— Есть причины опасаться Омеги? Какие? Поясните. Вы утверждали, - император поднялся из-за стола, - что ваши андроиды предназначены для паркетов, балов и приёмов. И что же теперь выясняется? Что один из них взорвал поезд. Второй – бежал и теперь мы должны его опасаться. Может быть, вы поясните, что не так с вашими автоматонами?
— Я... — Острожский на мгновение запнулся, а потом поднял глаза и уставился в лицо императору. — Я… всегда говорил, что слишком умная техника опасна тем, что может выйти из-под контроля. Мы наделили их интеллектом и внешностью, не отличимой от внешности человека. Но у них – у автоматонов – нет нравственных понятий. Убивая, они не понимают, что это – убийство. Они – не люди!
— Но ведь именно вы были в комиссии по утверждению Альфы, Беты, Омеги и всех остальных, не так ли? И вы уверяли, что ничего не может произойти, что они полностью послушны программе.
— Уверял. Но… Это был эксперимент, мы многого не знали, не понимали, я мог только предполагать!... – почти выкрикнул Острожский, лицо его покраснело, кулаки сжались, он неподдельно разгневался.
— А теперь вы многое знаете? — мягко спросил император. – И что вы знаете?
Острожский отвёл взгляд.
— Я наблюдал за ними. И понял, что это изначально был провальный эксперимент. Поступки андроидов это доказали. Мы не готовы к взаимодействию с ними. Этот эксперимент должен быть закрыт, а последний андроид – уничтожен.
— Хорошо… — негромко сказал император. — Я принял это к сведению. Ступайте.
Острожский поклонился — коротко, резко, и вышел, почти не глядя на государя.
Император остался один. Он вздохнул, достал из ящика серебряную коробочку с гербом, достал из неё сигару.
Гнев ученого был искренним. Слишком искренним. Но вот только — гнев ли это был? Или что-то иное?
Он смотрел в окно, где над крышами поднимался тонкий утренний туман,
и тихо произнёс:
— Что ты скрываешь, профессор?.. Что ты натворил?..
Огни во дворце гасли один за другим, длинные коридоры погружались в мягкую полутьму. Но в императорском кабинете лампы всё ещё горели. Их свет падал на зелёное сукно стола, на карты, письма, чертежи эфирных машин и донесения о розыске беглецов.
Император Александр Николаевич стоял у камина, задумчиво вертя в пальцах табакерку. У окна, чуть в тени, стоял цесаревич Александр, руки за спиной, лицо хмурое, сосредоточенное.
— Он… был как в бреду, — наконец сказал император. — Я никогда не видел профессора Острожского в таком состоянии. Он был… на грани. Мог бы – полез на меня с кулаками, - усмехнулся он.
— Это странно, — отозвался Александр. — Омега сбежал — да. Его отпустила девушка — да. Но такое… яростное, почти личное раздражение?.. Оно не похоже на озабоченность учёного.
Император кивнул и медленно подошёл к столу, опершись на него обеими руками:
— Самое главное, он ничего не говорил напрямую. Всё какие-то экивоки, двусмысленности… Эксперимент, наблюдения, появились опасения… Что за этим стоит? Уверен, Острожский что-то скрывает.
— А может быть, Острожский и есть тот самый заговорщик? Он снабдил андроидов бомбой, он велел им взорвать поезд… И ждал, что они все будут уничтожены, но Омега остался жив. Что, если Омега обо всём знает?
Император поднял на сына внимательный взгляд.
— Ты думаешь? Ну, допустим… Допустим, андроид вс знает… Но он же машина. Машина, подчиненная создателю. Разве нет? Чего Острожскому бояться?
— Машина, которая вышла из-под контроля, отец, не забывай. Быть может, закралась какая-то ошибка и Омега решил стать… - Александр замялся, - как бы это сказать…
— Самостоятельным? Независимым?
— Свободным, да. Я думаю, отец, что нам не рассказали всей правды об этих созданиях. И знает эту правду не только Омега. Но и тот, кто его создал. Острожский.
Император приподнял бровь.
— Ермолаев. Мастер Ермолаев был основным создателем андроидов.
— Именно! — воскликнул Александр. — Мы слишком сосредоточились на Академии, и забыли о мастерах!
Император подошёл к окну, заложил руки за спину, долго молчал. За стеклом ночной Петербург дышал дымом и рекой.
— Мы были так увлечены представлением, которое разыгрывалось на сцене, что не заглянули за кулисы, — проговорил он. — Но лучше поздно, чем никогда…
Он обернулся к сыну:
— С Ермолаевым нужно побеседовать. Лично.
— Я сам его найду, — сказал Александр. — Если он в городе — я его привезу. Если бежал… я всё равно его найду.
— Уверен, что он в городе… - проговорил император.
Александр кивнул.
— Я докопаюсь до правды!
Император усмехнулся:
— Сын мой, ты бываешь страшно похож на мать, когда говоришь такие вещи. Но ты прав.
Александр смущенно рассмеялся и отец с сыном переглянулись — и в этом взгляде было полное согласие, мужчины прекрасно друг друга поняли.
Шаги профессора Острожского в мраморном вестибюле Академии раздавались так, будто он шёл не по каменному полу, а по барабану. Его плащ развевался за спиной, перчатка была небрежно сжата в кулаке.
Все расступались при виде его. Острожский шёл быстро, не отвечая на поклоны, не бросая ни взгляда по сторонам. Его лицо было белым, и видно было, как сверкают его глаза и что его губы сжаты в тонкую линию.
Он влетел в свой кабинет, хлопнул дверью и заперся изнутри.
Острожский скинул перчатки, рухнул в кресло и закрыл лицо руками.
— Проклятие… — прошипел он сквозь зубы. — Всё вышло из-под контроля.
Он встал, прошёлся по комнате, потом вернулся и стукнул кулаком по краю стола.
Как он сбежал? Как?! И почему император так спокоен? Как будто не понимает, кого выпустили на волю. Или… делает вид?
Лиза... фрейлина… всего лишь девчонка — и она, выходит, перехитрила жандармов, охрану, всех на свете? Или она – не просто девчонка? Тогда кто ее послал, кто надоумил? Или… сам Омега? Такое вообще возможно?
— Ермолаев, — произнёс он вслух. — Конечно. Кто же ещё?
Тот всегда держался в тени, всегда что-то скрывал.
— Он не просто механик. Он архитектор. Он… игрок. Такой же игрок, как и я!... – бормотал себе под нос Острожский.
Вдруг профессор остановился перед зеркалом и посмотрел на себя.
— Он знает, где Омега. Он, быть может, сам прячет его. Он… участвовал. С самого начала. Но зачем? Что он задумал?
— Хорошо, Георгий Матвеевич, — произнёс Острожский. — Значит, теперь я еду к вам. И мы со всем разберемся…
Он взял трость с утяжелённым набалдашником, поправил воротник. Гнев ушёл. Осталось только одно чувство — холодное, ядовитое… Это был страх.
Если Омега вспомнит всё, если Ермолаев расскажет правду… То всё рухнет! Вся система посыпется и он, Острожский, вместе с ней…
Однако, Лизе любопытно было послушать, что происходит, о чем говорят Ермолаев и Омега. Она прижалась ухом к стене, слова стали слышать чётче, и Лиза замерла и услышала…
— Ты понимаешь, что теперь пути назад нет?
— Я никогда и не думал, что он был. Назад — это к чему? К клетке?
— Но ты был в безопасности! Твои системы контроля давали тебе безопасность и… свободу…
— Они защищали от мира, от Острожского, но не от внутренней пустоты. Я не знал, кто я. Зачем я. Почему думаю иначе, чем другие. Почему чувствую, в конце концов. Ты можешь объяснить мне, если я все-таки андроид, то почему я чувствую?
В диалоги сливались два голоса: один знакомый, глубокий, голос Омеги и второй чуть с хрипотцой бас – Ермолаева.
— Потому что ты… другой. Ты сделан иначе.
— Иначе это как? Объясни мне, в конце концов! – в голосе Омеги послышалась злость и даже немного отчаяние. – Если я машина, так отключи меня и дело с концом! Но отключи сам, своей рукой!
—Я… - голос мастера запнулся, - я не могу. Не могу!
—Отец…
— Тише!
Окрик Ермолаева прервал Омегу. Стало тихо. Лиза задрожала. Он сказал «отец». Что он имел в виду? То, что Ермолаев его создал? Скорее всего… Но это «отец» прозвучало так… так по-домашнему…
Она услышала, как кто-то там, за стеной, поднялся и сделал несколько шагов.
— У нас гостья, мы потревожим ее нашими разговорами, - прозвучал голос Ермолаева.
Лиза выдохнула. Надо выйти к ним. Надо задать вопросы, в конце концов!
Она поправила на себе платье, еще раз посмотрела в зеркало и толкнула дверь.
Мастерская встретила её запахом металла и масла. У окна, в облаке пыли и света, стоял мастер Ермолаев. Он держал чашку с крепким чаем, и, услышав шаги, обернулся.
— А вот и вы, барышня, — сказал он и улыбнулся. — Проснулись. Хорошо. Я боялся, не выспитесь — на чужом месте сон ломкий.
Его грубоватый голос прозвучал с ноткой нежности, а на лице, показалось Лизе, расцвела доброжелательная, хотя и немного смущенная, улыбка.
Лиза подошла ближе и, неожиданно для себя, почувствовала: этот человек внушал доверие. Седой, с натруженными руками, в замасленном переднике и мятой рубашке, но с тёплым, проницательным взглядом. Он был чужим, но и родным, как бывают родными иной раз совершенно незнакомые люди.
Омега, который сидел на стуле, тоже поднялся, как только она вошла.
— Доброе утро! Я… я хотела поблагодарить вас, — начала она было, обратившись к Ермолаеву.
— Не надо, — мягко перебил он. — Не за что благодарить. Вы спасли моё создание, это я должен быть вам благодарен. А сейчас главное — действовать быстро, ведь вы оба пока в опасности. Нам всем нельзя тут оставаться.
— Почему?
Он покачал головой.
— Потому что Острожский знает, где меня искать. А значит — и вас. Он уже должен догадываться, куда подался Омега. И если мы будем ждать, он приведёт с собой жандармов… или еще что похуже...
— Но… — Лиза сжала пальцы. — Я должна хотя бы сообщить родителям. Они… они ведь не знают. Они думают… Бог знает что они думают!
— Я сообщу вашим родителям, что с вами всё в порядке и им нечего за вас бояться, — твёрдо сказал Ермолаев. — Это я беру на себя.
Лиза глубоко вдохнула.
— А куда… мы поедем? – спросила она и впервые посмотрела на Омегу.
Тот глядел на нее, не отрывая глаз, и, право слово, это был вовсе не взгляд машины! Лиза аж вздрогнула от той бури, которую заметила в его глазах.
Мастер усмехнулся.
— Есть один домик, на Крестовском острове. Небольшой, но удобный. В нём хорошо вам будет укрыться, пока всё… не разрешится…
Она кивнула:
— Спасибо.
От репутации всё одно уж ничего не осталось, так что… Лиза вздохнула.
Ермолаев взглянул на неё чуть сбоку, будто изучал устройство, в котором заподозрил необычный механизм.
— Вы можете сейчас отступить. Я смогу придумать, как оправдать вас.
— Нет, — твёрдо сказала Лиза. — Чувствую, я не должна этого делать. Я должна помочь Омеге.
При этих словах она опять посмотрела на андроида и поймала на его губах улыбку.
— Спасибо, - сказал Омега.
Ермолаев поднял чашку, улыбнулся и сказал неожиданное:
— Ну, тогда… добро пожаловать в круг тех, кто больше не играет по правилам.
Карета царевны Ольги остановилась у парадного подъезда Строгановского дворца — массивного, розовато-кораллового здания с белыми колоннами и лепниной, стоящего напротив Аничкова моста. Величественный фасад в стиле елизаветинского барокко, будто улыбался зимнему солнцу — и казался живым: здание хранило вековые тайны аристократии, помнило оно и приёмы, и дуэли, и слёзы, и радости строгановского семейства.
Сам нынешний граф Григорий Александрович уже стоял на крыльце в окружении слуг. Дверца кареты открылась, и Строганов подал руку царевне. Ольга, улыбнувшись Строганову, вышла первой, за ней – фрейлины Друцкая и Шаховская.
На крыльце нервничали дворецкий в чёрном с белоснежным галстуком на груди, лакеи, две горничные и даже кухарка с помощницами, которые выстроились, как на параде.
Сам граф Григорий Александрович Строганов, в форменном кителе, с перевязанной держался прямо, как на параде. Лицо его посветлело, когда он увидел Ольгу. Он поклонился, как полагалось, и сказал:
— Ваше высочество, я… польщён и тронут.
— А я обязана вам жизнью, — ответила Ольга спокойно, но голос её дрогнул.
— Прошу… — он отступил в сторону, пропуская её в холл.
Внутри дворца было прохладно. Ольга огляделась: пол — мраморный, своды расписаны аллегорическими сценами, на стенах — родовые портреты. Вышколенные слуги приняли накидки гостьи и фрейлин, и гостью, сопровождаемые любезным хозяином, прошли в гостиную.
Гостиная была обставлена очень по-светски: мягкие диваны в розовом шелке, резной столик с чайным севрским сервизом, камин, не зажженный по случаю лета и тепла.
Фрейлины уселись в кресла, а Ольга и граф сели друг напротив друга.
— Как вы себя чувствуете, граф? — спросила царевна.
— Почти здоров, — сдержанно ответил он. — Только рука ещё подводит. Но для разговоров — пригоден вполне.
Он улыбнулся — та самая, чуть смущённая, но обаятельная улыбка с долей лукавства, которую Ольга и запомнила.
— Где же ваша матушка? И отец? Почему они не ухаживают за вами?
— Родители в имении. Братья — на охоте, где-то в Могилёвской губернии, к чему мне тревожить их? Ведь я здоров и отлично себя чувствую и, как видите, предаюсь праздности и одиночеству.
— Но за вами некому поухаживать! — сказала Ольга с лёгким укором.
— У меня есть старый дядька Антипыч, он и раньше меня нянчил, а теперь — вообще не отходит. И ещё со мной Лукерья Ивановна, моя нянюшка. Она любит меня, как сына. Я нынче живу, как дитя малое, отдан им полностью на откуп, - рассмеялся Строганов.
За ним рассмеялись все. Даже Шаховская, которой веселье вообще было несвойственно.
Когда чай был выпит, Ольга отставила чашку и сказала:
— А теперь… Покажите мне ваш дом, граф. Я хочу, чтобы мы с вами прошли по этим прекрасным залам, и вы мне все-все про них рассказали. А мои фрейлины пусть передохнут, а то они уж устали от меня, - при этих словах Ольга поднялась, а голос ее прозвучал особенно повелительно.
Строганов встал вслед за нею, поднялись и фрейлины. Шаховская сказала:
— Ваше высочество, может быть, не стоит… Это не вполне…
— Екатерина, — Ольга повернулась к ней с тем выражением, которое обозначало у нее крайнюю степень упрямства. — Вы можете заподозрить графа Строганова в недостойном поведении?
— Ни в коем случае, - смешалась Шаховская.
— А меня? – продолжила надменно Ольга.
— Еще того менее, Ваше Высочество.
— Тогда оставьте нас.
Ольга протянула руку Строганову, которую тот принял с поклоном. Они вышли из гостиной. Шаховская тяжело вздохнула и тихо сказала Друцкой:
— Это совсем никуда не годится…
— А что прикажешь нам делать? – ответила Мария.
И обе фрейлины принялись пить чай.
Последние лучи солнца ложились золотыми лентами на стены залов, выхватывая из полумрака то хрустальные подвески люстр, то бронзовые завитки резных стульев, то тени портретов давно ушедших предков.
Ольга шла рядом со Строгановым, но совсем не как гостья. Скорее, как хозяйка, вернувшаяся в дом, которого никогда прежде не знала.
— Здесь, — говорил Григорий, приоткрывая одну из дверей, — когда-то была библиотека моего прадеда. Он собирал редкие издания, алхимические трактаты, записки астрономов. Потом отец перевёз книги в московское имение, а здесь теперь пусто. Но запах... запах тех старинных книг остался.
Ольга вдохнула — и действительно, в воздухе всё ещё витал аромат старой бумаги, древесной пыли и прошлого.
— А это? — она указала на тёмный свод над лестницей.
— Тайный ход. Ну, теперь уже не тайный. — Он усмехнулся. — Вы хотите, я покажу подвал?
— Я... — Острожский на мгновение запнулся, а потом поднял глаза и уставился в лицо императору. — Я… всегда говорил, что слишком умная техника опасна тем, что может выйти из-под контроля. Мы наделили их интеллектом и внешностью, не отличимой от внешности человека. Но у них – у автоматонов – нет нравственных понятий. Убивая, они не понимают, что это – убийство. Они – не люди!
— Но ведь именно вы были в комиссии по утверждению Альфы, Беты, Омеги и всех остальных, не так ли? И вы уверяли, что ничего не может произойти, что они полностью послушны программе.
— Уверял. Но… Это был эксперимент, мы многого не знали, не понимали, я мог только предполагать!... – почти выкрикнул Острожский, лицо его покраснело, кулаки сжались, он неподдельно разгневался.
— А теперь вы многое знаете? — мягко спросил император. – И что вы знаете?
Острожский отвёл взгляд.
— Я наблюдал за ними. И понял, что это изначально был провальный эксперимент. Поступки андроидов это доказали. Мы не готовы к взаимодействию с ними. Этот эксперимент должен быть закрыт, а последний андроид – уничтожен.
— Хорошо… — негромко сказал император. — Я принял это к сведению. Ступайте.
Острожский поклонился — коротко, резко, и вышел, почти не глядя на государя.
Император остался один. Он вздохнул, достал из ящика серебряную коробочку с гербом, достал из неё сигару.
Гнев ученого был искренним. Слишком искренним. Но вот только — гнев ли это был? Или что-то иное?
Он смотрел в окно, где над крышами поднимался тонкий утренний туман,
и тихо произнёс:
— Что ты скрываешь, профессор?.. Что ты натворил?..
Огни во дворце гасли один за другим, длинные коридоры погружались в мягкую полутьму. Но в императорском кабинете лампы всё ещё горели. Их свет падал на зелёное сукно стола, на карты, письма, чертежи эфирных машин и донесения о розыске беглецов.
Император Александр Николаевич стоял у камина, задумчиво вертя в пальцах табакерку. У окна, чуть в тени, стоял цесаревич Александр, руки за спиной, лицо хмурое, сосредоточенное.
— Он… был как в бреду, — наконец сказал император. — Я никогда не видел профессора Острожского в таком состоянии. Он был… на грани. Мог бы – полез на меня с кулаками, - усмехнулся он.
— Это странно, — отозвался Александр. — Омега сбежал — да. Его отпустила девушка — да. Но такое… яростное, почти личное раздражение?.. Оно не похоже на озабоченность учёного.
Император кивнул и медленно подошёл к столу, опершись на него обеими руками:
— Самое главное, он ничего не говорил напрямую. Всё какие-то экивоки, двусмысленности… Эксперимент, наблюдения, появились опасения… Что за этим стоит? Уверен, Острожский что-то скрывает.
— А может быть, Острожский и есть тот самый заговорщик? Он снабдил андроидов бомбой, он велел им взорвать поезд… И ждал, что они все будут уничтожены, но Омега остался жив. Что, если Омега обо всём знает?
Император поднял на сына внимательный взгляд.
— Ты думаешь? Ну, допустим… Допустим, андроид вс знает… Но он же машина. Машина, подчиненная создателю. Разве нет? Чего Острожскому бояться?
— Машина, которая вышла из-под контроля, отец, не забывай. Быть может, закралась какая-то ошибка и Омега решил стать… - Александр замялся, - как бы это сказать…
— Самостоятельным? Независимым?
— Свободным, да. Я думаю, отец, что нам не рассказали всей правды об этих созданиях. И знает эту правду не только Омега. Но и тот, кто его создал. Острожский.
Император приподнял бровь.
— Ермолаев. Мастер Ермолаев был основным создателем андроидов.
— Именно! — воскликнул Александр. — Мы слишком сосредоточились на Академии, и забыли о мастерах!
Император подошёл к окну, заложил руки за спину, долго молчал. За стеклом ночной Петербург дышал дымом и рекой.
— Мы были так увлечены представлением, которое разыгрывалось на сцене, что не заглянули за кулисы, — проговорил он. — Но лучше поздно, чем никогда…
Он обернулся к сыну:
— С Ермолаевым нужно побеседовать. Лично.
— Я сам его найду, — сказал Александр. — Если он в городе — я его привезу. Если бежал… я всё равно его найду.
— Уверен, что он в городе… - проговорил император.
Александр кивнул.
— Я докопаюсь до правды!
Император усмехнулся:
— Сын мой, ты бываешь страшно похож на мать, когда говоришь такие вещи. Но ты прав.
Александр смущенно рассмеялся и отец с сыном переглянулись — и в этом взгляде было полное согласие, мужчины прекрасно друг друга поняли.
Шаги профессора Острожского в мраморном вестибюле Академии раздавались так, будто он шёл не по каменному полу, а по барабану. Его плащ развевался за спиной, перчатка была небрежно сжата в кулаке.
Все расступались при виде его. Острожский шёл быстро, не отвечая на поклоны, не бросая ни взгляда по сторонам. Его лицо было белым, и видно было, как сверкают его глаза и что его губы сжаты в тонкую линию.
Он влетел в свой кабинет, хлопнул дверью и заперся изнутри.
Острожский скинул перчатки, рухнул в кресло и закрыл лицо руками.
— Проклятие… — прошипел он сквозь зубы. — Всё вышло из-под контроля.
Он встал, прошёлся по комнате, потом вернулся и стукнул кулаком по краю стола.
Как он сбежал? Как?! И почему император так спокоен? Как будто не понимает, кого выпустили на волю. Или… делает вид?
Лиза... фрейлина… всего лишь девчонка — и она, выходит, перехитрила жандармов, охрану, всех на свете? Или она – не просто девчонка? Тогда кто ее послал, кто надоумил? Или… сам Омега? Такое вообще возможно?
— Ермолаев, — произнёс он вслух. — Конечно. Кто же ещё?
Тот всегда держался в тени, всегда что-то скрывал.
— Он не просто механик. Он архитектор. Он… игрок. Такой же игрок, как и я!... – бормотал себе под нос Острожский.
Вдруг профессор остановился перед зеркалом и посмотрел на себя.
— Он знает, где Омега. Он, быть может, сам прячет его. Он… участвовал. С самого начала. Но зачем? Что он задумал?
— Хорошо, Георгий Матвеевич, — произнёс Острожский. — Значит, теперь я еду к вам. И мы со всем разберемся…
Он взял трость с утяжелённым набалдашником, поправил воротник. Гнев ушёл. Осталось только одно чувство — холодное, ядовитое… Это был страх.
Если Омега вспомнит всё, если Ермолаев расскажет правду… То всё рухнет! Вся система посыпется и он, Острожский, вместе с ней…
Однако, Лизе любопытно было послушать, что происходит, о чем говорят Ермолаев и Омега. Она прижалась ухом к стене, слова стали слышать чётче, и Лиза замерла и услышала…
— Ты понимаешь, что теперь пути назад нет?
— Я никогда и не думал, что он был. Назад — это к чему? К клетке?
— Но ты был в безопасности! Твои системы контроля давали тебе безопасность и… свободу…
— Они защищали от мира, от Острожского, но не от внутренней пустоты. Я не знал, кто я. Зачем я. Почему думаю иначе, чем другие. Почему чувствую, в конце концов. Ты можешь объяснить мне, если я все-таки андроид, то почему я чувствую?
В диалоги сливались два голоса: один знакомый, глубокий, голос Омеги и второй чуть с хрипотцой бас – Ермолаева.
— Потому что ты… другой. Ты сделан иначе.
— Иначе это как? Объясни мне, в конце концов! – в голосе Омеги послышалась злость и даже немного отчаяние. – Если я машина, так отключи меня и дело с концом! Но отключи сам, своей рукой!
—Я… - голос мастера запнулся, - я не могу. Не могу!
—Отец…
— Тише!
Окрик Ермолаева прервал Омегу. Стало тихо. Лиза задрожала. Он сказал «отец». Что он имел в виду? То, что Ермолаев его создал? Скорее всего… Но это «отец» прозвучало так… так по-домашнему…
Она услышала, как кто-то там, за стеной, поднялся и сделал несколько шагов.
— У нас гостья, мы потревожим ее нашими разговорами, - прозвучал голос Ермолаева.
Лиза выдохнула. Надо выйти к ним. Надо задать вопросы, в конце концов!
Она поправила на себе платье, еще раз посмотрела в зеркало и толкнула дверь.
Мастерская встретила её запахом металла и масла. У окна, в облаке пыли и света, стоял мастер Ермолаев. Он держал чашку с крепким чаем, и, услышав шаги, обернулся.
— А вот и вы, барышня, — сказал он и улыбнулся. — Проснулись. Хорошо. Я боялся, не выспитесь — на чужом месте сон ломкий.
Его грубоватый голос прозвучал с ноткой нежности, а на лице, показалось Лизе, расцвела доброжелательная, хотя и немного смущенная, улыбка.
Лиза подошла ближе и, неожиданно для себя, почувствовала: этот человек внушал доверие. Седой, с натруженными руками, в замасленном переднике и мятой рубашке, но с тёплым, проницательным взглядом. Он был чужим, но и родным, как бывают родными иной раз совершенно незнакомые люди.
Омега, который сидел на стуле, тоже поднялся, как только она вошла.
— Доброе утро! Я… я хотела поблагодарить вас, — начала она было, обратившись к Ермолаеву.
— Не надо, — мягко перебил он. — Не за что благодарить. Вы спасли моё создание, это я должен быть вам благодарен. А сейчас главное — действовать быстро, ведь вы оба пока в опасности. Нам всем нельзя тут оставаться.
— Почему?
Он покачал головой.
— Потому что Острожский знает, где меня искать. А значит — и вас. Он уже должен догадываться, куда подался Омега. И если мы будем ждать, он приведёт с собой жандармов… или еще что похуже...
— Но… — Лиза сжала пальцы. — Я должна хотя бы сообщить родителям. Они… они ведь не знают. Они думают… Бог знает что они думают!
— Я сообщу вашим родителям, что с вами всё в порядке и им нечего за вас бояться, — твёрдо сказал Ермолаев. — Это я беру на себя.
Лиза глубоко вдохнула.
— А куда… мы поедем? – спросила она и впервые посмотрела на Омегу.
Тот глядел на нее, не отрывая глаз, и, право слово, это был вовсе не взгляд машины! Лиза аж вздрогнула от той бури, которую заметила в его глазах.
Мастер усмехнулся.
— Есть один домик, на Крестовском острове. Небольшой, но удобный. В нём хорошо вам будет укрыться, пока всё… не разрешится…
Она кивнула:
— Спасибо.
От репутации всё одно уж ничего не осталось, так что… Лиза вздохнула.
Ермолаев взглянул на неё чуть сбоку, будто изучал устройство, в котором заподозрил необычный механизм.
— Вы можете сейчас отступить. Я смогу придумать, как оправдать вас.
— Нет, — твёрдо сказала Лиза. — Чувствую, я не должна этого делать. Я должна помочь Омеге.
При этих словах она опять посмотрела на андроида и поймала на его губах улыбку.
— Спасибо, - сказал Омега.
Ермолаев поднял чашку, улыбнулся и сказал неожиданное:
— Ну, тогда… добро пожаловать в круг тех, кто больше не играет по правилам.
Карета царевны Ольги остановилась у парадного подъезда Строгановского дворца — массивного, розовато-кораллового здания с белыми колоннами и лепниной, стоящего напротив Аничкова моста. Величественный фасад в стиле елизаветинского барокко, будто улыбался зимнему солнцу — и казался живым: здание хранило вековые тайны аристократии, помнило оно и приёмы, и дуэли, и слёзы, и радости строгановского семейства.
Сам нынешний граф Григорий Александрович уже стоял на крыльце в окружении слуг. Дверца кареты открылась, и Строганов подал руку царевне. Ольга, улыбнувшись Строганову, вышла первой, за ней – фрейлины Друцкая и Шаховская.
На крыльце нервничали дворецкий в чёрном с белоснежным галстуком на груди, лакеи, две горничные и даже кухарка с помощницами, которые выстроились, как на параде.
Сам граф Григорий Александрович Строганов, в форменном кителе, с перевязанной держался прямо, как на параде. Лицо его посветлело, когда он увидел Ольгу. Он поклонился, как полагалось, и сказал:
— Ваше высочество, я… польщён и тронут.
— А я обязана вам жизнью, — ответила Ольга спокойно, но голос её дрогнул.
— Прошу… — он отступил в сторону, пропуская её в холл.
Внутри дворца было прохладно. Ольга огляделась: пол — мраморный, своды расписаны аллегорическими сценами, на стенах — родовые портреты. Вышколенные слуги приняли накидки гостьи и фрейлин, и гостью, сопровождаемые любезным хозяином, прошли в гостиную.
Гостиная была обставлена очень по-светски: мягкие диваны в розовом шелке, резной столик с чайным севрским сервизом, камин, не зажженный по случаю лета и тепла.
Фрейлины уселись в кресла, а Ольга и граф сели друг напротив друга.
— Как вы себя чувствуете, граф? — спросила царевна.
— Почти здоров, — сдержанно ответил он. — Только рука ещё подводит. Но для разговоров — пригоден вполне.
Он улыбнулся — та самая, чуть смущённая, но обаятельная улыбка с долей лукавства, которую Ольга и запомнила.
— Где же ваша матушка? И отец? Почему они не ухаживают за вами?
— Родители в имении. Братья — на охоте, где-то в Могилёвской губернии, к чему мне тревожить их? Ведь я здоров и отлично себя чувствую и, как видите, предаюсь праздности и одиночеству.
— Но за вами некому поухаживать! — сказала Ольга с лёгким укором.
— У меня есть старый дядька Антипыч, он и раньше меня нянчил, а теперь — вообще не отходит. И ещё со мной Лукерья Ивановна, моя нянюшка. Она любит меня, как сына. Я нынче живу, как дитя малое, отдан им полностью на откуп, - рассмеялся Строганов.
За ним рассмеялись все. Даже Шаховская, которой веселье вообще было несвойственно.
Когда чай был выпит, Ольга отставила чашку и сказала:
— А теперь… Покажите мне ваш дом, граф. Я хочу, чтобы мы с вами прошли по этим прекрасным залам, и вы мне все-все про них рассказали. А мои фрейлины пусть передохнут, а то они уж устали от меня, - при этих словах Ольга поднялась, а голос ее прозвучал особенно повелительно.
Строганов встал вслед за нею, поднялись и фрейлины. Шаховская сказала:
— Ваше высочество, может быть, не стоит… Это не вполне…
— Екатерина, — Ольга повернулась к ней с тем выражением, которое обозначало у нее крайнюю степень упрямства. — Вы можете заподозрить графа Строганова в недостойном поведении?
— Ни в коем случае, - смешалась Шаховская.
— А меня? – продолжила надменно Ольга.
— Еще того менее, Ваше Высочество.
— Тогда оставьте нас.
Ольга протянула руку Строганову, которую тот принял с поклоном. Они вышли из гостиной. Шаховская тяжело вздохнула и тихо сказала Друцкой:
— Это совсем никуда не годится…
— А что прикажешь нам делать? – ответила Мария.
И обе фрейлины принялись пить чай.
Последние лучи солнца ложились золотыми лентами на стены залов, выхватывая из полумрака то хрустальные подвески люстр, то бронзовые завитки резных стульев, то тени портретов давно ушедших предков.
Ольга шла рядом со Строгановым, но совсем не как гостья. Скорее, как хозяйка, вернувшаяся в дом, которого никогда прежде не знала.
— Здесь, — говорил Григорий, приоткрывая одну из дверей, — когда-то была библиотека моего прадеда. Он собирал редкие издания, алхимические трактаты, записки астрономов. Потом отец перевёз книги в московское имение, а здесь теперь пусто. Но запах... запах тех старинных книг остался.
Ольга вдохнула — и действительно, в воздухе всё ещё витал аромат старой бумаги, древесной пыли и прошлого.
— А это? — она указала на тёмный свод над лестницей.
— Тайный ход. Ну, теперь уже не тайный. — Он усмехнулся. — Вы хотите, я покажу подвал?
