— Сколько тебе было?
— Восемнадцать. Элиану — тринадцать. Нас пытались разделить. Ничего не вышло. Мы только сильнее вцепились друг в друга.
— Ты был младше моего брата, Астарга.
— Да, и меня многие считали недостаточно зрелым.
Элиан, прислушиваясь к разговору, ощущает, как его мысли блуждают вокруг своей семьи. Он вспоминает, как их отец, Император, всегда был сильным и решительным, но болезнь изменила его, а с ней и жизнь всего двора. Воспоминания о былом мелькают в его сознании, вызывая смешанные чувства.
Вдруг Арриан останавливается; его глаза наполняются осознанием, как будто он только что открыл для себя нечто важное.
— Знаете, я только что понял, что неосознанно откладывал важные события в своей жизни, такие как собственная женитьба, до тех пор, пока у моей мачехи не закончится траур. Никто не ожидал, что некоронованная императрица, морганатическая супруга Императора, так серьезно отнесется к старинным традициям.
Эгаса, задумавшись, кивает, осознавая, насколько сильно традиции могут влиять на личную жизнь. В её глазах отражается понимание, как будто она видит, как эти невидимые нити связывают судьбы людей.
Элиан, чувствуя, как в его сердце зреет предчувствие, решает вмешаться.
— Я предчувствовал, что так и будет, когда наш отец заболел. Весь двор словно замер, и я понимал, что за этим последуют изменения, которые повлияют на нас всех. И так и вышло. И еще... Сказали ли ей, что со мной случилось?
Эти слова, произнесенные с глубокой искренностью, словно разрывают тишину, наполняя карету напряжением.
— Когда она прощалась со мной, — тихо сказал Арриан, — она просила прийти к ней, едва траур закончится, и ничего не скрывать. Мы приедем через несколько часов после окончания траура.
— Я взял с собой перчатки, — сказал Элиан. — Это позволит нам подготовить её хоть как-то.
На некоторое время они замолчали, думая, как рассказать Эвелин о том, что случилось с ее сыном.
— В моей стране, — мягко начала Эгаса, поправляя длинный край своего плаща, что развевался на ветру, словно заключая в себя все её надежды и страхи, — существует древний обряд. Когда умирает муж, его жена должна сжечь себя на его могиле. Это считается актом любви и верности.
Соонце, прищуриваясь от усталости, озарило её лицо, делая его ещё более загадочным. Арриан, погружённый в раздумья, ощутил, как холодная ладонь истории коснулась его души.
— Но почему? — спросил он, нахмурив брови, словно пытался разглядеть в расплывчатой тени древней традиции. — Это же ужасно. Почему женщины должны приносить себя в жертву этим обычаям?
Эгаса встретила его взгляд, и в её глазах вспыхнула искра, как будто ветер принёс с собой отголоски её родной земли.
— Это ничем не лучше и не хуже вашей традиции.
- Мы меряемся идиотским традициями? , - фыркнул Элиан. - В моем личном списке северян никто не переплюнет.
- Это не просто жертва, — твердо ответила она, её голос звучал, как старинная мелодия, полная горечи и достоинства. — Это символ нашей силы. Женщины в нашем обществе так беззащитны. Мы выбираем, не как нам жить, но хотя бы как умирать. Это наш способ показать, что мы не слабы. В конце концов, каждая из нас принимает это решение сама, как и ваши императрицы.
Арриан ощутил, как внутри него закипает желание понять эту хрупкую, но неумолимую женщину.
— Но разве не лучше было бы найти другой способ почтить память мужа, не подвергая себя такому смерти?
Он обернулся к Элиану:
— Эли, проследи, чтобы в случае моей смерти эта прекрасная женщина не ударилась ни в одну, ни в другую крайность.
— Сам за этим следи! — шутливо надулся Элиан и, дёрнув ногой, чуть не свалился с сиденья.
Эгаса усмехнулась, и её глаза, как звёзды в тёмном небе, заиграли искоркой юмора.
— Возможно, ты прав. Но у нас другая философия. Мы полагаем, что жизнь и смерть — это две стороны одной медали.
- А я, - сказал Арриан, - Я хочу, чтобы моя жизнь имела смысл, даже после того, как я уйду из этого мира. И чтобы меня вспоминали добрым словом,а не как человека, жена которого пятнадцать лет сидит в заточении, или того лучше - сожгла себя на его могиле. И предпочту, при всем моем уважении к традициям, чтобы мою память почли как нибудь более рационально.
- Я только хотела сказать, - промолвил а Эгаса, - Что не боюсь быть собой, даже когда мир вокруг предлагает другие, более удобные роли. Так что я понимаю Эвелин.
Она улыбнулась, и в эту трепетную секунду между ними возникло невидимое волнение, будто древние нити судьбы сплелись воедино.
— Я верю, что каждый из нас имеет право делать свой выбор, — продолжала она, её ритм мыслей напоминал спокойное течение реки. — Это не зависит от пола. Мы все — участники этой жизни, и каждый из нас должен быть услышан.
Арриан, пользуясь минутой откровенности, наклонился ближе, его голос стал тише, как бы оберегая их разговор от посторонних.
— А я считаю, что законы и традиции нужно менять. Я готов помочь. Я верю, что вместе мы сможем создать новое общество, где каждый будет свободен выбирать свою судьбу.
В тени величественных гор, окутанных легким туманом, стоял монастырь, словно вырезанный из самого сердца древнего леса. Его стены, покрытые мхом и лишайником, были построены из серого камня, который, казалось, впитал в себя все тайны и шепоты веков. Высокие арки и витражи, изображающие сцены из давно забытых легенд, пропускали мягкий свет, создавая в интерьере атмосферу уюта и святости. Внутри монастыря царила тишина, нарушаемая лишь тихим шепотом молитв и звоном колоколов, которые звали на вечернюю службу.
Арриан, Элиан и Эгаса, преодолев долгий путь, остановились у входа, их сердца наполнялись ожиданием. В воздухе витала надежда, словно легкий аромат цветущих трав, который пронизывал все вокруг. Каждый шаг к монастырю был полон волнения, и они обменивались взглядами, полными понимания и поддержки.
Когда они вошли в зал, где горел камин, Эвелин уже ждала их. Ее волосы были спрятаны под покрывалом, серое платье, свободное, без всяких украшений, скрывало фигуру.
— Как я рада вас видеть, мальчики мои! Мой траур закончился сегодня в обед, и сестры хотели мне рассказать все про вас, но я не хотела их слушать. Я хотела все узнать от вас, — произнесла она, ее голос был полон нежности. — Я так скучала по вам!
Арриан обнял мать и представил ей свою невесту. Элиан, стоя немного в стороне, чувствовал, как его сердце сжимается от нежности и боли. Он не хотел, чтобы мать заметила его изменения, но черные перчатки, которые он надел, говорили, как ему казалось, сами за себя. Он старался вести себя естественно, но неловкость в движениях выдавала его. Арриан, заметив это, подошел к брату и помог расстегнуть пуговицы на его пальто, словно заботливый родитель.
Эвелин, наблюдая за ними, начала догадываться, что что-то не так. Она заметила, как Элиан неловко обращается с посудой, и как его руки, скрытые под перчатками, не могли выполнить простые действия.
— Элиан, — спросила она, прищурившись, — что с тобой? Почему ты так странно себя ведешь?
С этими словами она подошла ближе и, не дождавшись ответа, мягко потянула его за руку, заставляя снять перчатки. Элиан, чувствуя, как его сердце колотится в груди, не мог противиться. Он закатал рукава, и в тот момент, когда Эвелин увидела его руки, ее мир рухнул.
— Нет… — прошептала она, ее голос дрожал от ужаса и боли. Она увидела, что руки ее сына были ампутированы по плечи, а на их месте были протезы, которые он старательно скрывал.
Слезы потекли по ее щекам, и она, не в силах сдержать эмоции, бросилась к нему, обняв его так крепко, как будто хотела защитить от всего мира.
— Прости меня, мой дорогой, — всхлипывала она, целуя протезы Элиана. — Прости, что не была рядом, когда тебе было так тяжело…
Элиан, чувствуя тепло ее объятий, понимал, что, несмотря на все страдания, любовь матери всегда будет его опорой. В этот момент, среди слез и нежности, они вновь стали семьей, и даже в тени утрат надежда на будущее зажглась в их сердцах.
Они разошлись заполночь, никак не могли наговориться, насмотреться друг на друга.
Эвелин жила в отдельном доме на территории монастыря — простом, скромном, но достаточно большом. Элиан не торопясь почистил зубы и долго лежал в ванной, смотря в полукруглое окно ванной комнаты на огромные звезды. В городе они отчего-то меньше...
В голове и сердце было очень-очень тихо.
Лунный свет мягко проникал в спальню Элиана, создавая теплую атмосферу, которая контрастировала с холодом, что царил в его сердце на протяжении пятнадцати долгих лет. Он лежал на кровати, глядя в потолок, когда в дверь тихо постучали. Это была его мать. Он накинул халат на ночную рубашку. Эвелин, стиснув руки, наблюдала за тем, как с кресла вспорхнул халат и накрыл его безрукие плечи.
— Элиан, — произнесла она, входя в комнату, и ее голос звучал как мелодия, которую он так долго не слышал. Элиан повернулся, и их взгляды встретились. В ее глазах он увидел ту же любовь, которую помнил с детства, но теперь она была окрашена печалью и утратой.
— Мама, — тихо произнес он, и в его голосе звучала неуверенность, как будто он боялся, что это всего лишь сон. Эвелин подошла ближе, её руки дрожали, когда она обняла сына. Элиан почувствовал, как её тепло проникает в его душу, и слёзы, которые он сдерживал все эти годы, начали катиться по его щекам.
— Я так скучала по тебе, — прошептала она, гладя его по голове, как когда-то в детстве. — Я всегда думала о тебе, даже когда была вдали.
— Я думал, что ты оставила нас, — произнес Элиан, его голос дрожал от эмоций. — Я был тринадцатилетним мальчиком, который потерял отца и не понимал, почему ты ушла. Эвелин вздохнула, её сердце разрывалось от боли.
— Я делала это ради тебя и для Арриана. Я хотела защитить тебя от всех тех интриг и ненависти, которые могли бы тебя погубить. Я знала, что мой отец лелеет страшный план. Он считал, что ты — наследник, и ты должен править... Ты знаешь о заклинании "семейные узы"?
Элиан отпрянул.
- Тебя ему подвергли?
Она пожала плечами.
- Как и всех неблагонадежных жён императоров... Ты тоже был частью уз, что делало переворот совершенно бессмысленным.
О заклинании Элиан знал. Старинный способ держать в узде излишне рвущиеся к власти семьи, одна из причин долгожительства императорской династии. Один из представителей подозрительной семьи становился "залогом", и в случае его смерти с соблюдением особых ритуалов, все связанные с ним узами крови умирали...
- Мой уход и моё добровольное становление залогом показал всем, кто к нему примкнул, что я считаю Арриана единственным законным правителем.
— Я понимаю, мама. Правда. Я не виню тебя. Взрослея, я всё это понимаю и тогда прощал. Но мальчик Элиан чувствовал и чувствует себя преданным. — сказал он, его голос стал более решительным. — Я не понимал, почему ты не могла остаться и бороться вместе с нами. Я ненавидел тебя и тосковал по тебе. Я не имел права держать эту злость на тебя, и эту боль...
— Я не могла, — ответила она, её голос стал тихим и полным горечи. — Я знала, что если останусь, это приведет к гражданской войне. Я не могла позволить, чтобы ты стал пешкой в этой игре. Но ты, мой мальчик, не должен стыдиться этой боли, ты имеешь на неё право.
Элиан закрыл глаза, и слёзы текли по его лицу. Он чувствовал, как его сердце наполняется горем и радостью одновременно.
— Я иногда приходил сюда, в монастырь, — признался он, — скрытый иллюзией невидимости. Я хотел увидеть тебя, почувствовать твое присутствие. Эвелин улыбнулась сквозь слёзы.
— Я догадывалась. Иногда мне казалось, что я чувствую тепло твоего взгляда, как будто ты был рядом. Все что мне позволено было знать - то, что вы оба живы...
Элиан, наконец, не сдерживая себя, заплакал. Он впервые плакал при ком-то с тех пор, как умер отец. Эвелин обняла его крепче, и они оба плакали, разделяя горечь утрат и радость воссоединения.
— Позволь мне спеть тебе колыбельную, — сказала она, её голос стал мягким и успокаивающим. Она начала напевать мелодию, которая когда-то убаюкивала его в детстве, и Элиан закрыл глаза, позволяя воспоминаниям унести его в мир, где всё было хорошо. В этот момент они оба поняли, что, несмотря на все страдания и разлуку, их связь осталась нерушимой. Они были матерью и сыном, и ничто не могло изменить этого.
Царевич Мисан сидел у окна в своих покоев, и его взор устремился в бесконечную даль. За стеклом раскинулся сад, где цветы распускались, словно яркие звезды, а деревья шептали друг с другом, качая своими ветвями, как будто делясь тайнами, доступными лишь им. Но для Мисана этот мир, полный жизни и движения, оставался недосягаемым. Он ощущал, как холодное прикосновение стальной рамы окна обнимает его, а светлый день только подчеркивает тьму, что окутала его душу.
Его парализованные ноги, словно каменные оковы, сковывали его не только физически, но и эмоционально. Каждый взгляд на своих братьев, которые с радостью и азартом мчались по зеленым лужайкам, вызывал в нем горечь и зависть. Они были полны жизни, их смех раздавался в воздухе, наполняя его звуками, которые он когда-то мог бы разделить. «Как же легко им быть свободными», — думал он, — «как же легко быть живым».
У него был всего один друг, тайный друг, о котором никому нельзя было говорить. Он единственный всегда его любил, понимал, и сочувствовал...
Воспоминания о детстве, когда он с радостью бегал по дворцовым садам, играл с друзьями и чувствовал, как ветер касается его лица, накатывали на него, как волны на берег. Он вспоминал, как однажды, в солнечный день, они с братьями устроили гонку на лошадях. Улыбка его тогда была широкой, а сердце полным радости. Но все это осталось в прошлом, и теперь он был лишь тенью своего прежнего «я», затерявшейся в этом роскошном, но холодном дворце.
Мисан вспомнил, как его мать, глядя на него, говорила: «Ты особенный, Мисан. Ты — наша надежда». Но сейчас он чувствовал себя бременем, обузой для тех, кто любил его. Он не мог участвовать в охоте, не мог быть рядом с ними в бою, когда братья защищали царство от врагов. Вместо этого он оставался лишь зрителем, который не мог ничего изменить.
Внутри него нарастали чувства безысходности и одиночества. Каждый день он боролся с ощущением, что его жизнь — это брошенный в пропасть камень. "Какой от меня толк, если не могу встать на ноги?", — думал он, глядя на свои беспомощные конечности, словно они были частью чужого тела. Он мечтал о том, чтобы однажды снова почувствовать себя полным сил и уверенности, чтобы доказать всем, в том числе и себе, что он не просто тень, а настоящий наследник империи.
Мисан вздохнул, и его глаза наполнились слезами. Он понимал, что должен найти в себе силы оборвать все это. Он уже несколько раз пытался, и теперь его не оставляли надолго одного.
Он рассеянно провел взглядом по роскошной, но мрачной комнате, обитой тяжелыми бархатными шторами и украшенной золотыми гравюрами, изображающими великие битвы его предков. В центре комнаты стоял массивный стол, заваленный дорогими, но бесполезными подарками братьев и сестры. Какие-то книги, безделушки, краски... Нераспечатанные письма сестры, старшей теперь императрицей Аккорийской империи. Все это не имело никакого смысла.
— Восемнадцать. Элиану — тринадцать. Нас пытались разделить. Ничего не вышло. Мы только сильнее вцепились друг в друга.
— Ты был младше моего брата, Астарга.
— Да, и меня многие считали недостаточно зрелым.
Элиан, прислушиваясь к разговору, ощущает, как его мысли блуждают вокруг своей семьи. Он вспоминает, как их отец, Император, всегда был сильным и решительным, но болезнь изменила его, а с ней и жизнь всего двора. Воспоминания о былом мелькают в его сознании, вызывая смешанные чувства.
Вдруг Арриан останавливается; его глаза наполняются осознанием, как будто он только что открыл для себя нечто важное.
— Знаете, я только что понял, что неосознанно откладывал важные события в своей жизни, такие как собственная женитьба, до тех пор, пока у моей мачехи не закончится траур. Никто не ожидал, что некоронованная императрица, морганатическая супруга Императора, так серьезно отнесется к старинным традициям.
Эгаса, задумавшись, кивает, осознавая, насколько сильно традиции могут влиять на личную жизнь. В её глазах отражается понимание, как будто она видит, как эти невидимые нити связывают судьбы людей.
Элиан, чувствуя, как в его сердце зреет предчувствие, решает вмешаться.
— Я предчувствовал, что так и будет, когда наш отец заболел. Весь двор словно замер, и я понимал, что за этим последуют изменения, которые повлияют на нас всех. И так и вышло. И еще... Сказали ли ей, что со мной случилось?
Эти слова, произнесенные с глубокой искренностью, словно разрывают тишину, наполняя карету напряжением.
— Когда она прощалась со мной, — тихо сказал Арриан, — она просила прийти к ней, едва траур закончится, и ничего не скрывать. Мы приедем через несколько часов после окончания траура.
— Я взял с собой перчатки, — сказал Элиан. — Это позволит нам подготовить её хоть как-то.
На некоторое время они замолчали, думая, как рассказать Эвелин о том, что случилось с ее сыном.
— В моей стране, — мягко начала Эгаса, поправляя длинный край своего плаща, что развевался на ветру, словно заключая в себя все её надежды и страхи, — существует древний обряд. Когда умирает муж, его жена должна сжечь себя на его могиле. Это считается актом любви и верности.
Соонце, прищуриваясь от усталости, озарило её лицо, делая его ещё более загадочным. Арриан, погружённый в раздумья, ощутил, как холодная ладонь истории коснулась его души.
— Но почему? — спросил он, нахмурив брови, словно пытался разглядеть в расплывчатой тени древней традиции. — Это же ужасно. Почему женщины должны приносить себя в жертву этим обычаям?
Эгаса встретила его взгляд, и в её глазах вспыхнула искра, как будто ветер принёс с собой отголоски её родной земли.
— Это ничем не лучше и не хуже вашей традиции.
- Мы меряемся идиотским традициями? , - фыркнул Элиан. - В моем личном списке северян никто не переплюнет.
- Это не просто жертва, — твердо ответила она, её голос звучал, как старинная мелодия, полная горечи и достоинства. — Это символ нашей силы. Женщины в нашем обществе так беззащитны. Мы выбираем, не как нам жить, но хотя бы как умирать. Это наш способ показать, что мы не слабы. В конце концов, каждая из нас принимает это решение сама, как и ваши императрицы.
Арриан ощутил, как внутри него закипает желание понять эту хрупкую, но неумолимую женщину.
— Но разве не лучше было бы найти другой способ почтить память мужа, не подвергая себя такому смерти?
Он обернулся к Элиану:
— Эли, проследи, чтобы в случае моей смерти эта прекрасная женщина не ударилась ни в одну, ни в другую крайность.
— Сам за этим следи! — шутливо надулся Элиан и, дёрнув ногой, чуть не свалился с сиденья.
Эгаса усмехнулась, и её глаза, как звёзды в тёмном небе, заиграли искоркой юмора.
— Возможно, ты прав. Но у нас другая философия. Мы полагаем, что жизнь и смерть — это две стороны одной медали.
- А я, - сказал Арриан, - Я хочу, чтобы моя жизнь имела смысл, даже после того, как я уйду из этого мира. И чтобы меня вспоминали добрым словом,а не как человека, жена которого пятнадцать лет сидит в заточении, или того лучше - сожгла себя на его могиле. И предпочту, при всем моем уважении к традициям, чтобы мою память почли как нибудь более рационально.
- Я только хотела сказать, - промолвил а Эгаса, - Что не боюсь быть собой, даже когда мир вокруг предлагает другие, более удобные роли. Так что я понимаю Эвелин.
Она улыбнулась, и в эту трепетную секунду между ними возникло невидимое волнение, будто древние нити судьбы сплелись воедино.
— Я верю, что каждый из нас имеет право делать свой выбор, — продолжала она, её ритм мыслей напоминал спокойное течение реки. — Это не зависит от пола. Мы все — участники этой жизни, и каждый из нас должен быть услышан.
Арриан, пользуясь минутой откровенности, наклонился ближе, его голос стал тише, как бы оберегая их разговор от посторонних.
— А я считаю, что законы и традиции нужно менять. Я готов помочь. Я верю, что вместе мы сможем создать новое общество, где каждый будет свободен выбирать свою судьбу.
В тени величественных гор, окутанных легким туманом, стоял монастырь, словно вырезанный из самого сердца древнего леса. Его стены, покрытые мхом и лишайником, были построены из серого камня, который, казалось, впитал в себя все тайны и шепоты веков. Высокие арки и витражи, изображающие сцены из давно забытых легенд, пропускали мягкий свет, создавая в интерьере атмосферу уюта и святости. Внутри монастыря царила тишина, нарушаемая лишь тихим шепотом молитв и звоном колоколов, которые звали на вечернюю службу.
Арриан, Элиан и Эгаса, преодолев долгий путь, остановились у входа, их сердца наполнялись ожиданием. В воздухе витала надежда, словно легкий аромат цветущих трав, который пронизывал все вокруг. Каждый шаг к монастырю был полон волнения, и они обменивались взглядами, полными понимания и поддержки.
Когда они вошли в зал, где горел камин, Эвелин уже ждала их. Ее волосы были спрятаны под покрывалом, серое платье, свободное, без всяких украшений, скрывало фигуру.
— Как я рада вас видеть, мальчики мои! Мой траур закончился сегодня в обед, и сестры хотели мне рассказать все про вас, но я не хотела их слушать. Я хотела все узнать от вас, — произнесла она, ее голос был полон нежности. — Я так скучала по вам!
Арриан обнял мать и представил ей свою невесту. Элиан, стоя немного в стороне, чувствовал, как его сердце сжимается от нежности и боли. Он не хотел, чтобы мать заметила его изменения, но черные перчатки, которые он надел, говорили, как ему казалось, сами за себя. Он старался вести себя естественно, но неловкость в движениях выдавала его. Арриан, заметив это, подошел к брату и помог расстегнуть пуговицы на его пальто, словно заботливый родитель.
Эвелин, наблюдая за ними, начала догадываться, что что-то не так. Она заметила, как Элиан неловко обращается с посудой, и как его руки, скрытые под перчатками, не могли выполнить простые действия.
— Элиан, — спросила она, прищурившись, — что с тобой? Почему ты так странно себя ведешь?
С этими словами она подошла ближе и, не дождавшись ответа, мягко потянула его за руку, заставляя снять перчатки. Элиан, чувствуя, как его сердце колотится в груди, не мог противиться. Он закатал рукава, и в тот момент, когда Эвелин увидела его руки, ее мир рухнул.
— Нет… — прошептала она, ее голос дрожал от ужаса и боли. Она увидела, что руки ее сына были ампутированы по плечи, а на их месте были протезы, которые он старательно скрывал.
Слезы потекли по ее щекам, и она, не в силах сдержать эмоции, бросилась к нему, обняв его так крепко, как будто хотела защитить от всего мира.
— Прости меня, мой дорогой, — всхлипывала она, целуя протезы Элиана. — Прости, что не была рядом, когда тебе было так тяжело…
Элиан, чувствуя тепло ее объятий, понимал, что, несмотря на все страдания, любовь матери всегда будет его опорой. В этот момент, среди слез и нежности, они вновь стали семьей, и даже в тени утрат надежда на будущее зажглась в их сердцах.
Они разошлись заполночь, никак не могли наговориться, насмотреться друг на друга.
***
Эвелин жила в отдельном доме на территории монастыря — простом, скромном, но достаточно большом. Элиан не торопясь почистил зубы и долго лежал в ванной, смотря в полукруглое окно ванной комнаты на огромные звезды. В городе они отчего-то меньше...
В голове и сердце было очень-очень тихо.
Лунный свет мягко проникал в спальню Элиана, создавая теплую атмосферу, которая контрастировала с холодом, что царил в его сердце на протяжении пятнадцати долгих лет. Он лежал на кровати, глядя в потолок, когда в дверь тихо постучали. Это была его мать. Он накинул халат на ночную рубашку. Эвелин, стиснув руки, наблюдала за тем, как с кресла вспорхнул халат и накрыл его безрукие плечи.
— Элиан, — произнесла она, входя в комнату, и ее голос звучал как мелодия, которую он так долго не слышал. Элиан повернулся, и их взгляды встретились. В ее глазах он увидел ту же любовь, которую помнил с детства, но теперь она была окрашена печалью и утратой.
— Мама, — тихо произнес он, и в его голосе звучала неуверенность, как будто он боялся, что это всего лишь сон. Эвелин подошла ближе, её руки дрожали, когда она обняла сына. Элиан почувствовал, как её тепло проникает в его душу, и слёзы, которые он сдерживал все эти годы, начали катиться по его щекам.
— Я так скучала по тебе, — прошептала она, гладя его по голове, как когда-то в детстве. — Я всегда думала о тебе, даже когда была вдали.
— Я думал, что ты оставила нас, — произнес Элиан, его голос дрожал от эмоций. — Я был тринадцатилетним мальчиком, который потерял отца и не понимал, почему ты ушла. Эвелин вздохнула, её сердце разрывалось от боли.
— Я делала это ради тебя и для Арриана. Я хотела защитить тебя от всех тех интриг и ненависти, которые могли бы тебя погубить. Я знала, что мой отец лелеет страшный план. Он считал, что ты — наследник, и ты должен править... Ты знаешь о заклинании "семейные узы"?
Элиан отпрянул.
- Тебя ему подвергли?
Она пожала плечами.
- Как и всех неблагонадежных жён императоров... Ты тоже был частью уз, что делало переворот совершенно бессмысленным.
О заклинании Элиан знал. Старинный способ держать в узде излишне рвущиеся к власти семьи, одна из причин долгожительства императорской династии. Один из представителей подозрительной семьи становился "залогом", и в случае его смерти с соблюдением особых ритуалов, все связанные с ним узами крови умирали...
- Мой уход и моё добровольное становление залогом показал всем, кто к нему примкнул, что я считаю Арриана единственным законным правителем.
— Я понимаю, мама. Правда. Я не виню тебя. Взрослея, я всё это понимаю и тогда прощал. Но мальчик Элиан чувствовал и чувствует себя преданным. — сказал он, его голос стал более решительным. — Я не понимал, почему ты не могла остаться и бороться вместе с нами. Я ненавидел тебя и тосковал по тебе. Я не имел права держать эту злость на тебя, и эту боль...
— Я не могла, — ответила она, её голос стал тихим и полным горечи. — Я знала, что если останусь, это приведет к гражданской войне. Я не могла позволить, чтобы ты стал пешкой в этой игре. Но ты, мой мальчик, не должен стыдиться этой боли, ты имеешь на неё право.
Элиан закрыл глаза, и слёзы текли по его лицу. Он чувствовал, как его сердце наполняется горем и радостью одновременно.
— Я иногда приходил сюда, в монастырь, — признался он, — скрытый иллюзией невидимости. Я хотел увидеть тебя, почувствовать твое присутствие. Эвелин улыбнулась сквозь слёзы.
— Я догадывалась. Иногда мне казалось, что я чувствую тепло твоего взгляда, как будто ты был рядом. Все что мне позволено было знать - то, что вы оба живы...
Элиан, наконец, не сдерживая себя, заплакал. Он впервые плакал при ком-то с тех пор, как умер отец. Эвелин обняла его крепче, и они оба плакали, разделяя горечь утрат и радость воссоединения.
— Позволь мне спеть тебе колыбельную, — сказала она, её голос стал мягким и успокаивающим. Она начала напевать мелодию, которая когда-то убаюкивала его в детстве, и Элиан закрыл глаза, позволяя воспоминаниям унести его в мир, где всё было хорошо. В этот момент они оба поняли, что, несмотря на все страдания и разлуку, их связь осталась нерушимой. Они были матерью и сыном, и ничто не могло изменить этого.
Глава 21. Братья
Царевич Мисан сидел у окна в своих покоев, и его взор устремился в бесконечную даль. За стеклом раскинулся сад, где цветы распускались, словно яркие звезды, а деревья шептали друг с другом, качая своими ветвями, как будто делясь тайнами, доступными лишь им. Но для Мисана этот мир, полный жизни и движения, оставался недосягаемым. Он ощущал, как холодное прикосновение стальной рамы окна обнимает его, а светлый день только подчеркивает тьму, что окутала его душу.
Его парализованные ноги, словно каменные оковы, сковывали его не только физически, но и эмоционально. Каждый взгляд на своих братьев, которые с радостью и азартом мчались по зеленым лужайкам, вызывал в нем горечь и зависть. Они были полны жизни, их смех раздавался в воздухе, наполняя его звуками, которые он когда-то мог бы разделить. «Как же легко им быть свободными», — думал он, — «как же легко быть живым».
У него был всего один друг, тайный друг, о котором никому нельзя было говорить. Он единственный всегда его любил, понимал, и сочувствовал...
Воспоминания о детстве, когда он с радостью бегал по дворцовым садам, играл с друзьями и чувствовал, как ветер касается его лица, накатывали на него, как волны на берег. Он вспоминал, как однажды, в солнечный день, они с братьями устроили гонку на лошадях. Улыбка его тогда была широкой, а сердце полным радости. Но все это осталось в прошлом, и теперь он был лишь тенью своего прежнего «я», затерявшейся в этом роскошном, но холодном дворце.
Мисан вспомнил, как его мать, глядя на него, говорила: «Ты особенный, Мисан. Ты — наша надежда». Но сейчас он чувствовал себя бременем, обузой для тех, кто любил его. Он не мог участвовать в охоте, не мог быть рядом с ними в бою, когда братья защищали царство от врагов. Вместо этого он оставался лишь зрителем, который не мог ничего изменить.
Внутри него нарастали чувства безысходности и одиночества. Каждый день он боролся с ощущением, что его жизнь — это брошенный в пропасть камень. "Какой от меня толк, если не могу встать на ноги?", — думал он, глядя на свои беспомощные конечности, словно они были частью чужого тела. Он мечтал о том, чтобы однажды снова почувствовать себя полным сил и уверенности, чтобы доказать всем, в том числе и себе, что он не просто тень, а настоящий наследник империи.
Мисан вздохнул, и его глаза наполнились слезами. Он понимал, что должен найти в себе силы оборвать все это. Он уже несколько раз пытался, и теперь его не оставляли надолго одного.
Он рассеянно провел взглядом по роскошной, но мрачной комнате, обитой тяжелыми бархатными шторами и украшенной золотыми гравюрами, изображающими великие битвы его предков. В центре комнаты стоял массивный стол, заваленный дорогими, но бесполезными подарками братьев и сестры. Какие-то книги, безделушки, краски... Нераспечатанные письма сестры, старшей теперь императрицей Аккорийской империи. Все это не имело никакого смысла.
