А для Гастона де Маркусси начались дни рутинной службы. Синий мундир элитной роты шотландских гвардейцев безупречно сидел на его ладной фигуре. Назначенный в двухнедельное дежурство в покои королевы, он должен был стоять в сменявшемся каждые два часа карауле у дверей приемной и выпроваживать незваных гостей и просителей, обивавших порог королевы.
Ссора в парке быстро забылась, и Шарлотта вся исстрадалась, жалуясь, что ее обязанности не дают ей видеться с дежурящим в двух шагах братом.
Зато они могли обмениваться взглядами всякий раз, когда королева отправлялась к мессе или в покои дофины, и Шарлотта тихо хихикала, наблюдая за тем, как вся свита королевы восторгается широкими плечами и бравой выправкой новоиспеченного гвардейца. Отдельные дамы и вовсе бесстыдно лорнировали Гастона, а он, вытянувшись по стойке смирно, краснел от сыпавшихся в его адрес комплиментов. Увы, его смущение вызывало нежные улыбки и новые приступы восторгов.
Но в последние два дня Мария-Терезия, к вящему сожалению Шарлотты, почти не выходила из своих покоев, потому что ее обожаемая Мендоса внезапно заболела.
Разумеется, к ней тут же вызвали Фагона, личного врача королевы. Мендоса, за всю свою жизнь не подпустившая к себе ни одного мужчины кроме духовника, категорически отказалась от осмотра и пришла в такое возбуждение, что ей сделалось еще хуже. Королева рыдала и молилась, а ее верная камеристка между приступами тошноты кричала, что ее отравили…
По дворцу тут же поползли слухи: «Яд? Вы сказали «яд»?» И все взгляды устремились на мадам де Монтеспан…
Фагон назначил слабительное, затем клистир и, наконец, кровопускание. Но Мендоса визжала, как свинья на бойне, и причитала, что предпочитает умереть.
Тогда королева потребовала послать за врачом короля, что было грубейшей дипломатической ошибкой, поскольку Фагон с Дакеном не выносили друг друга: каждый считал соперника шарлатаном и выскочкой.
Старик Дакен своим местом был обязан маркизе и справлялся со своими обязанностями без особого труда, поскольку его царственный пациент отличался железным здоровьем.
Фагону же, напротив, покровительствовала мадам де Ментенон, и Людовик, чтобы сделать ей приятное, назначил Фагона врачом королевы и дофины.
Пока врачи совещались, Мария-Терезия заканчивала свой туалет, пытаясь запудрить покрасневший от слез нос. Она почти всю ночь не спала, ухаживая за своей любимицей, которую уложили в крошечном кабинете, смежном с опочивальней королевы.
Через открытую дверь доносились сердитые голоса докторов, яростно спорящих у изголовья больной о преимуществах клистира и рвотного, причем каждый из них настаивал, что его средство непременно принесет чудесное исцеление.
— Purgare primore, - вскричал Фагон на латыни.
— Ничего подобного, - возразил Дакен. – Больная родилась под знаком Весов, а поскольку луна убывает, делать ей промывание будет сущим преступлением!
— А я говорю вам, purgare, а затем saignare!
— Невеждаре! Нет-нет, щепотка квасцов, чтобы очистить организм от нездоровой влаги, а затем клистир с сенной.
— Только не при отравлении! Ее и без вашей помощи рвет без остановки!
— Ну, тогда еще одно кровопускание, - почесал подбородок Дакен. – Пожалуй, на этот раз из шеи.
— Да нет же, лучше у локтя…
Мендоса слушала их в полузабытьи, не понимая ни слова. Накануне хирург королевы трижды отворил ей кровь, несмотря на то, что она отчаянно отбивалась, потратив остатки сил на то, чтобы избежать ланцета, и не преуспев.
— Боюсь, что ее уже не спасти, - продолжал Фагон.
— Без всякого сомнения, - подхватил Дакен, впервые согласившись с коллегой, и, посоветовав позвать священника, величественно удалился, так и не назначив никакого лечения.
От такого известия королеве сделалось дурно, и пока мадам де Грамон смачивала виски Марии-Терезии ароматным уксусом, Шарлотта, обмахивавшая королеву веером, подумала про себя: будь что будет…
— Ваше Величество… Быть может, вы позволите моей подруге Мадлен осмотреть мадемуазель Мендосу? – робко предложила она королеве, щеки которой, наконец, порозовели.
— Малышке, говорящей по-испански?
— Если уж сам Фагон тут бессилен, вряд ли ей поможет эта шарлатанка, - тут же встряла мадам де Грамон.
— Y porque no? Приведите ее немедленно!
Шарлотта быстро присела в реверансе и выскочила из комнаты, не дожидаясь, пока ей разрешат идти.
— Скорее разыщи Мадлен! – бросилась она к брату. – Нет времени объяснять, приказ королевы, - добавила она, когда Гастон удивленно вскинул брови. – В это время дня она наверняка лечит слуг на королевской кухне.
Гастон кивнул и помчался на другой конец замка.
— Да вы с ней только что разминулись, - сообщили ему на кухне. – Ее позвали в галерею.
Маркусси чертыхнулся, разворачиваясь в обратную сторону. И было от чего досадовать – галерея примыкала к покоям королевы!
Оказавшись в огромном зале, он не без труда нашел девушку среди каменщиков и живописцев. Присев рядом с распростертым на полу молодым мужчиной, она накладывала ему шину на сломанную ногу. Заплаканная служаночка держала стонущего бедолагу за руку.
— Боже, мой бедный Туссен! – всхлипывала девушка.
— Не переживай, Сюзон, через шесть недель он у тебя снова бегать будет, - успокаивала ее Мадлен.
— А я хромать не буду? – простонал Туссен.
— Увы, скорее всего, будешь, но это сделает тебя еще неотразимее, - попыталась пошутить Мадлен. – Ты лучше поблагодари бога: свалиться с лесов высотой в двенадцать футов и отделаться переломом ноги – это настоящее чудо.
И она сердито посмотрела на леса без ограждения, на которых каменщики штукатурили потолок, готовя его под роспись.
— Тебе хотя бы есть где жить? – заволновалась Сюзон.
— Нет. Но я знаю, что мне полагается тридцать ливров в уплату за сломанную ногу. Надеюсь, мне разрешат остаться в бараке для рабочих, и что к тому времени, когда я встану на ноги, здесь еще найдется для меня работа!
— Об этом не волнуйся, дружище, - успокоил его мастер.
Заметив, наконец, мундир Гастона, Сюзон спросила:
— А вам что нужно, господин гвардеец?
— Я пришел за мадемуазель Друэ.
Узнав его голос, Мадлен вся сжалась, а рабочие попятились, поглядывая на гвардейца с опаской.
— Я занята, месье Гастон. Зайдите попозже, - голос девушки прозвучал намного суше, чем ей бы хотелось.
«И что за муха ее укусила?» - в который раз спросил себя Гастон. Годы шли, а эта странная неловкость между ними так никуда и не делась.
— Приказ королевы, Мадлен, - ответил он вслух таким же сухим тоном.
— Ничего себе! Когда моя Марго узнает, что ты знаешься с королевой… - присвистнул старый штукатур.
— Ну да, мой милый Фульбер, Ее Величество каждый день приглашает меня на чашечку шоколада. А ты не знал? - рассмеялась Мадлен.
Два резчика по мрамору помогли ей подняться, и Гастон, ревниво прищурившись, не мог не отметить, что с ними она была на ты.
— Поторопись, это срочно, - не удержался он.
Но Мадлен, склонившаяся над Туссеном, сделала вид, что не слышит.
— Ты не могла бы позаботиться о Реми? – попросил ее Туссен. – Он остался в «Золотом петухе». Боюсь, что хозяин вышвырнет его на улицу.
— Я все устрою, не волнуйся. Ну все, мне надо идти.
«Наконец-то!» - подумал Гастон, уже начиная закипать. «И почему она так мила со всеми этими людьми и так бессовестно игнорирует меня?»
— Кто такой Реми? – поинтересовался он по дороге в покои королевы.
— Его брат. Ему всего лет восемь. Они пришли в Версаль из Лимузена. Этой зимой там был такой голод, что их отец решил избавиться от всех детей, потому что их нечем было кормить. Трех младшеньких он сдал в приют, а Туссен отправился на поиски работы. Ему удалось забрать из приюта Реми, и они пришли сюда пешком вместе с сотней других бедолаг, потому что услышали, что на стройке нужны рабочие руки. У Туссена есть стол и кров, но ему приходится платить за комнату для Реми.
Гастон боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть удачу. Сколько он себя помнил, Мадлен ни разу не удостоила его столь длинной речью.
— Простите, месье Гастон, что надоедаю вам своими историями о бедняках, - продолжала девушка. – Людей благородного сословия не интересуют подобные пустяки.
— С чего вы взяли? – возразил он ледяным тоном.
Мадлен, собравшаяся по привычке съязвить «вы, дворяне...», прикусила язычок. Они уже стояли у дверей в опочивальню королевы, и в тот момент, когда перед ней открылась дверь, девушка вдруг осознала, что за все это время она ни разу не задумалась над тем, что от нее понадобилось государыне.
Мадлен внимательно осмотрела скорчившуюся в кровати больную, желтую, будто лимон, и высохшую, будто мумия, и попыталась нащупать еле различимый пульс на запястье, отметив, что пальцы у испанки совершенно ледяные.
— Что она пила в последние два дня?
— Ничего, разумеется. Доктор категорически запретил ей пить, чтобы вода не способствовала образованию дурной крови, - пояснила сиделка.
— Велите принести ей бульона, ей нужна жидкость.
— Но доктор…
— Исполняйте! – велела сидящая у изголовья королева.
— А что она ела перед тем, как ей стало плохо? – спросила у сиделки девушка.
— Ничего особенного. Омлет с ветчиной и… а, маринованные сардины. Яд наверняка подсыпали ей в воду!
— Сардины? В такую жару?
— Ну да. Бедняжка, она так им обрадовалась. Настоящие испанские сардины, выловленные от силы неделю тому назад.
— Есть сардины, пролежавшие целую неделю? Да это же сущее безумие. Какой тут может быть яд, сардин более чем достаточно, уверяю вас!
— Пожалуй, они и вправду слегка… попахивали, - подумав, признала сиделка.
Слуга принес бульон, и Мадлен попыталась разжать потрескавшиеся от жажды губы Мендосы, чтобы напоить ее бульоном. Больная обиженно застонала, но потом с трудом сделала глоток и перестала отворачиваться.
После нескольких ложек Мендоса открыла глаза и, расплывшись в счастливой улыбке, чуть слышно зашептала на испанском:
— Я уже в раю, донья Мария-Луиса?
— Бедняжка, она уже начала бредить! – ахнула сиделка.
Мендоса схватила Мадлен за руку, не сводя с нее глаз.
— Не волнуйтесь, - ласково ответила девушка. – Вам нужно отдохнуть.
Королева склонилась над своей любимицей, кладя ей на лоб мокрую салфетку.
— Поправляйся скорее, моя дорогая… Что я буду делать без тебя?
Выпрямившись, она повернулась к Мадлен:
— А ведь и верно, ты похожа на душечку донью Марию-Луису, когда та была совсем молодой. Вот только она давно умерла.
Мендоса выпустила руку Мадлен и, всхлипнув, вцепилась в висящий на шее у девушки медальон.
— О, вы все еще носите подарок короля с гербом вашей… - забормотала она в бреду.
— Вы ошибаетесь, госпожа Мендоса, - переходя на французский, оборвала ее Мадлен, напуганная словами испанки. – Меня зовут Мадлен Друэ.
Она отобрала у больной свой медальон и поспешно спрятала его в вырезе платья.
— Мадлен Друэ, - повторила она еще раз, будто хотела убедить себя саму.
Подслушивавшая у двери Элоиза довольно улыбнулась: теперь у нее, пожалуй, наберется новостей на новенький кружевной фонтанж.
— Я обесчещен! – бился в истерике Люлли. – Я уничтожен, унижен, обесчещен…
— Вы повторяетесь, Батист, - устало вздохнул Бонтан.
— Заставьте его замолчать, а не то я его прикончу, - процедил сквозь зубы Берен, главный королевский художник-декоратор.
— Драма в трех актах, - ухмыляясь, продекламировал их друг Жан Расин. – Акт первый: хлещет дождь, крепчает ветер. Не просто ветер, а король ветров, быка способный унести под облака. О том, чтобы играть «Персея» в Мраморном дворе в столь хмурый вечер, не идет и речи. Акт второй: велит король спектаклю быть во что бы то ни стало. В Большой конюшне нынче будет зала. Все декорации разобраны: вот-вот Берен их на конюшне соберет. Акт третий: пятьсот банкеток, сотня факелов, и вот манеж для оперы готов. Все рукоплещут нашему успеху, король доволен новою потехой!
— Расин прав, нас ждет триумф.
— И не забываем, что Его Величеству весьма понравилось либретто «Персея», - напомнил друзьям Расин.
— А танцоры? – голос Люлли зазвенел нервным фальцетом.
— Танцоры готовы! – отозвался Бошан.
Плотникам понадобилось всего несколько часов на то, чтобы собрать временную сцену на манеже Большой королевской конюшни и отрегулировать машины для смены декораций. Постоянного театра в Версале пока не было – Его Величество предпочитал спектакли на открытом воздухе, в разных уголках великолепного версальского парка, где декорациями служили деревья, фонтаны и боскеты.
За сколоченными наспех кулисами Шарлотта переодевалась в костюм пастушки, поглядывая на счастливо улыбающуюся Элоизу, которая только что вернулась от мадам де Монтеспан. Судя по довольному лицу фрейлины, новости, которые она принесла маркизе, заслужили похвалы.
В зал начали стекаться придворные. В зависимости от ранга, одни из них занимали места, которые указывали им королевские лакеи в синих камзолах, другие оставались стоять. Чтобы немного успокоить нервы, Шарлотта разыскала подруг, которые вместе с другими артистами разглядывали зрителей из-за кулис.
— А вот и королевское семейство, - объявила Хильди. – Король и дофин пешком, королева в портшезе. Ой, а вот и моя госпожа, мадам дофина. Господи, и зачем она только явилась? Как неосторожно, в ее-то состоянии!
Шарлотта привстала на цыпочки, чтобы увидеть свиту королевы поверх плеча подруги.
— Ты только посмотри на платье Монтеспан! На нем жемчугов и бриллиантов на сотню тысяч ливров! А вон и мадам де Ментенон.
Скромное платье подруги короля резко выделялось среди роскошных туалетов придворных дам.
— Как вы думаете, она действительно станет фавориткой? – спросила Шарлотта, разглядывая Ментеноншу.
— С какой это стати Его Величеству захочется сорокапятилетнюю старуху, когда в его распоряжении столько молоденьких красавиц? – фыркнула Элизабет.
Наверняка она была права, но, тем не менее, публика в зале почтительно расступалась перед той, кого в шутку окрестили «мадам Теперь».
— А вот и ваш тупой кузен, в двух шагах от Лурмеля, - вновь оживилась Элизабет.
— Ой, ну пожалуйста, бедный Тома уже довольно наказан, пора бы и простить его.
— Ничего, пусть еще помучается – меня никто еще так не унижал! – поджала губы Элизабет.
Люлли поднял свой жезл, давая знак оркестру. Заиграла увертюра, и вскоре импровизированный зал зазвенел голосами певцов. Ни одна из королевских лошадей не слышала на своем веку ничего подобного!
Короля и королеву, с бесстрастным видом восседавших в первом ряду, ждали четыре часа музыки и пения.
Не помня себя от ужаса, Шарлотта внезапно обнаружила себя на сцене. Каким-то поразительным образом она умудрялась двигаться в такт с Себастьяном, грациозно скользить, выполнять пируэты и прыжки. Сцену она покидала на подкашивающихся ногах под аплодисменты зрителей, еще не веря в свой успех, а на ее место уже спешила принцесса Конти со следующим номером.
Король решил, что главную роль будет танцевать его старшая дочь, буквально накануне, и девушке пришлось репетировать всю ночь, чтобы разучить свою партию к началу спектакля. Но Мари-Анна де Конти, как и остальные члены королевской семьи, участвовала в королевских постановках с самого детства, и подобная спешка была ей не в новинку.
Дочери Людовика и Луизы де Лавальер уже исполнилось пятнадцать с половиной лет, и она считалась первой красавицей двора.
Ссора в парке быстро забылась, и Шарлотта вся исстрадалась, жалуясь, что ее обязанности не дают ей видеться с дежурящим в двух шагах братом.
Зато они могли обмениваться взглядами всякий раз, когда королева отправлялась к мессе или в покои дофины, и Шарлотта тихо хихикала, наблюдая за тем, как вся свита королевы восторгается широкими плечами и бравой выправкой новоиспеченного гвардейца. Отдельные дамы и вовсе бесстыдно лорнировали Гастона, а он, вытянувшись по стойке смирно, краснел от сыпавшихся в его адрес комплиментов. Увы, его смущение вызывало нежные улыбки и новые приступы восторгов.
Но в последние два дня Мария-Терезия, к вящему сожалению Шарлотты, почти не выходила из своих покоев, потому что ее обожаемая Мендоса внезапно заболела.
Разумеется, к ней тут же вызвали Фагона, личного врача королевы. Мендоса, за всю свою жизнь не подпустившая к себе ни одного мужчины кроме духовника, категорически отказалась от осмотра и пришла в такое возбуждение, что ей сделалось еще хуже. Королева рыдала и молилась, а ее верная камеристка между приступами тошноты кричала, что ее отравили…
По дворцу тут же поползли слухи: «Яд? Вы сказали «яд»?» И все взгляды устремились на мадам де Монтеспан…
Фагон назначил слабительное, затем клистир и, наконец, кровопускание. Но Мендоса визжала, как свинья на бойне, и причитала, что предпочитает умереть.
Тогда королева потребовала послать за врачом короля, что было грубейшей дипломатической ошибкой, поскольку Фагон с Дакеном не выносили друг друга: каждый считал соперника шарлатаном и выскочкой.
Старик Дакен своим местом был обязан маркизе и справлялся со своими обязанностями без особого труда, поскольку его царственный пациент отличался железным здоровьем.
Фагону же, напротив, покровительствовала мадам де Ментенон, и Людовик, чтобы сделать ей приятное, назначил Фагона врачом королевы и дофины.
Пока врачи совещались, Мария-Терезия заканчивала свой туалет, пытаясь запудрить покрасневший от слез нос. Она почти всю ночь не спала, ухаживая за своей любимицей, которую уложили в крошечном кабинете, смежном с опочивальней королевы.
Через открытую дверь доносились сердитые голоса докторов, яростно спорящих у изголовья больной о преимуществах клистира и рвотного, причем каждый из них настаивал, что его средство непременно принесет чудесное исцеление.
— Purgare primore, - вскричал Фагон на латыни.
— Ничего подобного, - возразил Дакен. – Больная родилась под знаком Весов, а поскольку луна убывает, делать ей промывание будет сущим преступлением!
— А я говорю вам, purgare, а затем saignare!
— Невеждаре! Нет-нет, щепотка квасцов, чтобы очистить организм от нездоровой влаги, а затем клистир с сенной.
— Только не при отравлении! Ее и без вашей помощи рвет без остановки!
— Ну, тогда еще одно кровопускание, - почесал подбородок Дакен. – Пожалуй, на этот раз из шеи.
— Да нет же, лучше у локтя…
Мендоса слушала их в полузабытьи, не понимая ни слова. Накануне хирург королевы трижды отворил ей кровь, несмотря на то, что она отчаянно отбивалась, потратив остатки сил на то, чтобы избежать ланцета, и не преуспев.
— Боюсь, что ее уже не спасти, - продолжал Фагон.
— Без всякого сомнения, - подхватил Дакен, впервые согласившись с коллегой, и, посоветовав позвать священника, величественно удалился, так и не назначив никакого лечения.
От такого известия королеве сделалось дурно, и пока мадам де Грамон смачивала виски Марии-Терезии ароматным уксусом, Шарлотта, обмахивавшая королеву веером, подумала про себя: будь что будет…
— Ваше Величество… Быть может, вы позволите моей подруге Мадлен осмотреть мадемуазель Мендосу? – робко предложила она королеве, щеки которой, наконец, порозовели.
— Малышке, говорящей по-испански?
— Если уж сам Фагон тут бессилен, вряд ли ей поможет эта шарлатанка, - тут же встряла мадам де Грамон.
— Y porque no? Приведите ее немедленно!
Шарлотта быстро присела в реверансе и выскочила из комнаты, не дожидаясь, пока ей разрешат идти.
— Скорее разыщи Мадлен! – бросилась она к брату. – Нет времени объяснять, приказ королевы, - добавила она, когда Гастон удивленно вскинул брови. – В это время дня она наверняка лечит слуг на королевской кухне.
Гастон кивнул и помчался на другой конец замка.
— Да вы с ней только что разминулись, - сообщили ему на кухне. – Ее позвали в галерею.
Маркусси чертыхнулся, разворачиваясь в обратную сторону. И было от чего досадовать – галерея примыкала к покоям королевы!
Оказавшись в огромном зале, он не без труда нашел девушку среди каменщиков и живописцев. Присев рядом с распростертым на полу молодым мужчиной, она накладывала ему шину на сломанную ногу. Заплаканная служаночка держала стонущего бедолагу за руку.
— Боже, мой бедный Туссен! – всхлипывала девушка.
— Не переживай, Сюзон, через шесть недель он у тебя снова бегать будет, - успокаивала ее Мадлен.
— А я хромать не буду? – простонал Туссен.
— Увы, скорее всего, будешь, но это сделает тебя еще неотразимее, - попыталась пошутить Мадлен. – Ты лучше поблагодари бога: свалиться с лесов высотой в двенадцать футов и отделаться переломом ноги – это настоящее чудо.
И она сердито посмотрела на леса без ограждения, на которых каменщики штукатурили потолок, готовя его под роспись.
— Тебе хотя бы есть где жить? – заволновалась Сюзон.
— Нет. Но я знаю, что мне полагается тридцать ливров в уплату за сломанную ногу. Надеюсь, мне разрешат остаться в бараке для рабочих, и что к тому времени, когда я встану на ноги, здесь еще найдется для меня работа!
— Об этом не волнуйся, дружище, - успокоил его мастер.
Заметив, наконец, мундир Гастона, Сюзон спросила:
— А вам что нужно, господин гвардеец?
— Я пришел за мадемуазель Друэ.
Узнав его голос, Мадлен вся сжалась, а рабочие попятились, поглядывая на гвардейца с опаской.
— Я занята, месье Гастон. Зайдите попозже, - голос девушки прозвучал намного суше, чем ей бы хотелось.
«И что за муха ее укусила?» - в который раз спросил себя Гастон. Годы шли, а эта странная неловкость между ними так никуда и не делась.
— Приказ королевы, Мадлен, - ответил он вслух таким же сухим тоном.
— Ничего себе! Когда моя Марго узнает, что ты знаешься с королевой… - присвистнул старый штукатур.
— Ну да, мой милый Фульбер, Ее Величество каждый день приглашает меня на чашечку шоколада. А ты не знал? - рассмеялась Мадлен.
Два резчика по мрамору помогли ей подняться, и Гастон, ревниво прищурившись, не мог не отметить, что с ними она была на ты.
— Поторопись, это срочно, - не удержался он.
Но Мадлен, склонившаяся над Туссеном, сделала вид, что не слышит.
— Ты не могла бы позаботиться о Реми? – попросил ее Туссен. – Он остался в «Золотом петухе». Боюсь, что хозяин вышвырнет его на улицу.
— Я все устрою, не волнуйся. Ну все, мне надо идти.
«Наконец-то!» - подумал Гастон, уже начиная закипать. «И почему она так мила со всеми этими людьми и так бессовестно игнорирует меня?»
— Кто такой Реми? – поинтересовался он по дороге в покои королевы.
— Его брат. Ему всего лет восемь. Они пришли в Версаль из Лимузена. Этой зимой там был такой голод, что их отец решил избавиться от всех детей, потому что их нечем было кормить. Трех младшеньких он сдал в приют, а Туссен отправился на поиски работы. Ему удалось забрать из приюта Реми, и они пришли сюда пешком вместе с сотней других бедолаг, потому что услышали, что на стройке нужны рабочие руки. У Туссена есть стол и кров, но ему приходится платить за комнату для Реми.
Гастон боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть удачу. Сколько он себя помнил, Мадлен ни разу не удостоила его столь длинной речью.
— Простите, месье Гастон, что надоедаю вам своими историями о бедняках, - продолжала девушка. – Людей благородного сословия не интересуют подобные пустяки.
— С чего вы взяли? – возразил он ледяным тоном.
Мадлен, собравшаяся по привычке съязвить «вы, дворяне...», прикусила язычок. Они уже стояли у дверей в опочивальню королевы, и в тот момент, когда перед ней открылась дверь, девушка вдруг осознала, что за все это время она ни разу не задумалась над тем, что от нее понадобилось государыне.
Прода от 31.07.2019, 23:32
***
Мадлен внимательно осмотрела скорчившуюся в кровати больную, желтую, будто лимон, и высохшую, будто мумия, и попыталась нащупать еле различимый пульс на запястье, отметив, что пальцы у испанки совершенно ледяные.
— Что она пила в последние два дня?
— Ничего, разумеется. Доктор категорически запретил ей пить, чтобы вода не способствовала образованию дурной крови, - пояснила сиделка.
— Велите принести ей бульона, ей нужна жидкость.
— Но доктор…
— Исполняйте! – велела сидящая у изголовья королева.
— А что она ела перед тем, как ей стало плохо? – спросила у сиделки девушка.
— Ничего особенного. Омлет с ветчиной и… а, маринованные сардины. Яд наверняка подсыпали ей в воду!
— Сардины? В такую жару?
— Ну да. Бедняжка, она так им обрадовалась. Настоящие испанские сардины, выловленные от силы неделю тому назад.
— Есть сардины, пролежавшие целую неделю? Да это же сущее безумие. Какой тут может быть яд, сардин более чем достаточно, уверяю вас!
— Пожалуй, они и вправду слегка… попахивали, - подумав, признала сиделка.
Слуга принес бульон, и Мадлен попыталась разжать потрескавшиеся от жажды губы Мендосы, чтобы напоить ее бульоном. Больная обиженно застонала, но потом с трудом сделала глоток и перестала отворачиваться.
После нескольких ложек Мендоса открыла глаза и, расплывшись в счастливой улыбке, чуть слышно зашептала на испанском:
— Я уже в раю, донья Мария-Луиса?
— Бедняжка, она уже начала бредить! – ахнула сиделка.
Мендоса схватила Мадлен за руку, не сводя с нее глаз.
— Не волнуйтесь, - ласково ответила девушка. – Вам нужно отдохнуть.
Королева склонилась над своей любимицей, кладя ей на лоб мокрую салфетку.
— Поправляйся скорее, моя дорогая… Что я буду делать без тебя?
Выпрямившись, она повернулась к Мадлен:
— А ведь и верно, ты похожа на душечку донью Марию-Луису, когда та была совсем молодой. Вот только она давно умерла.
Мендоса выпустила руку Мадлен и, всхлипнув, вцепилась в висящий на шее у девушки медальон.
— О, вы все еще носите подарок короля с гербом вашей… - забормотала она в бреду.
— Вы ошибаетесь, госпожа Мендоса, - переходя на французский, оборвала ее Мадлен, напуганная словами испанки. – Меня зовут Мадлен Друэ.
Она отобрала у больной свой медальон и поспешно спрятала его в вырезе платья.
— Мадлен Друэ, - повторила она еще раз, будто хотела убедить себя саму.
Подслушивавшая у двери Элоиза довольно улыбнулась: теперь у нее, пожалуй, наберется новостей на новенький кружевной фонтанж.
Глава 13
— Я обесчещен! – бился в истерике Люлли. – Я уничтожен, унижен, обесчещен…
— Вы повторяетесь, Батист, - устало вздохнул Бонтан.
— Заставьте его замолчать, а не то я его прикончу, - процедил сквозь зубы Берен, главный королевский художник-декоратор.
— Драма в трех актах, - ухмыляясь, продекламировал их друг Жан Расин. – Акт первый: хлещет дождь, крепчает ветер. Не просто ветер, а король ветров, быка способный унести под облака. О том, чтобы играть «Персея» в Мраморном дворе в столь хмурый вечер, не идет и речи. Акт второй: велит король спектаклю быть во что бы то ни стало. В Большой конюшне нынче будет зала. Все декорации разобраны: вот-вот Берен их на конюшне соберет. Акт третий: пятьсот банкеток, сотня факелов, и вот манеж для оперы готов. Все рукоплещут нашему успеху, король доволен новою потехой!
— Расин прав, нас ждет триумф.
— И не забываем, что Его Величеству весьма понравилось либретто «Персея», - напомнил друзьям Расин.
— А танцоры? – голос Люлли зазвенел нервным фальцетом.
— Танцоры готовы! – отозвался Бошан.
Плотникам понадобилось всего несколько часов на то, чтобы собрать временную сцену на манеже Большой королевской конюшни и отрегулировать машины для смены декораций. Постоянного театра в Версале пока не было – Его Величество предпочитал спектакли на открытом воздухе, в разных уголках великолепного версальского парка, где декорациями служили деревья, фонтаны и боскеты.
За сколоченными наспех кулисами Шарлотта переодевалась в костюм пастушки, поглядывая на счастливо улыбающуюся Элоизу, которая только что вернулась от мадам де Монтеспан. Судя по довольному лицу фрейлины, новости, которые она принесла маркизе, заслужили похвалы.
В зал начали стекаться придворные. В зависимости от ранга, одни из них занимали места, которые указывали им королевские лакеи в синих камзолах, другие оставались стоять. Чтобы немного успокоить нервы, Шарлотта разыскала подруг, которые вместе с другими артистами разглядывали зрителей из-за кулис.
— А вот и королевское семейство, - объявила Хильди. – Король и дофин пешком, королева в портшезе. Ой, а вот и моя госпожа, мадам дофина. Господи, и зачем она только явилась? Как неосторожно, в ее-то состоянии!
Шарлотта привстала на цыпочки, чтобы увидеть свиту королевы поверх плеча подруги.
— Ты только посмотри на платье Монтеспан! На нем жемчугов и бриллиантов на сотню тысяч ливров! А вон и мадам де Ментенон.
Скромное платье подруги короля резко выделялось среди роскошных туалетов придворных дам.
— Как вы думаете, она действительно станет фавориткой? – спросила Шарлотта, разглядывая Ментеноншу.
— С какой это стати Его Величеству захочется сорокапятилетнюю старуху, когда в его распоряжении столько молоденьких красавиц? – фыркнула Элизабет.
Наверняка она была права, но, тем не менее, публика в зале почтительно расступалась перед той, кого в шутку окрестили «мадам Теперь».
— А вот и ваш тупой кузен, в двух шагах от Лурмеля, - вновь оживилась Элизабет.
— Ой, ну пожалуйста, бедный Тома уже довольно наказан, пора бы и простить его.
— Ничего, пусть еще помучается – меня никто еще так не унижал! – поджала губы Элизабет.
Люлли поднял свой жезл, давая знак оркестру. Заиграла увертюра, и вскоре импровизированный зал зазвенел голосами певцов. Ни одна из королевских лошадей не слышала на своем веку ничего подобного!
Короля и королеву, с бесстрастным видом восседавших в первом ряду, ждали четыре часа музыки и пения.
Не помня себя от ужаса, Шарлотта внезапно обнаружила себя на сцене. Каким-то поразительным образом она умудрялась двигаться в такт с Себастьяном, грациозно скользить, выполнять пируэты и прыжки. Сцену она покидала на подкашивающихся ногах под аплодисменты зрителей, еще не веря в свой успех, а на ее место уже спешила принцесса Конти со следующим номером.
Король решил, что главную роль будет танцевать его старшая дочь, буквально накануне, и девушке пришлось репетировать всю ночь, чтобы разучить свою партию к началу спектакля. Но Мари-Анна де Конти, как и остальные члены королевской семьи, участвовала в королевских постановках с самого детства, и подобная спешка была ей не в новинку.
Дочери Людовика и Луизы де Лавальер уже исполнилось пятнадцать с половиной лет, и она считалась первой красавицей двора.
