– Стало быть, теперь моя очередь задавать вопрос? – спросил Аркадий Вениаминович.
– Стало быть, Ваша, – с несвойственной ей покорностью согласилась Фелицата.
– Отчего в Вашем романе Эстефания Суарес, не приняла предложения Карлоса Пардо, несмотря на то, что полюбила его всем своим сердцем? Я перечитал три раза, но так и не нашел, препятствий, отчего два любящих сердца, не могу быть друг с другом?
– Она любила его, а он любил море, союз в котором чувства женщины сильнее чувств мужчины обречен разбиться о скалы.
– Как вы мудро рассуждаете, Фелицата Александровна. Откуда же вы это знаете? – спросил он, пристально посмотрев в ее голубые широко открытые глаза, а все тело его было до странности напряжено.
Она громко засмеялась, но взор не отвела. – Ежели бы мой батюшка, не любил так сильно мою матушку, то непременно бы заметил ее вздорный характер, а так он слеп, и в этом его счастье.
– А матушка, разве она не замечает дурных качеств батюшки?
– Замечает, женщина то, как раз все и замечает.
– Но как же она тогда все еще любит, примечая все дурное?
– А как раз это женщине любить и не мешает, – сказала Фелицата, засмеявшись. – Но мы на месте, – и она отчего то безрадостно посмотрела на отчий дом и на свет в окошке, где ее наверняка уже заждались. – Спасибо, что проводили меня, Аркадий Вениаминович, никогда право слово, я не преодолевала этот путь с такой легкостью как сегодня, и никогда еще он не казался мне так короток. И все же мне пора, – и она уже намеревалась уйти, как вдруг он остановил ее, поймав запястье, и нежно, но настойчиво привлек к себе.
– Постойте, игра есть игра, я задал вам свой вопрос, теперь Ваша очередь, я человек чести, стало быть, не могу отпустить Вас, не удовлетворив Ваше любопытство в полной мере, – голос его слегка охрип, только он сам не знал, отчего, толи от холода, толи еще от чего-то.
Фелицата с любопытством посмотрела в его темные глаза, открывая в них для себя что-то новое, в их странном глянцевом свечении. Их немая мольба, заставила ее остаться, но все же она деликатно высвободила свою руку их жаркого плена его ладони.
– Что привлекло Вас в моей рукописи? Почему именно ее вы заметили, среди сотен других?
– В ней Ваша душа, – без промедления ответил он, сделав шаг навстречу, так что теперь они стояли так близко, что ему казалось, он мог услышать даже стук ее сердце, а может это его сердце, неслось галопом, обгоняя время и ветер, в пугающую, но манящую неизвестность.
– Теперь Ваш вопрос, – чуть дыша, прошептала Фелицата.
– Нет, теперь мой ответ, – и притянув к себе, он нежно ее поцеловал.
Фонари погасли, в кромешной тьме остались лишь небесные странники, озаряющие объятия влюбленных, мерцая в ночи своим холодным вечным блеском.
– Стало быть, Ваша, – с несвойственной ей покорностью согласилась Фелицата.
– Отчего в Вашем романе Эстефания Суарес, не приняла предложения Карлоса Пардо, несмотря на то, что полюбила его всем своим сердцем? Я перечитал три раза, но так и не нашел, препятствий, отчего два любящих сердца, не могу быть друг с другом?
– Она любила его, а он любил море, союз в котором чувства женщины сильнее чувств мужчины обречен разбиться о скалы.
– Как вы мудро рассуждаете, Фелицата Александровна. Откуда же вы это знаете? – спросил он, пристально посмотрев в ее голубые широко открытые глаза, а все тело его было до странности напряжено.
Она громко засмеялась, но взор не отвела. – Ежели бы мой батюшка, не любил так сильно мою матушку, то непременно бы заметил ее вздорный характер, а так он слеп, и в этом его счастье.
– А матушка, разве она не замечает дурных качеств батюшки?
– Замечает, женщина то, как раз все и замечает.
– Но как же она тогда все еще любит, примечая все дурное?
– А как раз это женщине любить и не мешает, – сказала Фелицата, засмеявшись. – Но мы на месте, – и она отчего то безрадостно посмотрела на отчий дом и на свет в окошке, где ее наверняка уже заждались. – Спасибо, что проводили меня, Аркадий Вениаминович, никогда право слово, я не преодолевала этот путь с такой легкостью как сегодня, и никогда еще он не казался мне так короток. И все же мне пора, – и она уже намеревалась уйти, как вдруг он остановил ее, поймав запястье, и нежно, но настойчиво привлек к себе.
– Постойте, игра есть игра, я задал вам свой вопрос, теперь Ваша очередь, я человек чести, стало быть, не могу отпустить Вас, не удовлетворив Ваше любопытство в полной мере, – голос его слегка охрип, только он сам не знал, отчего, толи от холода, толи еще от чего-то.
Фелицата с любопытством посмотрела в его темные глаза, открывая в них для себя что-то новое, в их странном глянцевом свечении. Их немая мольба, заставила ее остаться, но все же она деликатно высвободила свою руку их жаркого плена его ладони.
– Что привлекло Вас в моей рукописи? Почему именно ее вы заметили, среди сотен других?
– В ней Ваша душа, – без промедления ответил он, сделав шаг навстречу, так что теперь они стояли так близко, что ему казалось, он мог услышать даже стук ее сердце, а может это его сердце, неслось галопом, обгоняя время и ветер, в пугающую, но манящую неизвестность.
– Теперь Ваш вопрос, – чуть дыша, прошептала Фелицата.
– Нет, теперь мой ответ, – и притянув к себе, он нежно ее поцеловал.
Фонари погасли, в кромешной тьме остались лишь небесные странники, озаряющие объятия влюбленных, мерцая в ночи своим холодным вечным блеском.