Но, не поэтому я стремилась не показывать того, что уже очнулась. Куда как более страшная картина открылась моему взору. Рядом с моей койкой, откинувшись на спинку стула и скрестив на груди руки, сидел ни кто иной, как мой непосредственный начальник, Рейз Старински. Он не смотрел в мою сторону – увлеченно что-то разглядывал на противоположной стене.
А я принялась рассматривать его. Старински был красив. По-настоящему. Высокий лоб, зачесанные назад и скрепленные на затылке в короткий хвост темные волосы, ровный нос, высокие скулы, подбородок, который принято называть мужественным, с ямочкой посередине. Никогда раньше, я не смотрела на Старински так. Как на мужчину. Он всегда был для меня только начальником. Главным инквизитором. Тем, кто принимает решения, которые не обсуждаются. Да и не было в нашем отделе самоубийц, способных не подчиниться приказам начальника.
Странно это, если подумать. Старински никогда не повышал голоса, ни разу за четыре года, что я работаю под его началом, он никого не унизил, не обозвал, хоть и случалось всякое. Инквизиторы, пусть и проходят подготовку похлеще, чем военные, все же люди, и каждый со своими заморочками. Но стычек в нашем отделе не было. И приказы Старински выполнялись беспрекословно.
А еще я только сейчас поняла, что наш начальник ни с кем близко не общался. Не только с подчиненными, но и с начальством тоже не сходился. Не принимал участия в дружеских посиделках, хотя я точно знаю, что таковые имели место быть. Были ли у него друзья? Я не знала. Я о нем вообще ничего не знала, кроме того, какой он на работе.
Я покопалась в памяти, припоминая, что когда-то слышала о Старински. Вроде бы, кто-то рассказывал, что он был женат четырежды. Три первых брака закончились неудачно, а последняя его благоверная моложе самого Старински лет на двадцать и только недавно встала со школьной скамьи. Правда это? Кто знает.
Когда я только пришла в отдел, то ходили слухи, будто бы первая его жена была ведьмой. Настоящей черной колдовкой, которая умудрилась как-то скрыть свою сущность. Хитрая была, тварь, опасная. Она запудрила мозги молодому тогда инквизитору, который, понятное дело, еще не был начальником отдела и вторым человеком в Инквизиции. Представилась обычной девушкой и обманом женила его на себе, чтобы выведывать сведения об операциях. Говорили, что он сам ее и допрашивал, когда все выплыло. И жалости не знал. А потом отправил на костер и смотрел, как она горела.
Тогда, четыре года назад, я в это верила. А теперь?
«И теперь верю, - призналась я себе. – Старински из тех людей, кто не прощает обмана. Он не делает скидок на возраст, пол и обстоятельства. Он и тебя лично допрашивать будет, когда выяснится, что дурная кровь дала о себе знать. И на костер отправит без размышлений. Для Рейза Старински нет оттенков. Только черное и белое. Есть ведьмы и колдуны, и есть те, кого от них надо защищать. Да ты и сама стала была такой. Не признавала ошибок и полутонов».
Меня обдало холодом, а желудок скрутился в тугой комок, когда я вспомнила о том, что произошло в коридоре.
Этого просто не могло быть. Не могло!
Меня проверяли. Целых пять лет я жила в лагере для детей колдунов. Меня испытывали, за мной наблюдали. Чего только тогда не делали, чтобы проявилось отцово наследие. Без доказательств отправить на костер не имели права. Кровь не пробудилась. Я не унаследовала ничего от своего колдуна-отца. Ничего. Ни малейшего намека на колдовство, кроме слабой невосприимчивости к чарам, которая проявилась, когда мне было четырнадцать. Тогда-то меня и отправили в Школу инквизиторов, рассудив, что я могу приносить пользу и загладить часть вины своего родителя.
Но там, в коридоре… Я же видела. Это был не сон. Не кошмар и не бред. Я точно это знаю. Я ви-де-ла! И это значит, что кровь все же проснулась.
Я ведьма.
От страха я зажмурилась. Крепко-крепко.
- Не притворяйтесь, Севастьян, - раздался холодный голос Старински. – Я прекрасно видел, что вы уже пришли в себя и подозреваю, что чувствуете себя неплохо, раз хватило смелости подглядывать за мной. Понравилось?
- Что? – я широко распахнула глаза, удивленная и сбитая с толку последним вопросом.
- То, что вы с таким любопытством созерцали почти пятнадцать минут, - усмехнулся Старински. Теперь смотрел прямо на меня.
- Нет, - тут же ответила я, даже не сообразив, о чем именно он меня спрашивает.
- Да неужели? – Старински приподнял одну бровь и с ехидством во взгляде уставился на меня. – Совсем? Странно, обычно женщины находят меня довольно привлекательным.
- Правда? – продолжала нести чушь я, чувствуя, как сердце заходится в бешеном темпе. Странно еще, что приборы пока никак на это не отреагировали.
- Ну, Севастьян, - мой непосредственный начальник со вздохом покачал головой. – От вас я подобного не ожидал. Впрочем… спишем это на действия лекарств. Так и быть.
И тут только до меня дошло, о чем мы с ним вообще говорили. Я покраснела. Вся. Щеки горели, уши тоже и даже, кажется, коленки и те покрылись румянцем.
- Я… я не то… я имела в виду… я… - оправдываться получалось еще хуже, и Старински это понял.
Смилостивился надо мной. Хмыкнул.
- Ладно, Севастьян, - произнес он, прерывая мои сбивчивые попытки, - я здесь не затем, чтобы выяснять степень вашей распущенности. Пусть это останется на вашей совести.
- А зачем вы здесь? – с опаской поинтересовалась я.
- Доктор Вингард пожаловался на ваше поведение.
Я сглотнула и отвела глаза. Знает – не знает? Как определить-то? И должна ли я сама заявить о том, что произошло. По всему выходило, что обязана. Но тогда… тогда меня ждет временный изолятор, допросы и… костер. Старински не посмотрит ни на кристально чистое досье, ни на послужной список. Ведьм нельзя жалеть. Их надо уничтожать. Вырезать это бесовское племя, душить в зародыше, жечь огнем. Только так можно очистить наш мир от скверны. Никто не поверит, что ведьминское наследие проснулось вот только сейчас, и я никогда в жизни не колдовала.
Да я бы и сама не поверила, узнай нечто подобное про любого из своих коллег. Инквизитор должен быть чист помыслами и деяниями.
Я вздохнула. Зажмурилась и собралась признаться. Трудно было. Очень сложно подобрать слова. Но я должна. Обязана. У меня нет права скрывать факт пробуждения ведьминского наследия. Нет!
- Трэйван не выжил, - Старински успел первым, и от его слов я поперхнулась воздухом. Долго кашляла, пытаясь прийти в себя и осмыслить сказанное.
Я не сразу поняла, что начальник имеет в виду Дэна. Просто не соотносила того «Солнечного мальчика», с которым была близка почти целый год, с этим сухим «Трэйван», произнесенным Старински.
А когда поняла… Слезы хлынули из глаз непроизвольно. Я никогда не плакала. Раньше… До этого момента. Я не плакала, когда узнала о смерти мамы, не пролила ни слезинки, когда инквизиция появилась в нашем доме, чтобы обвинить отца в колдовстве и проведении запрещенных ритуалов. Держалась все пять лет в лагере для детей колдунов, стоически терпела пытки, которые там назывались испытаниями. Даже во время учебы в Школе инквизиторов слезы не появлялись на моих глазах, хотя частенько хотелось завыть от обиды, несправедливости, боли.
А тут… разревелась, словно сопливая девчонка.
- Ну, все Севастьян, - Стравински, кажется, был ошарашен моей реакцией. Он заерзал на своем стуле, потер подбородок, затем снова скрестил руки на груди, но уже спустя несколько мгновений, положил их на колени. Сжимал и разжимал кулаки, нервничал, даже всегда невозмутимое выражение на его лице сменилось растерянностью. – Айрис. Прекратите истерику. Он… он не страдал. Даже не успел понять, что произошло. Заклинание настигло его и убило мгновенно. Тело уже предали огню и…
Лучше бы он ничего не говорил. Он этих слов я зарыдала еще горше. И вот понимала, что по большому счету, это мое горе… ненастоящее, неправильное. Мы с Дэном вроде как встречались довольно продолжительное время. Но… все наши отношения ограничивались просто сексом раз в неделю в его квартире. К себе я его никогда не приглашала. Не подпускала близко, словно бы заранее знала, что ни к чему хорошему это не приведет.
Почему? Не знаю. Наверное, я такая вот неправильная. Мне сложно открыть перед кем-то сердце, позволить незнакомому, по сути, человеку заглянуть в мою душу. Я одиночка по жизни и никогда не страдала по этому поводу. Мне никогда не хотелось изменить что-то.
Возможно, моя недоверчивость и холодность являлись следствием обучения в Школе, возможно… я просто была моральным уродом, не способным на теплые чувства и привязанность.
«Никому нельзя доверять! – раз за разом повторяли инквизиторы- магистры. – Зло подстерегает вас на каждом шагу. Оно не дремлет и только ждет момента, когда вы наиболее беззащитны и уязвимы, чтобы нанести удар. Нельзя расслабляться! Никогда. Ни с кем. У инквизитора не может быть друзей, родных и близких, потому что любой человек в вашем окружении может оказаться проводником зла. Запомните это и никогда не нарушайте самого главного правила: не доверять!»
И я следовала этому правилу, как и многим другим, вбитым в меня с детства. И никогда не задумывалась о том, что все может быть иначе.
И вот сейчас, я плакала, узнав о том, что мужчина, с которым мы делили постель последние девять месяцев, умер. Но это были не слезы скорби. Только сейчас мне стало ясно, что Дэн был для меня незнакомцем. Совершенно чужим. Меня никогда не интересовал он сам по себе, как человек, личность, как мужчина. Было все равно, чем он живет, о чем мечтает, чего хочет от жизни. Я не расспрашивала его о семье, не была знакома с друзьями, потому что в противном случае, мне пришлось бы отвечать на вопросы о своих родителях. А о них говорить не хотелось.
Я… совершенно не знала своего напарника, хоть и проводила рядом с ним не только рабочие будни, но и ночи время от времени. В остальном же, он был для меня чужим. Ничем не отличался от остальных инквизиторов нашего отдела или вон, от того же Старински.
Что было у Дэна на уме? Почему он… повел себя так странно в том подвале? О чем разговаривал с Марком до моего появления? Это были чары? Или… или нет? Как понять?
И стоит ли рассказать об этом Старински?
- Севастьян! – резко произнес начальник. – Если вы сейчас же не прекратите истерику, я вызову доктора Вингарда. Это невыносимо, ревете, как девчонка и не скажешь, что инквизитор со стажем!
Угроза подействовала. Я представила себе, что доктор Вингард появляется в сопровождении холодной, как айсберг, сестры Мариш, и она впрыскивает мне успокоительное, от которого снова начнутся кошмары, и прекратила плакать. Нет, слезы не высохли окончательно, но я более-менее успокоилась.
- Вот так уже лучше, - одобрительно произнес Старински, опять откидываясь на спинку стула и скрещивая на груди руки. Он пристально всматривался в мое лицо, будто бы желал прочитать мысли, и хмурился. – Не представлял даже, что вы с Трэйваном были настолько близки. Вы оплакиваете его, словно близкого родственника.
Я промолчала. Раскрывать душу еще и перед начальником желания не было, и без того было стыдно за устроенное представление. И потом, мы старались не афишировать, что нас с напарником связывают отличные от рабочих, отношения. Не то чтобы это было запрещено, просто… не хотелось пускать в свой мир посторонних.
- Ладно, отставим сантименты, - правильно понял мое молчание начальник. – Я пришел сообщить вам, что вы официально в отпуске, Севастьян. Так что, лечитесь, а затем… ну, не знаю, езжайте куда-нибудь. В гости или родных навестить.
Я вздрогнула и с удивлением уставилась на Старински.
- Что? – прохрипела, все еще всхлипывая после истерики. На миг мне показалось, что я ослышалась.
- Что слышали, Севастьян, - начальник поднялся, поправил пиджак и сурово посмотрел на меня с высоты собственного роста. – Вам сейчас совершенно нечего делать на службе. В таком состоянии комиссию вы не пройдете, а рисковать репутацией отдела я не намерен. И потому, как только доктор Вингард позволит, вы отправляетесь домой и отдыхаете. Можете спать, есть, гулять… что там еще обычно делают в отпуске? – Старински нахмурился, задумался, но видимо больше ничего так и не придумал. Потому просто мотнул головой, отбрасывая со лба прядь выбившихся из хвоста волос. – К морю можете съездить, если пожелаете. Вы любите море?
Вопрос был неожиданный, и я просто помотала головой, прежде чем вообще успела его обдумать.
- Не любите? – начальник пожал плечами. – Странно… мне казалось, все любят море. Ну, тогда… навестите родные места. А вообще, Севастьян, почему это я должен думать, где, как и с кем вы будете проводить свой отпуск?! Это ваши проблемы – сами их и решайте!
И на этом, как я поняла, аудиенция была закончена. Старинки развернулся и размашистым шагом направился к двери.
- А можно мне домой? – вдогонку всхлипнула я и поморщилась – до того жалко прозвучал голос. Но отступать было некуда, начальник услышал и остановился. Обернулся, снова окинув меня пристальным взглядом.
- Севастьян… - начал он, но вот тут я не собиралась уступать. Хватит с меня этого странного госпиталя и его не менее странных докторов.
- Пожалуйста. Я же знаю, что вы можете рекомендовать доктору Вингарду выписать меня уже сейчас. Я хорошо себя чувствую. Правда. А дома, как известно, и стены лечат. Мне невыносимо лежать здесь без дела.
- Севастьян… - снова попытался что-то возразить мне начальник, но я опять не дала ему такой возможности.
- Я вас очень прошу, полковник. Ну, пожалуйста, - сама не понимала, что на меня нашло. В другое время и при другом раскладе, я ни за чтобы ни стала вот так разговаривать с полковником, требовать от него чего-то. Но, наверное, госпиталь, кошмары и стресс, вызванный его неожиданным посещением, так на меня подействовал, что я осмелела.
Старински молчал. Стоял, смотрел куда-то мимо меня и не спешил ничего говорить. Сквозь жалюзи на окнах свет с улицы практически не пробивался, но видимо закат был уж очень ярким, потому что последние лучи уходящего солнца, вдруг преломились таким образом, что начальник оказался, словно в ореоле оранжевого пламени. И тут…
Я не знаю, что именно случилось. Не понимаю, как это вообще произошло, но в тот момент, когда Старински перевел на меня взгляд, я снова увидела его совершенно иным. Он словно стал выше, мощнее, кожа потемнела, а черты привлекательного лица огрубели. Скулы стали острее, нос удлинился, а верхняя губа приподнялась, немного обнажая пару острых белых клыков. За спиной его появились два черных призрачных крыла, настолько огромных, что им не хватало длины палаты, чтобы полностью развернуться.
Крик застрял у меня в горле. Я захлебнулась воздухом и собственными эмоциями. Заскулила тоненько.
А в следующее мгновение все исчезло, и передо мной стоял все тот же Рейз Старински, которого я знала на протяжении последних четырех лет. Мой бессменный начальник, полковник инквизиции, второй заместитель Верховного инквизитора Ниаверы.
- Севастьян? – и голос его звучал знакомо. Холодно, отстраненно, безразлично даже.
Только мне на мгновение показалось, что в глубине карих глаз мелькнуло алое пламя. Просто две искорки, которые вспыхнули на миг и тут же погасли. Или это было отражение закатных лучей?
А я принялась рассматривать его. Старински был красив. По-настоящему. Высокий лоб, зачесанные назад и скрепленные на затылке в короткий хвост темные волосы, ровный нос, высокие скулы, подбородок, который принято называть мужественным, с ямочкой посередине. Никогда раньше, я не смотрела на Старински так. Как на мужчину. Он всегда был для меня только начальником. Главным инквизитором. Тем, кто принимает решения, которые не обсуждаются. Да и не было в нашем отделе самоубийц, способных не подчиниться приказам начальника.
Странно это, если подумать. Старински никогда не повышал голоса, ни разу за четыре года, что я работаю под его началом, он никого не унизил, не обозвал, хоть и случалось всякое. Инквизиторы, пусть и проходят подготовку похлеще, чем военные, все же люди, и каждый со своими заморочками. Но стычек в нашем отделе не было. И приказы Старински выполнялись беспрекословно.
А еще я только сейчас поняла, что наш начальник ни с кем близко не общался. Не только с подчиненными, но и с начальством тоже не сходился. Не принимал участия в дружеских посиделках, хотя я точно знаю, что таковые имели место быть. Были ли у него друзья? Я не знала. Я о нем вообще ничего не знала, кроме того, какой он на работе.
Я покопалась в памяти, припоминая, что когда-то слышала о Старински. Вроде бы, кто-то рассказывал, что он был женат четырежды. Три первых брака закончились неудачно, а последняя его благоверная моложе самого Старински лет на двадцать и только недавно встала со школьной скамьи. Правда это? Кто знает.
Когда я только пришла в отдел, то ходили слухи, будто бы первая его жена была ведьмой. Настоящей черной колдовкой, которая умудрилась как-то скрыть свою сущность. Хитрая была, тварь, опасная. Она запудрила мозги молодому тогда инквизитору, который, понятное дело, еще не был начальником отдела и вторым человеком в Инквизиции. Представилась обычной девушкой и обманом женила его на себе, чтобы выведывать сведения об операциях. Говорили, что он сам ее и допрашивал, когда все выплыло. И жалости не знал. А потом отправил на костер и смотрел, как она горела.
Тогда, четыре года назад, я в это верила. А теперь?
«И теперь верю, - призналась я себе. – Старински из тех людей, кто не прощает обмана. Он не делает скидок на возраст, пол и обстоятельства. Он и тебя лично допрашивать будет, когда выяснится, что дурная кровь дала о себе знать. И на костер отправит без размышлений. Для Рейза Старински нет оттенков. Только черное и белое. Есть ведьмы и колдуны, и есть те, кого от них надо защищать. Да ты и сама стала была такой. Не признавала ошибок и полутонов».
Меня обдало холодом, а желудок скрутился в тугой комок, когда я вспомнила о том, что произошло в коридоре.
Этого просто не могло быть. Не могло!
Меня проверяли. Целых пять лет я жила в лагере для детей колдунов. Меня испытывали, за мной наблюдали. Чего только тогда не делали, чтобы проявилось отцово наследие. Без доказательств отправить на костер не имели права. Кровь не пробудилась. Я не унаследовала ничего от своего колдуна-отца. Ничего. Ни малейшего намека на колдовство, кроме слабой невосприимчивости к чарам, которая проявилась, когда мне было четырнадцать. Тогда-то меня и отправили в Школу инквизиторов, рассудив, что я могу приносить пользу и загладить часть вины своего родителя.
Но там, в коридоре… Я же видела. Это был не сон. Не кошмар и не бред. Я точно это знаю. Я ви-де-ла! И это значит, что кровь все же проснулась.
Я ведьма.
От страха я зажмурилась. Крепко-крепко.
- Не притворяйтесь, Севастьян, - раздался холодный голос Старински. – Я прекрасно видел, что вы уже пришли в себя и подозреваю, что чувствуете себя неплохо, раз хватило смелости подглядывать за мной. Понравилось?
- Что? – я широко распахнула глаза, удивленная и сбитая с толку последним вопросом.
- То, что вы с таким любопытством созерцали почти пятнадцать минут, - усмехнулся Старински. Теперь смотрел прямо на меня.
- Нет, - тут же ответила я, даже не сообразив, о чем именно он меня спрашивает.
- Да неужели? – Старински приподнял одну бровь и с ехидством во взгляде уставился на меня. – Совсем? Странно, обычно женщины находят меня довольно привлекательным.
- Правда? – продолжала нести чушь я, чувствуя, как сердце заходится в бешеном темпе. Странно еще, что приборы пока никак на это не отреагировали.
- Ну, Севастьян, - мой непосредственный начальник со вздохом покачал головой. – От вас я подобного не ожидал. Впрочем… спишем это на действия лекарств. Так и быть.
И тут только до меня дошло, о чем мы с ним вообще говорили. Я покраснела. Вся. Щеки горели, уши тоже и даже, кажется, коленки и те покрылись румянцем.
- Я… я не то… я имела в виду… я… - оправдываться получалось еще хуже, и Старински это понял.
Смилостивился надо мной. Хмыкнул.
- Ладно, Севастьян, - произнес он, прерывая мои сбивчивые попытки, - я здесь не затем, чтобы выяснять степень вашей распущенности. Пусть это останется на вашей совести.
- А зачем вы здесь? – с опаской поинтересовалась я.
- Доктор Вингард пожаловался на ваше поведение.
Я сглотнула и отвела глаза. Знает – не знает? Как определить-то? И должна ли я сама заявить о том, что произошло. По всему выходило, что обязана. Но тогда… тогда меня ждет временный изолятор, допросы и… костер. Старински не посмотрит ни на кристально чистое досье, ни на послужной список. Ведьм нельзя жалеть. Их надо уничтожать. Вырезать это бесовское племя, душить в зародыше, жечь огнем. Только так можно очистить наш мир от скверны. Никто не поверит, что ведьминское наследие проснулось вот только сейчас, и я никогда в жизни не колдовала.
Да я бы и сама не поверила, узнай нечто подобное про любого из своих коллег. Инквизитор должен быть чист помыслами и деяниями.
Я вздохнула. Зажмурилась и собралась признаться. Трудно было. Очень сложно подобрать слова. Но я должна. Обязана. У меня нет права скрывать факт пробуждения ведьминского наследия. Нет!
- Трэйван не выжил, - Старински успел первым, и от его слов я поперхнулась воздухом. Долго кашляла, пытаясь прийти в себя и осмыслить сказанное.
Я не сразу поняла, что начальник имеет в виду Дэна. Просто не соотносила того «Солнечного мальчика», с которым была близка почти целый год, с этим сухим «Трэйван», произнесенным Старински.
А когда поняла… Слезы хлынули из глаз непроизвольно. Я никогда не плакала. Раньше… До этого момента. Я не плакала, когда узнала о смерти мамы, не пролила ни слезинки, когда инквизиция появилась в нашем доме, чтобы обвинить отца в колдовстве и проведении запрещенных ритуалов. Держалась все пять лет в лагере для детей колдунов, стоически терпела пытки, которые там назывались испытаниями. Даже во время учебы в Школе инквизиторов слезы не появлялись на моих глазах, хотя частенько хотелось завыть от обиды, несправедливости, боли.
А тут… разревелась, словно сопливая девчонка.
- Ну, все Севастьян, - Стравински, кажется, был ошарашен моей реакцией. Он заерзал на своем стуле, потер подбородок, затем снова скрестил руки на груди, но уже спустя несколько мгновений, положил их на колени. Сжимал и разжимал кулаки, нервничал, даже всегда невозмутимое выражение на его лице сменилось растерянностью. – Айрис. Прекратите истерику. Он… он не страдал. Даже не успел понять, что произошло. Заклинание настигло его и убило мгновенно. Тело уже предали огню и…
Лучше бы он ничего не говорил. Он этих слов я зарыдала еще горше. И вот понимала, что по большому счету, это мое горе… ненастоящее, неправильное. Мы с Дэном вроде как встречались довольно продолжительное время. Но… все наши отношения ограничивались просто сексом раз в неделю в его квартире. К себе я его никогда не приглашала. Не подпускала близко, словно бы заранее знала, что ни к чему хорошему это не приведет.
Почему? Не знаю. Наверное, я такая вот неправильная. Мне сложно открыть перед кем-то сердце, позволить незнакомому, по сути, человеку заглянуть в мою душу. Я одиночка по жизни и никогда не страдала по этому поводу. Мне никогда не хотелось изменить что-то.
Возможно, моя недоверчивость и холодность являлись следствием обучения в Школе, возможно… я просто была моральным уродом, не способным на теплые чувства и привязанность.
«Никому нельзя доверять! – раз за разом повторяли инквизиторы- магистры. – Зло подстерегает вас на каждом шагу. Оно не дремлет и только ждет момента, когда вы наиболее беззащитны и уязвимы, чтобы нанести удар. Нельзя расслабляться! Никогда. Ни с кем. У инквизитора не может быть друзей, родных и близких, потому что любой человек в вашем окружении может оказаться проводником зла. Запомните это и никогда не нарушайте самого главного правила: не доверять!»
И я следовала этому правилу, как и многим другим, вбитым в меня с детства. И никогда не задумывалась о том, что все может быть иначе.
И вот сейчас, я плакала, узнав о том, что мужчина, с которым мы делили постель последние девять месяцев, умер. Но это были не слезы скорби. Только сейчас мне стало ясно, что Дэн был для меня незнакомцем. Совершенно чужим. Меня никогда не интересовал он сам по себе, как человек, личность, как мужчина. Было все равно, чем он живет, о чем мечтает, чего хочет от жизни. Я не расспрашивала его о семье, не была знакома с друзьями, потому что в противном случае, мне пришлось бы отвечать на вопросы о своих родителях. А о них говорить не хотелось.
Я… совершенно не знала своего напарника, хоть и проводила рядом с ним не только рабочие будни, но и ночи время от времени. В остальном же, он был для меня чужим. Ничем не отличался от остальных инквизиторов нашего отдела или вон, от того же Старински.
Что было у Дэна на уме? Почему он… повел себя так странно в том подвале? О чем разговаривал с Марком до моего появления? Это были чары? Или… или нет? Как понять?
И стоит ли рассказать об этом Старински?
- Севастьян! – резко произнес начальник. – Если вы сейчас же не прекратите истерику, я вызову доктора Вингарда. Это невыносимо, ревете, как девчонка и не скажешь, что инквизитор со стажем!
Угроза подействовала. Я представила себе, что доктор Вингард появляется в сопровождении холодной, как айсберг, сестры Мариш, и она впрыскивает мне успокоительное, от которого снова начнутся кошмары, и прекратила плакать. Нет, слезы не высохли окончательно, но я более-менее успокоилась.
- Вот так уже лучше, - одобрительно произнес Старински, опять откидываясь на спинку стула и скрещивая на груди руки. Он пристально всматривался в мое лицо, будто бы желал прочитать мысли, и хмурился. – Не представлял даже, что вы с Трэйваном были настолько близки. Вы оплакиваете его, словно близкого родственника.
Я промолчала. Раскрывать душу еще и перед начальником желания не было, и без того было стыдно за устроенное представление. И потом, мы старались не афишировать, что нас с напарником связывают отличные от рабочих, отношения. Не то чтобы это было запрещено, просто… не хотелось пускать в свой мир посторонних.
- Ладно, отставим сантименты, - правильно понял мое молчание начальник. – Я пришел сообщить вам, что вы официально в отпуске, Севастьян. Так что, лечитесь, а затем… ну, не знаю, езжайте куда-нибудь. В гости или родных навестить.
Я вздрогнула и с удивлением уставилась на Старински.
- Что? – прохрипела, все еще всхлипывая после истерики. На миг мне показалось, что я ослышалась.
- Что слышали, Севастьян, - начальник поднялся, поправил пиджак и сурово посмотрел на меня с высоты собственного роста. – Вам сейчас совершенно нечего делать на службе. В таком состоянии комиссию вы не пройдете, а рисковать репутацией отдела я не намерен. И потому, как только доктор Вингард позволит, вы отправляетесь домой и отдыхаете. Можете спать, есть, гулять… что там еще обычно делают в отпуске? – Старински нахмурился, задумался, но видимо больше ничего так и не придумал. Потому просто мотнул головой, отбрасывая со лба прядь выбившихся из хвоста волос. – К морю можете съездить, если пожелаете. Вы любите море?
Вопрос был неожиданный, и я просто помотала головой, прежде чем вообще успела его обдумать.
- Не любите? – начальник пожал плечами. – Странно… мне казалось, все любят море. Ну, тогда… навестите родные места. А вообще, Севастьян, почему это я должен думать, где, как и с кем вы будете проводить свой отпуск?! Это ваши проблемы – сами их и решайте!
И на этом, как я поняла, аудиенция была закончена. Старинки развернулся и размашистым шагом направился к двери.
- А можно мне домой? – вдогонку всхлипнула я и поморщилась – до того жалко прозвучал голос. Но отступать было некуда, начальник услышал и остановился. Обернулся, снова окинув меня пристальным взглядом.
- Севастьян… - начал он, но вот тут я не собиралась уступать. Хватит с меня этого странного госпиталя и его не менее странных докторов.
- Пожалуйста. Я же знаю, что вы можете рекомендовать доктору Вингарду выписать меня уже сейчас. Я хорошо себя чувствую. Правда. А дома, как известно, и стены лечат. Мне невыносимо лежать здесь без дела.
- Севастьян… - снова попытался что-то возразить мне начальник, но я опять не дала ему такой возможности.
- Я вас очень прошу, полковник. Ну, пожалуйста, - сама не понимала, что на меня нашло. В другое время и при другом раскладе, я ни за чтобы ни стала вот так разговаривать с полковником, требовать от него чего-то. Но, наверное, госпиталь, кошмары и стресс, вызванный его неожиданным посещением, так на меня подействовал, что я осмелела.
Старински молчал. Стоял, смотрел куда-то мимо меня и не спешил ничего говорить. Сквозь жалюзи на окнах свет с улицы практически не пробивался, но видимо закат был уж очень ярким, потому что последние лучи уходящего солнца, вдруг преломились таким образом, что начальник оказался, словно в ореоле оранжевого пламени. И тут…
Я не знаю, что именно случилось. Не понимаю, как это вообще произошло, но в тот момент, когда Старински перевел на меня взгляд, я снова увидела его совершенно иным. Он словно стал выше, мощнее, кожа потемнела, а черты привлекательного лица огрубели. Скулы стали острее, нос удлинился, а верхняя губа приподнялась, немного обнажая пару острых белых клыков. За спиной его появились два черных призрачных крыла, настолько огромных, что им не хватало длины палаты, чтобы полностью развернуться.
Крик застрял у меня в горле. Я захлебнулась воздухом и собственными эмоциями. Заскулила тоненько.
А в следующее мгновение все исчезло, и передо мной стоял все тот же Рейз Старински, которого я знала на протяжении последних четырех лет. Мой бессменный начальник, полковник инквизиции, второй заместитель Верховного инквизитора Ниаверы.
- Севастьян? – и голос его звучал знакомо. Холодно, отстраненно, безразлично даже.
Только мне на мгновение показалось, что в глубине карих глаз мелькнуло алое пламя. Просто две искорки, которые вспыхнули на миг и тут же погасли. Или это было отражение закатных лучей?
