Вы догадались, что это была Леночка. Хотя дальше идти было некуда. Мы стояли перед ущельем. Конечно, можно было зажмурить глаза, раскинуть руки, оттолкнуться и на какое –то время ощутить себя птицей. Гордо реет буревестник! Почему-то среди нас таких не нашлось. Даже Васька, который гордо пропел «К чему я не сокол, к чему не летаю?», всё-таки соколом быть не стремился. Это был бы первый и последний его соколиный полет.
- Что теперь? – спросил Большой Василий. – Как говорится, приехали. Здрасьте, я ваша тетя!
- За что боролись, на то и напоролись, - расширил его мысль Стас. – Типа, из огня да в полымя.
- Будьте предельно осторожны! – предупредил Вергилий. – Тропа сужается. Идем медленно! Гусиным шагом! Не торопясь! И тесно прижимаемся к стене! Вниз не смотреть!
- Тропа-то не только сужается. У нас, кажется, гости. К тому же еще и незваные, и не долгожданные.
Это уже Стас, который вызвался на разведку и шел впереди. Показал. По тропинке навстречу нам двигалась кавалькада людей. То есть их тени. Но их ничем не отличишь от людей. Разве что по глазам. Некоторые даже могут вступить в разговор с тобой и горячиться, если с ними начинаешь спорить. Вы будете чувствовать их дыхание, запах, исходящий от них, прикоснуться к ним. И ощутить их плоть.
Медленно, но неотвратимо они приближались. И что же нам теперь делать? Мы же не разминемся с ними на этой тропинке? Поворачивать назад? Назад нам не хотелось.
- Стоим пока на месте! – сказал Вергилий. Остановился. – Не кричите и громко не разговаривайте!
Мы прижались к стене. Процессия остановилась в нескольких метрах от нас. Мы их смогли хорошо рассмотреть. Здесь были женщины и мужчины, дети и старики, блондины и брюнеты, худые и толстые. Что же их свело вместе в одну толпу? Хотя разве толпа может быть единой? Толпа – это случайные люди, которые оказались рядом в одном месте и в одно время. Толпа может образоваться и с какой-то целью на недолгое время. Люди собираются вместе для чего-то. Их может объединить какое-то дело, общий интерес. Что же сблизило их, объединило, свело вместе и заставило двигаться в одном направлении. Я никак не мог понять. Ведь все они были такие разные. Что может быть общего у подростка и седовласого старика? У старухи и цветущей девушки?
Мы почувствовали страх. Хотя вроде бы ничего пугающего в них не было. Никакой агрессии они не проявляли. Тут я понял, что их объединило, свело в толпу. Сделало единым целым. И теперь они были одним организмом, который живет одной целью.
Это тоже может объединить в толпу. Полное равнодушие ко всему. Отрешенность от всего. Полное неприятие окружающего мира. Все они были зациклены на чем-то одном, что их свело вместе. Но друг другу они были нисколько не интересны. Равнодушие может проявляться не только ко внешнему миру, но и к самому себе.
Впереди стоял пожилой мужчина, поэтому я разглядел его хорошо. И до сих пор он у меня перед глазами. С плотным круглым простодушным лицом, как у пастушка. Ему бы играть в фильмах деревенских чудиков. Как раз подходящий типаж. Шукшину бы он понравился. И вначале он вызвал у меня даже симпатию. Мне нравятся бесхитростные люди.
Улыбка не сходила с его лица, как будто он так рад был видеть именно вас, самого близкого и дорогого ему человека. Вы проникались симпатией к нему. Какой он милый! Добродушный! И совершенно беззлобный! И вы ему очень нравитесь, как и все.
Я увидел его глаза. небольшие, черные, левый глаз немного косил. От них веяло холодом, смертью, безнадегой. Стало жутко. Я больше не смел заглянуть в его глаза. Это не глаза человека. Он встал на краю пропасти. Поглядел на других. Потом вниз, что-то там рассматривал. Медленно стал наклоняться вперед. Другие равнодушно глядели на него. Я обернулся назад и увидел, как Леночка зажала рот. И грубо говоря, выпучила глаза. Он стоял на месте, но его тело продолжало двигаться вперед. Спина была прямая. Никто не крикнул, не кинулся к нему. У них были по-прежнему отрешенные лица. Они не проявляли никакого участия, словно ничего не происходило. Но я был уверен, что они знали о том, что произойдет дальше. И ждали этого.
Мы оцепенели от ужаса. Одно дело читать или слышать про это. А теперь мы это видели. Каждый из нас стал свидетелем того, что случилось. И никто не мог помешать этому. Вот его тело потеряло равновесие, и он стал падать головой вниз. Это всё происходило как в замедленной съемке крупным планом. Как будто он нырнул в реку. Было слышно, как его ноги ударились о каменную стену и хрустнули кости. Потом глухой удар, который отбросил его от стены. Он исчез без единого крика. А на его месте уже стоял другой. Мы молчали, застыв от ужаса. Они один за другим, как в эффекте падающего домино, исчезали в ущелье. Очередь становилась всё меньше. Последней была девочка, лет двенадцати. У нее было грубое лицо. Когда ее поглотило ущелье и тропинка освободилась, Вергилий негромко скомандовал:
- Скоро они начнут возвращаться. Идемте! Нам нельзя здесь задерживаться ни на секунду.
Хотя тропинка сузилась, это уже не пугало нас. И вообще вряд ли что-нибудь сейчас могло напугать нас. А позади из ущелья выбирались на тропинку окровавленные существа с переломанными ребрами и конечностями. Непонятно, как они могли двигаться. У многих вместо голов на плечах было кровавое месиво. Они ползли и ползли. Хорошо, что вскоре мы свернули и уже не видели этого кошмара. Все вздохнули с облегчением. Но тем не менее скорость не стали замедлять.
Большой Василий шел впереди меня. Он резко остановился, я чуть не налетел на него, и крикнул:
- Слышь, Стас! А ты сейчас снимал? Что-то я не помню, была ли камера у тебя в руках.
- Что снимал? – Стас остановился. – Когда? Ну, я же постоянно снимаю, как ты приказал.
- А вот это? – глаза Большого Василия стали злыми. – Вот это ты сейчас снимал? Что молчишь?
- Да ты чего, босс? Я про себя-то забыл от этого ужаса. Какое там снимать! И про камеру не вспомнил. И знаешь, такое было ощущение, что я тоже сейчас сигану в ущелье.
- Идиот! Это была бы бомба! Она разнесла бы Интернет! Ну, ты лошара! Накладываю на тебя штраф.
- А потом за эту бомбу нас взяли бы за одно место. Нет! Меня что-то не тянет париться на нарах. Извиняюсь! Ты не знаешь, что ли, что бывает за пропаганду самоубийства?
- Идиот! Я же тебе говорил: не выпускай камеру из рук, снимай всё подряд. Без рассуждений!
Мы уже сильно устали и хотели сделать привал, как вдруг за спиной не то, что даже услышали, а почувствовали тяжелое дыхание и смрад. Словно рядом подожгли помойку.
- Это он! – прокричал бледный Вергилий. Нам стало страшно. – Бежим! Ну же! Быстрей!
Мы не понимали, о ком он. И продолжали стоять на месте. Что его могло так напугать?
- Цербер! – выдохнул Вергилий. – Как же я мог про него забыть? Глупая моя башка!
- Тот самый? – ужаснулся я. Перед моими глазами возникла картинка из учебника истории.
- А какой же еще, мой юный друг! Значит, мы близко к выходу из Аида. А его собачья сущность в том, чтобы никого не выпускать. Если он нас догонит… Но чего же вы? Бежим! Бежим! Бежим! Бежим! Может быть, мы и спасемся. Хотя я не очень верю в это.
Большой Василий переглянулся со своими товарищами. Как по команде, они выхватили пистолеты. Как только Цербер показался из-за поворота, они открыли по нему огонь из всех стволов. Все пули летели в грудь чудовища. Это видно его удивило. Он остановился. Но никаких ран, никакой крови. Пули отскакивали от него, как от танковой брони.
- Эх, собачка! – крикнул Васька.
В руках он держал мяч. Когда он его успел вытащить из рюкзака, мы не видели.
- Держи пас!
Он кинул мяч под лапы Цербера. Тот опустил все три головы. Потом одной лапой поддел мяч. Мячик прокатился и застыл в нескольких шагах от него. Цербер радостно тявкнул, подпрыгнул и снова пнул мяч. И тряся оскаленными мордами, бросился за ним. Мы бросились бежать.
- Выбрасывайте всё! – крикнул Вергилий. – Иначе мы не убежим!
- Я вам выброшу! Следом полетите за рюкзаками.
Это уже Большой Василий.
Кряхтя, как старик, Васька карабкался по крутой тропинке. Тяжелый рюкзак не позволял ему разогнаться. Мне он сейчас напоминал паровоз, который стоит в нашем городке на вокзале. Городок у нас небольшой. Он вырос из железнодорожной станции.
Паровоз установлен на постаменте. Мимо него проезжают электровозы, внуки этого красавца. Он символ ушедшей эпохи, когда потные кочегары швыряли в его топку уголь. Конечно, я никогда не слышал, как паровоз пыхтит, взбираясь на гору, но почему-то Васька мне представлялся именно паровозом. За моей спиной постоянно раздавались его отрывистые вскрики: «О! О! О!» Васька хотел привлечь внимание к своей тяжкой доле. На него не обращали внимания. Как не обращают внимание на вьючное животное.
Я представил пыхтящий паровоз, который изо всех своих паровозьих сил пытается взобраться на гору. Машинист, потный и красный, швыряет лопату за лопатой в его жадную глотку.
- Друзья-товарищи! Не знаю, как вы, а уж точно буду разорван этой страхолюдной псиной! – задыхаясь, выкрикнул Васька. – Могли хотя бы словом поддержать меня! Но от вас, конечно, я не дождусь сочувствия даже в загробном мире.
- Брось к черту этот рюкзак! – крикнула Леночка. – Ты с ним, как ишак плетешься! Мало что из-за тебя всех разорвут, так еще же и я могу пострадать по твоей милости.
Действительно, вопрос стоял о жизни и смерти, и почему Ваське должно было выпасть второе, лишь потому, что кто-то решил обогатиться на репортажах из потустороннего мира. Они будут обогащаться, а Ваську в клочья раздирать клыки свирепого Цербера. Как-то это не очень вежливо и по-товарищески. Мне было его жаль.
- Точняк! – обрадованно воскликнул Васька. – Оно же не мое! Чего я должен чужое тащить?
Сам бы он, конечно, никогда не додумался до такого и покорно бы плелся позади всех до своего скорбного часа. Интересно, а зубатая пасть Цербера способна перемолоть дорогую аппаратуру или он выплюнул бы ее, как шелуху? Нужно было бы бросить рюкзак в одну из пастей Цербера.
- Вызывали-с? Я тут мимо променад совершал, слышу кто-то зовет. Вот явился! Слушаю.
Я оглянулся. Ну, конечно, перед Васькой уже расшаркивался галантный черт. Рожа его так и светилась готовностью оказать любую услугу. Помог снять рюкзак, закинул его за спину и довольный донельзя понесся вниз по тропинке. Вот обрадуется чертячье племя! Ребятишки они везде ребятишки, даже если у них родители черти.
Черт насвистывал веселую арию. Мимо него промчался взбешенный Цербер. Из его пасти разлеталась желтая пена. Все шесть лап его звонко стучала по каменистой тропе.
- Бобик! Притормози! – проговорил с презрительной гримасой черт. – Чуть в ущелье не столкнул! Чего гоношиться, не понимаю! Никакой вальяжности! А ведь тут Аид, а не Привоз какой-нибудь. Веди себя достойно! Ты же не шавка какая-нибудь!
Даже у постоянных обитателей Аида есть особо нелюбимые персонажи. К таковым относился Цербер. Поскольку он был нелюдим, то есть нечертим. А чертям это тоже не нравится.
Васька, освободившись от рюкзака, стал ускоряться и обгонять впереди бегущих. И насвистывал он ту же самую мелодию, что и черт. Оказывается, у него еще и музыкальный слух имеется. Он обогнал Стаса, тот заверещал, как мышь, которой наступили на хвост:
- Босс! Смотри! У него рюкзака нет! Ништяк, однако, получается! Эй, малахольный! Слышь! Оглох что ли? Совсем берега попутал! Ты что наделал? Где рюкзак?
Большой Василий повернулся, долго смотрел на тезку и взорвался, заорал в ярости:
- Убью! Кретин! Дебил! Идиота кусок! Ты знаешь, сколько эта аппаратура стоит? Тебе жизни не хватит рассчитаться за нее! Там же были запасные аккумуляторы! Без них мы ничего не снимем! А запчасти, объективы, солнечная зарядка! Это такие деньги! Ты своей дурной башкой способен хоть немного думать? Урою! Останешься здесь!
- Жизнь бесценна! – с философским спокойствием ответил Васька. – И к чему эти вопли странника, заблудившегося в пустыне? Кто услышит этот безумный вопль? Нужно всегда сохранять благоразумие!
Что значит общение с личностями такого масштаба – без ложной скромности – как я и Вергилий. Недаром же говорится: «С кем поведешься, от того и огребешься!» Вот вам наглядная иллюстрация! Если вы будете настаивать на «как Вергилий и я», то возражать не буду. Я человек скромный. Не к чему выпячивать свои выдающиеся достоинства! Рядом с Вергилием можно стоять и на втором месте. Я не обижаюсь, честное слово.
Яростно завизжала Леночка. Я и не заметил, как она отстала. Вроде бы вот только что бежала впереди! Я оглянулся и стал холодцом от ужаса. Холодец, он трясется при малейшем дуновении. И даже без него. Потому что он холодец. Из него вынули кости и не оставили никакой скрепы. И это желе, которое кто-то считает очень вкусным, постоянно трясется. Вот сейчас я был таким холодцом. Даже сердце похолодело. И мизинцы на ногах. Цербер – это злобное существо Аида – держал в своих лапах Леночку. Двумя лапами держал, а на остальных четырех опирался. Скотина!
Я, конечно, должен был ринуться в схватку, которая бы продлилась не более секунды, после чего куски моего изжеванного тела переваривались бы в желудке свирепого пса. Леночка бы, конечно, прожила бы на секунду дольше, после чего разделила бы мою участь. И наконец бы соединились не только наши сердца, но и прочие отдельные органы, вплоть до элементов одежды и обуви. Хотя обувь Цербер скорее выплюнул бы. Зачем ему нужен синтетический кожзаменитель, когда рядом столько питательной калорийной пищи. Это вы сейчас так долго читаете этот абзац, а в то мгновение всё у меня промелькнуло молнией. Со скоростью света. Или даже сверхсветовой. Всё осознав, разумеется, я завопил что было мочи:
- Спасите! Помогите! Псина Леночку жрет! Не допустим зверского убийства. Скажем ему дружно «нет»!
Хотя в моем крике не было никакой необходимости, потому что перевопить Леночку я всё равно бы не смог. Никто, даже мой противник по сердечным делам Васька, не бросился на выручку. Хотя было ясно, что даже если мы навалились скопом, Цербер с тремя-то своими головами порвал бы нас как Бобик рукавичку. Но такое поведение моих партнеров давала мне возможность не чувствовать себя трусом и предателем. В конце концов, чему быть, тому не миновать! Нужно смотреть трезво на жизнь. Даже более того, сознаюсь, в моей голове, да и скорей всего, не только в моей, в Васькиной уж точно, мелькнула мысль о том, что можно воспользоваться этим моментом. И пока чудовище пожирает Леночку, мы сможем оторваться от него. И может быть, даже спастись. Вот так откровенно я говорю обо всем, как Лев Николаевич Толстой в своей исповеди. И посыпаю голову пеплом. Ну, это фигурально. Вам, читатель, сейчас легко осуждать меня. Хотел бы посмотреть, как вы повели себя, оказавшись на моем месте.
И только Вергилий сохранял спокойствие. Он не сдвинулся с места. Лицо его даже было равнодушно. Он поднял руку, как это делали римские трибуны, когда хотели объявить вето, и проговорил:
- Не делай этого! Я же знаю, что ты не хочешь этого делать. А девочка эта ни в чем не виновата.
- Чего? – удивился Цербер. Хвост его задвигался быстрей. – Вергилий! О чем ты? Это моя работа.
- То, что ты хочешь сейчас сделать, не нужно делать. Если ты проголодался, можешь полакомиться мной. Хотя вряд ли ты утолишь свой звериный аппетит. Я всего-навсего тень.
- Что теперь? – спросил Большой Василий. – Как говорится, приехали. Здрасьте, я ваша тетя!
- За что боролись, на то и напоролись, - расширил его мысль Стас. – Типа, из огня да в полымя.
- Будьте предельно осторожны! – предупредил Вергилий. – Тропа сужается. Идем медленно! Гусиным шагом! Не торопясь! И тесно прижимаемся к стене! Вниз не смотреть!
- Тропа-то не только сужается. У нас, кажется, гости. К тому же еще и незваные, и не долгожданные.
Это уже Стас, который вызвался на разведку и шел впереди. Показал. По тропинке навстречу нам двигалась кавалькада людей. То есть их тени. Но их ничем не отличишь от людей. Разве что по глазам. Некоторые даже могут вступить в разговор с тобой и горячиться, если с ними начинаешь спорить. Вы будете чувствовать их дыхание, запах, исходящий от них, прикоснуться к ним. И ощутить их плоть.
Медленно, но неотвратимо они приближались. И что же нам теперь делать? Мы же не разминемся с ними на этой тропинке? Поворачивать назад? Назад нам не хотелось.
- Стоим пока на месте! – сказал Вергилий. Остановился. – Не кричите и громко не разговаривайте!
Мы прижались к стене. Процессия остановилась в нескольких метрах от нас. Мы их смогли хорошо рассмотреть. Здесь были женщины и мужчины, дети и старики, блондины и брюнеты, худые и толстые. Что же их свело вместе в одну толпу? Хотя разве толпа может быть единой? Толпа – это случайные люди, которые оказались рядом в одном месте и в одно время. Толпа может образоваться и с какой-то целью на недолгое время. Люди собираются вместе для чего-то. Их может объединить какое-то дело, общий интерес. Что же сблизило их, объединило, свело вместе и заставило двигаться в одном направлении. Я никак не мог понять. Ведь все они были такие разные. Что может быть общего у подростка и седовласого старика? У старухи и цветущей девушки?
Мы почувствовали страх. Хотя вроде бы ничего пугающего в них не было. Никакой агрессии они не проявляли. Тут я понял, что их объединило, свело в толпу. Сделало единым целым. И теперь они были одним организмом, который живет одной целью.
Это тоже может объединить в толпу. Полное равнодушие ко всему. Отрешенность от всего. Полное неприятие окружающего мира. Все они были зациклены на чем-то одном, что их свело вместе. Но друг другу они были нисколько не интересны. Равнодушие может проявляться не только ко внешнему миру, но и к самому себе.
Впереди стоял пожилой мужчина, поэтому я разглядел его хорошо. И до сих пор он у меня перед глазами. С плотным круглым простодушным лицом, как у пастушка. Ему бы играть в фильмах деревенских чудиков. Как раз подходящий типаж. Шукшину бы он понравился. И вначале он вызвал у меня даже симпатию. Мне нравятся бесхитростные люди.
Улыбка не сходила с его лица, как будто он так рад был видеть именно вас, самого близкого и дорогого ему человека. Вы проникались симпатией к нему. Какой он милый! Добродушный! И совершенно беззлобный! И вы ему очень нравитесь, как и все.
Я увидел его глаза. небольшие, черные, левый глаз немного косил. От них веяло холодом, смертью, безнадегой. Стало жутко. Я больше не смел заглянуть в его глаза. Это не глаза человека. Он встал на краю пропасти. Поглядел на других. Потом вниз, что-то там рассматривал. Медленно стал наклоняться вперед. Другие равнодушно глядели на него. Я обернулся назад и увидел, как Леночка зажала рот. И грубо говоря, выпучила глаза. Он стоял на месте, но его тело продолжало двигаться вперед. Спина была прямая. Никто не крикнул, не кинулся к нему. У них были по-прежнему отрешенные лица. Они не проявляли никакого участия, словно ничего не происходило. Но я был уверен, что они знали о том, что произойдет дальше. И ждали этого.
Мы оцепенели от ужаса. Одно дело читать или слышать про это. А теперь мы это видели. Каждый из нас стал свидетелем того, что случилось. И никто не мог помешать этому. Вот его тело потеряло равновесие, и он стал падать головой вниз. Это всё происходило как в замедленной съемке крупным планом. Как будто он нырнул в реку. Было слышно, как его ноги ударились о каменную стену и хрустнули кости. Потом глухой удар, который отбросил его от стены. Он исчез без единого крика. А на его месте уже стоял другой. Мы молчали, застыв от ужаса. Они один за другим, как в эффекте падающего домино, исчезали в ущелье. Очередь становилась всё меньше. Последней была девочка, лет двенадцати. У нее было грубое лицо. Когда ее поглотило ущелье и тропинка освободилась, Вергилий негромко скомандовал:
- Скоро они начнут возвращаться. Идемте! Нам нельзя здесь задерживаться ни на секунду.
Хотя тропинка сузилась, это уже не пугало нас. И вообще вряд ли что-нибудь сейчас могло напугать нас. А позади из ущелья выбирались на тропинку окровавленные существа с переломанными ребрами и конечностями. Непонятно, как они могли двигаться. У многих вместо голов на плечах было кровавое месиво. Они ползли и ползли. Хорошо, что вскоре мы свернули и уже не видели этого кошмара. Все вздохнули с облегчением. Но тем не менее скорость не стали замедлять.
Большой Василий шел впереди меня. Он резко остановился, я чуть не налетел на него, и крикнул:
- Слышь, Стас! А ты сейчас снимал? Что-то я не помню, была ли камера у тебя в руках.
- Что снимал? – Стас остановился. – Когда? Ну, я же постоянно снимаю, как ты приказал.
- А вот это? – глаза Большого Василия стали злыми. – Вот это ты сейчас снимал? Что молчишь?
- Да ты чего, босс? Я про себя-то забыл от этого ужаса. Какое там снимать! И про камеру не вспомнил. И знаешь, такое было ощущение, что я тоже сейчас сигану в ущелье.
- Идиот! Это была бы бомба! Она разнесла бы Интернет! Ну, ты лошара! Накладываю на тебя штраф.
- А потом за эту бомбу нас взяли бы за одно место. Нет! Меня что-то не тянет париться на нарах. Извиняюсь! Ты не знаешь, что ли, что бывает за пропаганду самоубийства?
- Идиот! Я же тебе говорил: не выпускай камеру из рук, снимай всё подряд. Без рассуждений!
Мы уже сильно устали и хотели сделать привал, как вдруг за спиной не то, что даже услышали, а почувствовали тяжелое дыхание и смрад. Словно рядом подожгли помойку.
- Это он! – прокричал бледный Вергилий. Нам стало страшно. – Бежим! Ну же! Быстрей!
Мы не понимали, о ком он. И продолжали стоять на месте. Что его могло так напугать?
- Цербер! – выдохнул Вергилий. – Как же я мог про него забыть? Глупая моя башка!
- Тот самый? – ужаснулся я. Перед моими глазами возникла картинка из учебника истории.
- А какой же еще, мой юный друг! Значит, мы близко к выходу из Аида. А его собачья сущность в том, чтобы никого не выпускать. Если он нас догонит… Но чего же вы? Бежим! Бежим! Бежим! Бежим! Может быть, мы и спасемся. Хотя я не очень верю в это.
Большой Василий переглянулся со своими товарищами. Как по команде, они выхватили пистолеты. Как только Цербер показался из-за поворота, они открыли по нему огонь из всех стволов. Все пули летели в грудь чудовища. Это видно его удивило. Он остановился. Но никаких ран, никакой крови. Пули отскакивали от него, как от танковой брони.
- Эх, собачка! – крикнул Васька.
В руках он держал мяч. Когда он его успел вытащить из рюкзака, мы не видели.
- Держи пас!
Он кинул мяч под лапы Цербера. Тот опустил все три головы. Потом одной лапой поддел мяч. Мячик прокатился и застыл в нескольких шагах от него. Цербер радостно тявкнул, подпрыгнул и снова пнул мяч. И тряся оскаленными мордами, бросился за ним. Мы бросились бежать.
- Выбрасывайте всё! – крикнул Вергилий. – Иначе мы не убежим!
- Я вам выброшу! Следом полетите за рюкзаками.
Это уже Большой Василий.
Глава 21. Господа! Ваш выход!
Кряхтя, как старик, Васька карабкался по крутой тропинке. Тяжелый рюкзак не позволял ему разогнаться. Мне он сейчас напоминал паровоз, который стоит в нашем городке на вокзале. Городок у нас небольшой. Он вырос из железнодорожной станции.
Паровоз установлен на постаменте. Мимо него проезжают электровозы, внуки этого красавца. Он символ ушедшей эпохи, когда потные кочегары швыряли в его топку уголь. Конечно, я никогда не слышал, как паровоз пыхтит, взбираясь на гору, но почему-то Васька мне представлялся именно паровозом. За моей спиной постоянно раздавались его отрывистые вскрики: «О! О! О!» Васька хотел привлечь внимание к своей тяжкой доле. На него не обращали внимания. Как не обращают внимание на вьючное животное.
Я представил пыхтящий паровоз, который изо всех своих паровозьих сил пытается взобраться на гору. Машинист, потный и красный, швыряет лопату за лопатой в его жадную глотку.
- Друзья-товарищи! Не знаю, как вы, а уж точно буду разорван этой страхолюдной псиной! – задыхаясь, выкрикнул Васька. – Могли хотя бы словом поддержать меня! Но от вас, конечно, я не дождусь сочувствия даже в загробном мире.
- Брось к черту этот рюкзак! – крикнула Леночка. – Ты с ним, как ишак плетешься! Мало что из-за тебя всех разорвут, так еще же и я могу пострадать по твоей милости.
Действительно, вопрос стоял о жизни и смерти, и почему Ваське должно было выпасть второе, лишь потому, что кто-то решил обогатиться на репортажах из потустороннего мира. Они будут обогащаться, а Ваську в клочья раздирать клыки свирепого Цербера. Как-то это не очень вежливо и по-товарищески. Мне было его жаль.
- Точняк! – обрадованно воскликнул Васька. – Оно же не мое! Чего я должен чужое тащить?
Сам бы он, конечно, никогда не додумался до такого и покорно бы плелся позади всех до своего скорбного часа. Интересно, а зубатая пасть Цербера способна перемолоть дорогую аппаратуру или он выплюнул бы ее, как шелуху? Нужно было бы бросить рюкзак в одну из пастей Цербера.
- Вызывали-с? Я тут мимо променад совершал, слышу кто-то зовет. Вот явился! Слушаю.
Я оглянулся. Ну, конечно, перед Васькой уже расшаркивался галантный черт. Рожа его так и светилась готовностью оказать любую услугу. Помог снять рюкзак, закинул его за спину и довольный донельзя понесся вниз по тропинке. Вот обрадуется чертячье племя! Ребятишки они везде ребятишки, даже если у них родители черти.
Черт насвистывал веселую арию. Мимо него промчался взбешенный Цербер. Из его пасти разлеталась желтая пена. Все шесть лап его звонко стучала по каменистой тропе.
- Бобик! Притормози! – проговорил с презрительной гримасой черт. – Чуть в ущелье не столкнул! Чего гоношиться, не понимаю! Никакой вальяжности! А ведь тут Аид, а не Привоз какой-нибудь. Веди себя достойно! Ты же не шавка какая-нибудь!
Даже у постоянных обитателей Аида есть особо нелюбимые персонажи. К таковым относился Цербер. Поскольку он был нелюдим, то есть нечертим. А чертям это тоже не нравится.
Васька, освободившись от рюкзака, стал ускоряться и обгонять впереди бегущих. И насвистывал он ту же самую мелодию, что и черт. Оказывается, у него еще и музыкальный слух имеется. Он обогнал Стаса, тот заверещал, как мышь, которой наступили на хвост:
- Босс! Смотри! У него рюкзака нет! Ништяк, однако, получается! Эй, малахольный! Слышь! Оглох что ли? Совсем берега попутал! Ты что наделал? Где рюкзак?
Большой Василий повернулся, долго смотрел на тезку и взорвался, заорал в ярости:
- Убью! Кретин! Дебил! Идиота кусок! Ты знаешь, сколько эта аппаратура стоит? Тебе жизни не хватит рассчитаться за нее! Там же были запасные аккумуляторы! Без них мы ничего не снимем! А запчасти, объективы, солнечная зарядка! Это такие деньги! Ты своей дурной башкой способен хоть немного думать? Урою! Останешься здесь!
- Жизнь бесценна! – с философским спокойствием ответил Васька. – И к чему эти вопли странника, заблудившегося в пустыне? Кто услышит этот безумный вопль? Нужно всегда сохранять благоразумие!
Что значит общение с личностями такого масштаба – без ложной скромности – как я и Вергилий. Недаром же говорится: «С кем поведешься, от того и огребешься!» Вот вам наглядная иллюстрация! Если вы будете настаивать на «как Вергилий и я», то возражать не буду. Я человек скромный. Не к чему выпячивать свои выдающиеся достоинства! Рядом с Вергилием можно стоять и на втором месте. Я не обижаюсь, честное слово.
Яростно завизжала Леночка. Я и не заметил, как она отстала. Вроде бы вот только что бежала впереди! Я оглянулся и стал холодцом от ужаса. Холодец, он трясется при малейшем дуновении. И даже без него. Потому что он холодец. Из него вынули кости и не оставили никакой скрепы. И это желе, которое кто-то считает очень вкусным, постоянно трясется. Вот сейчас я был таким холодцом. Даже сердце похолодело. И мизинцы на ногах. Цербер – это злобное существо Аида – держал в своих лапах Леночку. Двумя лапами держал, а на остальных четырех опирался. Скотина!
Я, конечно, должен был ринуться в схватку, которая бы продлилась не более секунды, после чего куски моего изжеванного тела переваривались бы в желудке свирепого пса. Леночка бы, конечно, прожила бы на секунду дольше, после чего разделила бы мою участь. И наконец бы соединились не только наши сердца, но и прочие отдельные органы, вплоть до элементов одежды и обуви. Хотя обувь Цербер скорее выплюнул бы. Зачем ему нужен синтетический кожзаменитель, когда рядом столько питательной калорийной пищи. Это вы сейчас так долго читаете этот абзац, а в то мгновение всё у меня промелькнуло молнией. Со скоростью света. Или даже сверхсветовой. Всё осознав, разумеется, я завопил что было мочи:
- Спасите! Помогите! Псина Леночку жрет! Не допустим зверского убийства. Скажем ему дружно «нет»!
Хотя в моем крике не было никакой необходимости, потому что перевопить Леночку я всё равно бы не смог. Никто, даже мой противник по сердечным делам Васька, не бросился на выручку. Хотя было ясно, что даже если мы навалились скопом, Цербер с тремя-то своими головами порвал бы нас как Бобик рукавичку. Но такое поведение моих партнеров давала мне возможность не чувствовать себя трусом и предателем. В конце концов, чему быть, тому не миновать! Нужно смотреть трезво на жизнь. Даже более того, сознаюсь, в моей голове, да и скорей всего, не только в моей, в Васькиной уж точно, мелькнула мысль о том, что можно воспользоваться этим моментом. И пока чудовище пожирает Леночку, мы сможем оторваться от него. И может быть, даже спастись. Вот так откровенно я говорю обо всем, как Лев Николаевич Толстой в своей исповеди. И посыпаю голову пеплом. Ну, это фигурально. Вам, читатель, сейчас легко осуждать меня. Хотел бы посмотреть, как вы повели себя, оказавшись на моем месте.
И только Вергилий сохранял спокойствие. Он не сдвинулся с места. Лицо его даже было равнодушно. Он поднял руку, как это делали римские трибуны, когда хотели объявить вето, и проговорил:
- Не делай этого! Я же знаю, что ты не хочешь этого делать. А девочка эта ни в чем не виновата.
- Чего? – удивился Цербер. Хвост его задвигался быстрей. – Вергилий! О чем ты? Это моя работа.
- То, что ты хочешь сейчас сделать, не нужно делать. Если ты проголодался, можешь полакомиться мной. Хотя вряд ли ты утолишь свой звериный аппетит. Я всего-навсего тень.
