– Везет вам, странницам! Я бы хотел увидеть зимой те края, в которых бывал летом, – вздохнул Донат. – Поэтому я почти никогда не пишу зиму, так как вокруг своего города уже написал всё, что можно.
– Ты можешь путешествовать со мной, и жить в моем шатре, в нем ты не замерзнешь и зимой, – предложила я быстрее, чем успела обдумать свое предложение.
– Это было бы здорово, но удобно ли?
За всё время, пока мы путешествовали вдвоем, Донат ни разу не попросил меня о помощи, ни разу не попросился ночевать в мой шатер, потому что устал и потому ему трудно или неохота распаковывать свою палатку. А он уставал, я это видела. Я проникалась к нему всё большим уважением. А когда он рисовал меня, его лицо становилось таким одухотворенным, что казалось даже красивым. Мне никогда не нравились мужчины с бородой, но у Доната бородка была небольшая и аккуратная, и даже шла ему.
– В этом нет ничего неудобного, – ответила я.
Уверена, что я поступила правильно. Возможно, именно такая моя помощь требовалась этому художнику, ведь не зря же мы, в конце концов, встретились. Донат мечтал рисовать зиму в других краях, и я могла помочь исполнить его желание.
– Договорились! – улыбнулся он.
Так мы стали жить вместе в шатре, но спали отдельно, разделяя шатер занавеской из паушелка. Но, даже не видя друг друга, мы могли разговаривать. И часто долго беседовали, прежде чем заснуть. Свой вещмешок, палатку и мольберт Донат по-прежнему нес сам, и не разрешал мне сделать их хотя бы чуть-чуть легче. Тогда я, чтобы у него оставалось больше времени для рисования, стала готовить ему еду, и даже стирать его вещи. Он сначала возражал, но потом привык.
К зиме Донат купил себе теплую куртку из шкуры горного козла, и такие же ботинки и шапку. Я же в морозы надевала только дополнительную рубашку и штаны из паушелка под костюм из драконьей кожи, и плащ.
Мы так привыкли друг к другу, что стали почти как сестра и брат. Я даже перестала вешать занавеску, когда мы ложились спать. Ну, а чего стесняться-то, в самом деле? Он же рисовал меня обнаженной, и душ из летнего дождя мы вместе принимали. Хотя Донат никогда не прикасался ко мне, когда я была без одежды, и даже старался не смотреть в мою сторону лишний раз, если в это время он не рисовал меня.
Когда ему наскучивало рисовать зимние пейзажи, он рисовал меня в шатре, на паушелковых одеялах. С магическим шаром в руках. Или с книгой заклинаний. Или с кружкой горячего напитка. Или просто задумчиво глядящую на паушелковую стену. Одетую или обнаженную. Он иногда так увлекался, что даже засыпал за рисованием. Я убирала планшет и карандаш в сторону, и укрывала Доната одеялом.
Однажды, когда он заснул, и я уже привычно убрала планшет и посмотрела на спящего мужчину, он вдруг показался мне прекраснее самых прекрасных принцев. Мне очень захотелось его поцеловать. Я вдруг поняла, что люблю человека, с которым бок о бок прожила больше трех месяцев, и думала, что просто хорошо к нему отношусь и помогаю осуществить его мечту. Это было очень странное, волнующее, необычное, и очень приятное чувство. Может быть, это и есть настоящая любовь? Это совсем не то, что взглянула – и влюбилась. Наверное, нельзя полюбить человека мгновенно только за его красоту, сначала нужно его узнать поближе. Так и произошло у меня с Донатом. Я знаю, за что его полюбила! За его самоотверженность и преданность своему делу. А в том, что он любит меня, я не сомневалась. Он смотрит на меня так, будто я – королева всего мира. Не может человек так смотреть, если не любит.
И я, повинуясь внезапному порыву, наклонилась и поцеловала его в губы.
Донат как будто ждал этого. Он тут же проснулся, обнял меня и прижал к себе. И понеслось! Мы любили друг друга так, как у меня ни с кем, никогда не было, даже в первый раз.
С этого момента каждую ночь мы проводили в близости.
Это была самая жаркая зима в моей жизни. И я уже думала, что нашла выход заколдованного круга странниц. Я уже поняла, два-три месяца для того, чтобы забеременеть, мало. Но если мой любимый будет странствовать со мной не три месяца, а год, или два, а, может, и всю жизнь, у нас всё получится. Я даже спросила у Доната, как он смотрит на то, если у нас появится ребенок. Он удивленно спросил:
– Разве у странниц бывают дети?
– Глупенький, – засмеялась я. – А как ты думаешь, откуда берутся странствующие колдуньи?
– Я не против ребенка, и с удовольствием буду рисовать беременную странницу, и странницу с младенцем, – сказал Донат.
– Я тоже очень этого хочу, – искренне ответила я.
Но время шло, а признаков беременности я у себя не наблюдала. Зима закончилась, настала весна, а я всё еще не была беременна. Сей факт, конечно, беспокоил меня, но я была счастлива, и старалась не заострять на этой проблеме особого внимания. Ведь мы с Донатом будем вместе очень долго, и время у нас есть.
Он рисовал меня среди снегов, и среди весенних цветов, идущую по дороге, сидящую на поваленном стволе на лесной поляне, разговаривающую с попутчиками, купающуюся в озере, спящую в шатре. Вытаскивающую человека из реки. Убирающую с дороги упавшее дерево. Помогающую нести старушке тяжелый мешок. Отогревающую в шатре замерзшего путника.
Эскизов накопилось уже несколько папок, и вечерами в шатре Донат любил перебирать их, добавлять штрихи, прорисовывать детали, и рассказывать мне, какие картины он напишет с этих набросков. Он говорил, что хочет запечатлеть каждое мгновение моей жизни, чтобы написать цикл картин «Будни странствующей колдуньи».
Я стала замечать, что на свои рисунки с моим изображением Донат смотрит с таким же восхищением и с такой же любовью, как и на меня. А потом мне начало казаться, что их он любит даже больше, чем меня. И стало доходить, что я для него не более чем модель, к которой он очень хорошо относится, но без которой вполне можно обойтись.
Скоро мои подозрения получили подтверждение.
Однажды, это было в конце последнего весеннего месяца, цветеня, выйдя из леса, на холме мы увидели город.
– Ивушка, смотри, это мой город, – радостно сказал Донат. – Здесь мой дом, и я приглашаю тебя в гости.
У художника был небольшой, но добротный двухэтажный дом, в котором, кроме Доната, жили его старшая сестра с мужем и детьми, они поддерживали дом в жилом состоянии и продавали картины, которые Донат не успевал продать сам перед очередным странствием.
Страннице родные Доната были рады, пригласили оставаться у них, сколько захочу. Мне выделили отдельную уютную комнату на втором этаже, рядом со спальней и студией с огромными окнами, в которой Донат писал свои картины. А я размышляла, будь я обычной девушкой, как бы меня приняли в этом доме?
Донат сразу бросился писать картины с эскизов, сделанных в путешествии. Модель ему уже была не нужна. Он выходил из студии, только чтобы быстренько перекусить, или поспать часов шесть, пока на улице темно. Когда я заходила к нему в студию, он неизменно мне улыбался, говорил, что рад меня видеть, но просил посидеть в сторонке и не мешать ему. Когда я предлагала ему пойти со мной прогуляться, он отвечал:
– Извини, Ивушка, мне некогда. Я уже очень давно не был дома поздней весной и летом, когда стоят самые длинные дни. Я должен использовать их на полную катушку. Потому что лучшие картины получаются только при естественном освещении, а зимой, сама знаешь, как мал световой день. Если тебе не хочется гулять одной, пригласи мою сестру, она с радостью пойдет с тобой.
И близости между нами тоже больше не было. В первую ночь в доме Доната я думала, он придет в мою спальню. Но не дождалась. Утром я спросила, почему он не пришел. Он ответил, что писал картину, пока не сгустились сумерки, и так устал, что крепко заснул, проснулся только на рассвете, и сразу снова начал писать.
А когда я сама пришла в его спальню, дождавшись, когда станет достаточно темно, чтобы уже было нельзя рисовать, он обнял меня, поцеловал, а потом отстранил и сказал:
– Давай не сейчас, милая. Ночь так коротка, а мне надо как следует отдохнуть, чтобы завтра продолжить писать.
И мне пришлось уйти.
Мы стали реже разговаривать, потому что Донат мог и хотел говорить только о своих картинах. Но всё же, из коротких и редких бесед я поняла, что он не собирается продолжать путешествие, пока не напишет всё, что задумал, и это будет, скорее всего, только к следующей весне. А я не могла ждать так долго. Становиться обычным человеком я уже не хотела. Потому что старшей сестре Доната тридцать пять, как мне, и я, став обычной женщиной, буду выглядеть, как она. И буду ли я тогда нужна Донату?
Через месяц я ему сказала:
– Донат, мне пора двигаться дальше.
– Счастливой дороги, Ивушка, – ответил он, с обожанием глядя не на меня настоящую, а на меня на картине, которую он в тот момент писал, и указал на нее кончиком ручки кисти. – Посмотри, Ива, какой свет! Какие полутона! Ты здесь совершенно, как живая!
Да, он был прав. И очень талантлив. И он любил меня нарисованную больше, чем живую.
– Что ты сделаешь с этими картинами? – спросила я, окинув взглядом несколько уже написанных, стоявших в ряд на подставках у стены. На всех была я. – Продашь?
– Ну что ты, нет, конечно! На продажу у меня много других... А эти я помещу в музей, чтобы каждый человек нашего города мог их увидеть и узнать, что странствующие колдуньи существуют, и они прекрасны... А ты что, правда, уже уходишь? – вдруг спохватился Донат. – Мне так жаль, что я не могу пойти с тобой.
Но в его голосе не было слышно ни единой нотки сожаления. Он даже не спросил, встретимся ли мы снова. В тот же день я ушла.
Странно, но я уже не страдала о потерянной любви так, как два первых раза. Может, потому, что и начало любви, и ее конец произошли постепенно. Но беременности опять не случилось. Может быть, мне еще просто рано иметь детей? Моя мама родила меня, когда ей было прочти восемьдесят.
И я больше не стала зацикливаться на рождении ребенка. Просто шла по дорогам мира, смотрела на его красоты и чудеса, помогала тем, кому требовалась помощь, приглашала в шатер мужчин и наслаждалась их любовью.
Я еще полюбовалась на окрестности замка, заметила возвращающуюся драконессу, и спустилась с башни.
Михаэль еще спал, и я вышла во двор к Селенне. Драконесса довольно развалилась на травке. Я села на ступеньки перед дверью и спросила:
– Селенна, а когда ты летала к матери Михаэля, неужели она не поинтересовалась, всё ли с ним хорошо?
«Конечно, поинтересовалась, – ответила драконесса. – Михаэль запретил мне говорить, что с ним что-то случилось. Я сказала его матери, что он просто прибыл в свой замок отдохнуть, поэтому и нужна еда».
– А почему она сама не придет сюда, чтобы повидаться с сыном? – удивилась я.
«Замок скрыт специальным заклинанием от всех родственников Михаэля».
– Почему? – еще больше удивилась я.
«Он тебе сам расскажет, если сочтет нужным».
Я кивнула. Может, я слишком любопытна, но этот парень – просто клубок загадок. Не уйду отсюда, пока все не разгадаю. Хотя однажды я едва не лишилась странствий из-за своего любопытства.
«Я тоже очень любопытна, – услышала я в голове голос Селенны. – Расскажешь мне эту историю, Иванна?»
А я и забыла, что драконы не только общаются телепатически, но и мысли читают. Впрочем, мне от Селенны скрывать нечего.
Не хотела вспоминать об этом, ну да ладно. Было это девять лет назад.
В своем путешествии я оказалась в стране Рассвета, о которой мне рассказывал Санди. Я, правда, не сразу ее узнала. Я шла всё время на юго-восток, пересекла горы – таких высоких гор я еще не видала, и вошла в селение, находившееся в широкой долине. Оно показалось мне таким же обычным, как то, из которого я вышла с той стороны гор. Возможно, я была первой странствующей колдуньей в этих краях, потому что встречные мужчины смотрели на меня не с обычным восхищением, а скорее с удивлением, и не приветствовали, как странницу. Нет, восхищение в их глазах было, но мне показалось, что они меня оценивали. И не подходили ко мне только потому, что для них я стоила слишком дорого. Одежда здешних мужчин почти не отличалась от той, что носили мужчины там, откуда я пришла, была лишь одна особенность: головной убор из длинного куска белой ткани, намотанной на голову. Санди называл его «чалма». Страной Рассвета называлось всё, что было по эту сторону гор, поэтому страна была очень большая, но делилась на маленькие княжества, которыми управляли кали-ханы. А всё, что было по ту сторону гор, откуда пришла я, здесь называли страной Заката.
Наконец навстречу мне попала женщина. Она была одета именно так, как рассказывал Санди – в широкие шаровары, низко державшиеся на бедрах, короткую кофточку, едва прикрывающую грудь, а лицо было закрыто вуалью, через которую оно едва просвечивало. По воле случая я была одета в свободную блузу и брюки из паушелка, на голове – шарф. Не совсем одежда здешних женщин, но в общих чертах похоже. Женщина шла в сопровождении мужчины.
– Прикрой лицо, чужестранка, – сказала она мне, проходя мимо.
Я сразу вспомнила, что рассказывал Санди об этой стране.
Женщина здесь должна закрывать лицо от всех мужчин, которые не являются ее близкими родственниками – мужем, отцом или братом. Она не имеет права путешествовать в одиночку, без сопровождения мужчины. Она не может жить одна, без покровительства мужчины – мужа, отца или брата. Если таковых не имеется, женщина становится собственностью местного правителя, и он уже решает, что с ней делать, выдать замуж, или оставить у себя в услужении, или в каком-то другом качестве.
Женщина занимается только удовлетворением своего покровителя, собой, чтобы всегда ему нравиться, детьми, если они есть, и домом. Но, как я уже убедилась, работы по дому может быть выше крыши. Мужчина же должен обеспечивать женщину, чтобы она ни в чем не нуждалась. Кстати, жён у мужчины может быть несколько, при условии, что он может их всех содержать.
Я нарушила сразу два табу для женщин этой страны – прошла по улице с открытым лицом и одна. А это могут себе позволить только женщины, которых называют жрицами любви, и которые продают свою любовь за деньги. Среди них есть дешевые и дорогие. Похоже, мужчинам этого селения я показалась дорогой. Вот это попала! Но раз дорога привела меня в эту страну, значит, так было нужно.
Я быстренько сделала себя незаметной и торопливо прошла по селению, остановившись только шагах в ста за последним домом. И что же мне теперь делать? Всё время держаться в тени, пока не встречу того, кому нужна моя помощь? Не очень-то интересно так путешествовать, даже ни с кем поговорить нельзя.
Раздумывая, не повернуть ли назад, пока не поздно, я медленно побрела вперед по обочине дороги. Вдруг почувствовала, что колдовская интуиция потянула меня в сторону. Я свернула, прошла по полю, заросшему жесткой травой, обогнула несколько торчавших из травы скал, и оказалась у обрыва глубокого каньона, по которому с гор текла речка.
На обрыве стояла девушка, и намерения ее были ясны, как белый день: она собиралась броситься в речку. Утонуть в ней вряд ли можно, но вот разбиться о камни внизу – запросто. Поэтому, когда девушка шагнула в пустоту, я захватила ее магической сетью и подтянула к себе.
– Ты можешь путешествовать со мной, и жить в моем шатре, в нем ты не замерзнешь и зимой, – предложила я быстрее, чем успела обдумать свое предложение.
– Это было бы здорово, но удобно ли?
За всё время, пока мы путешествовали вдвоем, Донат ни разу не попросил меня о помощи, ни разу не попросился ночевать в мой шатер, потому что устал и потому ему трудно или неохота распаковывать свою палатку. А он уставал, я это видела. Я проникалась к нему всё большим уважением. А когда он рисовал меня, его лицо становилось таким одухотворенным, что казалось даже красивым. Мне никогда не нравились мужчины с бородой, но у Доната бородка была небольшая и аккуратная, и даже шла ему.
– В этом нет ничего неудобного, – ответила я.
Уверена, что я поступила правильно. Возможно, именно такая моя помощь требовалась этому художнику, ведь не зря же мы, в конце концов, встретились. Донат мечтал рисовать зиму в других краях, и я могла помочь исполнить его желание.
– Договорились! – улыбнулся он.
Так мы стали жить вместе в шатре, но спали отдельно, разделяя шатер занавеской из паушелка. Но, даже не видя друг друга, мы могли разговаривать. И часто долго беседовали, прежде чем заснуть. Свой вещмешок, палатку и мольберт Донат по-прежнему нес сам, и не разрешал мне сделать их хотя бы чуть-чуть легче. Тогда я, чтобы у него оставалось больше времени для рисования, стала готовить ему еду, и даже стирать его вещи. Он сначала возражал, но потом привык.
К зиме Донат купил себе теплую куртку из шкуры горного козла, и такие же ботинки и шапку. Я же в морозы надевала только дополнительную рубашку и штаны из паушелка под костюм из драконьей кожи, и плащ.
Мы так привыкли друг к другу, что стали почти как сестра и брат. Я даже перестала вешать занавеску, когда мы ложились спать. Ну, а чего стесняться-то, в самом деле? Он же рисовал меня обнаженной, и душ из летнего дождя мы вместе принимали. Хотя Донат никогда не прикасался ко мне, когда я была без одежды, и даже старался не смотреть в мою сторону лишний раз, если в это время он не рисовал меня.
Когда ему наскучивало рисовать зимние пейзажи, он рисовал меня в шатре, на паушелковых одеялах. С магическим шаром в руках. Или с книгой заклинаний. Или с кружкой горячего напитка. Или просто задумчиво глядящую на паушелковую стену. Одетую или обнаженную. Он иногда так увлекался, что даже засыпал за рисованием. Я убирала планшет и карандаш в сторону, и укрывала Доната одеялом.
Однажды, когда он заснул, и я уже привычно убрала планшет и посмотрела на спящего мужчину, он вдруг показался мне прекраснее самых прекрасных принцев. Мне очень захотелось его поцеловать. Я вдруг поняла, что люблю человека, с которым бок о бок прожила больше трех месяцев, и думала, что просто хорошо к нему отношусь и помогаю осуществить его мечту. Это было очень странное, волнующее, необычное, и очень приятное чувство. Может быть, это и есть настоящая любовь? Это совсем не то, что взглянула – и влюбилась. Наверное, нельзя полюбить человека мгновенно только за его красоту, сначала нужно его узнать поближе. Так и произошло у меня с Донатом. Я знаю, за что его полюбила! За его самоотверженность и преданность своему делу. А в том, что он любит меня, я не сомневалась. Он смотрит на меня так, будто я – королева всего мира. Не может человек так смотреть, если не любит.
И я, повинуясь внезапному порыву, наклонилась и поцеловала его в губы.
Донат как будто ждал этого. Он тут же проснулся, обнял меня и прижал к себе. И понеслось! Мы любили друг друга так, как у меня ни с кем, никогда не было, даже в первый раз.
С этого момента каждую ночь мы проводили в близости.
Это была самая жаркая зима в моей жизни. И я уже думала, что нашла выход заколдованного круга странниц. Я уже поняла, два-три месяца для того, чтобы забеременеть, мало. Но если мой любимый будет странствовать со мной не три месяца, а год, или два, а, может, и всю жизнь, у нас всё получится. Я даже спросила у Доната, как он смотрит на то, если у нас появится ребенок. Он удивленно спросил:
– Разве у странниц бывают дети?
– Глупенький, – засмеялась я. – А как ты думаешь, откуда берутся странствующие колдуньи?
– Я не против ребенка, и с удовольствием буду рисовать беременную странницу, и странницу с младенцем, – сказал Донат.
– Я тоже очень этого хочу, – искренне ответила я.
Но время шло, а признаков беременности я у себя не наблюдала. Зима закончилась, настала весна, а я всё еще не была беременна. Сей факт, конечно, беспокоил меня, но я была счастлива, и старалась не заострять на этой проблеме особого внимания. Ведь мы с Донатом будем вместе очень долго, и время у нас есть.
Он рисовал меня среди снегов, и среди весенних цветов, идущую по дороге, сидящую на поваленном стволе на лесной поляне, разговаривающую с попутчиками, купающуюся в озере, спящую в шатре. Вытаскивающую человека из реки. Убирающую с дороги упавшее дерево. Помогающую нести старушке тяжелый мешок. Отогревающую в шатре замерзшего путника.
Эскизов накопилось уже несколько папок, и вечерами в шатре Донат любил перебирать их, добавлять штрихи, прорисовывать детали, и рассказывать мне, какие картины он напишет с этих набросков. Он говорил, что хочет запечатлеть каждое мгновение моей жизни, чтобы написать цикл картин «Будни странствующей колдуньи».
Я стала замечать, что на свои рисунки с моим изображением Донат смотрит с таким же восхищением и с такой же любовью, как и на меня. А потом мне начало казаться, что их он любит даже больше, чем меня. И стало доходить, что я для него не более чем модель, к которой он очень хорошо относится, но без которой вполне можно обойтись.
Скоро мои подозрения получили подтверждение.
Однажды, это было в конце последнего весеннего месяца, цветеня, выйдя из леса, на холме мы увидели город.
– Ивушка, смотри, это мой город, – радостно сказал Донат. – Здесь мой дом, и я приглашаю тебя в гости.
У художника был небольшой, но добротный двухэтажный дом, в котором, кроме Доната, жили его старшая сестра с мужем и детьми, они поддерживали дом в жилом состоянии и продавали картины, которые Донат не успевал продать сам перед очередным странствием.
Страннице родные Доната были рады, пригласили оставаться у них, сколько захочу. Мне выделили отдельную уютную комнату на втором этаже, рядом со спальней и студией с огромными окнами, в которой Донат писал свои картины. А я размышляла, будь я обычной девушкой, как бы меня приняли в этом доме?
Донат сразу бросился писать картины с эскизов, сделанных в путешествии. Модель ему уже была не нужна. Он выходил из студии, только чтобы быстренько перекусить, или поспать часов шесть, пока на улице темно. Когда я заходила к нему в студию, он неизменно мне улыбался, говорил, что рад меня видеть, но просил посидеть в сторонке и не мешать ему. Когда я предлагала ему пойти со мной прогуляться, он отвечал:
– Извини, Ивушка, мне некогда. Я уже очень давно не был дома поздней весной и летом, когда стоят самые длинные дни. Я должен использовать их на полную катушку. Потому что лучшие картины получаются только при естественном освещении, а зимой, сама знаешь, как мал световой день. Если тебе не хочется гулять одной, пригласи мою сестру, она с радостью пойдет с тобой.
И близости между нами тоже больше не было. В первую ночь в доме Доната я думала, он придет в мою спальню. Но не дождалась. Утром я спросила, почему он не пришел. Он ответил, что писал картину, пока не сгустились сумерки, и так устал, что крепко заснул, проснулся только на рассвете, и сразу снова начал писать.
А когда я сама пришла в его спальню, дождавшись, когда станет достаточно темно, чтобы уже было нельзя рисовать, он обнял меня, поцеловал, а потом отстранил и сказал:
– Давай не сейчас, милая. Ночь так коротка, а мне надо как следует отдохнуть, чтобы завтра продолжить писать.
И мне пришлось уйти.
Мы стали реже разговаривать, потому что Донат мог и хотел говорить только о своих картинах. Но всё же, из коротких и редких бесед я поняла, что он не собирается продолжать путешествие, пока не напишет всё, что задумал, и это будет, скорее всего, только к следующей весне. А я не могла ждать так долго. Становиться обычным человеком я уже не хотела. Потому что старшей сестре Доната тридцать пять, как мне, и я, став обычной женщиной, буду выглядеть, как она. И буду ли я тогда нужна Донату?
Через месяц я ему сказала:
– Донат, мне пора двигаться дальше.
– Счастливой дороги, Ивушка, – ответил он, с обожанием глядя не на меня настоящую, а на меня на картине, которую он в тот момент писал, и указал на нее кончиком ручки кисти. – Посмотри, Ива, какой свет! Какие полутона! Ты здесь совершенно, как живая!
Да, он был прав. И очень талантлив. И он любил меня нарисованную больше, чем живую.
– Что ты сделаешь с этими картинами? – спросила я, окинув взглядом несколько уже написанных, стоявших в ряд на подставках у стены. На всех была я. – Продашь?
– Ну что ты, нет, конечно! На продажу у меня много других... А эти я помещу в музей, чтобы каждый человек нашего города мог их увидеть и узнать, что странствующие колдуньи существуют, и они прекрасны... А ты что, правда, уже уходишь? – вдруг спохватился Донат. – Мне так жаль, что я не могу пойти с тобой.
Но в его голосе не было слышно ни единой нотки сожаления. Он даже не спросил, встретимся ли мы снова. В тот же день я ушла.
Странно, но я уже не страдала о потерянной любви так, как два первых раза. Может, потому, что и начало любви, и ее конец произошли постепенно. Но беременности опять не случилось. Может быть, мне еще просто рано иметь детей? Моя мама родила меня, когда ей было прочти восемьдесят.
И я больше не стала зацикливаться на рождении ребенка. Просто шла по дорогам мира, смотрела на его красоты и чудеса, помогала тем, кому требовалась помощь, приглашала в шатер мужчин и наслаждалась их любовью.
***
Я еще полюбовалась на окрестности замка, заметила возвращающуюся драконессу, и спустилась с башни.
Михаэль еще спал, и я вышла во двор к Селенне. Драконесса довольно развалилась на травке. Я села на ступеньки перед дверью и спросила:
– Селенна, а когда ты летала к матери Михаэля, неужели она не поинтересовалась, всё ли с ним хорошо?
«Конечно, поинтересовалась, – ответила драконесса. – Михаэль запретил мне говорить, что с ним что-то случилось. Я сказала его матери, что он просто прибыл в свой замок отдохнуть, поэтому и нужна еда».
– А почему она сама не придет сюда, чтобы повидаться с сыном? – удивилась я.
«Замок скрыт специальным заклинанием от всех родственников Михаэля».
– Почему? – еще больше удивилась я.
«Он тебе сам расскажет, если сочтет нужным».
Я кивнула. Может, я слишком любопытна, но этот парень – просто клубок загадок. Не уйду отсюда, пока все не разгадаю. Хотя однажды я едва не лишилась странствий из-за своего любопытства.
«Я тоже очень любопытна, – услышала я в голове голос Селенны. – Расскажешь мне эту историю, Иванна?»
А я и забыла, что драконы не только общаются телепатически, но и мысли читают. Впрочем, мне от Селенны скрывать нечего.
ГЛАВА 10
Не хотела вспоминать об этом, ну да ладно. Было это девять лет назад.
***
В своем путешествии я оказалась в стране Рассвета, о которой мне рассказывал Санди. Я, правда, не сразу ее узнала. Я шла всё время на юго-восток, пересекла горы – таких высоких гор я еще не видала, и вошла в селение, находившееся в широкой долине. Оно показалось мне таким же обычным, как то, из которого я вышла с той стороны гор. Возможно, я была первой странствующей колдуньей в этих краях, потому что встречные мужчины смотрели на меня не с обычным восхищением, а скорее с удивлением, и не приветствовали, как странницу. Нет, восхищение в их глазах было, но мне показалось, что они меня оценивали. И не подходили ко мне только потому, что для них я стоила слишком дорого. Одежда здешних мужчин почти не отличалась от той, что носили мужчины там, откуда я пришла, была лишь одна особенность: головной убор из длинного куска белой ткани, намотанной на голову. Санди называл его «чалма». Страной Рассвета называлось всё, что было по эту сторону гор, поэтому страна была очень большая, но делилась на маленькие княжества, которыми управляли кали-ханы. А всё, что было по ту сторону гор, откуда пришла я, здесь называли страной Заката.
Наконец навстречу мне попала женщина. Она была одета именно так, как рассказывал Санди – в широкие шаровары, низко державшиеся на бедрах, короткую кофточку, едва прикрывающую грудь, а лицо было закрыто вуалью, через которую оно едва просвечивало. По воле случая я была одета в свободную блузу и брюки из паушелка, на голове – шарф. Не совсем одежда здешних женщин, но в общих чертах похоже. Женщина шла в сопровождении мужчины.
– Прикрой лицо, чужестранка, – сказала она мне, проходя мимо.
Я сразу вспомнила, что рассказывал Санди об этой стране.
Женщина здесь должна закрывать лицо от всех мужчин, которые не являются ее близкими родственниками – мужем, отцом или братом. Она не имеет права путешествовать в одиночку, без сопровождения мужчины. Она не может жить одна, без покровительства мужчины – мужа, отца или брата. Если таковых не имеется, женщина становится собственностью местного правителя, и он уже решает, что с ней делать, выдать замуж, или оставить у себя в услужении, или в каком-то другом качестве.
Женщина занимается только удовлетворением своего покровителя, собой, чтобы всегда ему нравиться, детьми, если они есть, и домом. Но, как я уже убедилась, работы по дому может быть выше крыши. Мужчина же должен обеспечивать женщину, чтобы она ни в чем не нуждалась. Кстати, жён у мужчины может быть несколько, при условии, что он может их всех содержать.
Я нарушила сразу два табу для женщин этой страны – прошла по улице с открытым лицом и одна. А это могут себе позволить только женщины, которых называют жрицами любви, и которые продают свою любовь за деньги. Среди них есть дешевые и дорогие. Похоже, мужчинам этого селения я показалась дорогой. Вот это попала! Но раз дорога привела меня в эту страну, значит, так было нужно.
Я быстренько сделала себя незаметной и торопливо прошла по селению, остановившись только шагах в ста за последним домом. И что же мне теперь делать? Всё время держаться в тени, пока не встречу того, кому нужна моя помощь? Не очень-то интересно так путешествовать, даже ни с кем поговорить нельзя.
Раздумывая, не повернуть ли назад, пока не поздно, я медленно побрела вперед по обочине дороги. Вдруг почувствовала, что колдовская интуиция потянула меня в сторону. Я свернула, прошла по полю, заросшему жесткой травой, обогнула несколько торчавших из травы скал, и оказалась у обрыва глубокого каньона, по которому с гор текла речка.
На обрыве стояла девушка, и намерения ее были ясны, как белый день: она собиралась броситься в речку. Утонуть в ней вряд ли можно, но вот разбиться о камни внизу – запросто. Поэтому, когда девушка шагнула в пустоту, я захватила ее магической сетью и подтянула к себе.
