– Мог бы позвать меня, я бы помогла, – сказала я.
Он взглянул на меня и чуть усмехнулся. Понимаю, ему было стыдно звать меня, почти незнакомую женщину.
– Я не умею залечивать такие раны, – сказала я, помогая Михаэлю подняться и водворяя обратно на кровать. Кстати, повязку, наверное, уже пора менять. – Если хочешь, схожу в ближайшее селение, найду и приведу мага-целителя.
– Никто сюда не пойдет, – ответил он. – Это же замок очень злого колдуна.
– И этот злой колдун – ты? – спросила я, осторожно убирая повязку и накладывая новую.
– Нет, – Михаэль снова усмехнулся. – Злой колдун жил в этом замке много лет назад. Он давно умер. Но память жива. Люди будут его бояться еще лет сто. А мне это на руку, по крайней мене, не докучают.
Я закончила перевязку, и Михаэль добавил:
– Спасибо. Но я хотел помыться.
– С купанием придется подождать, – тоном, не допускающим возражений, сказала я. – Вместо этого могу предложить обтирание.
Наверное, это прозвучало слишком соблазняющим тоном, потому что я сразу представила, как обтираю обнаженное тело Михаэля прохладной водой. И мне захотелось не только этого. Я почувствовала, как все моё тело напряглось от желания, а дыхание и сердцебиение участились.
– Спасибо, нет, я потерплю, – отрезвил меня голос Михаэля.
Мне стало стыдно. Он ранен, а я тут со своими странностями странницы.
– Вы хотите, чтобы я ушла? – спросила я, снова переходя на «вы».
– Нет, нет, Иванна, мне нужна ваша помощь, – ответил он. – Пожалуйста, останьтесь. И можете обращаться ко мне на «ты», я совсем не против.
– Тогда попрошу меня слушаться, твое высочество, – сказала я, чувствуя, как мое желание хоть и не исчезло, но уже поддается контролю.
– Я уже говорил, я не принц, – ответил Михаэль.
– Сейчас принесу обед, ты его съешь и тогда расскажешь, почему ты не принц. Только, пожалуйста, больше не вставай без моего ведома, – сказала я и пошла на кухню.
Наверное, картошка с мясом получилась у меня лучше, чем каша, потому что Михаэль съел всё, что я ему принесла. А может, просто на поправку пошел, и аппетит появился. Только рассказать, почему сын королевы и короля не принц, он не успел, потому что, пока я уносила посуду на кухню и возвращалась, он уже спал.
Будить его я, конечно, не стала. Выглянув в окно, увидела, что Селенна улетела, наверное, тоже пообедать. Я тоже немного поела, картошка, правда, вкусная получилась, и от нечего делать, решила осмотреть замок.
Винный погреб я уже видела, поэтому начала осмотр не с подвала, а с первого этажа. Приемный зал тоже видела, кухню видела. Кроме туалетной комнаты на первом этаже я обнаружила комнаты для прислуги, которой нет, прачечную, пустые кладовки. Ничего интересного, только то, что раньше я в подсобных помещениях замков никогда не бывала.
Второй этаж состоял, в основном из спален для хозяев и гостей. Все они были похожи друг на друга, и отличались разве что цветом отделки стен и мебели.
Потом я осмотрела башню. Первый этаж башни занимал танцевальный зал, на втором была библиотека. На третьем находилась магическая лаборатория, впрочем, сразу было видно, что ею пользовались нечасто.
В башне был и четвертый этаж – открытая всем ветрам смотровая площадка под крышей. Я подошла к парапету, чтобы взглянуть на окрестности.
Кроме дымков от печных труб за лесом в той стороне, откуда я пришла, не было видно никакого жилья. Я обошла смотровую площадку по кругу. Со всех сторон замок окружали луга, сейчас едва зеленеющие молодой травой. Кое-где поблескивали излучины речки. А за лугами начинался лес, и простирался до самого горизонта. Пейзаж неописуемой красоты.
Но вот что было странно. К замку вела только одна тропинка, по которой я сюда пришла. Чтобы уйти отсюда, мне нужно вернуться по ней же до развилки. А я никогда не возвращаюсь назад, хотя в правилах странствующих колдуний запрета на возвращение не существует. Просто со мной еще никогда такого не случалось, чтобы мне было некуда идти, кроме как назад. И это было очень странное чувство.
Отсутствие продолжения дороги казалось мне символичным. Хотя, что оно символизирует, я понятия не имела. Но мне казалось, теперь моя жизнь круто изменится. Уже изменилась. Потому что я влюбилась.
Предпоследний раз это случилось почти пятнадцать лет назад, и мне было тридцать пять. Я только что рассталась со своей кошкой Бусинкой, и чувствовала себя очень одинокой.
Был последний месяц лета, жнивень. Я шла по большой лесистой равнине, по дороге, которая всё дальше уводила меня от моря-озера. Я шла по инерции, потому что мне ничего не хотелось. Ни путешествовать, ни смотреть на природные и рукотворные достопримечательности этих краев, ни помогать кому бы то ни было, ни даже приглашать в шатер мужчин. Надо же, я скучала по Бусе даже больше, чем по маме, когда рассталась с ней. Наверное, тогда мне помогало то, что странствовать в одиночку было в новинку. И то, что у меня всё-таки была надежда когда-нибудь встретиться с мамой. А свою Бусечку я уже никогда не увижу. Даже если дорога приведет меня снова в эти края. Буся к тому времени меня забудет, да и я не узнаю ее среди таких же, как она, кошек. Которых, скорее всего, даже не замечу, потому что камышовые рыси ведут очень скрытный образ жизни.
Я шла и размышляла о том, что мне, может быть, стоит завести собачку, или обычную домашнюю кошку. Но я знала, что собачий и кошачий век недолог, всего лет пятнадцать – двадцать. За двадцать лет я привяжусь к животному, а оно умрет, и мне будет еще тяжелее, чем теперь.
Обычно я тщательно выбираю место, где буду ночевать, но сейчас мне не хотелось ничего, поэтому я прошла мимо постоялого двора, и через полчаса просто свернула с тракта из зеленого стекла в лес и остановилась на поляне в двадцати шагах от дороги. Был поздний вечер, и все попутчики, какие у меня были, остались в придорожном постоялом дворе, так как путешествовать ночью по лесным краям небезопасно, если вы – не странствующая колдунья. Пока со мной была Буся, я очень редко останавливалась в гостиницах, чтобы не оставлять ее одну на улице, так как кошка не соглашалась идти в гостиницу ни за какие коврижки. А сейчас мне просто не хотелось восхищенных взглядов и восторженного шепота за спиной:
– Странница!
Я поставила шатер, вызвала дождь, помылась, забралась в шатер и легла спать.
Ночь, несмотря на конец лета, была жаркая и душная, так что утром мне снова захотелось принять душ. Я вышла из шатра обнаженной и снова вызвала дождь. Стоять под прохладными струями было приятно, я подняла лицо и руки верх, навстречу дождю.
А когда хотела опустить руки, совсем рядом услышала мужской голос:
– Нет-нет, прошу вас, так и стойте!
Я все-таки опустила руки, прекратила дождь и оглянулась. И увидела мужчину в десяти шагах от себя, он стоял как раз на границе дождевого круга. Ему было лет тридцать, одет был, как путешественник, в кожу, только драконью или нет, не знаю, так сразу не различишь. У ног стоял вещмешок, какой-то сверток цилиндрической формы, и сложенный мольберт. А в руках он держал небольшой планшет с листом бумаги и карандаш.
Я поняла, это странствующий художник. И он хотел меня нарисовать.
Я не особенно стеснительна, но тут просто оторопела. Как я могла не заметить художника? Как он вообще тут появился? Не выполнив его просьбу, я завернулась в полотенце, сказала:
– В следующий раз, – и скрылась в шатре.
Мне этот художник сразу не понравился. Роста небольшого, волосы жиденькие, и бородка тоже. Фигура не ахти какая, худой, плечи узкие. Губы тонкие, нос слишком большой... Нет, не уродлив, хотя и не красавец, и абсолютно не в моем вкусе. Но вот глаза, пожалуй, красивые, большие, темные, глубоко посаженные, притягательные. Всё равно, как он посмел рисовать меня обнаженную без разрешения? Хотя я понимала, что он не так уж и виноват. Я знавала нескольких художников, которые, увидев что-то, заинтересовавшее их, ничего больше вокруг не замечали, стремясь поскорее запечатлеть на бумаге или холсте то, что вдруг их так поразило. И им неважно, что кому-то это может не понравиться, или даже угрожает их собственной жизни.
Однажды я спасла одного художника, который стоял на мосту и рисовал закат над рекой. На мост заехала огромная повозка с сеном, бока которой задевали за перила, оставляя на них клочки сена. Возница кричал художнику, чтобы убирался, но тот так увлекся рисованием, что ничего не слышал. А остановиться повозка не могла, так как за ней двигался целый караван повозок с сеном.
Когда я хочу, могу двигаться очень быстро. Я вбежала на мост, схватила художника за шкирку и уволокла на берег. Так этот старикан сначала даже спасибо мне не сказал, а только рассердился за то, что из-за меня он упустил момент заката, и его мольберт упал в воду. Он понял, что я его спасла, только когда мимо нас проехал сенный караван. Он сказал мне спасибо и дал золотую монету, когда я выловила его мольберт из воды, и он увидел, что картина почти не пострадала, так как он рисовал масляными красками.
Я не торопясь оделась и вышла из шатра. Художник не ушел, и всё так же держал в руках планшет, наверное, ожидая продолжения сеанса.
– Прошу прощения, госпожа странствующая колдунья, – учтиво проговорил художник. – Я увидел вас сквозь стволы деревьев, и не смог удержаться. Вы были прекрасны, как русалка.
Я посмотрела в ту сторону, куда он указал, и увидела, что дорога отсюда хорошо видна. Вчера вечером я не заметила, что лес с этой стороны очень редкий, значит, и с дороги меня тоже мог увидеть кто угодно.
– Я не сержусь, – ответила я, понимая, что сама виновата, плохо выбрала место для ночевки, и даже колпак невидимости не создала.
– Значит, вы разрешите мне вас дорисовать?
– Сейчас у меня нет времени.
– Тогда, может быть, продолжим вечером? – предложил он.
– Вечером я буду далеко отсюда, – ответила я.
– Я – странствующий художник, и могу идти туда же, куда идете вы. Если вы разрешите.
Учтивая речь художника мне понравилась. И понравилось даже то, что он добавил:
– А если не разрешите, я всё равно пойду за вами. Мне покоя не будет, пока я вас не нарисую.
Конечно, я могла бы идти очень быстро, чтобы он выдохся, и отстал. Но мне стало интересно, меня же еще никто никогда не рисовал.
– Хорошо, – согласилась я. – Пойдемте вместе, и вечером вы сможете меня нарисовать.
– Спасибо, госпожа странница! – обрадовался художник.
– Просто Иванна, – поправила я. – А как ваше имя?
– Донат.
Я собрала шатер, упаковала в посох, Донат закинул вещмешок, сверток и мольберт за спину, мы пошли. По дороге мы разговорились. Донат, конечно, расспрашивал меня о жизни странствующих колдуний, но больше рассказывал о своих странствиях, показывал свои зарисовки. Его вещмешок наполовину был заполнен папками с эскизами. А жил он на то, что зарабатывал, рисуя портреты людей в городах, селах и деревнях. Беседовать с Донатом было интересно. Мы могли часами обсуждать достопримечательности мест, в которых оба побывали. Он, как и я, больше всего любил странствия. В этом мы были похожи. Мы даже не заметили, как перешли на «ты».
Художник рассказал, что всегда стремился рисовать что-то необычное, потому и стал странствующим. Он рисовал драконов, подбираясь к ним на немыслимо близкое для обычного человека расстояние. Рисовал лесных и горных людей и их города, многие месяцы бродя по их местностям, хотя не мог понимать их языка. Но они его понимали, и всегда были добры к художнику.
– Это такая удача, что я встретил тебя, Иванна, – признался он. – Ты – это самое необычное из всего, что я видел за свою жизнь. Я слыхал о странствующих колдуньях, но думал, что их уже не существует, как, например, трехголовых драконов или говорящих зверей.
Несмотря на кажущуюся хрупкость, Донат оказался очень сильным человеком. Мне помогала идти магия, а он нес тяжелый вещмешок без всякого волшебства. Когда я, пожалев его, хотела сделать мешок легким, он отказался.
– Не нужно, Ива. К хорошему быстро привыкается. А мы с тобой не всегда будем путешествовать вместе, и как я тогда буду без тебя?
Я даже зауважала Доната за эти слова.
Вечером мы остановились на ночлег на поляне в лесу, и я часа полтора, пока не сгустились сумерки, позировала Донату. Я гадала, где же он будет спать, неужели попросится ко мне в шатер? Но решила не спрашивать. Если попросится, я, конечно, пущу, шатер большой, места хватит. Всё равно между нами будет невидимая стена. Но Донат не стал проситься в шатер на ночлег.
Закончив рисовать, он развернул сверток, оказавшийся небольшой брезентовой палаткой, поставил ее, и начал готовить кашу на костре. Приглашал поужинать и меня, но я отказалась. Пришлось сказать, что странницы едят только раз в неделю. И это правда. Можем, конечно, есть и чаще, но он-то не знает. Мне не хотелось объедать художника, который недельный запас пищи тащил на себе.
Я пригласила его помыться под дождем. От моего душа он не отказался, заметив, как это удобно. А потом мы разошлись спать, я – в шатер, Донат – в палатку.
Утром я снова около часа позировала художнику, а потом мы отправились дальше. Конечно, Донат замедлял меня, потому что несколько раз в день ему нужно было останавливаться, чтобы отдохнуть, и минимум два раза поесть. Но мне было с ним интересно, поэтому я не возражала. Тем более что любой, даже самый короткий привал он использовал для рисования. Иногда он зарисовывал красивый пейзаж, но чаще рисовал меня, уже в одежде, сидящую, стоящую, или лежащую на траве или даже в шатре, в который я его иногда приглашала, просто так, чтобы он посмотрел, как живут странствующие колдуньи.
Мы шли вместе несколько дней, до ближайшего города. Донат нарисовал меня уже, наверное, раз сто, но всё равно шел со мной. Когда художник рисовал меня, его взгляд был таким влюбленным, что мне становилось чуточку стыдно, что мне он даже не нравится.
В городе мы пробыли неделю, остановившись в гостинице в комнатах рядом. Донат каждый день ходил на большую рыночную площадь, и рисовал там портреты всем желающим их получить. На деньги, полученные от рисования портретов, он покупал бумагу, карандаши, краски, продукты и вещи, необходимые в дороге. Я бродила по городу, помогая тем, кто нуждался в помощи, а по вечерам мы с Донатом встречались в гостинице и рассказывали друг другу, как прошел день.
Потом мы отправились дальше. Лето постепенно перетекало в осень, чаще стали идти дожди, листья на деревьях начали желтеть. Днем еще было тепло, но ночи становились всё холоднее. И я вдруг подумала, как же Донат путешествует зимой? Я согреваюсь с помощью магии, а он как? У него ни шубы, ни сапог теплых нет, и палатка по сравнению с моим шатром хиленькая.
– Донат, а что ты будешь делать, когда наступит зима? – спросила я.
– Вернусь домой и буду рисовать картины по тем наброскам, что сделал за время путешествия, – ответил он. – Потом, весной, продам картины и снова пойду странствовать на всё лето.
– А как ты домой возвращаешься?
– Если окажусь близко от дома, то пешком, а если далеко, в почтовой карете. А ты где останавливаешься на зиму?
– Нигде. Я странствую в любое время года. Зимой на дорогах людям часто требуется помощь. Гораздо чаще, чем летом. И холода я не боюсь, ведь у меня есть магия.
Он взглянул на меня и чуть усмехнулся. Понимаю, ему было стыдно звать меня, почти незнакомую женщину.
– Я не умею залечивать такие раны, – сказала я, помогая Михаэлю подняться и водворяя обратно на кровать. Кстати, повязку, наверное, уже пора менять. – Если хочешь, схожу в ближайшее селение, найду и приведу мага-целителя.
– Никто сюда не пойдет, – ответил он. – Это же замок очень злого колдуна.
– И этот злой колдун – ты? – спросила я, осторожно убирая повязку и накладывая новую.
– Нет, – Михаэль снова усмехнулся. – Злой колдун жил в этом замке много лет назад. Он давно умер. Но память жива. Люди будут его бояться еще лет сто. А мне это на руку, по крайней мене, не докучают.
Я закончила перевязку, и Михаэль добавил:
– Спасибо. Но я хотел помыться.
– С купанием придется подождать, – тоном, не допускающим возражений, сказала я. – Вместо этого могу предложить обтирание.
Наверное, это прозвучало слишком соблазняющим тоном, потому что я сразу представила, как обтираю обнаженное тело Михаэля прохладной водой. И мне захотелось не только этого. Я почувствовала, как все моё тело напряглось от желания, а дыхание и сердцебиение участились.
– Спасибо, нет, я потерплю, – отрезвил меня голос Михаэля.
Мне стало стыдно. Он ранен, а я тут со своими странностями странницы.
– Вы хотите, чтобы я ушла? – спросила я, снова переходя на «вы».
– Нет, нет, Иванна, мне нужна ваша помощь, – ответил он. – Пожалуйста, останьтесь. И можете обращаться ко мне на «ты», я совсем не против.
– Тогда попрошу меня слушаться, твое высочество, – сказала я, чувствуя, как мое желание хоть и не исчезло, но уже поддается контролю.
– Я уже говорил, я не принц, – ответил Михаэль.
– Сейчас принесу обед, ты его съешь и тогда расскажешь, почему ты не принц. Только, пожалуйста, больше не вставай без моего ведома, – сказала я и пошла на кухню.
Наверное, картошка с мясом получилась у меня лучше, чем каша, потому что Михаэль съел всё, что я ему принесла. А может, просто на поправку пошел, и аппетит появился. Только рассказать, почему сын королевы и короля не принц, он не успел, потому что, пока я уносила посуду на кухню и возвращалась, он уже спал.
Будить его я, конечно, не стала. Выглянув в окно, увидела, что Селенна улетела, наверное, тоже пообедать. Я тоже немного поела, картошка, правда, вкусная получилась, и от нечего делать, решила осмотреть замок.
ГЛАВА 9
Винный погреб я уже видела, поэтому начала осмотр не с подвала, а с первого этажа. Приемный зал тоже видела, кухню видела. Кроме туалетной комнаты на первом этаже я обнаружила комнаты для прислуги, которой нет, прачечную, пустые кладовки. Ничего интересного, только то, что раньше я в подсобных помещениях замков никогда не бывала.
Второй этаж состоял, в основном из спален для хозяев и гостей. Все они были похожи друг на друга, и отличались разве что цветом отделки стен и мебели.
Потом я осмотрела башню. Первый этаж башни занимал танцевальный зал, на втором была библиотека. На третьем находилась магическая лаборатория, впрочем, сразу было видно, что ею пользовались нечасто.
В башне был и четвертый этаж – открытая всем ветрам смотровая площадка под крышей. Я подошла к парапету, чтобы взглянуть на окрестности.
Кроме дымков от печных труб за лесом в той стороне, откуда я пришла, не было видно никакого жилья. Я обошла смотровую площадку по кругу. Со всех сторон замок окружали луга, сейчас едва зеленеющие молодой травой. Кое-где поблескивали излучины речки. А за лугами начинался лес, и простирался до самого горизонта. Пейзаж неописуемой красоты.
Но вот что было странно. К замку вела только одна тропинка, по которой я сюда пришла. Чтобы уйти отсюда, мне нужно вернуться по ней же до развилки. А я никогда не возвращаюсь назад, хотя в правилах странствующих колдуний запрета на возвращение не существует. Просто со мной еще никогда такого не случалось, чтобы мне было некуда идти, кроме как назад. И это было очень странное чувство.
Отсутствие продолжения дороги казалось мне символичным. Хотя, что оно символизирует, я понятия не имела. Но мне казалось, теперь моя жизнь круто изменится. Уже изменилась. Потому что я влюбилась.
Предпоследний раз это случилось почти пятнадцать лет назад, и мне было тридцать пять. Я только что рассталась со своей кошкой Бусинкой, и чувствовала себя очень одинокой.
***
Был последний месяц лета, жнивень. Я шла по большой лесистой равнине, по дороге, которая всё дальше уводила меня от моря-озера. Я шла по инерции, потому что мне ничего не хотелось. Ни путешествовать, ни смотреть на природные и рукотворные достопримечательности этих краев, ни помогать кому бы то ни было, ни даже приглашать в шатер мужчин. Надо же, я скучала по Бусе даже больше, чем по маме, когда рассталась с ней. Наверное, тогда мне помогало то, что странствовать в одиночку было в новинку. И то, что у меня всё-таки была надежда когда-нибудь встретиться с мамой. А свою Бусечку я уже никогда не увижу. Даже если дорога приведет меня снова в эти края. Буся к тому времени меня забудет, да и я не узнаю ее среди таких же, как она, кошек. Которых, скорее всего, даже не замечу, потому что камышовые рыси ведут очень скрытный образ жизни.
Я шла и размышляла о том, что мне, может быть, стоит завести собачку, или обычную домашнюю кошку. Но я знала, что собачий и кошачий век недолог, всего лет пятнадцать – двадцать. За двадцать лет я привяжусь к животному, а оно умрет, и мне будет еще тяжелее, чем теперь.
Обычно я тщательно выбираю место, где буду ночевать, но сейчас мне не хотелось ничего, поэтому я прошла мимо постоялого двора, и через полчаса просто свернула с тракта из зеленого стекла в лес и остановилась на поляне в двадцати шагах от дороги. Был поздний вечер, и все попутчики, какие у меня были, остались в придорожном постоялом дворе, так как путешествовать ночью по лесным краям небезопасно, если вы – не странствующая колдунья. Пока со мной была Буся, я очень редко останавливалась в гостиницах, чтобы не оставлять ее одну на улице, так как кошка не соглашалась идти в гостиницу ни за какие коврижки. А сейчас мне просто не хотелось восхищенных взглядов и восторженного шепота за спиной:
– Странница!
Я поставила шатер, вызвала дождь, помылась, забралась в шатер и легла спать.
Ночь, несмотря на конец лета, была жаркая и душная, так что утром мне снова захотелось принять душ. Я вышла из шатра обнаженной и снова вызвала дождь. Стоять под прохладными струями было приятно, я подняла лицо и руки верх, навстречу дождю.
А когда хотела опустить руки, совсем рядом услышала мужской голос:
– Нет-нет, прошу вас, так и стойте!
Я все-таки опустила руки, прекратила дождь и оглянулась. И увидела мужчину в десяти шагах от себя, он стоял как раз на границе дождевого круга. Ему было лет тридцать, одет был, как путешественник, в кожу, только драконью или нет, не знаю, так сразу не различишь. У ног стоял вещмешок, какой-то сверток цилиндрической формы, и сложенный мольберт. А в руках он держал небольшой планшет с листом бумаги и карандаш.
Я поняла, это странствующий художник. И он хотел меня нарисовать.
Я не особенно стеснительна, но тут просто оторопела. Как я могла не заметить художника? Как он вообще тут появился? Не выполнив его просьбу, я завернулась в полотенце, сказала:
– В следующий раз, – и скрылась в шатре.
Мне этот художник сразу не понравился. Роста небольшого, волосы жиденькие, и бородка тоже. Фигура не ахти какая, худой, плечи узкие. Губы тонкие, нос слишком большой... Нет, не уродлив, хотя и не красавец, и абсолютно не в моем вкусе. Но вот глаза, пожалуй, красивые, большие, темные, глубоко посаженные, притягательные. Всё равно, как он посмел рисовать меня обнаженную без разрешения? Хотя я понимала, что он не так уж и виноват. Я знавала нескольких художников, которые, увидев что-то, заинтересовавшее их, ничего больше вокруг не замечали, стремясь поскорее запечатлеть на бумаге или холсте то, что вдруг их так поразило. И им неважно, что кому-то это может не понравиться, или даже угрожает их собственной жизни.
Однажды я спасла одного художника, который стоял на мосту и рисовал закат над рекой. На мост заехала огромная повозка с сеном, бока которой задевали за перила, оставляя на них клочки сена. Возница кричал художнику, чтобы убирался, но тот так увлекся рисованием, что ничего не слышал. А остановиться повозка не могла, так как за ней двигался целый караван повозок с сеном.
Когда я хочу, могу двигаться очень быстро. Я вбежала на мост, схватила художника за шкирку и уволокла на берег. Так этот старикан сначала даже спасибо мне не сказал, а только рассердился за то, что из-за меня он упустил момент заката, и его мольберт упал в воду. Он понял, что я его спасла, только когда мимо нас проехал сенный караван. Он сказал мне спасибо и дал золотую монету, когда я выловила его мольберт из воды, и он увидел, что картина почти не пострадала, так как он рисовал масляными красками.
Я не торопясь оделась и вышла из шатра. Художник не ушел, и всё так же держал в руках планшет, наверное, ожидая продолжения сеанса.
– Прошу прощения, госпожа странствующая колдунья, – учтиво проговорил художник. – Я увидел вас сквозь стволы деревьев, и не смог удержаться. Вы были прекрасны, как русалка.
Я посмотрела в ту сторону, куда он указал, и увидела, что дорога отсюда хорошо видна. Вчера вечером я не заметила, что лес с этой стороны очень редкий, значит, и с дороги меня тоже мог увидеть кто угодно.
– Я не сержусь, – ответила я, понимая, что сама виновата, плохо выбрала место для ночевки, и даже колпак невидимости не создала.
– Значит, вы разрешите мне вас дорисовать?
– Сейчас у меня нет времени.
– Тогда, может быть, продолжим вечером? – предложил он.
– Вечером я буду далеко отсюда, – ответила я.
– Я – странствующий художник, и могу идти туда же, куда идете вы. Если вы разрешите.
Учтивая речь художника мне понравилась. И понравилось даже то, что он добавил:
– А если не разрешите, я всё равно пойду за вами. Мне покоя не будет, пока я вас не нарисую.
Конечно, я могла бы идти очень быстро, чтобы он выдохся, и отстал. Но мне стало интересно, меня же еще никто никогда не рисовал.
– Хорошо, – согласилась я. – Пойдемте вместе, и вечером вы сможете меня нарисовать.
– Спасибо, госпожа странница! – обрадовался художник.
– Просто Иванна, – поправила я. – А как ваше имя?
– Донат.
Я собрала шатер, упаковала в посох, Донат закинул вещмешок, сверток и мольберт за спину, мы пошли. По дороге мы разговорились. Донат, конечно, расспрашивал меня о жизни странствующих колдуний, но больше рассказывал о своих странствиях, показывал свои зарисовки. Его вещмешок наполовину был заполнен папками с эскизами. А жил он на то, что зарабатывал, рисуя портреты людей в городах, селах и деревнях. Беседовать с Донатом было интересно. Мы могли часами обсуждать достопримечательности мест, в которых оба побывали. Он, как и я, больше всего любил странствия. В этом мы были похожи. Мы даже не заметили, как перешли на «ты».
Художник рассказал, что всегда стремился рисовать что-то необычное, потому и стал странствующим. Он рисовал драконов, подбираясь к ним на немыслимо близкое для обычного человека расстояние. Рисовал лесных и горных людей и их города, многие месяцы бродя по их местностям, хотя не мог понимать их языка. Но они его понимали, и всегда были добры к художнику.
– Это такая удача, что я встретил тебя, Иванна, – признался он. – Ты – это самое необычное из всего, что я видел за свою жизнь. Я слыхал о странствующих колдуньях, но думал, что их уже не существует, как, например, трехголовых драконов или говорящих зверей.
Несмотря на кажущуюся хрупкость, Донат оказался очень сильным человеком. Мне помогала идти магия, а он нес тяжелый вещмешок без всякого волшебства. Когда я, пожалев его, хотела сделать мешок легким, он отказался.
– Не нужно, Ива. К хорошему быстро привыкается. А мы с тобой не всегда будем путешествовать вместе, и как я тогда буду без тебя?
Я даже зауважала Доната за эти слова.
Вечером мы остановились на ночлег на поляне в лесу, и я часа полтора, пока не сгустились сумерки, позировала Донату. Я гадала, где же он будет спать, неужели попросится ко мне в шатер? Но решила не спрашивать. Если попросится, я, конечно, пущу, шатер большой, места хватит. Всё равно между нами будет невидимая стена. Но Донат не стал проситься в шатер на ночлег.
Закончив рисовать, он развернул сверток, оказавшийся небольшой брезентовой палаткой, поставил ее, и начал готовить кашу на костре. Приглашал поужинать и меня, но я отказалась. Пришлось сказать, что странницы едят только раз в неделю. И это правда. Можем, конечно, есть и чаще, но он-то не знает. Мне не хотелось объедать художника, который недельный запас пищи тащил на себе.
Я пригласила его помыться под дождем. От моего душа он не отказался, заметив, как это удобно. А потом мы разошлись спать, я – в шатер, Донат – в палатку.
Утром я снова около часа позировала художнику, а потом мы отправились дальше. Конечно, Донат замедлял меня, потому что несколько раз в день ему нужно было останавливаться, чтобы отдохнуть, и минимум два раза поесть. Но мне было с ним интересно, поэтому я не возражала. Тем более что любой, даже самый короткий привал он использовал для рисования. Иногда он зарисовывал красивый пейзаж, но чаще рисовал меня, уже в одежде, сидящую, стоящую, или лежащую на траве или даже в шатре, в который я его иногда приглашала, просто так, чтобы он посмотрел, как живут странствующие колдуньи.
Мы шли вместе несколько дней, до ближайшего города. Донат нарисовал меня уже, наверное, раз сто, но всё равно шел со мной. Когда художник рисовал меня, его взгляд был таким влюбленным, что мне становилось чуточку стыдно, что мне он даже не нравится.
В городе мы пробыли неделю, остановившись в гостинице в комнатах рядом. Донат каждый день ходил на большую рыночную площадь, и рисовал там портреты всем желающим их получить. На деньги, полученные от рисования портретов, он покупал бумагу, карандаши, краски, продукты и вещи, необходимые в дороге. Я бродила по городу, помогая тем, кто нуждался в помощи, а по вечерам мы с Донатом встречались в гостинице и рассказывали друг другу, как прошел день.
Потом мы отправились дальше. Лето постепенно перетекало в осень, чаще стали идти дожди, листья на деревьях начали желтеть. Днем еще было тепло, но ночи становились всё холоднее. И я вдруг подумала, как же Донат путешествует зимой? Я согреваюсь с помощью магии, а он как? У него ни шубы, ни сапог теплых нет, и палатка по сравнению с моим шатром хиленькая.
– Донат, а что ты будешь делать, когда наступит зима? – спросила я.
– Вернусь домой и буду рисовать картины по тем наброскам, что сделал за время путешествия, – ответил он. – Потом, весной, продам картины и снова пойду странствовать на всё лето.
– А как ты домой возвращаешься?
– Если окажусь близко от дома, то пешком, а если далеко, в почтовой карете. А ты где останавливаешься на зиму?
– Нигде. Я странствую в любое время года. Зимой на дорогах людям часто требуется помощь. Гораздо чаще, чем летом. И холода я не боюсь, ведь у меня есть магия.
