«На следующий же день Мазарини «совершенно случайно» обнаружил доказательства того, что мы состоим в заговоре против королевы-матери. Нам даже не дали оправдаться, просто вышвырнули из дворца, не позволив проститься с Его Величеством.
«Но все же, я был отмщен. После смерти Мазарини весной 1661 года Людовик собрал королевский совет, на котором министры, считавшие его безвольным недорослем, предложили ему и дальше забавляться с мазаринетками, пока совет будет управлять страной. А вместо этого их всех прогнали: Людовик взял всю власть в свои руки.
«Государь день и ночь трудился, чтобы выучиться своему «ремеслу короля». А из министров оставил только умных и честных людей, вроде Кольбера. И через двадцать лет Франция превратилась в сильнейшую из держав Европы. Так что король сдержал данное мне обещание, заставив всех склониться перед его волей и обуздав ту знать, что так пугала его в детстве.
Шевалье умолк. Мадлен так и застыла со стопкой тарелок в руках, гладя на него круглыми от изумления глазами.
— Ну что, копуши, мы будем есть этого фазана, или как? – сурово нахмурился старик, и обе девочки дружно рассмеялись.
Пасха, 1678 год
— Шарлотта, си-бемоль, а не фа-диез! – не выдержав, возопила Мадлен, не выдержав доносящихся на кухню звуков.
– Соната для фальшивых нот! – сердито пробурчала она себе под нос, вновь наклоняясь над столом, на котором они с Катрин подписывали пакетики с травяными смесями.
Устав издеваться над своим уроком на стареньком клавесине, доставшемся ей от матери, Шарлотта, наконец, взяла последний, особенно душераздирающий аккорд.
— Гастон, вывези меня во двор, умоляю. Эта какофония просто невыносима! – заявил шевалье де Маркусси, затыкая уши.
— А ее учитель, между прочим, считает, что налицо определенный прогресс!
— Да ну? Он, должно быть, глух, как пробка.
— Ну не может же он ей сказать, что у нее нет таланта к музыке, - усмехнулась Катрин.
Увы, из гостиной снова послышались ужасающие звуки. Мадлен стиснула зубы и гусиное перо, яростно царапая буквы на бумажной этикетке.
— И верно, в Бастилию и за меньшие оскорбления сажают!
— Нет, это уже слишком! – возмутилась Шарлотта, в последний раз ударив обеими руками по клавишам. – Ненавижу музыку!
Громкий хохот с кухни отнюдь не улучшил ее дурное настроение:
— Ну если ты такая умная, Мадлен, отчего бы тебе не сыграть эту пьесу вместо меня?
— К счастью, я не умею играть. Хватит с нас и одного музыканта в доме, – съязвила ее подруга, входя в гостиную вместе с Гастоном.
— Вот как? Ты вспомнила, что не умеешь играть, но советуешь мне, как играть си-бемоль?
Вспомнила? Мадлен побледнела и прикусила губу.
— Ох, прости, я не хотела… – напуганная ее изменившимся лицом, Шарлотта вскочила и попыталась ее обнять, но Мадлен вырвалась и села на освободившийся табурет.
За два года, что она провела в доме шевалье де Маркусси, у нее ни разу не возникло желание подойти к клавесину. Мадлен взглянула на раскрытые ноты, пляшущие у нее перед глазами и медленно, словно загипнотизированная, коснулась пальцами клавиш. Она играла механически, без души, но ни разу не ошиблась. Когда прозвучала последняя нота, Мадлен, бледная как полотно, встала и молча направилась к двери на кухню. Уже на пороге она обернулась к онемевшей от изумления Шарлотте и сказала:
— Я была права, это был си-бемоль.
Шарлотта хотела броситься за ней, но брат ее удержал.
— Оставь ее. Ей надо побыть одной. Ты же видела, как она потрясена.
— Я не хотела ничего плохого, клянусь! – всхлипнула девочка, уткнувшись в плечо брата.
— Не переживай, – обнял ее Гастон. – Ей просто нужно время, чтобы прийти в себя.
— Не могу поверить, что она все это может. Ну, все то, что она знала раньше, до того, как потеряла память.
Шарлотта вздохнула, но тут же улыбнулась:
— Может, она умеет рисовать как Лебрен, или сочинять музыку, как Люлли. А может, пишет пьесы, как Мольер…
— А может, она – дочь испанского короля и когда-нибудь сделает меня герцогом, - пошутил Гастон.
Шарлотта ткнула его кулачком, не зная, смеяться ли ей или плакать.
— Кстати, ты заметила, что она меня избегает? – продолжил ее брат уже серьезно. – И почти не разговаривает со мной.
— Просто ты ее смущаешь. Ты ведь герой, который спас ей жизнь!
— Положим, робкой Мадлен не назовешь. И все же, с какой стати она зовет меня «господин Гастон»?
— Ну знаешь ли! За эти два года она видела тебя от силы дней восемь. Скажи лучше, с какой стати ей кидаться тебе на шею при встрече?
— Тоже верно, - улыбнулся Гастон. – Что ж, придется ее приручать.
Март 1679 года
Зареванный малыш, всхлипывая, уткнулся в колени матери, пока Мадлен осторожно накладывала ему на руку лубок.
— Знаешь, Жако, у маленьких деток не растут крылышки. И у меня нет волшебного порошка, чтобы мгновенно исцелять сломанные руки, так что будь осторожнее и не лазай по деревьям…
Жако выглянул из материнских юбок и слабо улыбнулся. Перелом ему вправляла Катрин – пятилетний сорванец был ее старым знакомым: сколько царапин, порезов и шишек ему залечили, и не сосчитаешь!
— Просто горе какое-то, а не ребенок, - пожаловалась его мать, расплачиваясь с целительницами мешком с орехами. – А если бы калекой остался криворуким? Денег-то на бесполезный рот у нас нет. Вот стукнет ему шесть, отдадим его в работники на ферму. Детей растить – одни хлопоты, а у меня их четверо уже. Да и пятый на подходе…
— Не беспокойся, Агнес, - Катрин ласково похлопала молодую мать по плечу. – Рука срастется нормально, перелом был чистый. Моя дочь зайдет взглянуть на руку завтра.
Закутавшись в плащи, они вышли на улицу.
— Ты хорошо запомнила, что надо делать? – спросила мадам Друэ.
— О да, это совсем просто.
— Отлично. Тогда следующий перелом будешь вправлять сама.
Мадлен гордо выпрямила спину – этого момента она ждала уже несколько месяцев. Ну а Катрин довольно улыбнулась.
Ее приемная дочь оказалась прирожденной целительницей. За три года Мадлен выучила все то, на что у Катрин, учившейся у своей матери, ушло почти десять лет.
Каждый день она часами заставляла девочку повторять наизусть, как молитву, свойства разных трав, поскольку именно так их ремесло век за веком передавалось от одной травницы к другой. Но ее приемная дочь, вопреки традициям, завела тетрадь, в которую день за днем записывала абсолютно все: симптомы, рецепты и даже действие отваров на каждого больного.
Само собой, Катрин возражала. Эти знания следовало тщательно хранить от посторонних. Травы полезны, это да, в большинстве случаев они исцеляют. Но если ошибиться с дозой, могут и убить. Если эта тетрадь попадется на глаза дурному человеку…
Зато Мадлен ее записи помогали сравнивать результаты и избегать ошибок, которые так часто совершают начинающие целители. Еще год, и она уже сможет набирать себе собственных пациентов. К счастью, в их квартале работы хватало и на двоих.
Задумавшись, Катрин с улыбкой вспомнила своего первого клиента, бродячего торговца, покусанного собакой. Ей тогда было четырнадцать, и в качестве платы она получила локоть синей атласной ленты. Боже, как давно это было!
— К кому теперь? – спросила Мадлен.
— К матушке Бертье, у нее кашель. И к мэтру Колино, у которого болят зубы.
— Ну вот, опять ничего сложного!
Июнь 1679 года
— Письмо! Письмо от Гастона! – послышался из прихожей голос Катрин.
Шарлотта в одной сорочке и чулках буквально скатилась по лестнице, скользя на вощеном паркете, и ворвалась в комнату деда, который в кои-то веки не обратил внимания на ее несколько неодетый вид.
— Наш мальчик в этом году не приедет, - сообщил дед, не поднимая глаз от плотно исписанного листа. – Он устроился на каникулы к нотариусу.
— Вот гадство! – кулачок Шарлотты с силой опустился на поручни кресла-каталки, и она сердито затрясла ушибленной рукой.
Мадлен, наблюдавшая за этой сценой с порога, почувствовала нечто вроде облегчения. Рядом с Гастоном ей отчего-то было неловко, хотя она и не понимала причины, ведь у него всегда находилось для нее доброе слово.
Вздохнув, девочка дала себе зарок: «Когда он вернется, я постараюсь проявить больше дружелюбия». Вот только сама она не слишком верила, что у нее получится.
Март 1680 года
— А я вам говорю, что меня отравили, – простонал бакалейщик, держась за живот.
— Да нет же! У вас просто несварение, сударь.
— Глупости! Вот что я вам скажу: это жена, она жаждет моей смерти. Мечтает о наследстве, стерва!
Мадлен, не удержавшись, захихикала. Бакалейщица, эта святоша – и вдруг отравительница? Да нет, она ничуть не напоминала Ла Вуазен, чудовищную ведьму, которую сожгли совсем недавно, в конце февраля. Та до последнего момента ругалась и плевалась в толпу, даже когда ее привязывали к столбу.
Катрин Друэ и ее приемная дочь были среди тех, кто с ужасом крестился, когда мимо них везли на казнь эту женщину, начинавшую, как честная повитуха, но ради наживы превратившуюся в отравительницу. Ла Вуазен по своему решила проблему брошенных детей: в ее саду нашли могилу десятки младенцев, принесенных в жертву на сатанинских мессах.
Париж говорил и думал только о ядах. «На костер!» – требовали горожане. Не щадили никого: гадалки Босс, Шерон, Лепер, Бело были сожжены одна за другой. Мамаша Вигуре умерла до суда, не выдержав пыток, так что в живых осталась только Трианон, да и то потому, что не спешила сдавать своих сообщников.
Зато самая худшая из всех, Ла Вуазен, перед тем, как сгореть, назвала не только подельников, но и клиентов, так что теперь дрожал весь королевский двор. Скандал затронул самые именитые семейства Франции, вплоть до королевской фаворитки, мадам де Монтеспан, которую тоже уличили в покупке ядов и зелий.
Последнее имя заставило содрогнуться от ужаса даже самого Ла Рейни, генерал-лейтенанта полиции, возглавлявшего Огненную палату – специальную комиссию, созданную для расследования дела о ядах. Обвинять любовницу короля? Немыслимо!
В результате, те из придворных, у кого совесть была нечиста, начали спешно навещать родню в провинции или изыскивать у себя болезни, требующие лечения на водах – что угодно, лишь бы сбежать из Парижа. В воздухе однозначно пахло паленым.
И вот теперь Мадлен отпаивала своего пациента валериановым сиропом, убедив его, что это самое верное противоядие. Разумеется, бакалейщик тут же успокоился.
Подобные сцены повторялись теперь ежедневно: стоило у кого-нибудь прихватить живот, и он тут же воображал, что соседи или близкие желают его смерти.
Шарлатаны сколачивали состояния, продавая талисманы или заклинания против яда, а полиция не справлялась с потоком доносов…
Выйдя на улицу, Мадлен тяжело вздохнула, чувствуя себя бессильной совладать с этим повальным безумием. Невежество и суеверие парижан ее пугали. Накануне одна из соседок потребовала у нее отвар, позволяющий избавиться от нежеланной беременности, а другая – приворотное зелье, чтобы удержать любовника.
И как объяснить этим бедняжкам, что лечение травами не имеет ничего общего с колдовством? Да и лечением это нельзя назвать, в лучшем случае, облегчение. Исцелить же может один Господь.
— Ужасные наступили времена, согласись, – сказала она жирному рыжему коту, печально смотревшему на нее с подоконника, и отправилась к следующему пациенту.
Июнь 1680 года
Сидя за большим столом на кухне, Гастон объяснял деду:
— Мне удалось скопить достаточно денег на два года в военной академии. Вы же знаете, что без этого хорошего места в армии не получить.
— Ты прав, – согласился шевалье де Маркусси. – Но почему в Руане? Это же так далеко.
— Потому что там никто не слышал о нашей семье, – нехотя сознался юноша. – В Париже меня никуда не взяли.
— Болваны потому что, - не выдержала Шарлотта, расстроенная новой разлукой с братом.
— А вот кузеном Тома овладела жажда к перемене мест, – продолжал Гастон. – Он нашел себе место секретаря при французском после в Голландии. Его отец вне себя от бешенства!
— Ну вот, а тетушка Жанна положила столько сил на то, чтобы добыть ему непыльную должность при дворе, – фыркнула Шарлотта. – Не то смотрителя королевских карпов, не то интенданта садовых колясок.
Гастон улыбался, любуясь сестрой. Она и впрямь была чудо как хороша – высокая, стройная, с волосами цвета спелой пшеницы и изумрудными глазами. Однако куда больше его потрясла встреча с Мадлен – он то и дело заглядывался на нее украдкой. За два года его русалка умудрилась превратиться в прелестнейшее создание с нежным румянцем, черными кудрями и васильковыми очами. Хрупкая и грациозная, она, похоже, даже не осознавала своего очарования. Гастон знал, что она уже давно зарабатывает деньги лечением, отличаясь удивительно зрелыми суждениями для своих лет. Впрочем, кто знает, сколько ей на самом деле?
В остальном, все осталось, как было. Мадлен избегала на него смотреть и почти не говорила с Гастоном. И улыбалась кому угодно, только не ему.
— Еще вина, господин Гастон?
Он вздрогнул. Мадлен стояла рядом с кувшином в руках и серьезным лицом.
— Спасибо, – Гастон протянул ей свою оловянную кружку. – Только, пожалуйста, зови меня просто Гастон, хорошо?
Девушка молча отвернулась, чтобы налить вино деду.
Наблюдательная Шарлотта переводила взгляд с одного на другую. С чего бы это, спрашивается, эти двое то и дело исподтишка поглядывали друг на друга?
Мадлен поставила кувшин на стол и, наконец, рискнула поднять глаза, но тут же опустила их снова, поймав пристальный взгляд юноши. А ведь она поклялась сделать над собой усилие! Вот только слова совсем не шли на ум – в этот раз она чувствовала себя рядом с Гастоном как-то особенно неловко.
Как странно – стоит ей взглянуть в эти зеленые глаза, и сердце начинает колотиться, как безумное. А ведь он совсем не изменился. Ну разве что вырос немного да раздался в плечах. А в остальном такой же, как всегда – все те же золотисто-каштановые локоны до плеч, все та же искренняя улыбка…
Она глубоко вздохнула и ущипнула себя за руку, чтобы не отвлекаться. Вечером надо будет непременно выпить слабительного для пущей ясности мыслей.
Май 1681 года
— Ну что, как сплетни Герцогини? Достаточно пикантны? – поинтересовалась Шарлотта, едва Мадлен вышла из «Исповедальни».
— О да! – улыбнулась юная целительница. – С тех пор, как король объявил охоту на ведьм, на рынках стало тихо. Ах да, на днях арестовали мадемуазель дез Ойе. Ее обвиняют в участии в черных мессах. Говорят, мамаша Леру продавала ей приворотные зелья, которыми мадам де Монтеспан потихоньку опаивала короля. Все думают, что маркизе грозит неминуемая опала. Тем более, что новая фаворитка, мадемуазель де Фонтанж, так неожиданно скончалась. Ей было всего двадцать лет, представляешь? А перед этим Фонтанж потеряла ребеночка…
Мадлен замолчала, чтобы дать пройти нагруженной покупками женщине, за юбку которой цеплялся хнычущий малыш.
— Пособников Ла Вуазен должны сжечь со дня на день. Ходят слухи, что Трианон придушили в тюрьме, сделав вид, что это самоубийство. Она слишком много болтала. А Огненную палату, судя по всему, собираются распустить, чтобы оградить от скандала мадам де Монтеспан. Говорят, король велел уничтожить все касающиеся ее показания.
— Смотри-ка, – Шарлотта кивнула в сторону лавки под вывеской «Счастье влюбленных». – Неужто мамаша Леру сделалась святошей?
«Но все же, я был отмщен. После смерти Мазарини весной 1661 года Людовик собрал королевский совет, на котором министры, считавшие его безвольным недорослем, предложили ему и дальше забавляться с мазаринетками, пока совет будет управлять страной. А вместо этого их всех прогнали: Людовик взял всю власть в свои руки.
«Государь день и ночь трудился, чтобы выучиться своему «ремеслу короля». А из министров оставил только умных и честных людей, вроде Кольбера. И через двадцать лет Франция превратилась в сильнейшую из держав Европы. Так что король сдержал данное мне обещание, заставив всех склониться перед его волей и обуздав ту знать, что так пугала его в детстве.
Шевалье умолк. Мадлен так и застыла со стопкой тарелок в руках, гладя на него круглыми от изумления глазами.
— Ну что, копуши, мы будем есть этого фазана, или как? – сурово нахмурился старик, и обе девочки дружно рассмеялись.
***
Пасха, 1678 год
— Шарлотта, си-бемоль, а не фа-диез! – не выдержав, возопила Мадлен, не выдержав доносящихся на кухню звуков.
– Соната для фальшивых нот! – сердито пробурчала она себе под нос, вновь наклоняясь над столом, на котором они с Катрин подписывали пакетики с травяными смесями.
Устав издеваться над своим уроком на стареньком клавесине, доставшемся ей от матери, Шарлотта, наконец, взяла последний, особенно душераздирающий аккорд.
— Гастон, вывези меня во двор, умоляю. Эта какофония просто невыносима! – заявил шевалье де Маркусси, затыкая уши.
— А ее учитель, между прочим, считает, что налицо определенный прогресс!
— Да ну? Он, должно быть, глух, как пробка.
— Ну не может же он ей сказать, что у нее нет таланта к музыке, - усмехнулась Катрин.
Увы, из гостиной снова послышались ужасающие звуки. Мадлен стиснула зубы и гусиное перо, яростно царапая буквы на бумажной этикетке.
— И верно, в Бастилию и за меньшие оскорбления сажают!
— Нет, это уже слишком! – возмутилась Шарлотта, в последний раз ударив обеими руками по клавишам. – Ненавижу музыку!
Громкий хохот с кухни отнюдь не улучшил ее дурное настроение:
— Ну если ты такая умная, Мадлен, отчего бы тебе не сыграть эту пьесу вместо меня?
— К счастью, я не умею играть. Хватит с нас и одного музыканта в доме, – съязвила ее подруга, входя в гостиную вместе с Гастоном.
— Вот как? Ты вспомнила, что не умеешь играть, но советуешь мне, как играть си-бемоль?
Вспомнила? Мадлен побледнела и прикусила губу.
— Ох, прости, я не хотела… – напуганная ее изменившимся лицом, Шарлотта вскочила и попыталась ее обнять, но Мадлен вырвалась и села на освободившийся табурет.
За два года, что она провела в доме шевалье де Маркусси, у нее ни разу не возникло желание подойти к клавесину. Мадлен взглянула на раскрытые ноты, пляшущие у нее перед глазами и медленно, словно загипнотизированная, коснулась пальцами клавиш. Она играла механически, без души, но ни разу не ошиблась. Когда прозвучала последняя нота, Мадлен, бледная как полотно, встала и молча направилась к двери на кухню. Уже на пороге она обернулась к онемевшей от изумления Шарлотте и сказала:
— Я была права, это был си-бемоль.
Шарлотта хотела броситься за ней, но брат ее удержал.
— Оставь ее. Ей надо побыть одной. Ты же видела, как она потрясена.
— Я не хотела ничего плохого, клянусь! – всхлипнула девочка, уткнувшись в плечо брата.
— Не переживай, – обнял ее Гастон. – Ей просто нужно время, чтобы прийти в себя.
— Не могу поверить, что она все это может. Ну, все то, что она знала раньше, до того, как потеряла память.
Шарлотта вздохнула, но тут же улыбнулась:
— Может, она умеет рисовать как Лебрен, или сочинять музыку, как Люлли. А может, пишет пьесы, как Мольер…
— А может, она – дочь испанского короля и когда-нибудь сделает меня герцогом, - пошутил Гастон.
Шарлотта ткнула его кулачком, не зная, смеяться ли ей или плакать.
— Кстати, ты заметила, что она меня избегает? – продолжил ее брат уже серьезно. – И почти не разговаривает со мной.
— Просто ты ее смущаешь. Ты ведь герой, который спас ей жизнь!
— Положим, робкой Мадлен не назовешь. И все же, с какой стати она зовет меня «господин Гастон»?
— Ну знаешь ли! За эти два года она видела тебя от силы дней восемь. Скажи лучше, с какой стати ей кидаться тебе на шею при встрече?
— Тоже верно, - улыбнулся Гастон. – Что ж, придется ее приручать.
***
Март 1679 года
Зареванный малыш, всхлипывая, уткнулся в колени матери, пока Мадлен осторожно накладывала ему на руку лубок.
— Знаешь, Жако, у маленьких деток не растут крылышки. И у меня нет волшебного порошка, чтобы мгновенно исцелять сломанные руки, так что будь осторожнее и не лазай по деревьям…
Жако выглянул из материнских юбок и слабо улыбнулся. Перелом ему вправляла Катрин – пятилетний сорванец был ее старым знакомым: сколько царапин, порезов и шишек ему залечили, и не сосчитаешь!
— Просто горе какое-то, а не ребенок, - пожаловалась его мать, расплачиваясь с целительницами мешком с орехами. – А если бы калекой остался криворуким? Денег-то на бесполезный рот у нас нет. Вот стукнет ему шесть, отдадим его в работники на ферму. Детей растить – одни хлопоты, а у меня их четверо уже. Да и пятый на подходе…
— Не беспокойся, Агнес, - Катрин ласково похлопала молодую мать по плечу. – Рука срастется нормально, перелом был чистый. Моя дочь зайдет взглянуть на руку завтра.
Закутавшись в плащи, они вышли на улицу.
— Ты хорошо запомнила, что надо делать? – спросила мадам Друэ.
— О да, это совсем просто.
— Отлично. Тогда следующий перелом будешь вправлять сама.
Мадлен гордо выпрямила спину – этого момента она ждала уже несколько месяцев. Ну а Катрин довольно улыбнулась.
Ее приемная дочь оказалась прирожденной целительницей. За три года Мадлен выучила все то, на что у Катрин, учившейся у своей матери, ушло почти десять лет.
Каждый день она часами заставляла девочку повторять наизусть, как молитву, свойства разных трав, поскольку именно так их ремесло век за веком передавалось от одной травницы к другой. Но ее приемная дочь, вопреки традициям, завела тетрадь, в которую день за днем записывала абсолютно все: симптомы, рецепты и даже действие отваров на каждого больного.
Само собой, Катрин возражала. Эти знания следовало тщательно хранить от посторонних. Травы полезны, это да, в большинстве случаев они исцеляют. Но если ошибиться с дозой, могут и убить. Если эта тетрадь попадется на глаза дурному человеку…
Зато Мадлен ее записи помогали сравнивать результаты и избегать ошибок, которые так часто совершают начинающие целители. Еще год, и она уже сможет набирать себе собственных пациентов. К счастью, в их квартале работы хватало и на двоих.
Задумавшись, Катрин с улыбкой вспомнила своего первого клиента, бродячего торговца, покусанного собакой. Ей тогда было четырнадцать, и в качестве платы она получила локоть синей атласной ленты. Боже, как давно это было!
— К кому теперь? – спросила Мадлен.
— К матушке Бертье, у нее кашель. И к мэтру Колино, у которого болят зубы.
— Ну вот, опять ничего сложного!
***
Июнь 1679 года
— Письмо! Письмо от Гастона! – послышался из прихожей голос Катрин.
Шарлотта в одной сорочке и чулках буквально скатилась по лестнице, скользя на вощеном паркете, и ворвалась в комнату деда, который в кои-то веки не обратил внимания на ее несколько неодетый вид.
— Наш мальчик в этом году не приедет, - сообщил дед, не поднимая глаз от плотно исписанного листа. – Он устроился на каникулы к нотариусу.
— Вот гадство! – кулачок Шарлотты с силой опустился на поручни кресла-каталки, и она сердито затрясла ушибленной рукой.
Мадлен, наблюдавшая за этой сценой с порога, почувствовала нечто вроде облегчения. Рядом с Гастоном ей отчего-то было неловко, хотя она и не понимала причины, ведь у него всегда находилось для нее доброе слово.
Вздохнув, девочка дала себе зарок: «Когда он вернется, я постараюсь проявить больше дружелюбия». Вот только сама она не слишком верила, что у нее получится.
Глава 5
Март 1680 года
— А я вам говорю, что меня отравили, – простонал бакалейщик, держась за живот.
— Да нет же! У вас просто несварение, сударь.
— Глупости! Вот что я вам скажу: это жена, она жаждет моей смерти. Мечтает о наследстве, стерва!
Мадлен, не удержавшись, захихикала. Бакалейщица, эта святоша – и вдруг отравительница? Да нет, она ничуть не напоминала Ла Вуазен, чудовищную ведьму, которую сожгли совсем недавно, в конце февраля. Та до последнего момента ругалась и плевалась в толпу, даже когда ее привязывали к столбу.
Катрин Друэ и ее приемная дочь были среди тех, кто с ужасом крестился, когда мимо них везли на казнь эту женщину, начинавшую, как честная повитуха, но ради наживы превратившуюся в отравительницу. Ла Вуазен по своему решила проблему брошенных детей: в ее саду нашли могилу десятки младенцев, принесенных в жертву на сатанинских мессах.
Париж говорил и думал только о ядах. «На костер!» – требовали горожане. Не щадили никого: гадалки Босс, Шерон, Лепер, Бело были сожжены одна за другой. Мамаша Вигуре умерла до суда, не выдержав пыток, так что в живых осталась только Трианон, да и то потому, что не спешила сдавать своих сообщников.
Зато самая худшая из всех, Ла Вуазен, перед тем, как сгореть, назвала не только подельников, но и клиентов, так что теперь дрожал весь королевский двор. Скандал затронул самые именитые семейства Франции, вплоть до королевской фаворитки, мадам де Монтеспан, которую тоже уличили в покупке ядов и зелий.
Последнее имя заставило содрогнуться от ужаса даже самого Ла Рейни, генерал-лейтенанта полиции, возглавлявшего Огненную палату – специальную комиссию, созданную для расследования дела о ядах. Обвинять любовницу короля? Немыслимо!
В результате, те из придворных, у кого совесть была нечиста, начали спешно навещать родню в провинции или изыскивать у себя болезни, требующие лечения на водах – что угодно, лишь бы сбежать из Парижа. В воздухе однозначно пахло паленым.
И вот теперь Мадлен отпаивала своего пациента валериановым сиропом, убедив его, что это самое верное противоядие. Разумеется, бакалейщик тут же успокоился.
Подобные сцены повторялись теперь ежедневно: стоило у кого-нибудь прихватить живот, и он тут же воображал, что соседи или близкие желают его смерти.
Шарлатаны сколачивали состояния, продавая талисманы или заклинания против яда, а полиция не справлялась с потоком доносов…
Выйдя на улицу, Мадлен тяжело вздохнула, чувствуя себя бессильной совладать с этим повальным безумием. Невежество и суеверие парижан ее пугали. Накануне одна из соседок потребовала у нее отвар, позволяющий избавиться от нежеланной беременности, а другая – приворотное зелье, чтобы удержать любовника.
И как объяснить этим бедняжкам, что лечение травами не имеет ничего общего с колдовством? Да и лечением это нельзя назвать, в лучшем случае, облегчение. Исцелить же может один Господь.
— Ужасные наступили времена, согласись, – сказала она жирному рыжему коту, печально смотревшему на нее с подоконника, и отправилась к следующему пациенту.
***
Июнь 1680 года
Сидя за большим столом на кухне, Гастон объяснял деду:
— Мне удалось скопить достаточно денег на два года в военной академии. Вы же знаете, что без этого хорошего места в армии не получить.
— Ты прав, – согласился шевалье де Маркусси. – Но почему в Руане? Это же так далеко.
— Потому что там никто не слышал о нашей семье, – нехотя сознался юноша. – В Париже меня никуда не взяли.
— Болваны потому что, - не выдержала Шарлотта, расстроенная новой разлукой с братом.
— А вот кузеном Тома овладела жажда к перемене мест, – продолжал Гастон. – Он нашел себе место секретаря при французском после в Голландии. Его отец вне себя от бешенства!
— Ну вот, а тетушка Жанна положила столько сил на то, чтобы добыть ему непыльную должность при дворе, – фыркнула Шарлотта. – Не то смотрителя королевских карпов, не то интенданта садовых колясок.
Гастон улыбался, любуясь сестрой. Она и впрямь была чудо как хороша – высокая, стройная, с волосами цвета спелой пшеницы и изумрудными глазами. Однако куда больше его потрясла встреча с Мадлен – он то и дело заглядывался на нее украдкой. За два года его русалка умудрилась превратиться в прелестнейшее создание с нежным румянцем, черными кудрями и васильковыми очами. Хрупкая и грациозная, она, похоже, даже не осознавала своего очарования. Гастон знал, что она уже давно зарабатывает деньги лечением, отличаясь удивительно зрелыми суждениями для своих лет. Впрочем, кто знает, сколько ей на самом деле?
В остальном, все осталось, как было. Мадлен избегала на него смотреть и почти не говорила с Гастоном. И улыбалась кому угодно, только не ему.
— Еще вина, господин Гастон?
Он вздрогнул. Мадлен стояла рядом с кувшином в руках и серьезным лицом.
— Спасибо, – Гастон протянул ей свою оловянную кружку. – Только, пожалуйста, зови меня просто Гастон, хорошо?
Девушка молча отвернулась, чтобы налить вино деду.
Наблюдательная Шарлотта переводила взгляд с одного на другую. С чего бы это, спрашивается, эти двое то и дело исподтишка поглядывали друг на друга?
Мадлен поставила кувшин на стол и, наконец, рискнула поднять глаза, но тут же опустила их снова, поймав пристальный взгляд юноши. А ведь она поклялась сделать над собой усилие! Вот только слова совсем не шли на ум – в этот раз она чувствовала себя рядом с Гастоном как-то особенно неловко.
Как странно – стоит ей взглянуть в эти зеленые глаза, и сердце начинает колотиться, как безумное. А ведь он совсем не изменился. Ну разве что вырос немного да раздался в плечах. А в остальном такой же, как всегда – все те же золотисто-каштановые локоны до плеч, все та же искренняя улыбка…
Она глубоко вздохнула и ущипнула себя за руку, чтобы не отвлекаться. Вечером надо будет непременно выпить слабительного для пущей ясности мыслей.
***
Май 1681 года
— Ну что, как сплетни Герцогини? Достаточно пикантны? – поинтересовалась Шарлотта, едва Мадлен вышла из «Исповедальни».
— О да! – улыбнулась юная целительница. – С тех пор, как король объявил охоту на ведьм, на рынках стало тихо. Ах да, на днях арестовали мадемуазель дез Ойе. Ее обвиняют в участии в черных мессах. Говорят, мамаша Леру продавала ей приворотные зелья, которыми мадам де Монтеспан потихоньку опаивала короля. Все думают, что маркизе грозит неминуемая опала. Тем более, что новая фаворитка, мадемуазель де Фонтанж, так неожиданно скончалась. Ей было всего двадцать лет, представляешь? А перед этим Фонтанж потеряла ребеночка…
Мадлен замолчала, чтобы дать пройти нагруженной покупками женщине, за юбку которой цеплялся хнычущий малыш.
— Пособников Ла Вуазен должны сжечь со дня на день. Ходят слухи, что Трианон придушили в тюрьме, сделав вид, что это самоубийство. Она слишком много болтала. А Огненную палату, судя по всему, собираются распустить, чтобы оградить от скандала мадам де Монтеспан. Говорят, король велел уничтожить все касающиеся ее показания.
— Смотри-ка, – Шарлотта кивнула в сторону лавки под вывеской «Счастье влюбленных». – Неужто мамаша Леру сделалась святошей?
