами. Мне плевать выживу я или нет, только хочу еще хотя бы раз ощутить то, что ощутил сейчас.
– Свободу?
– Как вы поняли?
Глаза Темного, до этого пустые, наполнились каким-то родительским пониманием, мне показалось, что он говорит со мной, как с ребенком:
– Потому что главное проклятие человека… его натура и вытекающая из этого…
– Слабость? – слово само вырвалось.
– Именно. Ты очистился, но только немного. Чтобы стать свободным, нужно уничтожить человечность внутри себя. Это, – Темный замолчал, подбирая слово, но у меня уже был ответ.
– Оковы? Я понял вас. Я хочу быть вашим учеником.
– Ты сообразительный парень. Может, что и получится из этого. Бери своих бывших… коллег и иди за мной.
Воля учителя – закон. А этот человек мой учитель, он воплощает все, чем я сам хотел бы быть. Я послушно поднял с пола Иннокентия, Игната Павловича и еще двоих, чьи имена не знал.
– Сергей, ты чего же? – заблеял Иннокентий.
Я ударил его кулаком по лицу. Иннокентий дернулся, из его рта на пол брызнула кровь. Я впервые ударил человека и не почувствовал ничего. Младший канцелярский работник молча, прикрывая лицо платком, пошел вслед за остальными в лифт. Учитель нажал кнопку сорокового этажа. Я понял, что это значит. Из-за выброса адреналина мне казалось, что мы поднимаемся очень медленно. Учитель протянул мне папиросу без фильтра:
– Кури. Очень крепкие. Помогает справиться со стрессом. Я знаю, что ты чувствуешь. Первый удар и первое убийство, да?
– Да, Учитель.
– Не называй меня так.
– Как скажете, Учитель.
– А ты забавный парень. Думаю, это судьба, мы должны были сегодня встретиться. Если перестанешь называть меня учителем я… помогу тебе… уничтожить человечность внутри себя и… освободиться. Главное, не расклейся со временем. Вот мой предыдущий босс очень любил убивать. Убивал он виртуозно. Как художник. Я его обожал. А потом… в один прекрасный день… он сдулся и все. Я потерял кумира и веру в жизнь. Влачился, убивал без цели. Но недавно я увидел свет… иногда, чтобы помочь сильному человеку… нужно опустить его на… самое дно и дать ему образ злейшего врага.
