Ольвер на экране только улыбнулся:
— Что ж, ты справился — убил того, кого тебе сказали убить. Но я здесь, я жив. И мир увидел, что ты всего лишь пешка в чьей-то партии.
На крыше растянулась пауза, похожая на вату в голове. Снизу — крики, пластиковые сирены, люди в истерике. Эмиль узнал по голосу, что он унижён — не профессионально, но глубоко, в самых внутренних струнах: его «способность» раскрыта как фарс.
---
Секунды стекают, будто капли яда. Мэр услышал новость по телевизору и побелел: «Ольвер жив» — и значит, столица не успокоится. Ольвер, появившись на экране живым и практически бросив вызов, разрушил тот план, который Крис хотел показать столице.
Эдгар и Эйден стояли у мониторов в участке, когда картинка развернулась: «Ольвер говорит». Эйден смотрел, как человек на площади рухнул от выстрела; в его глазах — смесь ужаса и понимания. Для него — и для Эдгара — всё стало яснее: кто-то изнутри играет, кто-то подставляет жизни, кто-то превращает город в арену.
— Это был не настоящий Ольвер, — сказал Эдгар креслу, глядя в экран. — Кто-то подставил человека. И кто-то дал указание… и кто-то стрелял.
Эмиль, вернувшись в резиденцию — лицо его было натянуто, как струна — встретил взгляд мэра, где было смешано обида и страх.
— Ты сказал: «убей Ольвера». Я выполнил.
— Ты убил не того, — выпалил Крис. — И теперь нам пришлют Ольвера по-настоящему.
Эмиль почувствовал, как власть ускользает. Его рука дрогнула. Над этим городом нависал новый — и гораздо более опасный — игрок.
---
Но игра не окончена. На улицах шептали, что Ольвер — это не только имя, а символ. Поджигатели по-прежнему выкладывали свои видео, где огонь и слова смешивались в нечто зловещее. И где-то в тени Ньют продолжал свой тихий террор: он знал, кого подталкивать, чей страх нагнетать и чью мысль подменить. Он говорил не только с Алиной — он уже говорил со всеми: с мэром, с журналистами, с каждым, кто слушал его осторожные намёки.
К концу дня Эдгар понял ещё одну вещь, что кровоточила крайней ясностью: появился один из детей — и следовательно, остальные ещё заявят о себе. Пять теней, одна за другой, собирались наложить на город свой порядок.
Эмиль стоял на лоджии в резиденции и смотрел, как на экранах повторяют кадры. Он ощутил, что попал в ловушку, но ловушки — это и его стихия. Он улыбнулся сквозь сжатые зубы: у игрока всегда есть запасной ход.
А в воздухе где-то тихо шептало: ночь ещё не растаяла, и тепере
шний порядок был хрупок, как тончайшее стекло. Кто-то уже держал молот.
Туман лежал тяжёлым полотном, так что свет фонарей казался размытым и чужим. Место преступления — узкий двор между двух кирпичных домов — пахло гарью и каким-то приторным запахом растворителя, словно здесь пытались уничтожить следы не только огнём, но и руками. Лента полицейская флуоресцентно перерезала воздух; люди толпились у краёв, их лица — полные страха и любопытства — отражались в лужах.
Эдгар и Эйден работали тихо, как всегда: он — осторожно и методично, он — пытлив, ощупывающий мир взглядом, который выискивает не факты, а мотивы. Они допрашивали очевидцев, собирали обрывки разговоров и фрагменты того, что оставалось от жизни.
И тут — словно разрезав туман ножом — появилась фигура. Молодой мужчина, но не мальчишка; лицо спокойное, глаза — острые, как у человека, который привык видеть два хода вперёд. Эдгар невольно улыбнулся тёмной улыбкой и представил его так, как тому полагается:
— Таинственный детектив над серым туманом, король раскрытий и удачи.
Мужчина снял шляпу и улыбнулся в ответ, не горделиво, а легко, как тот, кто привык, что мир подчинился его вниманию.
— Вы можете звать меня Ольвер, — ответил он ровно, и в голосе никак не слышалось ни претензии, ни скрытой гордости.
Они познакомились быстро, как люди, для которых время — валюта, и они не склонны её тратить даром. Ольвер назвал своё имя, и в разговоре с Эйденом проговорил не больше, чем следовало:
— Слышал, ты был одним из лучших в академии. — Он посмотрел прямо в глаза парню. — Я тоже учился в академии. Только — в столичной. Всегда был первым. Меня называли величайшим гением академии.
Фраза прозвучала не как хвастовство, а как констатация позиции: человек сообщает, что умеет видеть там, где другие видят лишь шум. Эйден почувствовал смешанную реакцию — восхищение и неуверенность.
---
Ольвер взялся за дело так, будто это была парча, которую нужно было расправить и разглядеть узор. Он не лазил руками по вещам, не пытался показать власть. Он смотрел, он слушал — и его наблюдения ложились на место, как кусочки пазла.
— Подумаем вслух, — сказал он, подходя к трупу. — Посмотрите на одежду. Рукава аккуратно подрублены. Кто-то с любовью относился к этому человеку — или хотел создать вид, что он был важен для кого-то.
Он указал на окурок, забытый у мусорного бака:
— Никто не курил на месте. Этот окурок вынесли сюда после. Значит, сцену кто-то инсценировал. Кто-то хотел, чтобы мы нашли тело именно здесь.
Ольвер прошёлся взглядом по толпе, и его глаза останавливались на каждом лице, словно считывая оттуда не слова, а пульсации памяти. Он внимателен был к мелочам: пятно лака на каблуке женщины, неровный шаг у юноши, дрожь в голосе старика, который говорил не то, что видел, а то, что ему внушили.
— Вы замечаете? — спросил он шёпотом Эйдена. — Люди здесь не говорят о том, что видели. Они говорят о том, чего хотят бояться. Страх — самый надёжный свидетель.
Эйден молча кивал. Ольвер подсказывал им нить, которую было бы трудно разглядеть неподготовленному глазу: куда смотреть, какие вопросы задавать, как увидеть ложь в уверенном «я не знаю».
Он опрашивал свидетелей так, что люди сами раскрывали то, что хотели скрыть. Было удивительно наблюдать: одна простая фраза — и сразу тон ответов менялся. Ольвер умел ставить слова так, чтобы молчание становилось признанием, а очевидное — ключом.
— Скажите, — обратился он к одному из прохожих, пожилому дворнику, — видели ли вы, как человек входил сюда до того, как всё началось?
— Да..., — пробормотал старик, — кто-то с цветком на футболке…
Ольвер наклонился, заинтересованно улыбнулся, и в этот миг, когда глаз толпы устремился к слову, он сказал спокойно:
— А как вы узнали, что жертва была в футболке с цветком?
Мужик моргнул, запнулся, покраснел: в его словах не было уверенности. На лице мелькнуло смущение — и не от страха, а от того, что он осознал: сейчас он оказался в спектакле, где актёром быть ему не хотелось.
— Ха, — Ольвер сдержанно рассмеялся, но это был смех не над человеком, а над самой ситуацией. — Шучу. Кстати, а как вы его убили? — сделал он голосом, в котором не было ни угрозы, ни призыва — просто интеллектуальная провокация.
Прохожий газанул:
— Чт... — он не смог ответить.
Ольвер махнул рукой, отпуская шутку, и в ту же секунду точно сменил тон:
— Ха-ха, пошутил.
Шутка прозвучала как нож. Люди почувствовали искру. Для одних это было демонстрацией хладнокровия, для других — подтверждением, что этот человек другой формы: тот, кто умеет изящно вскрывать души.
---
В ходе допросов Ольвер подошёл к Эдгару и сказал тихо, как секрет, которому нельзя верить всем:
— Здесь всё поставлено для того, чтобы вы посмотрели в одну сторону. Но если смотреть в тень, вы поймёте, кто на самом деле режиссёр.
Эдгар, привыкший доверять вниманию фактов, почувствовал, как земля под ним сдвинулась. Слова Ольвера не были догмой — они были вызовом. Вызовом, который требовал не просто следовать улика, а читать мотив, видеть игру.
Он начал давать направления — проверки, звонки, разведку, — и всё это с такой ясностью, что Эйден и Эдгар через несколько часов обнаружили, будто сами стали двигаться по новой карте, нарисованной чужим умом. Ольверу не нужно было громких речей; достаточно было одной линии взгляда, чтобы команда начала действовать как единый механизм.
---
Когда вечер опустился вновь, и колонны света с улиц стали острее выделять туман, люди расходились, оставляя двор в полумраке. Ольвер остался стоять у края ленты, глядя, как мир сжимается и снова расправляет крылья страха.
Он улыбнулся Эйдену в прощание — лёгкая улыбка, будто знак того, что ещё не все тайны раскрыты, и что игра, в которой он только что сделал ход, будет иметь последствия.
И голос его, тихий, почти шёпот, ещё долго лежал в воздухе, растворяясь в тумане:
— Иногда шутка — лучший метод, чтобы понять, на что способен человек. Обращайтесь, если хотите, чтобы я показал, что такое понимание на деле.
Эдгар остался и смотрел, как Ольвер уходит, и в его взгляде появилось не просто уважение — появилось предчувствие: приближалась буря, и приходил тот, кто умел читать её по первому порыву ветра.
Город уже не спал. За последние дни здесь появилось новое имя — Поджигатели. Люди шептались, будто ночью они сжигают дома тех, кто связан с прежними делами Ньюта. Никто не видел их лиц, но все знали: если видишь дым — уже поздно.
Илай и Леон наблюдали, как догорают руины старого квартала. Пламя отражалось в глазах обоих, словно внутри них самих что-то горело.
— Мы не можем так продолжать, — сказал Леон, не отрывая взгляда от огня.
— О чём ты? — спросил Илай.
— Обо всём этом. О делах. О крови. О ней… — он запнулся.
— О Алине?
Леон молчал. Несколько секунд — тишина, только треск пламени. Потом он кивнул.
— Да. Я устал видеть, как она живёт среди нас, словно между двух огней. У нас с тобой, брат, разная цель. Я… я хочу закончить.
— Ты влюбился в неё, — тихо произнёс Илай.
Леон опустил голову.
— Да. И если честно… я не знаю, делает ли это меня слабым.
Илай отвернулся. В его взгляде была смесь боли и гнева.
— Слабость — не в чувствах, Леон. Слабость — когда ты позволяешь им разрушить всё, ради чего мы живём.
Из темноты их разговор слушала Алина. Её дыхание сбилось, сердце сжалось.
Вот оно. Всё, о чём она боялась.
Она — лишняя. Помеха. Разделяющая двух братьев.
Она отошла от стены, стараясь не шуметь. Её шаги — лёгкие, но каждое движение отзывалось гулом в голове: уйти… просто уйти, пока не стало поздно.
Внизу в переулке вспыхнул ещё один пожар — чёрный дым потянулся вверх, как знак. На фоне огня мелькнули тени — Поджигатели были там. Один из них держал в руках металлический канистр, другой — камеру. Они снимали, как горят дома.
Алина застыла, наблюдая издали.
— Они делают это… ради чего? — прошептала она.
— Ради хаоса, — ответил голос за спиной. Это был Илай. — Каждый огонь здесь — чей-то след. Они стирают прошлое.
Алина посмотрела ему в глаза.
— Тогда, может, и мне стоит исчезнуть?
Илай нахмурился.
— Что ты сказала?
Но Алина уже отступала назад, в темноту.
Огонь отражался в её зрачках, и казалось, будто теперь горела не улица, а сама она — изнутри,
от страха, от любви, от чувства вины.
Сирена взвыла вдалеке. В небе клубился серый дым — ещё одна бомба сработала на окраине. Никто не пострадал, но весь город будто замер: снова подполье, снова страх, снова они — братья-призраки.
Леон и Илай стояли на крыше здания и смотрели, как полицейские оцепляют площадь.
— Всё, — произнёс Леон, застёгивая чёрную куртку. — Ещё одна и мы исчезнем.
— Ты уверен, что хочешь оставить это? — спросил Илай.
— Я хочу путешествовать с Алиной. Хочу, чтобы всё это осталось позади.
Ветер трепал их волосы, а где-то внизу, под шум толпы, шагала сама Алина. Её попросили помочь — в последний раз. Академия наук обратилась к ней: создать нестандартные бомбы, «нового уровня». Никто не знал, что речь шла об атомных. Только она, Леон и Илай понимали, во что они ввязываются.
— Это будет наш конец, — сказала Алина, глядя на карту. — Или начало чего-то, что уже не остановить.
— Концы и начала — одно и то же, — отозвался Илай. — Просто разные стороны пламени.
---
Тем временем, в мэрии, Эмиль стоял перед Крисом. Их глаза были одинаково холодны.
— Мы сделали всё, о чём вы мечтали, — сказал Эмиль.
— Нет, — ответил мэр, медленно поднимаясь из кресла. — Мечта требует крови. Её нельзя завершить, пока живы свидетели.
Он подошёл к окну, глядя на город, в котором витал дым, страх и слухи.
— Власть — не когда тебя боятся. Власть — когда люди благодарны тебе за то, чего ты их лишил.
Эмиль не ответил. Но в его взгляде мелькнуло что-то новое — усталость, почти сожаление.
---
А в участке всё шло как обычно: Эдгар листал отчёты, Эйден курил, а Ольвер снова шутил.
— Господи, — пробормотал Эдгар, — ты хоть раз можешь быть серьёзным? Это не цирк, это дело о массовых убийствах.
— Чего? — Ольвер усмехнулся. — Когда до вас дойдёт, что гением не нужны расследования? С моим умом я мигом найду убийцу, опишу каждую деталь и даже расскажу, что он ел на завтрак в день преступления.
Он встал, заложив руки за спину:
— Более того, я знаю, как заставить убийцу признаться. Знаю, где искать улики. В конце концов, я — одарённый.
Эйден едва сдержал раздражённый смешок:
— Одарённый, говоришь? Тогда скажи, кто следующий.
Ольвер поднял взгляд и вдруг посерьёзнел:
— Тот, кто думает, что его никто не видит. И тот, кто уже слишком близко к дочери полицейского.
---
В это время Ньют стоял у ворот школы. Его лицо скрывал капюшон, а в руках был бумажный пакет с выпечкой.
— О, здравствуйте, вы друг моего папы? — спросила девочка с улыбкой.
— Да, — Ньют наклонился, протягивая ей булочку. — Старый друг. Просто решил заглянуть.
Он раздал детям сладости, слушая, как они смеются, как будто сам когда-то был одним из них.
В его взгляде было что-то мягкое… но за этой мягкостью — холод. Настоящий, нечеловеческий.
— А твой папа скоро придёт? — спросил он.
— Наверное, — ответила девочка. — Он сказал, что сегодня должен встретиться с каким-то детективом.
Ньют улыбнулся.
— Тогда я подожду. Знаешь, иногда встреча с нужным человеком может всё изменить.
Он поднял взгляд на небо — и солнце, пробивающееся сквозь облака, осветило его глаза. В них отражался не свет, а пепел.
В тот вечер город утопал в дыму. С неба моросил мелкий, холодный дождь, размывая огни.
Эдгар сидел в своём кабинете, и даже кофе казался горьким до тошноты.
За последние недели он видел слишком много тел, слишком много лиц, навсегда застывших в страхе.
Он устал. Он старел. И только одно в этом мире держало его на ногах — его дочь.
Телефон зазвонил.
— Алло? — голос его был уставший, глухой.
— Мистер Эдгар? Это учительница вашей дочери. Простите, но… её уже забрали.
— Забрали? Кто?
— Ну, ваш друг. Вы же просили.
— Какой друг? — слова застряли в горле. — Я никого не просил.
— Он сказал, что вы задержались на работе, и что вы — его старый товарищ. Высокий, в тёмном пальто… очень вежливый.
Щёлк.
Эдгар бросил телефон. Сердце билось как молот.
Он не помнил, как схватил пистолет, как вышел из кабинета, как сел в машину.
В голове звучало только одно: «Она в опасности.»
---
Когда он добрался до дома, уже шёл дождь. Окна горели мягким светом, дверь была приоткрыта.
Всё выглядело слишком тихо.
Так тихо, что от этой тишины хотелось кричать.
Он вошёл, осторожно, не издавая ни звука.
На полу — детская игрушка.
В воздухе — запах вина и железа.
— Мия? — позвал он. — Доченька?
Ответом стал сдавленный крик:
— Папа, не подходи! Не надо!
— Что ж, ты справился — убил того, кого тебе сказали убить. Но я здесь, я жив. И мир увидел, что ты всего лишь пешка в чьей-то партии.
На крыше растянулась пауза, похожая на вату в голове. Снизу — крики, пластиковые сирены, люди в истерике. Эмиль узнал по голосу, что он унижён — не профессионально, но глубоко, в самых внутренних струнах: его «способность» раскрыта как фарс.
---
Секунды стекают, будто капли яда. Мэр услышал новость по телевизору и побелел: «Ольвер жив» — и значит, столица не успокоится. Ольвер, появившись на экране живым и практически бросив вызов, разрушил тот план, который Крис хотел показать столице.
Эдгар и Эйден стояли у мониторов в участке, когда картинка развернулась: «Ольвер говорит». Эйден смотрел, как человек на площади рухнул от выстрела; в его глазах — смесь ужаса и понимания. Для него — и для Эдгара — всё стало яснее: кто-то изнутри играет, кто-то подставляет жизни, кто-то превращает город в арену.
— Это был не настоящий Ольвер, — сказал Эдгар креслу, глядя в экран. — Кто-то подставил человека. И кто-то дал указание… и кто-то стрелял.
Эмиль, вернувшись в резиденцию — лицо его было натянуто, как струна — встретил взгляд мэра, где было смешано обида и страх.
— Ты сказал: «убей Ольвера». Я выполнил.
— Ты убил не того, — выпалил Крис. — И теперь нам пришлют Ольвера по-настоящему.
Эмиль почувствовал, как власть ускользает. Его рука дрогнула. Над этим городом нависал новый — и гораздо более опасный — игрок.
---
Но игра не окончена. На улицах шептали, что Ольвер — это не только имя, а символ. Поджигатели по-прежнему выкладывали свои видео, где огонь и слова смешивались в нечто зловещее. И где-то в тени Ньют продолжал свой тихий террор: он знал, кого подталкивать, чей страх нагнетать и чью мысль подменить. Он говорил не только с Алиной — он уже говорил со всеми: с мэром, с журналистами, с каждым, кто слушал его осторожные намёки.
К концу дня Эдгар понял ещё одну вещь, что кровоточила крайней ясностью: появился один из детей — и следовательно, остальные ещё заявят о себе. Пять теней, одна за другой, собирались наложить на город свой порядок.
Эмиль стоял на лоджии в резиденции и смотрел, как на экранах повторяют кадры. Он ощутил, что попал в ловушку, но ловушки — это и его стихия. Он улыбнулся сквозь сжатые зубы: у игрока всегда есть запасной ход.
А в воздухе где-то тихо шептало: ночь ещё не растаяла, и тепере
шний порядок был хрупок, как тончайшее стекло. Кто-то уже держал молот.
Глава 11. Приход тишины (Ольвер)
Туман лежал тяжёлым полотном, так что свет фонарей казался размытым и чужим. Место преступления — узкий двор между двух кирпичных домов — пахло гарью и каким-то приторным запахом растворителя, словно здесь пытались уничтожить следы не только огнём, но и руками. Лента полицейская флуоресцентно перерезала воздух; люди толпились у краёв, их лица — полные страха и любопытства — отражались в лужах.
Эдгар и Эйден работали тихо, как всегда: он — осторожно и методично, он — пытлив, ощупывающий мир взглядом, который выискивает не факты, а мотивы. Они допрашивали очевидцев, собирали обрывки разговоров и фрагменты того, что оставалось от жизни.
И тут — словно разрезав туман ножом — появилась фигура. Молодой мужчина, но не мальчишка; лицо спокойное, глаза — острые, как у человека, который привык видеть два хода вперёд. Эдгар невольно улыбнулся тёмной улыбкой и представил его так, как тому полагается:
— Таинственный детектив над серым туманом, король раскрытий и удачи.
Мужчина снял шляпу и улыбнулся в ответ, не горделиво, а легко, как тот, кто привык, что мир подчинился его вниманию.
— Вы можете звать меня Ольвер, — ответил он ровно, и в голосе никак не слышалось ни претензии, ни скрытой гордости.
Они познакомились быстро, как люди, для которых время — валюта, и они не склонны её тратить даром. Ольвер назвал своё имя, и в разговоре с Эйденом проговорил не больше, чем следовало:
— Слышал, ты был одним из лучших в академии. — Он посмотрел прямо в глаза парню. — Я тоже учился в академии. Только — в столичной. Всегда был первым. Меня называли величайшим гением академии.
Фраза прозвучала не как хвастовство, а как констатация позиции: человек сообщает, что умеет видеть там, где другие видят лишь шум. Эйден почувствовал смешанную реакцию — восхищение и неуверенность.
---
Ольвер взялся за дело так, будто это была парча, которую нужно было расправить и разглядеть узор. Он не лазил руками по вещам, не пытался показать власть. Он смотрел, он слушал — и его наблюдения ложились на место, как кусочки пазла.
— Подумаем вслух, — сказал он, подходя к трупу. — Посмотрите на одежду. Рукава аккуратно подрублены. Кто-то с любовью относился к этому человеку — или хотел создать вид, что он был важен для кого-то.
Он указал на окурок, забытый у мусорного бака:
— Никто не курил на месте. Этот окурок вынесли сюда после. Значит, сцену кто-то инсценировал. Кто-то хотел, чтобы мы нашли тело именно здесь.
Ольвер прошёлся взглядом по толпе, и его глаза останавливались на каждом лице, словно считывая оттуда не слова, а пульсации памяти. Он внимателен был к мелочам: пятно лака на каблуке женщины, неровный шаг у юноши, дрожь в голосе старика, который говорил не то, что видел, а то, что ему внушили.
— Вы замечаете? — спросил он шёпотом Эйдена. — Люди здесь не говорят о том, что видели. Они говорят о том, чего хотят бояться. Страх — самый надёжный свидетель.
Эйден молча кивал. Ольвер подсказывал им нить, которую было бы трудно разглядеть неподготовленному глазу: куда смотреть, какие вопросы задавать, как увидеть ложь в уверенном «я не знаю».
Он опрашивал свидетелей так, что люди сами раскрывали то, что хотели скрыть. Было удивительно наблюдать: одна простая фраза — и сразу тон ответов менялся. Ольвер умел ставить слова так, чтобы молчание становилось признанием, а очевидное — ключом.
— Скажите, — обратился он к одному из прохожих, пожилому дворнику, — видели ли вы, как человек входил сюда до того, как всё началось?
— Да..., — пробормотал старик, — кто-то с цветком на футболке…
Ольвер наклонился, заинтересованно улыбнулся, и в этот миг, когда глаз толпы устремился к слову, он сказал спокойно:
— А как вы узнали, что жертва была в футболке с цветком?
Мужик моргнул, запнулся, покраснел: в его словах не было уверенности. На лице мелькнуло смущение — и не от страха, а от того, что он осознал: сейчас он оказался в спектакле, где актёром быть ему не хотелось.
— Ха, — Ольвер сдержанно рассмеялся, но это был смех не над человеком, а над самой ситуацией. — Шучу. Кстати, а как вы его убили? — сделал он голосом, в котором не было ни угрозы, ни призыва — просто интеллектуальная провокация.
Прохожий газанул:
— Чт... — он не смог ответить.
Ольвер махнул рукой, отпуская шутку, и в ту же секунду точно сменил тон:
— Ха-ха, пошутил.
Шутка прозвучала как нож. Люди почувствовали искру. Для одних это было демонстрацией хладнокровия, для других — подтверждением, что этот человек другой формы: тот, кто умеет изящно вскрывать души.
---
В ходе допросов Ольвер подошёл к Эдгару и сказал тихо, как секрет, которому нельзя верить всем:
— Здесь всё поставлено для того, чтобы вы посмотрели в одну сторону. Но если смотреть в тень, вы поймёте, кто на самом деле режиссёр.
Эдгар, привыкший доверять вниманию фактов, почувствовал, как земля под ним сдвинулась. Слова Ольвера не были догмой — они были вызовом. Вызовом, который требовал не просто следовать улика, а читать мотив, видеть игру.
Он начал давать направления — проверки, звонки, разведку, — и всё это с такой ясностью, что Эйден и Эдгар через несколько часов обнаружили, будто сами стали двигаться по новой карте, нарисованной чужим умом. Ольверу не нужно было громких речей; достаточно было одной линии взгляда, чтобы команда начала действовать как единый механизм.
---
Когда вечер опустился вновь, и колонны света с улиц стали острее выделять туман, люди расходились, оставляя двор в полумраке. Ольвер остался стоять у края ленты, глядя, как мир сжимается и снова расправляет крылья страха.
Он улыбнулся Эйдену в прощание — лёгкая улыбка, будто знак того, что ещё не все тайны раскрыты, и что игра, в которой он только что сделал ход, будет иметь последствия.
И голос его, тихий, почти шёпот, ещё долго лежал в воздухе, растворяясь в тумане:
— Иногда шутка — лучший метод, чтобы понять, на что способен человек. Обращайтесь, если хотите, чтобы я показал, что такое понимание на деле.
Эдгар остался и смотрел, как Ольвер уходит, и в его взгляде появилось не просто уважение — появилось предчувствие: приближалась буря, и приходил тот, кто умел читать её по первому порыву ветра.
Город уже не спал. За последние дни здесь появилось новое имя — Поджигатели. Люди шептались, будто ночью они сжигают дома тех, кто связан с прежними делами Ньюта. Никто не видел их лиц, но все знали: если видишь дым — уже поздно.
Илай и Леон наблюдали, как догорают руины старого квартала. Пламя отражалось в глазах обоих, словно внутри них самих что-то горело.
— Мы не можем так продолжать, — сказал Леон, не отрывая взгляда от огня.
— О чём ты? — спросил Илай.
— Обо всём этом. О делах. О крови. О ней… — он запнулся.
— О Алине?
Леон молчал. Несколько секунд — тишина, только треск пламени. Потом он кивнул.
— Да. Я устал видеть, как она живёт среди нас, словно между двух огней. У нас с тобой, брат, разная цель. Я… я хочу закончить.
— Ты влюбился в неё, — тихо произнёс Илай.
Леон опустил голову.
— Да. И если честно… я не знаю, делает ли это меня слабым.
Илай отвернулся. В его взгляде была смесь боли и гнева.
— Слабость — не в чувствах, Леон. Слабость — когда ты позволяешь им разрушить всё, ради чего мы живём.
Из темноты их разговор слушала Алина. Её дыхание сбилось, сердце сжалось.
Вот оно. Всё, о чём она боялась.
Она — лишняя. Помеха. Разделяющая двух братьев.
Она отошла от стены, стараясь не шуметь. Её шаги — лёгкие, но каждое движение отзывалось гулом в голове: уйти… просто уйти, пока не стало поздно.
Внизу в переулке вспыхнул ещё один пожар — чёрный дым потянулся вверх, как знак. На фоне огня мелькнули тени — Поджигатели были там. Один из них держал в руках металлический канистр, другой — камеру. Они снимали, как горят дома.
Алина застыла, наблюдая издали.
— Они делают это… ради чего? — прошептала она.
— Ради хаоса, — ответил голос за спиной. Это был Илай. — Каждый огонь здесь — чей-то след. Они стирают прошлое.
Алина посмотрела ему в глаза.
— Тогда, может, и мне стоит исчезнуть?
Илай нахмурился.
— Что ты сказала?
Но Алина уже отступала назад, в темноту.
Огонь отражался в её зрачках, и казалось, будто теперь горела не улица, а сама она — изнутри,
от страха, от любви, от чувства вины.
Глава 12 — Последние искры
Сирена взвыла вдалеке. В небе клубился серый дым — ещё одна бомба сработала на окраине. Никто не пострадал, но весь город будто замер: снова подполье, снова страх, снова они — братья-призраки.
Леон и Илай стояли на крыше здания и смотрели, как полицейские оцепляют площадь.
— Всё, — произнёс Леон, застёгивая чёрную куртку. — Ещё одна и мы исчезнем.
— Ты уверен, что хочешь оставить это? — спросил Илай.
— Я хочу путешествовать с Алиной. Хочу, чтобы всё это осталось позади.
Ветер трепал их волосы, а где-то внизу, под шум толпы, шагала сама Алина. Её попросили помочь — в последний раз. Академия наук обратилась к ней: создать нестандартные бомбы, «нового уровня». Никто не знал, что речь шла об атомных. Только она, Леон и Илай понимали, во что они ввязываются.
— Это будет наш конец, — сказала Алина, глядя на карту. — Или начало чего-то, что уже не остановить.
— Концы и начала — одно и то же, — отозвался Илай. — Просто разные стороны пламени.
---
Тем временем, в мэрии, Эмиль стоял перед Крисом. Их глаза были одинаково холодны.
— Мы сделали всё, о чём вы мечтали, — сказал Эмиль.
— Нет, — ответил мэр, медленно поднимаясь из кресла. — Мечта требует крови. Её нельзя завершить, пока живы свидетели.
Он подошёл к окну, глядя на город, в котором витал дым, страх и слухи.
— Власть — не когда тебя боятся. Власть — когда люди благодарны тебе за то, чего ты их лишил.
Эмиль не ответил. Но в его взгляде мелькнуло что-то новое — усталость, почти сожаление.
---
А в участке всё шло как обычно: Эдгар листал отчёты, Эйден курил, а Ольвер снова шутил.
— Господи, — пробормотал Эдгар, — ты хоть раз можешь быть серьёзным? Это не цирк, это дело о массовых убийствах.
— Чего? — Ольвер усмехнулся. — Когда до вас дойдёт, что гением не нужны расследования? С моим умом я мигом найду убийцу, опишу каждую деталь и даже расскажу, что он ел на завтрак в день преступления.
Он встал, заложив руки за спину:
— Более того, я знаю, как заставить убийцу признаться. Знаю, где искать улики. В конце концов, я — одарённый.
Эйден едва сдержал раздражённый смешок:
— Одарённый, говоришь? Тогда скажи, кто следующий.
Ольвер поднял взгляд и вдруг посерьёзнел:
— Тот, кто думает, что его никто не видит. И тот, кто уже слишком близко к дочери полицейского.
---
В это время Ньют стоял у ворот школы. Его лицо скрывал капюшон, а в руках был бумажный пакет с выпечкой.
— О, здравствуйте, вы друг моего папы? — спросила девочка с улыбкой.
— Да, — Ньют наклонился, протягивая ей булочку. — Старый друг. Просто решил заглянуть.
Он раздал детям сладости, слушая, как они смеются, как будто сам когда-то был одним из них.
В его взгляде было что-то мягкое… но за этой мягкостью — холод. Настоящий, нечеловеческий.
— А твой папа скоро придёт? — спросил он.
— Наверное, — ответила девочка. — Он сказал, что сегодня должен встретиться с каким-то детективом.
Ньют улыбнулся.
— Тогда я подожду. Знаешь, иногда встреча с нужным человеком может всё изменить.
Он поднял взгляд на небо — и солнце, пробивающееся сквозь облака, осветило его глаза. В них отражался не свет, а пепел.
В тот вечер город утопал в дыму. С неба моросил мелкий, холодный дождь, размывая огни.
Эдгар сидел в своём кабинете, и даже кофе казался горьким до тошноты.
За последние недели он видел слишком много тел, слишком много лиц, навсегда застывших в страхе.
Он устал. Он старел. И только одно в этом мире держало его на ногах — его дочь.
Телефон зазвонил.
— Алло? — голос его был уставший, глухой.
— Мистер Эдгар? Это учительница вашей дочери. Простите, но… её уже забрали.
— Забрали? Кто?
— Ну, ваш друг. Вы же просили.
— Какой друг? — слова застряли в горле. — Я никого не просил.
— Он сказал, что вы задержались на работе, и что вы — его старый товарищ. Высокий, в тёмном пальто… очень вежливый.
Щёлк.
Эдгар бросил телефон. Сердце билось как молот.
Он не помнил, как схватил пистолет, как вышел из кабинета, как сел в машину.
В голове звучало только одно: «Она в опасности.»
---
Когда он добрался до дома, уже шёл дождь. Окна горели мягким светом, дверь была приоткрыта.
Всё выглядело слишком тихо.
Так тихо, что от этой тишины хотелось кричать.
Он вошёл, осторожно, не издавая ни звука.
На полу — детская игрушка.
В воздухе — запах вина и железа.
— Мия? — позвал он. — Доченька?
Ответом стал сдавленный крик:
— Папа, не подходи! Не надо!
