— То-то же, мой Вася мастер – золотые руки, — Глафира выпрямилась, с деланным безразличием поставила туфлю обратно. — Так-то мы, может, не по французским лавкам ходим, но своих мастеров тоже уважаем.
Она вдруг покраснела, поправила передник.
— Вот чай крепкой заварки. Я сахар положила, как вы любите. У вас щеки прямо горят, Лизавета Петровна! Небось, примеряли?
— Примеряла, — призналась Лиза, вздохнув. — Как будто на чужую жизнь смотрю. Чудную, с балами и кавалерами, где все говорят только комплименты и танцуют.
— А вдруг — ваша она, эта жизнь? — Глафира подмигнула. — Кому как, а мне-то что — я свою жизнь с Васей и так уже нашла. А вот вам — надо разбираться. С такими туфлями, глядишь, и принц под руку подвернётся.
— Ну нет, — рассмеялась Лиза. — Не верю я в это! Где я, и где принц.
— Ну, может принц вам и не пойдет, а вот царевич… - Глаша подмигнула хозяйке.
Лиза рассмеялась и налила себе чаю.
— Спасибо, Глаша. Ты у меня как фея.
— Да ну, какая я фея? Чай, в переднике фей не бывает!
— Фей в чем только не бывают, - ответила Лиза.
—Ну, пойду я… дел много, - Глаша деловито засуетилась и вышла из комнаты, а Лиза осталась думать и немножечко мечтать.
И вот ТОТ САМЫЙ ДЕНЬ настал!
День БАЛА ДЕБЮТАНТОК!
В этот день, казалось, сама природа благоволит девушкам. С утра светило яркое солнце, но было совсем не жарко, потому что легкий ветерок остужал воздух. Балу, который должен был открыть летний сезон, благоприятствовало абсолютно всё: и освежающий бриз с Невы, и ясное небо, и настроение людей. Все, даже те, кто не имел шанса попасть на ал, обсуждали его. Газетчики бегали по улицам с криками.
—Бал дебютанток! Лучшее светское событие сезона!
—В каких туалетах будут дамы? Только у нас! Вы будете первыми, кто увидит! Тайные фотографии из салона модистки Л.!
—Лучшие прически этого бала! Кто выиграет? Голицына или Шувалова?
Конечно, газеты раскупались, особенно дамами и девицами, и тут же их листали, охали, ахали, делились впечатлениями и уверяли друг друга, что вот ОНИ БЫ такого платья не надели и придумали бы что—то получше!
Наемный аэромобиль, который должен был доставить мать и дочь Воронцовых на бал, прибыл ко входу Зимнего дворца почти точно по времени – ровно за четверть часа до начала бала. Глянцевая чёрная обшивка, позолоченный герб прокатной фирмы на борту, мягкий шелест посадочных стабилизаторов. Внутри было чуть душно — аромат духов Анны Павловны смешался с озоновым привкусом эфирного двигателя.
— Ну и запах, — пробормотала Лиза, пытаясь не испортить прическу, наклоняясь к окну. – Мама, это ужасно… Что—то мне перестали нравиться аэромобили, а ведь они казались мне чуть ли не совершенством…
— Запах статуса, — отрезала мать. — Ты лучше вспомни, сколько мне пришлось выслушать, прежде чем твой отец дал на него деньги.
Лиза вспомнила. Отец ходил по квартире с газетой, бурчал, что “можно и на обычном экипаже, мы не в цирк едем”, и что “зря вы все эти балы затеяли, лучше бы за учёбу взялись”. Но в итоге — дал. Как всегда. После небольшого спектакля с обмороком, угрозами “лишиться последнего шанса” и упоминанием кузины Эрнестины.
Теперь аэромобиль мягко опустился перед парадным входом, и Лизе стало не до запахов.
Зимний дворец сиял огнями, как будто сама Империя решила показать, что умеет блистать, когда захочет. По подъездной аллее подъезжали один за другим автогиппокары с мерцающими псевдолошадьми, паромобили с дымящимися трубами, аэрогондолы, зависающие на секунду перед посадкой, и даже один — единичный — имперский ступалец, высокий, неуклюжий и невероятно дорогой. Из него, с видом, достойным королевы, спустилась девица с таким длинным, и таким задранным носом, что Лиза не удержалась и хихикнула.
—Да уж, хотя это и «ходячий шкаф», но признаю, что появиться на балу в ступальце — это заявление! – воскликнула Анна Павловна, обернувшись к дочери. – Что это за девица? Я плохо вижу…
—Мама, я ее не узнала, — ответила Лиза, которая действительна не узнала важной девушки, за которой не менее важно шла сопровождавшая ее дама.
Все экипажи блестели, гудели, сияли и содержали в своих недрах девушек в великолепных платьях, с шлейфами, перчатками, сумочками, в шляпках и со взглядами одновременно испуганными и упоёнными. Каждую сопровождали — кто мать, кто тётка, кто две тётки сразу. Некоторые приехали с отцами, строгими и молчаливыми, в парадных мундирах. Несколько — с братьями, явно раздражёнными тем, что их вытащили “на девчачье шоу” (ну, тут они явно лукавили, где, как не на Балу дебютанток можно приглядеть себе невесту?). И все неумолимо двигались к парадной лестнице.
Парадная лестница Зимнего дворца казалась бесконечной. Мраморные ступени, изогнутые перила, огненные факелы в позолоченных чашах – дань традиции – и шелест шлейфов. Лиза поднималась, не оглядываясь и страшно волнуясь. В какой—то момент она почувствовала, как мать крепче сжала её руку.
— Не сутулься. Иди медленно, — шепнула Анна Павловна дочери. – И повыше задирай нос, — хихикнула она вдруг, как девчонка, вызвав на лице Лизы недоуменную, но радостную улыбку.
В верхнем вестибюле, под сводами, украшенными позолоченными пальмами и сфинксами, их встретил дворцовый распорядитель — старик с лицом сфинкса.
— Воронцова Елизавета Петровна? Добро пожаловать, — важно кивнул он, поводя рукой направо и указывая им путь, которым им надлежит следовать.
Лиза заметила, что кому—то распорядитель, как и им, указал направо, а кому—то налево.
—Мама, отчего так? – шепнула Лиза.
—Разводят потоки, чтобы все вместе не толпились. Все идем в Белый зал, не волнуйся!
Белый зал, он же Танцевальный, оказался не просто залом — миром. Пространство делилось на три части — каждая чуть иная по свету, по звуку, по настроению. Стены и арки были как ожившие гравюры: золотисто—белый орнамент играл под светом десятков ажурных люстр, на которых дрожали гирлянды свечей. Тени от них ползли по рельефам: вот богини искусства, вот Аполлон с лирой, вот ряды музыкальных ангелов с трубами.
В сводах шепталась музыка — струнный оркестр, спрятанный за колоннами, начал с увертюры, мягкой, как первое прикосновение руки в танце. Девушки входили в зал по—разному: кто несмело, кто — как на сцену.
Анна Павловна выпрямилась ещё больше — так, будто это она, а не Лиза, собирается танцевать первый в жизни вальс.
— Смотри под ноги. Не влюбляйся в первого, кто подаст руку. И улыбайся не всем — только тем, кто достоин, — инструктировала она дочь.
Лиза ничего не ответила. Она смотрела на зал, на девушек в великолепных туалетах, на вспышки ламп и на высокие окна, за которыми темнел вечерний воздух Петербурга и радовалась, что выглядит не то, что неплохо, а очень, очень хорошо!
Лиза заметила, что все девушки были в шляпках. Конечно, это были совсем не те шляпки, в которых прилично ходить по улицам. Скорее, это были украшения, как знак статуса, богатства и вкуса хозяйки. Кто—то гордо нес на голове тюрбан, кто—то – целую оранжерею. У самой Лизы, как и обещала мадам Непперстрем, на голове было нечто особенное: маленькая полукруглая шляпка, едва прикрывавшая затылок и чуть сдвинутая направо, что придавало Лизе вид немного озорной и даже лихой. Шляпка сама была сделана из того же шелка, цвета розовой зари, из которого было сделано ее платье, украшена она была черным кружевом и черным тюлевым бантом – небольшим, но очень кокетливым. Бант крепился жемчужиной. А сама шляпка держалась на голове волшебством. На самом деле, волшебством! Магией, с которой работала мадам Непперстрем.
Лиза посмотрела в окно: где—то далеко, в небе, проходил эфирный корабль — как знак того, что впереди не просто вечер, а целая новая жизнь.
В зале становилось всё шумнее. Музыка плавно перешла во что—то более бравурное, и дамы в перчатках начали оживлённо переговариваться, подталкивая дочерей локтями: «встань ровнее», «улыбайся», «чуть—чуть вперёд». Лиза стояла у колонны, чувствуя, как от волнения холодеют пальцы в перчатках.
Анна Павловна огляделась, приподняла подбородок — и тут же заметила знакомое лицо.
— Господи, это же Агриппина Львовна! — прошептала она. — Мы с ней вместе учились. До сих пор на меня обижается, что я не позвала ее на свадьбу. А как бы я ее позвала, если она – княгиня, а я – это я… — с разочарованием прибавила Анна Павловна.
К ним подошла дама в жемчужно—сером платье с жабо, заколотым жемчугом, и огромными жемчужными серьгами грушевидной формы в ушах — очень правильная, очень спокойная... Одним словом – великолепная. С ней подошла худая, чуть испуганная девица с родинкой у глаза.
— Аннушка? — изумлённо прошептала дама. — Аннушка Глебова, ты ли это?
— Грушенька! — воскликнула мать Лизы с наигранной теплотой, и локтем незаметно подтолкнула дочь вперёд. — Как рада я тебя видеть! Только я нынче не Глебова, я Воронцова, ты помнишь?
—Ах, дорогая, конечно! Конечно, — Агриппина Львовна улыбнулась. – А кто же это рядом?
—Моя Лизонька.
— Ах, какая... высокая. Не в мать, должно быть?
— В отца, вся в отца. А это кто с тобой?
— Моя Варвара. Девица умная, но скромная и играет на фортепиано. И — между прочим — уже и женихи есть. Представьте, девочки, мы вместе когда—то учились в Институте, — прибавила Агриппина Львовна, посмотрев на дочь и Лизу.
Лиза и Варвара поочередно сделали книксены и принялись разглядывать друг друга в упор. Варвара сделала кислое лицо – ей Лиза не понравилась. А Лизе было всё равно. Между тем, матери их вполне дружески щебетали ровно до тех пор, пока неожиданно не появилась ещё одна их общая знакомая — дородная, румяная, в чернильно—синем платье и с неожиданно меховой горжеткой на плечах и шелковым тюрбаном на голове.
— Анна Павловна! Как ты изменилась! – воскликнула дама. – Агриппина Львовна, рада вас приветствовать. Мы с мужем только что из Варшавы, он теперь в транспортной комиссии. Прибыли, а тут – бал, вот и решили дочь показать. А у вас?.. – дама была одышлива и запыхалась, пока проговорила свою фразу.
—Благодарю, Лидия Тимофеевна, все в порядке, — ответила Агриппина Львовна.
Дородная дама повернулась к Анне Павловне:
—Ну, а вы—с? Мы с вами не виделись лет… тридцать?
— Всего лишь двадцать, дорогая, — ядовито улыбнулась Анна Павловна. – Но, да, будто вечность прошла. Мой Петр Васильевич в министерстве, — деловито прибавила она. — А где же ваша дочка? Где дебютантка?
Лидия Тимофеевна фыркнула, дамы обменялись улыбками — из тех, что держатся на лице ровно секунду, и махнула рукой. Тут же к ним величаво подплыла та самая носастая задавака, что вышла из имперского ступальца.
Анна Павловна многозначительно засопела и ткнула пальцем Лизу в поясницу, дескать, вот это кто!
—Моя дочь Евдоксия Ардалионовна, — важно сообщила Лидия Тимофеевна.
—Елизавета Петровна, — с необыкновенным достоинством, неожиданно для самой себя представилась Лиза и в упор посмотрела на наглую гордячку.
Та поджала губы, презрительно осмотрела Лизино платье и, еле открывая рот, ответила:
—Весьма приятно…
Девицы поприветствовали друг друга книксеном.
—Варвара Николаевна, — это Агриппина Львовна представила свою дочь.
Варвара была удостоена большего благоволения от Евдоксии. Та даже предложила ей руку, что—то шепнуло на ухо и парочка отошла в сторону.
—Ну, пусть посплетничают, — сказала Лидия Тимофеевна. – А вам, верно, скучно, милая, — с притворным участием обратилась она к Лизе.
—О, ничуть, — весело ответила та.
—Да, понимаю… Всё в новинку… Вы же никогда не были в свете, — не оставляя попыток уязвить, ответила Лидия Тимофеевна.
—Как и все дебютантки, полагаю, — ответила Лиза, не обращая внимания не покрасневшие щеки матери.
Агриппина Львовна рассмеялась:
—Ай, браво! Ай, молодца, душенька!
Это замечание заставило Анну Павловну воспрянуть и с гордостью посмотреть на дочь, а Лидию Тимофеевну прикусить язык.
Агриппина Львовна взяла Лидию Тимофеевну под руку, поклонилась Воронцовым и увела зловредную особу куда—то в сторону. А Воронцовы принялись бродить по залу. Анна Павловна дрожала и переживала, ужасно нервничала и говорила всякие гадости про Лидию Тимофеевну, встреча с которой выбила ее из колеи. Потом были встречи с другими знакомыми по институту и по давнишним выходам в свет Анны Павловны.
После очередной волны комплиментов и сдержанных «как поживаете», Анна Павловна наклонилась к Лизе и зашептала:
— Вот эта — Пелагея Константиновна — в институте за мной списывала, теперь жена директора бумажной мануфактуры. А та, в горжетке, которая Лидия, закончила институт с характеристикой «безнадежна»! Да, представь себе! Уверена, что ее Евдоксия – надо ж, какое имя! – такая же, как и мать! Зато замуж как удачно вышла… — непоследовательно заметила Анна Павловна. — А я была парфетка, среди первых, и с шифром окончила институт. Да вот…
Анна Павловна посмурнела лицом.
—Зато у тебя есть я, — сказала Лиза.
—Да, это точно, — Анна Павловна улыбнулась. – Но что мы с отцом можем тебе дать?
—Вы уже все мне дали, а уж дальше я сама справлюсь, — твердо сказала девушка.
—Если бы все было так просто…
Лиза чуть улыбнулась. Всё это было почти театром, но — с настоящими декорациями и настоящими ставками на удачу.
В этот момент по залу прокатилось волнение. Музыка сменилась торжественной увертюрой, и все головы повернулись к центральному входу.
В зал вошла императорская семья.
Первым ступал великолепный император Александр Николаевич, статный, в парадном мундире с тёмно—красной орденской лентой, сдержанный и спокойный, как будто в зале находились не сотни человек, а лишь он и его семья.
Рядом с ним — императрица Мария Федоровна, прямая, невероятно элегантная, с уверенной улыбкой женщины, которой принадлежат и вечер, и город, и огромна страна. На ней было надето совершенное в своем великолепии платье из атласа цвета топленого молока, отделанное по корсажу и юбке прозрачным кружевом, с вышивкой серебром по подолу, в бриллиантовой с жемчужными каплями диадеме и с жемчужным колье, которое несколько раз обвивало стройную шею императрицы, а потом длинной нитью спускалось на грудь. На руках ее были парные жемчужные браслеты, а в ушах – серьги с огромными бриллиантами в форме вишен.
—Они не в мочках держатся, — шепнул кто—то из дам за спиной Лизы, — а специальными крючочками цепляются за само ухо.
—Еще бы, какая мочка выдержит… – ответили на это тонким, дрожащим от зависти голоском.
За венценосными родителями следовали цесаревич Александр Александрович с молодой супругой Александрой Фёдоровной, утончённой и чуть смущённой, одетой элегантно и видимо очень просто, но богато. Они держались за руки. Видно, что супруги, которые поженились всего полгода назад, друг друга любят. Цесаревич заботливо посмотрел на жену и поправил ажурную шаль на ее плечах. Дамы в зале слаженно и завистливо вздохнули.
Следом шли три царевны: Ольга, старшая, в тёмно—золотом, строгая и неприступная, обручем из жемчуга в волосах, Елена, ровесница Лизы, с живыми глазами и очаровательными манерами, в ослепительно белом наряде, с серебряной диадемой, украшенной лишь единственной жемчужиной, что свисала на лоб царевны, и Анна, младшая, в платье, сияющем, как утренний иней в январе. Царевне Анне не было еще и 17 лет, а потому украшений она не носила.
Она вдруг покраснела, поправила передник.
— Вот чай крепкой заварки. Я сахар положила, как вы любите. У вас щеки прямо горят, Лизавета Петровна! Небось, примеряли?
— Примеряла, — призналась Лиза, вздохнув. — Как будто на чужую жизнь смотрю. Чудную, с балами и кавалерами, где все говорят только комплименты и танцуют.
— А вдруг — ваша она, эта жизнь? — Глафира подмигнула. — Кому как, а мне-то что — я свою жизнь с Васей и так уже нашла. А вот вам — надо разбираться. С такими туфлями, глядишь, и принц под руку подвернётся.
— Ну нет, — рассмеялась Лиза. — Не верю я в это! Где я, и где принц.
— Ну, может принц вам и не пойдет, а вот царевич… - Глаша подмигнула хозяйке.
Лиза рассмеялась и налила себе чаю.
— Спасибо, Глаша. Ты у меня как фея.
— Да ну, какая я фея? Чай, в переднике фей не бывает!
— Фей в чем только не бывают, - ответила Лиза.
—Ну, пойду я… дел много, - Глаша деловито засуетилась и вышла из комнаты, а Лиза осталась думать и немножечко мечтать.
Глава 3
И вот ТОТ САМЫЙ ДЕНЬ настал!
День БАЛА ДЕБЮТАНТОК!
В этот день, казалось, сама природа благоволит девушкам. С утра светило яркое солнце, но было совсем не жарко, потому что легкий ветерок остужал воздух. Балу, который должен был открыть летний сезон, благоприятствовало абсолютно всё: и освежающий бриз с Невы, и ясное небо, и настроение людей. Все, даже те, кто не имел шанса попасть на ал, обсуждали его. Газетчики бегали по улицам с криками.
—Бал дебютанток! Лучшее светское событие сезона!
—В каких туалетах будут дамы? Только у нас! Вы будете первыми, кто увидит! Тайные фотографии из салона модистки Л.!
—Лучшие прически этого бала! Кто выиграет? Голицына или Шувалова?
Конечно, газеты раскупались, особенно дамами и девицами, и тут же их листали, охали, ахали, делились впечатлениями и уверяли друг друга, что вот ОНИ БЫ такого платья не надели и придумали бы что—то получше!
Наемный аэромобиль, который должен был доставить мать и дочь Воронцовых на бал, прибыл ко входу Зимнего дворца почти точно по времени – ровно за четверть часа до начала бала. Глянцевая чёрная обшивка, позолоченный герб прокатной фирмы на борту, мягкий шелест посадочных стабилизаторов. Внутри было чуть душно — аромат духов Анны Павловны смешался с озоновым привкусом эфирного двигателя.
— Ну и запах, — пробормотала Лиза, пытаясь не испортить прическу, наклоняясь к окну. – Мама, это ужасно… Что—то мне перестали нравиться аэромобили, а ведь они казались мне чуть ли не совершенством…
— Запах статуса, — отрезала мать. — Ты лучше вспомни, сколько мне пришлось выслушать, прежде чем твой отец дал на него деньги.
Лиза вспомнила. Отец ходил по квартире с газетой, бурчал, что “можно и на обычном экипаже, мы не в цирк едем”, и что “зря вы все эти балы затеяли, лучше бы за учёбу взялись”. Но в итоге — дал. Как всегда. После небольшого спектакля с обмороком, угрозами “лишиться последнего шанса” и упоминанием кузины Эрнестины.
Теперь аэромобиль мягко опустился перед парадным входом, и Лизе стало не до запахов.
Зимний дворец сиял огнями, как будто сама Империя решила показать, что умеет блистать, когда захочет. По подъездной аллее подъезжали один за другим автогиппокары с мерцающими псевдолошадьми, паромобили с дымящимися трубами, аэрогондолы, зависающие на секунду перед посадкой, и даже один — единичный — имперский ступалец, высокий, неуклюжий и невероятно дорогой. Из него, с видом, достойным королевы, спустилась девица с таким длинным, и таким задранным носом, что Лиза не удержалась и хихикнула.
—Да уж, хотя это и «ходячий шкаф», но признаю, что появиться на балу в ступальце — это заявление! – воскликнула Анна Павловна, обернувшись к дочери. – Что это за девица? Я плохо вижу…
—Мама, я ее не узнала, — ответила Лиза, которая действительна не узнала важной девушки, за которой не менее важно шла сопровождавшая ее дама.
Все экипажи блестели, гудели, сияли и содержали в своих недрах девушек в великолепных платьях, с шлейфами, перчатками, сумочками, в шляпках и со взглядами одновременно испуганными и упоёнными. Каждую сопровождали — кто мать, кто тётка, кто две тётки сразу. Некоторые приехали с отцами, строгими и молчаливыми, в парадных мундирах. Несколько — с братьями, явно раздражёнными тем, что их вытащили “на девчачье шоу” (ну, тут они явно лукавили, где, как не на Балу дебютанток можно приглядеть себе невесту?). И все неумолимо двигались к парадной лестнице.
Парадная лестница Зимнего дворца казалась бесконечной. Мраморные ступени, изогнутые перила, огненные факелы в позолоченных чашах – дань традиции – и шелест шлейфов. Лиза поднималась, не оглядываясь и страшно волнуясь. В какой—то момент она почувствовала, как мать крепче сжала её руку.
— Не сутулься. Иди медленно, — шепнула Анна Павловна дочери. – И повыше задирай нос, — хихикнула она вдруг, как девчонка, вызвав на лице Лизы недоуменную, но радостную улыбку.
В верхнем вестибюле, под сводами, украшенными позолоченными пальмами и сфинксами, их встретил дворцовый распорядитель — старик с лицом сфинкса.
— Воронцова Елизавета Петровна? Добро пожаловать, — важно кивнул он, поводя рукой направо и указывая им путь, которым им надлежит следовать.
Лиза заметила, что кому—то распорядитель, как и им, указал направо, а кому—то налево.
—Мама, отчего так? – шепнула Лиза.
—Разводят потоки, чтобы все вместе не толпились. Все идем в Белый зал, не волнуйся!
Белый зал, он же Танцевальный, оказался не просто залом — миром. Пространство делилось на три части — каждая чуть иная по свету, по звуку, по настроению. Стены и арки были как ожившие гравюры: золотисто—белый орнамент играл под светом десятков ажурных люстр, на которых дрожали гирлянды свечей. Тени от них ползли по рельефам: вот богини искусства, вот Аполлон с лирой, вот ряды музыкальных ангелов с трубами.
В сводах шепталась музыка — струнный оркестр, спрятанный за колоннами, начал с увертюры, мягкой, как первое прикосновение руки в танце. Девушки входили в зал по—разному: кто несмело, кто — как на сцену.
Анна Павловна выпрямилась ещё больше — так, будто это она, а не Лиза, собирается танцевать первый в жизни вальс.
— Смотри под ноги. Не влюбляйся в первого, кто подаст руку. И улыбайся не всем — только тем, кто достоин, — инструктировала она дочь.
Лиза ничего не ответила. Она смотрела на зал, на девушек в великолепных туалетах, на вспышки ламп и на высокие окна, за которыми темнел вечерний воздух Петербурга и радовалась, что выглядит не то, что неплохо, а очень, очень хорошо!
Лиза заметила, что все девушки были в шляпках. Конечно, это были совсем не те шляпки, в которых прилично ходить по улицам. Скорее, это были украшения, как знак статуса, богатства и вкуса хозяйки. Кто—то гордо нес на голове тюрбан, кто—то – целую оранжерею. У самой Лизы, как и обещала мадам Непперстрем, на голове было нечто особенное: маленькая полукруглая шляпка, едва прикрывавшая затылок и чуть сдвинутая направо, что придавало Лизе вид немного озорной и даже лихой. Шляпка сама была сделана из того же шелка, цвета розовой зари, из которого было сделано ее платье, украшена она была черным кружевом и черным тюлевым бантом – небольшим, но очень кокетливым. Бант крепился жемчужиной. А сама шляпка держалась на голове волшебством. На самом деле, волшебством! Магией, с которой работала мадам Непперстрем.
Лиза посмотрела в окно: где—то далеко, в небе, проходил эфирный корабль — как знак того, что впереди не просто вечер, а целая новая жизнь.
В зале становилось всё шумнее. Музыка плавно перешла во что—то более бравурное, и дамы в перчатках начали оживлённо переговариваться, подталкивая дочерей локтями: «встань ровнее», «улыбайся», «чуть—чуть вперёд». Лиза стояла у колонны, чувствуя, как от волнения холодеют пальцы в перчатках.
Анна Павловна огляделась, приподняла подбородок — и тут же заметила знакомое лицо.
— Господи, это же Агриппина Львовна! — прошептала она. — Мы с ней вместе учились. До сих пор на меня обижается, что я не позвала ее на свадьбу. А как бы я ее позвала, если она – княгиня, а я – это я… — с разочарованием прибавила Анна Павловна.
К ним подошла дама в жемчужно—сером платье с жабо, заколотым жемчугом, и огромными жемчужными серьгами грушевидной формы в ушах — очень правильная, очень спокойная... Одним словом – великолепная. С ней подошла худая, чуть испуганная девица с родинкой у глаза.
— Аннушка? — изумлённо прошептала дама. — Аннушка Глебова, ты ли это?
— Грушенька! — воскликнула мать Лизы с наигранной теплотой, и локтем незаметно подтолкнула дочь вперёд. — Как рада я тебя видеть! Только я нынче не Глебова, я Воронцова, ты помнишь?
—Ах, дорогая, конечно! Конечно, — Агриппина Львовна улыбнулась. – А кто же это рядом?
—Моя Лизонька.
— Ах, какая... высокая. Не в мать, должно быть?
— В отца, вся в отца. А это кто с тобой?
— Моя Варвара. Девица умная, но скромная и играет на фортепиано. И — между прочим — уже и женихи есть. Представьте, девочки, мы вместе когда—то учились в Институте, — прибавила Агриппина Львовна, посмотрев на дочь и Лизу.
Лиза и Варвара поочередно сделали книксены и принялись разглядывать друг друга в упор. Варвара сделала кислое лицо – ей Лиза не понравилась. А Лизе было всё равно. Между тем, матери их вполне дружески щебетали ровно до тех пор, пока неожиданно не появилась ещё одна их общая знакомая — дородная, румяная, в чернильно—синем платье и с неожиданно меховой горжеткой на плечах и шелковым тюрбаном на голове.
— Анна Павловна! Как ты изменилась! – воскликнула дама. – Агриппина Львовна, рада вас приветствовать. Мы с мужем только что из Варшавы, он теперь в транспортной комиссии. Прибыли, а тут – бал, вот и решили дочь показать. А у вас?.. – дама была одышлива и запыхалась, пока проговорила свою фразу.
—Благодарю, Лидия Тимофеевна, все в порядке, — ответила Агриппина Львовна.
Дородная дама повернулась к Анне Павловне:
—Ну, а вы—с? Мы с вами не виделись лет… тридцать?
— Всего лишь двадцать, дорогая, — ядовито улыбнулась Анна Павловна. – Но, да, будто вечность прошла. Мой Петр Васильевич в министерстве, — деловито прибавила она. — А где же ваша дочка? Где дебютантка?
Лидия Тимофеевна фыркнула, дамы обменялись улыбками — из тех, что держатся на лице ровно секунду, и махнула рукой. Тут же к ним величаво подплыла та самая носастая задавака, что вышла из имперского ступальца.
Анна Павловна многозначительно засопела и ткнула пальцем Лизу в поясницу, дескать, вот это кто!
—Моя дочь Евдоксия Ардалионовна, — важно сообщила Лидия Тимофеевна.
—Елизавета Петровна, — с необыкновенным достоинством, неожиданно для самой себя представилась Лиза и в упор посмотрела на наглую гордячку.
Та поджала губы, презрительно осмотрела Лизино платье и, еле открывая рот, ответила:
—Весьма приятно…
Девицы поприветствовали друг друга книксеном.
—Варвара Николаевна, — это Агриппина Львовна представила свою дочь.
Варвара была удостоена большего благоволения от Евдоксии. Та даже предложила ей руку, что—то шепнуло на ухо и парочка отошла в сторону.
—Ну, пусть посплетничают, — сказала Лидия Тимофеевна. – А вам, верно, скучно, милая, — с притворным участием обратилась она к Лизе.
—О, ничуть, — весело ответила та.
—Да, понимаю… Всё в новинку… Вы же никогда не были в свете, — не оставляя попыток уязвить, ответила Лидия Тимофеевна.
—Как и все дебютантки, полагаю, — ответила Лиза, не обращая внимания не покрасневшие щеки матери.
Агриппина Львовна рассмеялась:
—Ай, браво! Ай, молодца, душенька!
Это замечание заставило Анну Павловну воспрянуть и с гордостью посмотреть на дочь, а Лидию Тимофеевну прикусить язык.
Агриппина Львовна взяла Лидию Тимофеевну под руку, поклонилась Воронцовым и увела зловредную особу куда—то в сторону. А Воронцовы принялись бродить по залу. Анна Павловна дрожала и переживала, ужасно нервничала и говорила всякие гадости про Лидию Тимофеевну, встреча с которой выбила ее из колеи. Потом были встречи с другими знакомыми по институту и по давнишним выходам в свет Анны Павловны.
После очередной волны комплиментов и сдержанных «как поживаете», Анна Павловна наклонилась к Лизе и зашептала:
— Вот эта — Пелагея Константиновна — в институте за мной списывала, теперь жена директора бумажной мануфактуры. А та, в горжетке, которая Лидия, закончила институт с характеристикой «безнадежна»! Да, представь себе! Уверена, что ее Евдоксия – надо ж, какое имя! – такая же, как и мать! Зато замуж как удачно вышла… — непоследовательно заметила Анна Павловна. — А я была парфетка, среди первых, и с шифром окончила институт. Да вот…
Анна Павловна посмурнела лицом.
—Зато у тебя есть я, — сказала Лиза.
—Да, это точно, — Анна Павловна улыбнулась. – Но что мы с отцом можем тебе дать?
—Вы уже все мне дали, а уж дальше я сама справлюсь, — твердо сказала девушка.
—Если бы все было так просто…
Лиза чуть улыбнулась. Всё это было почти театром, но — с настоящими декорациями и настоящими ставками на удачу.
В этот момент по залу прокатилось волнение. Музыка сменилась торжественной увертюрой, и все головы повернулись к центральному входу.
В зал вошла императорская семья.
Первым ступал великолепный император Александр Николаевич, статный, в парадном мундире с тёмно—красной орденской лентой, сдержанный и спокойный, как будто в зале находились не сотни человек, а лишь он и его семья.
Рядом с ним — императрица Мария Федоровна, прямая, невероятно элегантная, с уверенной улыбкой женщины, которой принадлежат и вечер, и город, и огромна страна. На ней было надето совершенное в своем великолепии платье из атласа цвета топленого молока, отделанное по корсажу и юбке прозрачным кружевом, с вышивкой серебром по подолу, в бриллиантовой с жемчужными каплями диадеме и с жемчужным колье, которое несколько раз обвивало стройную шею императрицы, а потом длинной нитью спускалось на грудь. На руках ее были парные жемчужные браслеты, а в ушах – серьги с огромными бриллиантами в форме вишен.
—Они не в мочках держатся, — шепнул кто—то из дам за спиной Лизы, — а специальными крючочками цепляются за само ухо.
—Еще бы, какая мочка выдержит… – ответили на это тонким, дрожащим от зависти голоском.
За венценосными родителями следовали цесаревич Александр Александрович с молодой супругой Александрой Фёдоровной, утончённой и чуть смущённой, одетой элегантно и видимо очень просто, но богато. Они держались за руки. Видно, что супруги, которые поженились всего полгода назад, друг друга любят. Цесаревич заботливо посмотрел на жену и поправил ажурную шаль на ее плечах. Дамы в зале слаженно и завистливо вздохнули.
Следом шли три царевны: Ольга, старшая, в тёмно—золотом, строгая и неприступная, обручем из жемчуга в волосах, Елена, ровесница Лизы, с живыми глазами и очаровательными манерами, в ослепительно белом наряде, с серебряной диадемой, украшенной лишь единственной жемчужиной, что свисала на лоб царевны, и Анна, младшая, в платье, сияющем, как утренний иней в январе. Царевне Анне не было еще и 17 лет, а потому украшений она не носила.
