– А… какой язык?
– Маресао, – ответила Инна Валерьевна, и название языка ничего не сказало Зине. – Летим в локальное пространство Челомарес… Там ящеры нас искать не догадаются, во всяком случае сразу.
– Ящеры… Это кто?
– Мусор, – скривила губы Инна Валерьевна.
Рассказывать о ящерах ей очень не хотелось.
– То есть, полиция? – уточнила Зина, включив наконец-то мозги. – Вы – преступница?!
– Вот только не надо вставать в позу и произносить душеспасительные речи, – раздражённо предупредила Инна Валерьевна. – Да, вожу… грузы. Всякие. Ничего страшного, не наркоту. Удивись, молоко. И перец душистый. Горошком.
– П-почему молоко?!
– Да есть… любители… Коровы у них не приживаются, условия на планете не те, а которые прижились, те дают неправильное молоко. И вкус не тот, и цвет, видите ли, не тот, пить-то можно, да толку. Бедолагам же никто не объяснил, что вместе с коровами надо было ещё заказать масличные пальмы! Да и как там у них эти пальмы вырастут… Не те условия, говорю же.
– А почему эти ящеры преследуют за молоко? – упрямо спросила Зина.
– Потому, что малые цивилизации, не освоившие своей планетарной системы, считаются недостаточно развитыми, не дотянувшими до Порога Включения. С ними не контактируют, их держат в карантине, полёты по их внутреннему пространству запрещены. Но кому-то ведь надо возить молоко… Учись, – Инна Валерьевна пододвинула к Зине терминал. – Не забивай голову лишней заботой.
И Зина училась.
Чужой язык оказался невероятно интересным. Вместе с грамматикой и правилами в голову входили художественные произведения, очерки о базовой планете этого народа, краткие выжимки об экономике, текущие культурные события – на чём ещё было построить обучение, как не на подобной информации. Зина видела фантастические города, окруженные не менее фантастическими лесами – яркая листва, алая, сиреневая, фиолетовая, синяя, оранжевая, становилась серо-зеркальной осенью. Аналогом нашей золотой осени была в этом мире осень зеркальная. Праздник отражений – схожий во многом с праздником урожая на Земле, но из-за специфики осенней листвы он превращался в невиданное шоу иллюзий; иллюзии любили, ценили и умели творить все, от малых детей до профессиональных иллюзионистов.
Голова от учёбы болела, факт. Пять часов занятий, семь часов убитого сна, встаёшь – зомби, в зеркало посмотришься, и увидишь именно зомби: красные глаза, помятая физиономия.
– Ничего, – усмехалась Инна Валерьевна, заглядывая в апартаменты проведать подопечную. – Ничего! Тяжело в учении, легко в бою.
Ночью снилась мама. Ничего и никого больше, только мама. Зина постепенно вспомнила, что у неё случилось с Сашулей, но вспомнила без шока и ужаса, как постороннее кино, и руки мыть, сдирая кожу до костей, не потянуло. Наверное, Инна Валерьевна постаралась. Мало ли какие у неё ещё приборы есть, может, и такие, что снимают приобретённые неврозы.
Мысль неприятно холодила затылок. Где снятие невроза, там и прямое вмешательство в память, в ход мыслей, в свободу воли. Молоко… Только ли молоко Инна Валерьевна возила?
Кажется, у таинственных ящеров претензии к школьному психологу были не только за контрабандное молоко.
На пятый день вместо учёбы Зина решилась подойти к внешней двери. Она ожидала, что дверь будет заперта… на месте Инны Валерьевны девушка дверь точно бы заперла. Но дверь мягко всосалась в потолок, открывая широкий сверкающий коридор.
Большое, просторное, залитое светом пространство, уходило плавным полукругом полукругом влево. Широкая лестница с низенькими ступеньками – справа. Центральный холл, с лавочками, растениями и небольшим фонтанчиком в центре – тоже. Фонтанчик! На космическом корабле контрабандиста! Немыслимо. А если вдруг погоня и надо удирать? Как насчёт перегрузок?
Ещё одна лестница, вниз, вниз. И ещё лестница, поуже первой, темнее. Трюм? Свет давали узенькие фиолетовые полоски на стыках стен и пола, и на самих стенах. Какие-то надписи, которые Зина не могла разобрать, наверное, они были вовсе не на языке маресао. Овальные арки высоких дверей со всех сторон, арки выложены всё теми же мерцающими колдовским огнём полосами. Зина осторожно ткнулась в одну дверь – закрыто. В другую дверь – закрыто. Третья открылась…
Инна Валерьевна не соврала. Помещение было забито штабелями молочных упаковок. «Большая кружка», «Весёлый Молочник»... Зина оценила объём: много. Надо же. Кто-то в Галактике готов платить за контрабандное молоко. Рассказать кому, не поверят.
Она осторожно отшагнула обратно в коридор, и дверь сомкнулась за нею.
В следующей двери тоже оказался склад с молоком, и в третьей двери тоже, и в четвёртой. А вот в пятой…
В пятую Зина не думала соваться, и так всё было ясно. Но ей показалось, будто она услышала шаги. Не лёгкие шаги Инны Валерьевны, а тяжёлую поступь крупной особи, скорее всего, мужского пола. Кто-то шёл по коридору, может быть, тот самый лимоноголовый, которого Зина больше не видела – Инна Валерьевна не приглашала его в свои апартаменты. Общаться с нечеловеком не хотелось, видеть его – тем более. «Как-нибудь в другой раз», – решила Зина, и проскользнула в дверь.
Да-а…
Здесь помещение было больше, гораздо больше. И в нём хранилось не молоко.
Капсулы. Большие, длинные, похожие на гробы, только белого и бежевого цвета. Небольшие экранчики, мониторящие внутреннее состояние капсул, светились зелёным и бежевым. Капсулы составлены были громадными штабелями, от пола до потолка, судя по зелёным экранчикам, незагруженных здесь не было. Что же там внутри-то… тем более, верх прозрачный, можно заглянуть.
Люди.
Точнее, девушки.
Ровесницы Зины.
Закрытые глаза, застывшие лица… нет, нет, не трупы, они спали. «Анабиоз», – вспомнилось слово из всё той же фантастики. Гибернация. Криосон. Молоко, говорите, Инна Валерьевна? Хорошее молочко! Зину задушило истерическим хихиканием, еле справилась с собой. Она пошла вдоль ряда, подсчитывая количество. Двадцать на… Наверное, на семнадцать. Высокие штабеля. Под самый потолок. Вдоль одной стены ряд, посередине два ряда, вдоль второй стены ещё ряд.
А в одной из средних капсул в глаза бросились знакомые рыжие кудри. Ленка! Ленка Семихвостова из параллельного! Да, она, невозможно ошибиться. Истеричное хихиканье снова пробилось на свободу.
Значит, вы искали себе навигатора, Инна Валерьевна. Тесты ваши. Кого ещё присматривали? Зачем упаковали их в эти… эти гробы… зачем… Молоко!
Хорошее молоко.
Парней, кстати, Зина не увидела. Или их держали в отдельном помещении. Ну да. Где ещё можно невозбранно похищать людей, не в развитых же мирах, где контроль и эти, как их там, ящеры. Только на закрытых, не достигших Порога Включения, планетах, вроде Земли!
Ну-ка, вспомни, Зинуша, сколько нераскрытых убийств, сколько исчезновений, сколько случаев таких, что человек вышел из дома и не вернулся… а детдома! Это вообще идеальный поставщик неучтённых рабов. Или куда там везут народ в таких диких количествах, не на консервы же.
А может, и на консервы. Кто их знает, инопланетных гурманов, готовых платить контрабандистам какие угодно суммы… за… молоко…
– Любопытному на днях прищемили нос в дверях, – раздался от дверей сердитый голос.
Зина вздрогнула. Инна Валерьевна стояла в проёме, всё в том же домашнем – туника и свободные штаники по колено, пушистые тапочки. Но ничего домашнего в её облике найти уже было нельзя. Красивое лицо застыло в недоброй маске.
– Ну, выходи, – кивнула Инна Валерьевна на дверь. – Не на складе же с тобой… разговаривать.
Зина сделала шаг, чувствуя, как смерзается в животе склизкий липкий ком запредельного ужаса.
Попала.
Вот это она попала!
И никто не спасёт.
Некому потому что.
… Инна Валерьевна поставила на стол чашки с кофе. Красиво жить не запретишь, у нее была хорошая кофемашина и здесь. Подвинула к Зине блюдце с кусочками чего-то, очень похожего на мармелад, но глубокого золотого цвета, какого никогда не бывает у земного,человеческого, мармелада. Вздохнула. Искала нужные слова, наверное. Чем еще можно было объяснить ее напряженное молчание.
– Все-то у нас с тобой через жопу выходит, Зина, – сказала она наконец. – К родственникам твоим я тебя упустила. Сейчас дверь закрыть проморгала. Не надо было тебе третий склад видеть…
– Вы торгуете людьми! – непримиримо выговорила Зина, не прикасаясь ни к еде, ни к кофе.
– Я торгую счастьем, девочка, – серьезно выговорила Инна Валерьевна. – Думаешь, все те, в боксах, оставили след в истории? Нет.
– Вам откуда знать? – недобро огрызнулась Зина.
– Да знаю уж, – дернула уголком рта Инна Валерьевна. – Все они – жертвы. Наркотиков, тупости своих родителей, выдернувших себе мяса из небытия путем незащищенного секса, собственной своей неприкаянности, несчастных случаев. Без меня они бы все умерли, Зина. От передоза, под колесами транспорта, от руки пьяного родителя. Ты вот, ты сама, кормила бы сейчас собой кильку в Обводном канале, или что там водится, в том супе из грязи, отходов и мутной воды...
– Вы везете их, как какую-то там селёдку! – выпалила Зина. – Набили в банки и перевозите, как груз!
– А где, по-твоему, я размещу столько народа? – возразила Инна Валерьевна. – Мой корабль резиновый, что ли?
– Куда вы их везете? К кому?
– В рай, – невозмутимо ответила Инна Валерьевна. – Туда, где у них будет жизнь. Пусть не с полными правами, но она будет, Зина! В этом проклятом гравитационном колодце под названием Земля двадцать первого века у них нет шансов. Как и у тебя, впрочем.
– Двадцать первого века… – повторила Зина, заикаясь. – Вы еще из другого времени, да? Разве путешествия во времени возможны?
Инна Валерьевна пожала плечами и не ответила. Зина никак не могла отделаться от ощущения, будто ее сейчас внимательно препарируют по все правилам, отделяя кожу от мышц, а нервы от мяса. Такой у благодетельницы, по совместительству, торговки рабами, был взгляд… Внимательный-внимательный. Изучающий.
– А меня вы тоже в рай загнать собираетесь? – зло спросила Зина.
– Я уже говорила, мне нужен навигатор, – пожала плечами Инна Валерьевна. – Но, по всей видимости, вакансия останется открытой. И чтобы хоть как-то компенсировать траты… и тот факт, что меня выследили и едва не сожрали ящеры… да, наверное. Да, – она кивнула сама себе. – Придется, как ты изящно выразилась, тебя кому-нибудь загнать.
– Мне что, спускаться вниз и укладываться в бокс? – зло спросила Зина.
– Там нет свободных… Побудешь здесь. Можешь, кстати, продолжить обучение, пригодится.
– Вы серьезно?! – изумилась Зина.
– Почему бы и нет, – пожала собеседница плечами. – Ты сбежишь, найдёшь представителей власти, будешь выступать против плохого за всё хорошее. Язык пригодится.
– Вы издеваетесь, – поняла Зина. – Да вы же издеваетесь!
– Нет, – терпеливо выговорила Инна Валерьевна. – Я все же надеюсь, что к концу перехода ты одумаешься и все таки пойдешь учиться на навигатора. Задатки у тебя есть, отличные просто задатки. И мозги. А мне навигатор очень нужен, правда. Сама не справляюсь. Не мое.
– Я не буду торговать людьми! – выкрикнула Зина, вцепляясь побелевшими пальцами в край столешницы. – Не буду!
– Когда-то, – задумчиво произнесла Инна Валерьевна, – я несла все то же самое, что и ты. Тогда шел двадцатый век в нашей гордой несчастной стране. Мы только что скинули с плеч громадную войну и послевоенный голод. Мы строили, ах, Зина, как мы тогда строили! На каком подъеме, с каким задором! Сорок восьмой год… Мне было тридцать тогда. Да, тридцать…
Тридцать? Сорок седьмой год?! Зина плохо определяла возраст всех, кто был старше двадцати трех, но решила, что Инна Валерьевна сейчас выглядела лет на тридцать, может, на тридцать пять, не больше. А по ее собственным словам, ей уже было тридцать в сорок седьмом!
– Галактическая медицина, Зина, – пояснила психолог терпеливо. – Она способна на настоящие чудеса. Конкретно это, – провела ладонью по своему лицу, – называется “Т-заморозка”. Не спрашивай, что означает это странное Т. Просто пройдя этот квест за очень приличную сумму, ты получишь фиксацию собственного возраста на момент процедуры. Мне всегда будет тридцать. Очень удобно, знаешь ли. Тебе – будет восемнадцать, если не станешь глупить и примешь мое предложение…
– Неплохо звучит, – кивнула Зина, с трудом сдерживая начавшуюся по всему телу крупную дрожь.
– Действует еще лучше, – заверила Инна Ваьерьевна.
Она встала, показывая, что разговор окончен.
– Апартаменты не покидать. Учись. И думай, дней десять у тебя в запасе еще есть. А будешь выкобениваться, как дерьмо на лопате, со своей моралью и прочими светом, то – вот.
Зина не поняла, что психолог сделала. Кажется, ничего вообще. Но тело выгнуло в судороге дикой боли, потом швырнуло на пол,и Зина услышала бьющий в уши кошмарный крик, а услышав, поняла, что это кричит она сама.
Потом она долго рыдала прямо там, на полу, инстинктивно свернувшись в позу эмбриона. Болело все. Казалось, во всем теле не осталось ни одной клеточки, в которую не вонзилась бы мерзкая боль.
“Ненавижу”, – твердила она про себя, – “ненавижу, ненавижу, ненавижу! Сучка поганая. Тварь! Ненавижу!”
Но хуже боли, хуже пылающей ненависти было горькое, едкое отчаяние: никто не спасёт.
Никто не знает, что она, Зина Азарова, здесь, в плену, никто не бросится следом в надежде отбить и вызволить.
Попала она.
И пропала…
На следующий день Инна Валерьевна вела себя, как обычно. Будто не было ни страшного груза в трюме, ни вывернувшего внутренности наружу удара. Улыбалась ласково. Советовала учить язык, рассказывала про другие миры, где ей доводилось жить или работать. В другой раз Зина её бы охотно слушала, рассказывать Инна Валерьевна любила и умела говорить хорошо. Но прощать ей запаянных в капсулы сверстниц и боль, которой наелась за непослушание по самые уши, Зина не собиралась.
Ящеры, крутилось в её голове. Если галактическая полиция идёт по следу, – а вряд ли они смутились побегом преступницы прямо из-под своего носа, – то полицейским надо помочь. Чтобы взяли за жабры эту гадину, чтобы наказали её как следует! Впаяют соучастие и сошлют на галактическую каторгу? Да пусть. Пусть даже убьют, главное, Инну Валерьевну остановить. И молоко это. Может, оно для чужой расы наркотик, как для людей героин. Может, они пьют это молоко и постепенно сходят с ума! Не зря же его запретили вывозить с Земли. Если так, то Инна Валерьевна – гадина, гадина, гадина, гадина!
Но как сообщить в полицию, Зина понятия не имела. Её терминал не был подключён к внешней сети, он и внутреннюю мог использовать очень ограниченно. Комнаты Инна Валерьевна по-прежнему не запирала, но только лишь потому, что Зине с корабля деваться было некуда. Куда ты денешься в гиперпространстве или что они тут использовали для межзвёздных путешествий. Ну, в трюм ещё раз забредёшь, полюбуешься на штабеля капсул. Ну, молока попьёшь… сколько там пачек сможешь за один раз. Дальше-то что.
– Я хочу, чтобы между нами родилось доверие, – сказала как-то Инна Валерьевна, не устававшая произносить перед молчавшей Зиной свои душевные речи. – Не из благодарности, как это было на Земле, где я спасала тебя, а ты, как всякий честный человек, испытывала ко мне признательность. А настоящее, полное, глубинное доверие. Если ты будешь моим навигатором, без него не обойтись.
– Маресао, – ответила Инна Валерьевна, и название языка ничего не сказало Зине. – Летим в локальное пространство Челомарес… Там ящеры нас искать не догадаются, во всяком случае сразу.
– Ящеры… Это кто?
– Мусор, – скривила губы Инна Валерьевна.
Рассказывать о ящерах ей очень не хотелось.
– То есть, полиция? – уточнила Зина, включив наконец-то мозги. – Вы – преступница?!
– Вот только не надо вставать в позу и произносить душеспасительные речи, – раздражённо предупредила Инна Валерьевна. – Да, вожу… грузы. Всякие. Ничего страшного, не наркоту. Удивись, молоко. И перец душистый. Горошком.
– П-почему молоко?!
– Да есть… любители… Коровы у них не приживаются, условия на планете не те, а которые прижились, те дают неправильное молоко. И вкус не тот, и цвет, видите ли, не тот, пить-то можно, да толку. Бедолагам же никто не объяснил, что вместе с коровами надо было ещё заказать масличные пальмы! Да и как там у них эти пальмы вырастут… Не те условия, говорю же.
– А почему эти ящеры преследуют за молоко? – упрямо спросила Зина.
– Потому, что малые цивилизации, не освоившие своей планетарной системы, считаются недостаточно развитыми, не дотянувшими до Порога Включения. С ними не контактируют, их держат в карантине, полёты по их внутреннему пространству запрещены. Но кому-то ведь надо возить молоко… Учись, – Инна Валерьевна пододвинула к Зине терминал. – Не забивай голову лишней заботой.
И Зина училась.
Чужой язык оказался невероятно интересным. Вместе с грамматикой и правилами в голову входили художественные произведения, очерки о базовой планете этого народа, краткие выжимки об экономике, текущие культурные события – на чём ещё было построить обучение, как не на подобной информации. Зина видела фантастические города, окруженные не менее фантастическими лесами – яркая листва, алая, сиреневая, фиолетовая, синяя, оранжевая, становилась серо-зеркальной осенью. Аналогом нашей золотой осени была в этом мире осень зеркальная. Праздник отражений – схожий во многом с праздником урожая на Земле, но из-за специфики осенней листвы он превращался в невиданное шоу иллюзий; иллюзии любили, ценили и умели творить все, от малых детей до профессиональных иллюзионистов.
Голова от учёбы болела, факт. Пять часов занятий, семь часов убитого сна, встаёшь – зомби, в зеркало посмотришься, и увидишь именно зомби: красные глаза, помятая физиономия.
– Ничего, – усмехалась Инна Валерьевна, заглядывая в апартаменты проведать подопечную. – Ничего! Тяжело в учении, легко в бою.
Ночью снилась мама. Ничего и никого больше, только мама. Зина постепенно вспомнила, что у неё случилось с Сашулей, но вспомнила без шока и ужаса, как постороннее кино, и руки мыть, сдирая кожу до костей, не потянуло. Наверное, Инна Валерьевна постаралась. Мало ли какие у неё ещё приборы есть, может, и такие, что снимают приобретённые неврозы.
Мысль неприятно холодила затылок. Где снятие невроза, там и прямое вмешательство в память, в ход мыслей, в свободу воли. Молоко… Только ли молоко Инна Валерьевна возила?
Кажется, у таинственных ящеров претензии к школьному психологу были не только за контрабандное молоко.
На пятый день вместо учёбы Зина решилась подойти к внешней двери. Она ожидала, что дверь будет заперта… на месте Инны Валерьевны девушка дверь точно бы заперла. Но дверь мягко всосалась в потолок, открывая широкий сверкающий коридор.
Большое, просторное, залитое светом пространство, уходило плавным полукругом полукругом влево. Широкая лестница с низенькими ступеньками – справа. Центральный холл, с лавочками, растениями и небольшим фонтанчиком в центре – тоже. Фонтанчик! На космическом корабле контрабандиста! Немыслимо. А если вдруг погоня и надо удирать? Как насчёт перегрузок?
Ещё одна лестница, вниз, вниз. И ещё лестница, поуже первой, темнее. Трюм? Свет давали узенькие фиолетовые полоски на стыках стен и пола, и на самих стенах. Какие-то надписи, которые Зина не могла разобрать, наверное, они были вовсе не на языке маресао. Овальные арки высоких дверей со всех сторон, арки выложены всё теми же мерцающими колдовским огнём полосами. Зина осторожно ткнулась в одну дверь – закрыто. В другую дверь – закрыто. Третья открылась…
Инна Валерьевна не соврала. Помещение было забито штабелями молочных упаковок. «Большая кружка», «Весёлый Молочник»... Зина оценила объём: много. Надо же. Кто-то в Галактике готов платить за контрабандное молоко. Рассказать кому, не поверят.
Она осторожно отшагнула обратно в коридор, и дверь сомкнулась за нею.
В следующей двери тоже оказался склад с молоком, и в третьей двери тоже, и в четвёртой. А вот в пятой…
В пятую Зина не думала соваться, и так всё было ясно. Но ей показалось, будто она услышала шаги. Не лёгкие шаги Инны Валерьевны, а тяжёлую поступь крупной особи, скорее всего, мужского пола. Кто-то шёл по коридору, может быть, тот самый лимоноголовый, которого Зина больше не видела – Инна Валерьевна не приглашала его в свои апартаменты. Общаться с нечеловеком не хотелось, видеть его – тем более. «Как-нибудь в другой раз», – решила Зина, и проскользнула в дверь.
Да-а…
Здесь помещение было больше, гораздо больше. И в нём хранилось не молоко.
Капсулы. Большие, длинные, похожие на гробы, только белого и бежевого цвета. Небольшие экранчики, мониторящие внутреннее состояние капсул, светились зелёным и бежевым. Капсулы составлены были громадными штабелями, от пола до потолка, судя по зелёным экранчикам, незагруженных здесь не было. Что же там внутри-то… тем более, верх прозрачный, можно заглянуть.
Люди.
Точнее, девушки.
Ровесницы Зины.
Закрытые глаза, застывшие лица… нет, нет, не трупы, они спали. «Анабиоз», – вспомнилось слово из всё той же фантастики. Гибернация. Криосон. Молоко, говорите, Инна Валерьевна? Хорошее молочко! Зину задушило истерическим хихиканием, еле справилась с собой. Она пошла вдоль ряда, подсчитывая количество. Двадцать на… Наверное, на семнадцать. Высокие штабеля. Под самый потолок. Вдоль одной стены ряд, посередине два ряда, вдоль второй стены ещё ряд.
А в одной из средних капсул в глаза бросились знакомые рыжие кудри. Ленка! Ленка Семихвостова из параллельного! Да, она, невозможно ошибиться. Истеричное хихиканье снова пробилось на свободу.
Значит, вы искали себе навигатора, Инна Валерьевна. Тесты ваши. Кого ещё присматривали? Зачем упаковали их в эти… эти гробы… зачем… Молоко!
Хорошее молоко.
Парней, кстати, Зина не увидела. Или их держали в отдельном помещении. Ну да. Где ещё можно невозбранно похищать людей, не в развитых же мирах, где контроль и эти, как их там, ящеры. Только на закрытых, не достигших Порога Включения, планетах, вроде Земли!
Ну-ка, вспомни, Зинуша, сколько нераскрытых убийств, сколько исчезновений, сколько случаев таких, что человек вышел из дома и не вернулся… а детдома! Это вообще идеальный поставщик неучтённых рабов. Или куда там везут народ в таких диких количествах, не на консервы же.
А может, и на консервы. Кто их знает, инопланетных гурманов, готовых платить контрабандистам какие угодно суммы… за… молоко…
– Любопытному на днях прищемили нос в дверях, – раздался от дверей сердитый голос.
Зина вздрогнула. Инна Валерьевна стояла в проёме, всё в том же домашнем – туника и свободные штаники по колено, пушистые тапочки. Но ничего домашнего в её облике найти уже было нельзя. Красивое лицо застыло в недоброй маске.
– Ну, выходи, – кивнула Инна Валерьевна на дверь. – Не на складе же с тобой… разговаривать.
Зина сделала шаг, чувствуя, как смерзается в животе склизкий липкий ком запредельного ужаса.
Попала.
Вот это она попала!
И никто не спасёт.
Некому потому что.
… Инна Валерьевна поставила на стол чашки с кофе. Красиво жить не запретишь, у нее была хорошая кофемашина и здесь. Подвинула к Зине блюдце с кусочками чего-то, очень похожего на мармелад, но глубокого золотого цвета, какого никогда не бывает у земного,человеческого, мармелада. Вздохнула. Искала нужные слова, наверное. Чем еще можно было объяснить ее напряженное молчание.
– Все-то у нас с тобой через жопу выходит, Зина, – сказала она наконец. – К родственникам твоим я тебя упустила. Сейчас дверь закрыть проморгала. Не надо было тебе третий склад видеть…
– Вы торгуете людьми! – непримиримо выговорила Зина, не прикасаясь ни к еде, ни к кофе.
– Я торгую счастьем, девочка, – серьезно выговорила Инна Валерьевна. – Думаешь, все те, в боксах, оставили след в истории? Нет.
– Вам откуда знать? – недобро огрызнулась Зина.
– Да знаю уж, – дернула уголком рта Инна Валерьевна. – Все они – жертвы. Наркотиков, тупости своих родителей, выдернувших себе мяса из небытия путем незащищенного секса, собственной своей неприкаянности, несчастных случаев. Без меня они бы все умерли, Зина. От передоза, под колесами транспорта, от руки пьяного родителя. Ты вот, ты сама, кормила бы сейчас собой кильку в Обводном канале, или что там водится, в том супе из грязи, отходов и мутной воды...
– Вы везете их, как какую-то там селёдку! – выпалила Зина. – Набили в банки и перевозите, как груз!
– А где, по-твоему, я размещу столько народа? – возразила Инна Валерьевна. – Мой корабль резиновый, что ли?
– Куда вы их везете? К кому?
– В рай, – невозмутимо ответила Инна Валерьевна. – Туда, где у них будет жизнь. Пусть не с полными правами, но она будет, Зина! В этом проклятом гравитационном колодце под названием Земля двадцать первого века у них нет шансов. Как и у тебя, впрочем.
– Двадцать первого века… – повторила Зина, заикаясь. – Вы еще из другого времени, да? Разве путешествия во времени возможны?
Инна Валерьевна пожала плечами и не ответила. Зина никак не могла отделаться от ощущения, будто ее сейчас внимательно препарируют по все правилам, отделяя кожу от мышц, а нервы от мяса. Такой у благодетельницы, по совместительству, торговки рабами, был взгляд… Внимательный-внимательный. Изучающий.
– А меня вы тоже в рай загнать собираетесь? – зло спросила Зина.
– Я уже говорила, мне нужен навигатор, – пожала плечами Инна Валерьевна. – Но, по всей видимости, вакансия останется открытой. И чтобы хоть как-то компенсировать траты… и тот факт, что меня выследили и едва не сожрали ящеры… да, наверное. Да, – она кивнула сама себе. – Придется, как ты изящно выразилась, тебя кому-нибудь загнать.
– Мне что, спускаться вниз и укладываться в бокс? – зло спросила Зина.
– Там нет свободных… Побудешь здесь. Можешь, кстати, продолжить обучение, пригодится.
– Вы серьезно?! – изумилась Зина.
– Почему бы и нет, – пожала собеседница плечами. – Ты сбежишь, найдёшь представителей власти, будешь выступать против плохого за всё хорошее. Язык пригодится.
– Вы издеваетесь, – поняла Зина. – Да вы же издеваетесь!
– Нет, – терпеливо выговорила Инна Валерьевна. – Я все же надеюсь, что к концу перехода ты одумаешься и все таки пойдешь учиться на навигатора. Задатки у тебя есть, отличные просто задатки. И мозги. А мне навигатор очень нужен, правда. Сама не справляюсь. Не мое.
– Я не буду торговать людьми! – выкрикнула Зина, вцепляясь побелевшими пальцами в край столешницы. – Не буду!
– Когда-то, – задумчиво произнесла Инна Валерьевна, – я несла все то же самое, что и ты. Тогда шел двадцатый век в нашей гордой несчастной стране. Мы только что скинули с плеч громадную войну и послевоенный голод. Мы строили, ах, Зина, как мы тогда строили! На каком подъеме, с каким задором! Сорок восьмой год… Мне было тридцать тогда. Да, тридцать…
Тридцать? Сорок седьмой год?! Зина плохо определяла возраст всех, кто был старше двадцати трех, но решила, что Инна Валерьевна сейчас выглядела лет на тридцать, может, на тридцать пять, не больше. А по ее собственным словам, ей уже было тридцать в сорок седьмом!
– Галактическая медицина, Зина, – пояснила психолог терпеливо. – Она способна на настоящие чудеса. Конкретно это, – провела ладонью по своему лицу, – называется “Т-заморозка”. Не спрашивай, что означает это странное Т. Просто пройдя этот квест за очень приличную сумму, ты получишь фиксацию собственного возраста на момент процедуры. Мне всегда будет тридцать. Очень удобно, знаешь ли. Тебе – будет восемнадцать, если не станешь глупить и примешь мое предложение…
– Неплохо звучит, – кивнула Зина, с трудом сдерживая начавшуюся по всему телу крупную дрожь.
– Действует еще лучше, – заверила Инна Ваьерьевна.
Она встала, показывая, что разговор окончен.
– Апартаменты не покидать. Учись. И думай, дней десять у тебя в запасе еще есть. А будешь выкобениваться, как дерьмо на лопате, со своей моралью и прочими светом, то – вот.
Зина не поняла, что психолог сделала. Кажется, ничего вообще. Но тело выгнуло в судороге дикой боли, потом швырнуло на пол,и Зина услышала бьющий в уши кошмарный крик, а услышав, поняла, что это кричит она сама.
Потом она долго рыдала прямо там, на полу, инстинктивно свернувшись в позу эмбриона. Болело все. Казалось, во всем теле не осталось ни одной клеточки, в которую не вонзилась бы мерзкая боль.
“Ненавижу”, – твердила она про себя, – “ненавижу, ненавижу, ненавижу! Сучка поганая. Тварь! Ненавижу!”
Но хуже боли, хуже пылающей ненависти было горькое, едкое отчаяние: никто не спасёт.
Никто не знает, что она, Зина Азарова, здесь, в плену, никто не бросится следом в надежде отбить и вызволить.
Попала она.
И пропала…
На следующий день Инна Валерьевна вела себя, как обычно. Будто не было ни страшного груза в трюме, ни вывернувшего внутренности наружу удара. Улыбалась ласково. Советовала учить язык, рассказывала про другие миры, где ей доводилось жить или работать. В другой раз Зина её бы охотно слушала, рассказывать Инна Валерьевна любила и умела говорить хорошо. Но прощать ей запаянных в капсулы сверстниц и боль, которой наелась за непослушание по самые уши, Зина не собиралась.
Ящеры, крутилось в её голове. Если галактическая полиция идёт по следу, – а вряд ли они смутились побегом преступницы прямо из-под своего носа, – то полицейским надо помочь. Чтобы взяли за жабры эту гадину, чтобы наказали её как следует! Впаяют соучастие и сошлют на галактическую каторгу? Да пусть. Пусть даже убьют, главное, Инну Валерьевну остановить. И молоко это. Может, оно для чужой расы наркотик, как для людей героин. Может, они пьют это молоко и постепенно сходят с ума! Не зря же его запретили вывозить с Земли. Если так, то Инна Валерьевна – гадина, гадина, гадина, гадина!
Но как сообщить в полицию, Зина понятия не имела. Её терминал не был подключён к внешней сети, он и внутреннюю мог использовать очень ограниченно. Комнаты Инна Валерьевна по-прежнему не запирала, но только лишь потому, что Зине с корабля деваться было некуда. Куда ты денешься в гиперпространстве или что они тут использовали для межзвёздных путешествий. Ну, в трюм ещё раз забредёшь, полюбуешься на штабеля капсул. Ну, молока попьёшь… сколько там пачек сможешь за один раз. Дальше-то что.
– Я хочу, чтобы между нами родилось доверие, – сказала как-то Инна Валерьевна, не устававшая произносить перед молчавшей Зиной свои душевные речи. – Не из благодарности, как это было на Земле, где я спасала тебя, а ты, как всякий честный человек, испытывала ко мне признательность. А настоящее, полное, глубинное доверие. Если ты будешь моим навигатором, без него не обойтись.
