Когда гроб опустили, земля глухо осыпалась сверху на крышку, застучала. Екатерина дрожала, Мария в задумчивости кусала губы.
— И всё, — сказала Мария. — Вот так просто. Конец.
— Как это ужасно, — выдохнула Екатерина. – Будто и не было ничего, будто и не жила…
Лиза поёжилась. И впрямь, такая молодая… Да, Соня нагрешила, много напутала, предала… Наследника предала… Милостью стали эти спокойные похороны для нее, ведь император мог бы… Лиза вновь поёжилась. На улице было тепло, а тут, в тени деревьев, показалось, что холодом вдруг повеяло.
Они стояли ещё несколько мгновений. Потом Лиза прервала молчание:
— Пойдёмте.
— Куда? — спросила Шаховская.
— Куда угодно. Главное — отсюда. Тяжко тут…
Они пошли по тропинке между оград. Под ногами шуршала земля. Где-то в ветвях стонала горлица, нагоняя жути.
— Ты думаешь, кто-нибудь ещё помянет её? — тихо спросила Мария.
— Не знаю, - ответила Лиза. – Не знаю…
Они ушли, не оборачиваясь, и не увидели, что поручик Арцыбашев так и остался стоять около могилы своей сестры.
Прошло несколько дней с похорон. Петербург уже успел привыкнуть к мысли, что царевича Алексея больше нет. В газетах появились другие темы — о поставках угля и строительстве новой пристани, но при дворе всё ещё стоял глубокий траур. Императрица не покидала своих покоев, дочери и цесаревна сидели с ней, словно пытаясь своим присутствием закрыть зияющую дыру в сердце матери.
Император же, по мнению всех, был обязан «держаться». Двор не любит, когда правитель слишком долго предаётся личному горю — это всегда наводит на ненужные мысли.
В кабинет Его Величества тихо вошёл полковник Греве.
— Ваше Величество, — он поклонился, — разрешите доложить по делу Острожского.
Император кивнул, не поднимая глаз от бумаг.
— После допроса установлено: царевич Алексей состоял с ним в сговоре. Цель — устранить наследника и занять его место. Связь с революционными техномагами они держали через андроида Зету. Один раз Алексей лично встречался с ними.
Император медленно поднял взгляд.
— Как жаль… — сказал он тихо. — Как жаль, что я упустил сына. Что же… Алексей погиб, андроидов, я полагаю, следует уничтожить. Рано нам еще такие технологии вводить, коли в умах каша. Ну, а Острожский… Разжалование, лишение прав состояния, Сибирь.
—Я считаю, что данное преступление требует казни, - сухо сказал Греве.
—Быть может, вы и правы, полковник. Дадим суду решать этот вопрос.
Греве молча склонил голову. Затем спросил:
—Позволите идти?
Император положил перо, чуть усмехнулся:
— Останьтесь, полковник. Вы мне нужны. Следующий разговор будет касаться Омеги.
— Омеги? — насторожился Греве. — Где он сейчас?
— Во дворце.
— Вы его… не опасаетесь? – осторожно поинтересовался Греве.
Император покачал головой:
— Ничуть. И на то есть причина. Чуть позже вы всё поймёте.
В дверь постучали.
— Войдите, — произнёс император.
Появился цесаревич Александр. Они обменялись коротким рукопожатием с отцом. Чуть погодя в дверь кабинета опять постучали, император сказал:
—Войдите.
Дверь отворилась и в нее медленно вошел человек, которого Греве менее всего ожидал тут увидеть: митрополит Исидор. Старенький, сухонький, он медленно ступал, опираясь на посох.
Император поднялся:
— Ваше Высокопреосвященство…
— Бог в помощь, Государь, — благословил митрополит его склоненную голову, затем повернулся, благословил цесаревича и, наконец, слегка растерявшегося полковника Греве, который вслед за патронами машинально склонился перед ним.
Император предложил митрополиту кресло, тот аккуратно опустился, сел, вытянув ноги.
—Тяжко, - сказал он. – Ох, тяжко… Но… все мы несем свой крест, - прибавил Исидор, глянув на императора.
—Что ж делать, - ответил Александр Николаевич.
В дверь вновь постучали.
—Прошу, - произнес император.
Дверь отворилась и в кабинет заглянул… мастер Ермолаев. Греве поразился, однако, не выказав этого явно.
Ермолаев сказал:
— Разрешите…
Император вдруг подошёл к нему сам, пожал ему руку, будто старому товарищу, и указал на кресло:
— Садитесь, мастер. Разговор будет долгим. И вы садитесь, Греве, - он повернулся к полковнику. – И ничему не удивляйтесь, но помните, что наш разговор абсолютно секретен.
В кабинете стояла тишина, которую нарушал только размеренный стук каминных часов. С минуту все сидели молча: Император — чуть сгорбившись в кресле, взглядом как будто провалившись внутрь себя; цесаревич — настороженно; полковник Греве — сохраняя неподвижность и не демонстрируя ни капли любопытства; митрополит Исидор — задумчиво опершись на посох; мастер Ермолаев — в тени, почти растворённый в обстановке.
Первым кашлянул митрополит, поднял голову и посмотрел на императора.
— Ну что? — произнёс он своим стариковским, чуть насмешливым голосом. — Батюшка-царь, стоит, кажется, обо всём поведать.
— Да, — согласился Император, поднял голову и обвёл взглядом собравшихся. — Говорить надо.
Он перевёл взгляд на цесаревича:
— Я давно должен был посвятить тебя, сын мой, во всё, а теперь уже и нельзя тянуть.
Александр чуть склонил голову и внимательно посмотрел на отца.
— Я — сильный маг, — сказал император ровно. — Единственный в стране. Моя сила… — он сделал паузу, — не передалась тебе, моему первенцу и наследнику, но передалась твоему брату Алексею.
Тень прошла по лицу цесаревича, но он смолчал.
— Я знал об этом, конечно же, — продолжал император, — занимался с ним, учил его. И не заметил, как он обезумел от власти и вседозволенности. В какой момент это произошло? Как я могу этого не увидеть? Не понимаю… Он был веселым, милым мальчиком… и, оказывается, завидовал тебе, - Александр Николаевич посмотрел на цесаревича.
—Отец, а сила… как она передается? – спросил цесаревич.
—Я не знаю, и никто не знает. Это прихоть Высшей силы.
—И много таких магов на земле? – деликатно кашлянув, вдруг спросил Греве.
—Правильный вопрос, полковник, - император улыбнулся. – Совсем немного. Нас очень мало, не думаю, что более человека на страну, да и то не на каждую. Полагаю, что в обеих Америках от силы наберется четыре мага, в Европе – не более пяти. Думаю, еще на других континентах найдутся. Всё – сильные маги, универсального дара, но разной силы. Если, как у нас в Империи, маг один, то он обладает максимальной мощью. Если магов несколько – они слабее. И все, наделенные мощью, скрывают свои силы, чтобы никого не ввести в соблазн.
Греве слегка приподнял брови, а митрополит одобрительно кивнул — мол, благоразумие, похвально.
—А… если у меня нет сил… мои дети… - начал было цесаревич.
—Не знаю, - сказал император. – Мне трудно сказать, что будет. Мир нынче зиждется на техномагии, — продолжал он, — но кроме неё есть ещё люди ведающие, ведуны и ведуньи, ведьмаки и ведьмы, если по-простому. Таких мало, и живут только в Империи. В Европе Инквизиция всех уничтожила, никого не осталось, - Александр Николаевич позволил себе саркастическую улыбку.
—Ну, ведьмовство и ведовство суть вещи разные, - сказал митрополит. – Ведьмовство дело злое, а ведовство… что же… оно и Отчизне полезное порой бывает.
—В любом случае, с плеча рубить не следует ни в каком случае, - строго сказал император.
—С этим не поспорю, - произнес Исидор.
—Никак поверить не могу, что Ваше Высокопреосвященство в курсе всех этих дел, - покачал головой Греве.
Митрополит посмотрел на жандарма:
—Странно было бы Церкви быть не в курсе. Церковь ведь тоже… кое-что может.
Исидор тонко улыбнулся и, склонив голову, посмотрел на Греве. А император между тем посмотрел на Ермолаева, будто собираясь с силами, и произнес:
— А теперь — про Омегу.
Взгляды всех присутствующих скрестились на императоре:
— Начну с главного: он не андроид.
— То есть? – воскликнул Греве. – Он не может быть человеком! У него физическая сила просто невозможная для человека!
—Выслушайте меня, полковник, - спокойно ответил император. - Когда-то у моего любимого мастера был сын, Матвей, - Александр Николаевич посмотрел на Ермолаева, который молча и потерянно сидел в углу. – Он погиб. Горе мастера было таковым, что я не смог его проигнорировать. Я помог сохранить душу Матвея, это мне под силу. Через несколько лет новые технологии дали возможность создать тело — живое, настоящее, но более сильное, способное выживать там, где обычный человек погиб бы. И мастер попросил меня наделить это тело душой Матвея. Я согласился. Хотя предупредил — симбиоз ещё не человек. Станет ли? Гарантий нет.
Ермолаев молча кивнул, лицо его оставалось неподвижным, но руки сжались на подлокотниках кресла.
— Поначалу Омега был как прочие андроиды. Но потом стал меняться. Особенно — после встречи с девушкой, Елизаветой Воронцовой. Кажется, он влюбился. Да, влюбился! Когда я осознал это, то изумился и очень сильно. Такое чувство, как любовь, почему-то с годами перестает вызывать интерес. Кажется, что это ерунда, что ничего не стоит, но мы забываем о силе любви. С годами юношеский пыл стирается, нивелируется, но сила-то никуда не исчезает… Душа Матвея прочно вросла в созданное техномагами тело, у него появились воспоминания, неожиданные реакции, — император чуть усмехнулся, — и, как назло, проснулись самые человеческие из всех чувств: любовь, страх, забота, нежность.
Цесаревич впервые за разговор улыбнулся уголком губ.
— Поэтому он сбежал с Лизой. Поэтому вернулся и спас тебя, поэтому сдался сам, ибо понял, что губит жизнь девушки, пробудившей в нем такие сильные чувства, пробудившей в нем, не побоюсь этого слова, жизнь, — император перевёл взгляд на Александра. — Формально Омега андроид. Фактически — человек.
В кабинете повисла пауза.
— Спасибо, Ваше Величество, — тихо сказал Ермолаев. — Вы вернули мне сына.
— Не торопись благодарить, — ответил Император. — Я не зря позвал митрополита. Что скажет церковь? Не велит ли уничтожить создание человеческого разума? Ведь не Господь его создал и не Господь вложил в него душу.
Ермолаев перевёл взгляд на Исидора — и в этом взгляде был страх. Греве и цесаревич ждали ответа.
— Его нельзя уничтожить! — неожиданно резко сказал Александр. — Он человек!
Митрополит усмехнулся:
— Ах, как вы пылки, Ваше Высочество. Но такие дела так просто не решаются. Я хотел бы поговорить с самим Омегой.
— Что бы вы ни решили, — твёрдо сказал цесаревич, — я настаиваю на своём и буду его защищать.
Ермолаев посмотрел на него с благодарностью. У Греве слова цесаревича вызвали тёплое чувство: «Похоже, у нас вырос хороший будущий правитель», - мелькнула мысль.
Император дернул сонетку, прозвучал звонок. В кабинет вошел слуга, поклонился.
— Позовите Омегу, - сказал император.
—Слушаюсь, Ваше Величество, - поклонился слуга.
В комнате повисла густая, тягучая тишина. Казалось, каминные часы перестали тикать, просто чтобы не мешать ожиданию.
Дверь наконец отворилась. Сначала показался слуга, почтительно склонившийся, а следом — Омега. Он остановился на пороге, слегка поклонился.
Цесаревич Александр вскочил, быстро подошёл и крепко пожал ему руку:
— Спаситель!
Омега чуть смутился, на секунду улыбнулся — как будто не знал, как правильно реагировать на это слово, — и бросил взгляд на Ермолаева. Но с места не двинулся, словно боялся нарушить чужую территорию.
Цесаревич, однако, не отпустил руки Омеги. Он провел его вперед, усадил в кресло и сам опустился рядом. Омега не отводил глаз от императора. Тот какое-то время молча смотрел на него, затем откинулся в кресле и сказал:
—Здесь решается твоя судьба, Омега.
— Я готов к любому решению, — ответил Омега спокойно, но в голосе его улавливалась едва заметная настороженность.
Митрополит Исидор поднялся со своего кресла. Вместе с ним поднялись и остальные. Митрополит медленно подошёл к Омеге и задержал на нём долгий взгляд.
— Что до меня касаемо, — наконец произнёс он, — я не имею сомнений: передо мной человек.
Омега, похоже, не ожидал такого прямого признания и будто бы выдохнул с облегением.
— Но, — продолжил Исидор, — придётся вам вынести ещё одно испытание, мой дорогой. Суд Духовной консистории. Дело должно быть публичным, не тайным. Церковь должна признать за вами право — что вы равны всем прочим, что у вас есть душа, что вы человек. И это не моя прихоть. Такое дело должно решиться сонмом иерархов и при участии общественности, чтобы никто впредь не посмел усомниться в вашем праве.
Омега чуть наклонил голову:
— А если… если меня не признают человеком?
Все замерли, взгляды опустились. Даже Греве перестал изображать спокойствие и нахмурился.
— Смерть? — сказал Омега. – Меня уничтожат, как других андроидов?
— А вы не думайте о плохом, — сказал митрополит Исидор. — С вами уже столько чудесного произошло. Ну сами подумайте: и второе рождение, и возрождение души, и любовь… Разве это не чудо? Почему бы не случиться теперь и самому главному чуду?
Омега вдруг улыбнулся, светло и радостно:
—Вы правы, в чудо надо верить.
—Без этого не проживешь, - лукаво сказал митрополит.
Император, не отрывая взгляда от Омеги, тоже улыбнулся, кивнул головой и тихо, но отчётливо сказал:
— Суду быть.
—Правильное решение, - сказал митрополит.
Омега склонил голову:
—Благодарю вас.
Лиза пряталась в своей комнатке во Фрейлинском коридоре. Последние дни она несла службу, как обычно, при цесаревне. Та была очень с ней мила и любезна и, кажется, даже старалась ее – Лизу – приободрить. Сама цесаревна была весела, спокойна и Лиза подозревала, что у молодых супругов наступил второй медовый месяц. Цесаревна Александра относилась к ней тепло и очень доверительно, и Лиза старалась не упускать ни одной мелочи в службе — это было и привычкой, и спасением.
Однако, новостей Лиза не знала никаких. Она не видела Омегу и не знала, что с ним. Только от родителей, с которыми удалось повидаться, слышала обычные утешения и какие-то слухи, в которых правды было не больше, чем в газетной светской хронике.
Сейчас же Лиза сидела у окна и смотрела вниз, на двор. Лето ещё не сдавало позиций, но в воздухе уже чувствовалась прохладная острота будущей осени. Ветер то и дело трепал шёлковые занавески, как бы намекая: не привыкай, девочка, всё переменится.
Внезапно раздался осторожный стук в дверь.
— Войдите, — сказала Лиза, оборачиваясь.
На пороге стояла одна из служанок, молодая девица с острым взглядом и чуть нагловатым выражением юного лица.
— Елизавета Петровна, — произнесла она с чуть загадочной интонацией, — вас ждёт царевна Елена.
Лиза вздрогнула от неожиданности, но тут же поднялась.
— Сейчас?
— А когда ж ещё? — служанка приподняла бровь.
Лиза хмыкнула: вот нахалка! И дерзкая какая… Но… Девушка быстро поправила волосы перед зеркалом, машинально пригладила платье — не то, чтобы там было, что приглаживать, но привычка наводить лоск у нее уже выработалась железная, — и вышла из комнаты.
Коридор встретил её привычным эхом шагов и запахом воска от полированных панелей. Она шла быстро, стараясь не задумываться о том, что, собственно, может понадобиться царевне Елене.
Покои царевны находились в другой части коридора, ближе к парадной анфиладе. У дверей дежурила горничная, которая, едва увидев Лизу, тихо приоткрыла створку:
— Проходите. Её Высочество ждёт.
Елена встретила Лизу с такой радостью, будто та вернулась из дальнего путешествия.
— И всё, — сказала Мария. — Вот так просто. Конец.
— Как это ужасно, — выдохнула Екатерина. – Будто и не было ничего, будто и не жила…
Лиза поёжилась. И впрямь, такая молодая… Да, Соня нагрешила, много напутала, предала… Наследника предала… Милостью стали эти спокойные похороны для нее, ведь император мог бы… Лиза вновь поёжилась. На улице было тепло, а тут, в тени деревьев, показалось, что холодом вдруг повеяло.
Они стояли ещё несколько мгновений. Потом Лиза прервала молчание:
— Пойдёмте.
— Куда? — спросила Шаховская.
— Куда угодно. Главное — отсюда. Тяжко тут…
Они пошли по тропинке между оград. Под ногами шуршала земля. Где-то в ветвях стонала горлица, нагоняя жути.
— Ты думаешь, кто-нибудь ещё помянет её? — тихо спросила Мария.
— Не знаю, - ответила Лиза. – Не знаю…
Они ушли, не оборачиваясь, и не увидели, что поручик Арцыбашев так и остался стоять около могилы своей сестры.
Глава 19
Прошло несколько дней с похорон. Петербург уже успел привыкнуть к мысли, что царевича Алексея больше нет. В газетах появились другие темы — о поставках угля и строительстве новой пристани, но при дворе всё ещё стоял глубокий траур. Императрица не покидала своих покоев, дочери и цесаревна сидели с ней, словно пытаясь своим присутствием закрыть зияющую дыру в сердце матери.
Император же, по мнению всех, был обязан «держаться». Двор не любит, когда правитель слишком долго предаётся личному горю — это всегда наводит на ненужные мысли.
В кабинет Его Величества тихо вошёл полковник Греве.
— Ваше Величество, — он поклонился, — разрешите доложить по делу Острожского.
Император кивнул, не поднимая глаз от бумаг.
— После допроса установлено: царевич Алексей состоял с ним в сговоре. Цель — устранить наследника и занять его место. Связь с революционными техномагами они держали через андроида Зету. Один раз Алексей лично встречался с ними.
Император медленно поднял взгляд.
— Как жаль… — сказал он тихо. — Как жаль, что я упустил сына. Что же… Алексей погиб, андроидов, я полагаю, следует уничтожить. Рано нам еще такие технологии вводить, коли в умах каша. Ну, а Острожский… Разжалование, лишение прав состояния, Сибирь.
—Я считаю, что данное преступление требует казни, - сухо сказал Греве.
—Быть может, вы и правы, полковник. Дадим суду решать этот вопрос.
Греве молча склонил голову. Затем спросил:
—Позволите идти?
Император положил перо, чуть усмехнулся:
— Останьтесь, полковник. Вы мне нужны. Следующий разговор будет касаться Омеги.
— Омеги? — насторожился Греве. — Где он сейчас?
— Во дворце.
— Вы его… не опасаетесь? – осторожно поинтересовался Греве.
Император покачал головой:
— Ничуть. И на то есть причина. Чуть позже вы всё поймёте.
В дверь постучали.
— Войдите, — произнёс император.
Появился цесаревич Александр. Они обменялись коротким рукопожатием с отцом. Чуть погодя в дверь кабинета опять постучали, император сказал:
—Войдите.
Дверь отворилась и в нее медленно вошел человек, которого Греве менее всего ожидал тут увидеть: митрополит Исидор. Старенький, сухонький, он медленно ступал, опираясь на посох.
Император поднялся:
— Ваше Высокопреосвященство…
— Бог в помощь, Государь, — благословил митрополит его склоненную голову, затем повернулся, благословил цесаревича и, наконец, слегка растерявшегося полковника Греве, который вслед за патронами машинально склонился перед ним.
Император предложил митрополиту кресло, тот аккуратно опустился, сел, вытянув ноги.
—Тяжко, - сказал он. – Ох, тяжко… Но… все мы несем свой крест, - прибавил Исидор, глянув на императора.
—Что ж делать, - ответил Александр Николаевич.
В дверь вновь постучали.
—Прошу, - произнес император.
Дверь отворилась и в кабинет заглянул… мастер Ермолаев. Греве поразился, однако, не выказав этого явно.
Ермолаев сказал:
— Разрешите…
Император вдруг подошёл к нему сам, пожал ему руку, будто старому товарищу, и указал на кресло:
— Садитесь, мастер. Разговор будет долгим. И вы садитесь, Греве, - он повернулся к полковнику. – И ничему не удивляйтесь, но помните, что наш разговор абсолютно секретен.
В кабинете стояла тишина, которую нарушал только размеренный стук каминных часов. С минуту все сидели молча: Император — чуть сгорбившись в кресле, взглядом как будто провалившись внутрь себя; цесаревич — настороженно; полковник Греве — сохраняя неподвижность и не демонстрируя ни капли любопытства; митрополит Исидор — задумчиво опершись на посох; мастер Ермолаев — в тени, почти растворённый в обстановке.
Первым кашлянул митрополит, поднял голову и посмотрел на императора.
— Ну что? — произнёс он своим стариковским, чуть насмешливым голосом. — Батюшка-царь, стоит, кажется, обо всём поведать.
— Да, — согласился Император, поднял голову и обвёл взглядом собравшихся. — Говорить надо.
Он перевёл взгляд на цесаревича:
— Я давно должен был посвятить тебя, сын мой, во всё, а теперь уже и нельзя тянуть.
Александр чуть склонил голову и внимательно посмотрел на отца.
— Я — сильный маг, — сказал император ровно. — Единственный в стране. Моя сила… — он сделал паузу, — не передалась тебе, моему первенцу и наследнику, но передалась твоему брату Алексею.
Тень прошла по лицу цесаревича, но он смолчал.
— Я знал об этом, конечно же, — продолжал император, — занимался с ним, учил его. И не заметил, как он обезумел от власти и вседозволенности. В какой момент это произошло? Как я могу этого не увидеть? Не понимаю… Он был веселым, милым мальчиком… и, оказывается, завидовал тебе, - Александр Николаевич посмотрел на цесаревича.
—Отец, а сила… как она передается? – спросил цесаревич.
—Я не знаю, и никто не знает. Это прихоть Высшей силы.
—И много таких магов на земле? – деликатно кашлянув, вдруг спросил Греве.
—Правильный вопрос, полковник, - император улыбнулся. – Совсем немного. Нас очень мало, не думаю, что более человека на страну, да и то не на каждую. Полагаю, что в обеих Америках от силы наберется четыре мага, в Европе – не более пяти. Думаю, еще на других континентах найдутся. Всё – сильные маги, универсального дара, но разной силы. Если, как у нас в Империи, маг один, то он обладает максимальной мощью. Если магов несколько – они слабее. И все, наделенные мощью, скрывают свои силы, чтобы никого не ввести в соблазн.
Греве слегка приподнял брови, а митрополит одобрительно кивнул — мол, благоразумие, похвально.
—А… если у меня нет сил… мои дети… - начал было цесаревич.
—Не знаю, - сказал император. – Мне трудно сказать, что будет. Мир нынче зиждется на техномагии, — продолжал он, — но кроме неё есть ещё люди ведающие, ведуны и ведуньи, ведьмаки и ведьмы, если по-простому. Таких мало, и живут только в Империи. В Европе Инквизиция всех уничтожила, никого не осталось, - Александр Николаевич позволил себе саркастическую улыбку.
—Ну, ведьмовство и ведовство суть вещи разные, - сказал митрополит. – Ведьмовство дело злое, а ведовство… что же… оно и Отчизне полезное порой бывает.
—В любом случае, с плеча рубить не следует ни в каком случае, - строго сказал император.
—С этим не поспорю, - произнес Исидор.
—Никак поверить не могу, что Ваше Высокопреосвященство в курсе всех этих дел, - покачал головой Греве.
Митрополит посмотрел на жандарма:
—Странно было бы Церкви быть не в курсе. Церковь ведь тоже… кое-что может.
Исидор тонко улыбнулся и, склонив голову, посмотрел на Греве. А император между тем посмотрел на Ермолаева, будто собираясь с силами, и произнес:
— А теперь — про Омегу.
Взгляды всех присутствующих скрестились на императоре:
— Начну с главного: он не андроид.
— То есть? – воскликнул Греве. – Он не может быть человеком! У него физическая сила просто невозможная для человека!
—Выслушайте меня, полковник, - спокойно ответил император. - Когда-то у моего любимого мастера был сын, Матвей, - Александр Николаевич посмотрел на Ермолаева, который молча и потерянно сидел в углу. – Он погиб. Горе мастера было таковым, что я не смог его проигнорировать. Я помог сохранить душу Матвея, это мне под силу. Через несколько лет новые технологии дали возможность создать тело — живое, настоящее, но более сильное, способное выживать там, где обычный человек погиб бы. И мастер попросил меня наделить это тело душой Матвея. Я согласился. Хотя предупредил — симбиоз ещё не человек. Станет ли? Гарантий нет.
Ермолаев молча кивнул, лицо его оставалось неподвижным, но руки сжались на подлокотниках кресла.
— Поначалу Омега был как прочие андроиды. Но потом стал меняться. Особенно — после встречи с девушкой, Елизаветой Воронцовой. Кажется, он влюбился. Да, влюбился! Когда я осознал это, то изумился и очень сильно. Такое чувство, как любовь, почему-то с годами перестает вызывать интерес. Кажется, что это ерунда, что ничего не стоит, но мы забываем о силе любви. С годами юношеский пыл стирается, нивелируется, но сила-то никуда не исчезает… Душа Матвея прочно вросла в созданное техномагами тело, у него появились воспоминания, неожиданные реакции, — император чуть усмехнулся, — и, как назло, проснулись самые человеческие из всех чувств: любовь, страх, забота, нежность.
Цесаревич впервые за разговор улыбнулся уголком губ.
— Поэтому он сбежал с Лизой. Поэтому вернулся и спас тебя, поэтому сдался сам, ибо понял, что губит жизнь девушки, пробудившей в нем такие сильные чувства, пробудившей в нем, не побоюсь этого слова, жизнь, — император перевёл взгляд на Александра. — Формально Омега андроид. Фактически — человек.
В кабинете повисла пауза.
— Спасибо, Ваше Величество, — тихо сказал Ермолаев. — Вы вернули мне сына.
— Не торопись благодарить, — ответил Император. — Я не зря позвал митрополита. Что скажет церковь? Не велит ли уничтожить создание человеческого разума? Ведь не Господь его создал и не Господь вложил в него душу.
Ермолаев перевёл взгляд на Исидора — и в этом взгляде был страх. Греве и цесаревич ждали ответа.
— Его нельзя уничтожить! — неожиданно резко сказал Александр. — Он человек!
Митрополит усмехнулся:
— Ах, как вы пылки, Ваше Высочество. Но такие дела так просто не решаются. Я хотел бы поговорить с самим Омегой.
— Что бы вы ни решили, — твёрдо сказал цесаревич, — я настаиваю на своём и буду его защищать.
Ермолаев посмотрел на него с благодарностью. У Греве слова цесаревича вызвали тёплое чувство: «Похоже, у нас вырос хороший будущий правитель», - мелькнула мысль.
Император дернул сонетку, прозвучал звонок. В кабинет вошел слуга, поклонился.
— Позовите Омегу, - сказал император.
—Слушаюсь, Ваше Величество, - поклонился слуга.
В комнате повисла густая, тягучая тишина. Казалось, каминные часы перестали тикать, просто чтобы не мешать ожиданию.
Дверь наконец отворилась. Сначала показался слуга, почтительно склонившийся, а следом — Омега. Он остановился на пороге, слегка поклонился.
Цесаревич Александр вскочил, быстро подошёл и крепко пожал ему руку:
— Спаситель!
Омега чуть смутился, на секунду улыбнулся — как будто не знал, как правильно реагировать на это слово, — и бросил взгляд на Ермолаева. Но с места не двинулся, словно боялся нарушить чужую территорию.
Цесаревич, однако, не отпустил руки Омеги. Он провел его вперед, усадил в кресло и сам опустился рядом. Омега не отводил глаз от императора. Тот какое-то время молча смотрел на него, затем откинулся в кресле и сказал:
—Здесь решается твоя судьба, Омега.
— Я готов к любому решению, — ответил Омега спокойно, но в голосе его улавливалась едва заметная настороженность.
Митрополит Исидор поднялся со своего кресла. Вместе с ним поднялись и остальные. Митрополит медленно подошёл к Омеге и задержал на нём долгий взгляд.
— Что до меня касаемо, — наконец произнёс он, — я не имею сомнений: передо мной человек.
Омега, похоже, не ожидал такого прямого признания и будто бы выдохнул с облегением.
— Но, — продолжил Исидор, — придётся вам вынести ещё одно испытание, мой дорогой. Суд Духовной консистории. Дело должно быть публичным, не тайным. Церковь должна признать за вами право — что вы равны всем прочим, что у вас есть душа, что вы человек. И это не моя прихоть. Такое дело должно решиться сонмом иерархов и при участии общественности, чтобы никто впредь не посмел усомниться в вашем праве.
Омега чуть наклонил голову:
— А если… если меня не признают человеком?
Все замерли, взгляды опустились. Даже Греве перестал изображать спокойствие и нахмурился.
— Смерть? — сказал Омега. – Меня уничтожат, как других андроидов?
— А вы не думайте о плохом, — сказал митрополит Исидор. — С вами уже столько чудесного произошло. Ну сами подумайте: и второе рождение, и возрождение души, и любовь… Разве это не чудо? Почему бы не случиться теперь и самому главному чуду?
Омега вдруг улыбнулся, светло и радостно:
—Вы правы, в чудо надо верить.
—Без этого не проживешь, - лукаво сказал митрополит.
Император, не отрывая взгляда от Омеги, тоже улыбнулся, кивнул головой и тихо, но отчётливо сказал:
— Суду быть.
—Правильное решение, - сказал митрополит.
Омега склонил голову:
—Благодарю вас.
Лиза пряталась в своей комнатке во Фрейлинском коридоре. Последние дни она несла службу, как обычно, при цесаревне. Та была очень с ней мила и любезна и, кажется, даже старалась ее – Лизу – приободрить. Сама цесаревна была весела, спокойна и Лиза подозревала, что у молодых супругов наступил второй медовый месяц. Цесаревна Александра относилась к ней тепло и очень доверительно, и Лиза старалась не упускать ни одной мелочи в службе — это было и привычкой, и спасением.
Однако, новостей Лиза не знала никаких. Она не видела Омегу и не знала, что с ним. Только от родителей, с которыми удалось повидаться, слышала обычные утешения и какие-то слухи, в которых правды было не больше, чем в газетной светской хронике.
Сейчас же Лиза сидела у окна и смотрела вниз, на двор. Лето ещё не сдавало позиций, но в воздухе уже чувствовалась прохладная острота будущей осени. Ветер то и дело трепал шёлковые занавески, как бы намекая: не привыкай, девочка, всё переменится.
Внезапно раздался осторожный стук в дверь.
— Войдите, — сказала Лиза, оборачиваясь.
На пороге стояла одна из служанок, молодая девица с острым взглядом и чуть нагловатым выражением юного лица.
— Елизавета Петровна, — произнесла она с чуть загадочной интонацией, — вас ждёт царевна Елена.
Лиза вздрогнула от неожиданности, но тут же поднялась.
— Сейчас?
— А когда ж ещё? — служанка приподняла бровь.
Лиза хмыкнула: вот нахалка! И дерзкая какая… Но… Девушка быстро поправила волосы перед зеркалом, машинально пригладила платье — не то, чтобы там было, что приглаживать, но привычка наводить лоск у нее уже выработалась железная, — и вышла из комнаты.
Коридор встретил её привычным эхом шагов и запахом воска от полированных панелей. Она шла быстро, стараясь не задумываться о том, что, собственно, может понадобиться царевне Елене.
Покои царевны находились в другой части коридора, ближе к парадной анфиладе. У дверей дежурила горничная, которая, едва увидев Лизу, тихо приоткрыла створку:
— Проходите. Её Высочество ждёт.
Елена встретила Лизу с такой радостью, будто та вернулась из дальнего путешествия.
