АННОТАЦИЯ
Что делать, если за душой нет ничего, кроме ума и амбиций, а с родственниками жизнь не удалась от слова совсем? Учиться, учиться и ещё раз учиться. Хвататься за любую подработку и приобретать профессию. Влюбляться, но не терять голову от любви. Родить ребёнка, но суметь при этом сохранить и малыша и себя. Разбираться с соперницей, но так, чтобы не уронить своё лицо в глазах любимого. Подниматься, падать, снова вставать.
Но даже в самом страшном сне выпускница петербургского физмат лицея Зинаида Азарова не могла себе представить, что делать всё это ей придётся на другой планете, безумно далеко от Земли…
~ЧЕРНЫШЕВА НАТА~
~СИН~
ГЛАВА 1 Зина
Ночной город промыт только что отшумевшим быстрым ливнем, тих и грандиозен в своей монументальности. Над крышами, в прорехах, накосо разорвавших дождевые тучи, ещё тлеет коричневый пепел остывшей зари, но с востока уже наступает мрак: белые ночи скончались в муках, впереди – зимний беспросвет. И северный рваный ветер дышит всё той же промозглой горечью подступающих холодов. Лето – маленькая жизнь, и вот, жизнь закончилась.
Навсегда закончилась.
Насовсем.
Пальцы на перила. Мокро, скользко, холодно. Вода внизу неподвижна, подсвечена огнями фонарей и бледным небом на западе. Боровой мост, мост самоубийц, чему удивляться. Ноги сами вынесли к этому зловещему месту над Обводным каналом. Когда-то давно здесь заканчивался город.
Теперь здесь заканчивали свои никчёмные жизни разные неудачники.
… Кровь. На ладонях, на локтях, на груди. Кровь, кровь… чёрная, уже свернувшаяся… можно выкинуть одежду, можно мыться до тех пор, пока расцарапанная жёсткой мочалкой кожа не начнёт зверски саднить, но кровь уже не отмоешь никогда, разбитое не склеишь, пролитое не соберёшь – никогда.
… кровь, кровь. На ладонях, на локтях, на коленях. Кровь…
Перегнуться через перила. Там, внизу, застывшая неподвижно тёмная вода. Ни рябинки, несмотря на треплющий волосы ветер.
Там, внизу, в сырой чёрной воде, лето и маленькая жизнь.
Визг тормозов вспорол ночь. Чьи-то руки с нечеловеческой силой впились в плечи, тащат… зачем… Не всё ли равно…
– Дура, – сходу врубает непрошеный спаситель, и в зеркале заднего обзора видно его лицо: бешеные глаза, тонкой дугой очерченные брови, тёмная прядка, выбившаяся из-под ажурной летней шапочки в сеточку.
А через несколько ударов сердца приходит узнавание:
– Инна… Валерьевна?!
Самедиева Инна Валерьевна. Школьный психолог. Не может быть. Но, увы, есть. Ночью, на Боровом мосту, точно в тот самый миг, когда душа умерла окончательно, и тело рванулось через перила к спасительному забвению.
– Нет, твою мать, – ругается Инна Валерьевна, не забывая, впрочем, следить за дорогой, – ангел небесный. Хотя в твоём случае, ангел и есть. Зинаида, ты сошла с ума?
Четыре месяца назад
Последние дни последнего, одиннадцатого, класса. Даже немного жаль как-то расставаться с родной школой, что ли. Скорее не жаль, а страшно. Да. Вот верное слово – страшно…
Впереди – ЕГЭ. После них – самое главное испытание: попытка пройти на бюджет в Политехнический университет. А пройти надо. При Политехе есть общежитие. Не говоря уже о специальности, к которой есть и склонности и дикое желание ею заниматься – «Информационные системы и технологии».
Есть те, у кого с рождения всё «схвачено». Большая дружная семья, достаток, способности, возможность выбирать любой вуз, какой захочется. Есть те, чей удел всю жизнь работать курьером в «Яндекс-Еде» или менеджером торгового зала в «Макдональдсе», но ни их, ни их семьи это не особенно парит. Кому-то надо работать и там.
А есть те, у кого нет ничего, кроме собственных мозгов, амбиций и желания свалить подальше из дома, где после гибели родителей жизни не стало совсем.
Инна Валерьевна появилась в школе весной. Эффектная женщина, словно сошедшая в жизнь со страниц гламурного журнала. Этого, как его там, «Космополитена»… Невысокая, но на удивление ладная, в пиджаке и широких белых брюках, в ботиночках на коротком каблучке, она мгновенно стала объектом зависти всех девчонок, смертельной ненависти учителей-женщин и неконтролируемого слюноотделения всего мужского контингента в зоне поражения: старшеклассников, немногочисленных учителей-мужчин, внезапно возлюбивших родительские собрания отцов…
Дополнительные занятия – всегда каторга, но Инна Валерьевна умудрялась проводить их с огоньком. Бывало, сами оставались и на девятый урок; она не гнала никого. Это же забавно, узнавать, к чему у тебя склонности есть. И окрыляет. С первого класса все вокруг твердят, что ты дебил, а ты, оказывается, и не дебил вовсе, а тип личности INFP-A, «посредник», спокойный, сдержанный и стеснительный, которого сложно понять всем остальным, потому что таких, как ты, всего четыре процента в мире.
Конверты с результатами теста Инна Валерьевна раздала всем на руки, строго индивидуально. А потом рассказала о типах личности, и каждый, глядя в свою бумажку, слушал про свой тип, и преисполнялся за него гордости.
Зина в объяснения не вслушивалась. После после ночной смены в «Макдаке» и семи уроков с утра – две математики, две физики, английский, химия, – дико хотелось спать. От физкультуры удалось откосить, наврав про месячные, но помогло это слабо. Если бы физ-ра была первым уроком! Или последним… Но увы. Рваный сон в раздевалке в обнимку со своим рюкзаком назвать полезным не поворачивался язык.
… Она оторвала чугунную голову от парты только тогда, когда её тронули за плечо.
– Я бы не будила, – извиняющимся тоном сказала Инна Валерьевна. – Но рабочий день заканчивается, школу скоро будут закрывать…
Зина ошалело оглянулась. В окнах класса мрели майские сумерки, а за дверью, в коридоре, стояла оглушительная тишина: никто не толкался, не ругался, не подначивал друг друга, да просто не слышалось никакой беготни туда-сюда, как всегда бывает в учебное время.
Инна Валерьевна взяла стул, подвинула его, села, положила локти на парту, а подбородок – на сцепленные пальцы. Смотрела внимательно, строго, как впрочем, и всегда. Вот почему некоторые могут выглядеть отлично, несмотря ни на что, а большинству такое недоступно? Зина знала, что увидит в зеркале, если не забудет в него посмотреться.
Встрёпанную заспанную дурочку с красными глазами. И это не вылечишь одним сеансом у косметолога, к которым, кстати, Зина в последние полгода даже не заглядывала. Со дна души поднялась какая-то совсем уже беспросветная горечь. Умная и прекрасная душа – это замечательно, но если нет у тебя возможности холить себя и лелеять, твоя чудесная душа проиграет таким, как Инна Валерьевна, на раз-два.
– Простите, – тихо сказала Зина. – Я сейчас пойду…
Маленькая узкая ладонь психолога легла поверх запястья девушки. Зина отметила лак на воздушных пальчиках – коричневый, бежевый и белый, ничего лишнего.
– Зина, – сказала Инна Валерьевна, – давай поговорим. Мне кажется, тебе нужна помощь…
От такого простого, участливого – «давай поговорим» – защипало в глазах, перехватило горло. После смерти мамы с Зиной никто не говорил таким тоном и так. Была… и есть… сестра Таня, но при Тане – муж Александр. Сашуля, как нежно воркует в его адрес сестра. Сашуля.
В груди ворохнулась ненависть. Сашулю Зина не взлюбила сразу, с первой же встречи, и чувство оказалось взаимным. Теперь, когда мамы не стало, Сашуля начал показывать своё мурло во всей красе. Самое обидное, что дура-Танька млела на него с каждым днём всё больше, и не замечала, не замечала, не замечала, какое дерьмо у них дома завелось!
«Единственный мужчина в семье… Наша единственная надежда… Что ты можешь понимать! Перестань ему хамить, я сказала!»
Надежда. Мужчина. Сашуля. Тьфу.
– Поплачь, не стесняйся, – предложила Инна Валерьевна. – В слезах нет ничего постыдного… Я никому не расскажу.
Зина кивнула. Не расскажет, это верно. Но плакать… плакать и правда было очень стыдно. Как будто голая стоишь с этими дурацкими слезами, и сделать ничего не можешь. Ни унять их, ни одеться.
– Проблемы дома?
Зина смогла только кивнуть. Проблемы. Именно что проблемы.
Две недели оставалось до совершеннолетия. Две последних недели опекунства старшей сестры, Татьяны. Мамино же наследство, вступать в которое предполагалось всё через те же две неделиа (с того страшного снежного дня, когда мамы не стало, прошло уже почти полгода… без двух недель полгода, с ума сойти, как быстро… оглянуться не успели…), составляло собой шестьдесят тысяч на счёте в банке и трёхкомнатную квартиру в панельном доме по Камышовой, где все они и жили вчетвером, мама, Таня, Зина и Танин Сашуля…
И вот. Квартира наполовину твоя. Квартира, где ты сама выросла, с рождения жила. Но рядом, в соседней комнате, сидит сестра со своим Сашулей, и у них тоже половина в собственности. Правда, пока ещё не полностью – вступать в наследство по закону можно было лишь через полгода после смерти мамы. Полгода истекали в следующий за Зининым восемнадцатилетием день, то есть, двадцать третьего мая. А неделю назад Таня радостно объявила о своей беременности и ребёнку, конечно же, понадобилась мамина комната. В ней планировалось сделать ремонт и вообще оборудовать под детскую, а пока следовало, как выразился Сашуля, «разгрести хлам». Разгребать хлам поручили Зине и дали срок неделю. Робкое «мне надо готовиться к экзаменам» отмели, как глупости, не стоящие внимания.
Куда они так спешили? Ведь родиться ребёнку предстояло только осенью, если вовсе не под Новый год…
Зина отчётливо понимала, что на учёбе в вузе после рождения малыша можно будет поставить огромный и жирный крест: ребёнка спихнут на неё – «должна же быть и от тебя какая-то польза!». Выход был один. Бежать из квартиры, на время учёбы хотя бы.
В общежитие при вузе.
Но для начала надо было в тот вуз пройти по конкурсу.
А чтобы пройти по конкурсу, надо было сдать ЕГЭ на максимально возможные баллы.
А чтобы сдать ЕГЭ на максимально возможные баллы, надо было как-то свести энтропию в лице Сашули к минимуму.
И вот это-то оказалось практически непосильным делом.
Но Инне Валерьевне Зина в тот день ничего не рассказала. Просто отплакалась, извинилась и ушла. Инна Валерьевна её не задерживала. Если бы Зина обернулась, то вряд ли ей понравился бы взгляд школьного психолога…
Но девушка не обернулась.
Тихонько открыть дверь и прошмыгнуть в свою комнату не получилось. Её встречали.
– Ну, и где шлёндрала до сих пор? – это Сашуля. – По барам и мальчикам?
У мужа сестры – белёсые, почти прозрачные волосы, такие же блёклые глаза и брови, при этом он упорно пытается отпустить бородку, и бородка та здорово смахивает на козлиную, своей длиной и узостью.
– Зина! – укоризненно восклицает сестра. – Мы волнуемся!
Волнуешься ты. Волновалась бы, заткнула бы рот муженьку его бесцеремонным «шлёндрала» и барами с мальчиками.
– В школе, – ответила Зина, аккуратно снимая обувь и стараясь, чтобы руки при том не дрожали.
– Не ври, занятия в школе давно окончились! Зина!
– Я занималась дополнительно.
Отстаньте от меня. Отвалите. Не хочу вас видеть.
– Знаем мы эти дополнительные занятия, – хмыкнул Сашуля. – Ну-ка, дыхни!
– Пошёл ты, – не сдержалась Зина, и шагнула мимо.
– Зина! – возмутилась сестра.
– Я не пью, – с ненавистью сказала она. – Ты это знаешь. И он знает. Всё, отстали от меня, мне заниматься надо!
В свою комнату, хлопнула дверью, не слушая возмущённого крика на два голоса, и на засов, на засов. Замок купила недорогой, «Барьер-4», поставила сама, посмотрев в интернете соответствующие ролики, инструмент взяла напрокат в магазинчике «220 вольт». Замок держал хорошо. Всё-таки в работе в «Макдаке» есть свои плюсы – зарплата. Можно купить замок на дверь в свою комнату. Можно купить себе туфли взамен расклеившихся ещё прошлой осенью. Можно позволить себе питаться не дома, наконец-то! И с чистой совестью не заглядывать на кухню: гора немытой посуды и пустой холодильник вот абсолютно не проблемы того, кто не пользуется ни тем, ни другим.
В дверь заколотили:
– Открывай, разговор не окончен! – это Сашуля.
– Зина, открой! – сестра.
– Да пошли вы все, – сквозь зубы пробормотала Зина, дотянулась и врубила портативную колонку: там закачан был на флэшку «Rammstein».
«Rammstein» оказался настоящей панацеей: очень скоро в дверь начинали ломиться соседи, требуя прекратить бардак, а с соседями Сашуля, как истинный «мужчина», связываться не спешил. Свяжешься с мужиком два на два, что вверх, что вширь. Или с двумя тётками за сто кило каждая, со сковородками и скалками в могучих, обхватом с Зинино бедро, руках. Не-ет, Сашуля не такой дурак!
Зина мстительно дождалась первого звонка во входную дверь и снизила громкость только после первого визга:
– Вы опять охерели! Девять часов!!
Как всегда бывает при смертельной усталости, пока нет возможности вытянуться на постели и уснуть, кажется, что голова залита чугуном и вот-вот отвалится прямо там, где стоишь или сидишь или даже идёшь. Но как только коснёшься ухом заветной подушки, так сна ни в одном глазу, хоть плачь. Не помогает ничего. Ни подсчёт овец, ни повторение математических формул.
И лезут в голову последние дни с мамой. Её улыбка. Голос. Ласковые руки. Знающий своё место скользкий Сашуля. Таня – сестра, а не вот это вот встрёпанное непричёсанное нечто в засаленном халате, что сейчас у двери встретило. Ведь в тот день ничего, ничего же не предвещало!
Обычный завтрак, обычный кофе, испечённые мамой по-быстрому сырники к сметане. Весёлое мартовское солнце в окно, гость в Петербурге, прямо скажем, в это время года редкий. А вечером – тихий Танин голос: Зиночка, присядь, пожалуйста. Наша мама…
… разбилась в аварии.
Сама водила машину, несмотря на возраст. Но на дороге так: ты не нарушаешь, а другому на ПДД плевать. Ты ведёшь себя на дороге осторожно и грамотно, а другому плевать. И тот, другой, отделывается лишь испугом и сломанной челюстью, а мама уходит за грань, не дождавшись даже примчавшейся буквально минут через пять скорой. Несправедливо? Ещё как!
Почему, почему, почему?!
За что?
Ответа не было, как не было и надежды.
Утром ускользнуть не удалось. Вылазка на кухню за тем, чтобы согреть чайник и заварить кофе из пакетика, окончилась плачевно: дорогие родичи закупорили собой единственный выход, а прыгать в окно… Ну, четвёртый этаж. Не самая здравая идея. Тем более, что самоубийство принесёт сестре вторую половину квартиры.
Никогда в жизни Зина не цеплялась за материальное. Как-то всегда, с детства самого знала, главное – не деньги или вещи, главное – человек. Но три месяца, пролетевшие после похорон, убедили её, что вещи, деньги и жилплощадь иногда бывают вполне себе принципиальными.
Потому что это мамино наследство. Мамино! Не Сашулино.
Против сестры Зина ничего не имела, но сестра сейчас существовала не сама по себе, а в симбиозе с Сашулей, чтоб ему пусто было. «Если я влюблюсь», – яростно думала Зина, – «то никогда в жизни не стану вот так стелиться под мужика! Сашуля то, Сашуля это, а Сашуле плевать чуть больше, чем полностью! И он ещё губку обиженно оттопыривает – не так сидишь, не так свистишь… Тьфу! Мой мужчина таким не будет! Я с таким сама даже целоваться не стану, не то чтобы постель и ребёнка!» При одной только мысли о том, что придётся отдавать этой жадной пасти что-либо, становилось физически тошно.
