— Про ежей помнишь?
Ну ёлы-палы, Тихонов!
Я встала, как вкопанная, по колено в воде. Вода прозрачная — белые камушки и больше ничего, но ноги дальше не идут. Ну совсем не идут.
— Тебя же осьминог ждет!
Кузя в новой хорватской футболке и в шортах ринулся в воду, схватил меня и под вопли, которые сдержать у меня не получилось, зашвырнул далеко в море. Ну, далеко, наверное — от волос и воды я не видела дальше собственного носа, а ногами боялась коснуться дна. Вдруг там еж?
— Осьминог!!!
Он схватил меня за ноги и вынырнул прямо мне под подбородок, но я со злости утопила его обратно. Так мы и боролись в воде, уже наплевав на соль, попадавшую нам в рот, извергающий всевозможные и невозможные ругательства. Наши ноги и руки в тандеме с набухшими шортами и юбкой действительно чем-то напоминали осьминога, и вцепились мы друг в друга уж точно прочнее щупальцев.
— Тихонов, тебе не кажется, что для человека, прожившего четверть века, ты ведешь себя, как полный идиот? — выдала я, выжимая волосы.
— Просто, Комарова, это заразно. С тобой быть серьезным не получается. Вот вернусь в контору, буду строить из себя умного. Там мне за мозги платят…
Я отвернулась, якобы для того, чтобы выжать подол, но на самом деле меня покоробило сравнение… Ну да, тут его просят другим местом думать. Так пусть и думает — может, и я начну его ценить…
— Даш, сюда!
Кузьма зачем-то поволок меня в сторону ресторана.
— Мы же мокрые! И ты что, не наелся?
— У меня от морской воды все горло горит.
— Так какого фига ты нас топил?!
— Это не я, это осьминог, — выкрутился придурок. — Я возьму минералки. Вообще нам срочно нужно в магазин.
— Так и пошли в магазин. Заодно обсохнем.
— Сегодня воскресенье. А в воскресенье у них даже продуктовые закрыты. Коммунизм в отдельно взятой капиталистической деревне.
Кузьма довольно быстро вернулся с литровой бутылкой минералки, которую открыл тут же, под увитой цветами аркой, обозначавшей вход в садик ресторана.
— Напомни, завтра принести им бутылку. Хотя нет… Сегодня, — он лукаво подмигнул мне. — Ведь мы же пойдем ночью купаться.
Я не стала спорить — просто заткнула себе рот горлышком бутылки. С Тихоновым действительно безопаснее пить, чем говорить, а то договоришься и до ночного купания, и до прочих безобразий.
Глава 50 "Троечка"
— Вот мы и дома…
Не знаю — чувства дома у меня не было, но привалу я несказанно обрадовалась. День выдался до безобразия долгим. Хотя до основного безобразия мы еще не дошли. Я закрутила крышкой уже пустую бутылку и поставила в уголок кухонной столешницы, чтобы, ненароком не разбить. Нарушать хорватам отчетность за стеклотару не входило в наши планы. А что входило?
— Даш, хочешь сливянки? — спросил Кузьма, касаясь губами моего уха, прикрытого мокрыми волосами. Руки его в это время проверяли, где в моем животе спряталась щупальца осьминога. — Или сливовицы? Как у них там правильно говорить…
Правильно было вообще ничего не говорить, и я просто вывернулась в его руках и ткнулась носом в теплую грудь. Кузьма-то снял по дороге мокрую футболку, потому успел впитать в себя тепло заходящего солнца, а меня по-прежнему холодил сарафан. Он понял мой ответ и, вместо подаренной бутылки, потянулся к перекрученной бретельке, которая для виду малость посопротивлялась его пальцам, но через пару секунд я уже вытирала ноги о мокрую ткань сарафана.
— В душ? — спросила я безразлично: меня устраивал любой ответ.
— Потом…
Потом так потом…
Я чувствовала губами соль, подсушенную солнцем на его шее. Кузьма дернулся — ну почему он так дергается?
— Ты как соленая карамелька, — усмехнулся он, едва коснувшись моих губ.
Врет, соль с них точно смыло минералкой. Значит, выдал комплимент авансом и пошел по моему пути — добывать соль у меня на шее, и я зажмурилась, пытаясь унять пронзившую тело дрожь. Страх, желание, холод кондиционера, напротив которого мы стояли, — все сейчас стремилось затушить разгоравшееся во мне пламя, и я сама нашла губы Кузьмы, чтобы высечь новую искру.
— Тебе холодно?
Я кивнула, и он потащил меня за руку к кровати, которую утром успел застелить. Как он все успевает…
Мы не скинули покрывало — простыня не согреет, и юркнули через откинутый край в постель, точно в спальный мешок. Наши тела оказались теплее белоснежного хлопка, но он не остужал, а наоборот давал лишний повод усилить ласки. В полутьме одеяло светилось лунным светом, и придавала нашим лицам загадочную бледность, или просто мир не успевал вспыхнуть всеми красками в те короткие мгновения, когда я открывала глаза. Мы точно барахтались в белой пучине волн, и Кузьма все боялся, что я захлебнусь, если он хоть на мгновение выпустит мои губы из своих. Море бушевало, и я вкладывала в ответные поцелуи весь свой не многогранный опыт.
Да какой там опыт… Теперь кажется, что между поцелуем во втором классе и нынешними и не было ничего другого. А Кузьма так не думал, потому в ответ на мой напор с еще большим ожесточением втягивал в себя мои губы. Потолок сделался по-штормовому черным, а мы так и не перешли от поцелуев ни к чему другому. Но я сама продолжала целовать его, боясь спросить о причине промедления, потому что, мне казалось, я знала ответ — он боится, что мне снова будет больно. Кто знает, может так и будет…
Только эту боль я готова была выдержать с улыбкой, потому что сполна ощутила себя ведьмой, к которой подбираются языки пламени. Их искры ранили мою нежную кожу, точно тысячи мельчайших осколков. И когда я снова оказалась сверху в поиске ускользающей простыни, я накрыла ею нас обоих, будто парусом, и прошептала в губы Кузьмы, что сейчас сбегу от него купаться.
— Не убежишь. Я бегаю быстрее.
Его руки держали меня за шею, но я сумела выгнуться, отстраняясь от очередного поцелуя, и он беспомощно ткнулся губами мне в грудь.
— Кузь, чего ты тянешь?
Ничего не ответив, он откатился к краю кровати, увлекая за собой одеяло, но мне оно не было нужно и поползла я не за одеялом, а чтобы не выпускать Кузьму из объятий — когда он отдалялся даже на сантиметр, сердце сжималось чувством жуткого одиночества, которое владело мною ночами даже по соседству с сестрой. Пусть обнимала я, и всего лишь со спины, скрестив руки на его вздымающейся груди. Наше физическое единение на миг да переходило в духовное, затмевая мысли о конце отпуска, когда вся эстетика сосредоточится не на красиво сложенной салфетке, а в ровным рядком разложенных наборах постельного белья для чужих теплых постелей.
Когда Кузьма разорвал мои объятья, я снова почувствовала в груди предательский холод — пусть всего на секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы содрогнуться всем телом. Еще секунда, и меня согрело новым поцелуем. Я снова радостно сомкнула руки, теперь уже у него на спине, и когда Кузьма потащил на нас край одеяла, я занырнула под него, словно под волшебный балдахин: никто ничего не увидит, никто ничего не узнает — мы в своем воздушном шаре, и пока горит огонь, шар из простыни не опустит нас с небес на землю. Не должен…
— Даш, только не молчи…
Кузьма бросил мои губы — распухшие, их невозможно было б закрыть даже при самом большом желании, но откуда взяться такому желанию, откуда? Дыхание сделалось настолько горячим, что лежи мы в ледяном иглу, на нас бы радостно капала со снежного свода весенняя капель, но мы были на юге, где жара к ночи только усиливается, и лишь к утру на лица ложится прохладная роса. Но до утра еще далеко, и если Кузьма и дальше будет мучить меня поцелуями, роса ляжет уже на груду пепла в форме свернувшейся змеи. Я извивалась под ним — его губы и руки превратились в острые шипы, и я мечтала от них спрятаться — куда угодно, пусть даже под кровать, собрав там влажным телом всю пыль.
— Даша…
Снова губы… Я ненавидела всех его баб, которые во краю угла ставили поцелуи. Вчера Кузя сделал монтаж, сегодня же снимал дубль за дублем, бракуя их, чтобы не подойти к кульминационной сцене до самого утра.
— Кузя, пожалуйста…
Я чуть ли не за уши подтянула его к себе и схватила за шею с твердым намерением придушить…
— Даш, куда ты торопишься?
Тороплюсь? Кажется, прошла вечность, как он одел своего друга, нет?
— Я не могу больше… — выдохнула я, и вся сжалась: сейчас он возьмет да и уйдет, не так расценив мои слова. — Я хочу тебя…
Да, именно так, кажется, говорят об этом в фильмах…
Я смотрела ему в глаза, ничего в них не видя, но я поклялась себе, не закрывать глаз до самого конца. Пусть не думает, что я боюсь… Нет, не боюсь, я умираю… от любопытства. Ведь существует в природе что-то, чего я еще не получила и чего он может, но не хочет мне дать. Все, как кошку, дразнит подвязанным на веревке фантиком, но кошки умеют царапаться. И я могу впиться когтями в спину…
И я вдавила пальцы ему в плечи, как только подо мною прогнулся матрас. Глаза в глаза. Я не моргнула и он тоже. Я не закрыла рот, он не приблизил губы. Чего он ждет?
— Все хорошо, — шепчу ему, чувствуя его все глубже и глубже.
Только так — его и ничего более. Как же так?
— Не представляешь, как у тебя там хорошо…
Не представляю. Спасибо, что сообщил. Хоть кому-то от этого дела хорошо. Да что же это такое… И я зажмурилась от злости, нарушив данное себе обещание… Но обняла его сильнее, чтобы не подумал, что я от него бегу… Это он бежит, в бездну, не затягивая туда меня… Мне остается только считать толчки — и я начинаю считать их по-английски, медленно, чтобы не сбиться…
— Что?! — почти выкрикиваю я, когда он резко отрывает меня от подушки.
— Ничего, — он гладит меня по щеке.
Ничего? Догадался?
— Мне просто захотелось с тобой посидеть… У тебя красивая грудь. Я тебе говорил уже об этом?
Мотаю головой — хотя не помню, ничего не помню. Он тянется ко мне губами, а я откидываюсь назад, чтобы убежать от них: я не хочу его поцелуев, не хочу… А он хочет и нагло тянет меня обратно, а я снова тянусь от него, точно маятник…
— Даша…
Он что-то сказал? Не слышу — в ушах звенит. Что это? Да? Нет…
— Кузя, нет!
— Так будет лучше…
Кто так решил? Он? Он снова надо мной, на расстоянии вытянутой руки, но я не тянусь к нему, мне плевать… Его рука дрожит, как и мое тело, но меня уже вышвырнуло на берег из кипящего моря, и я слышу каждый его вздох, но перестаю дышать сама… Что это было? И почему ничего больше нет? Есть только губы… Они дарят тепло, но мне нравилась дрожь. Верни ее! И я сжимаю его плечи, пытаясь вытрясти из него ответ — почему так? Почему у меня только так?!
Но он молчит. Просто тихо лежит у меня на плече, а я жую нижнюю губу — она такая противная сейчас, такая же резиновая, как у осьминога.
— На тройку хоть натянули? — шепчет Кузя мне в плечо, не поднимая головы, а я еле сдерживаюсь, чтобы не оторвать ее за волосы!
Хотя пусть не видит меня. Я не улыбаюсь. Лицо не резиновое, оно из гипса. Твердое и холодное. С капельками росы.
— Даш, это нормально… — он восстал из мертвых и коснулся губами моего влажного лба. — В другой раз… В другой раз все получится. Должно получиться.
До меня все еще долетал пепел тлеющего костра — внутри противно жгло, и я отвернулась от Кузьмы, который рухнул на подушку и уставился в потолок. Уже почти абсолютно черный.
— Предлагаю идти купаться, а потом…
Он не закончил фразу и сполз с кровати.
— Потом в душ… — и повторил это свое: — Потом. Берешь купальник или нагишом?
Я откинула ногой край одеяла и села.
— Давай голыми. Пошло все нафиг, — Я имела в виду и секс тоже. — В первый вечер на пляже никого не было.
— Пошло все нафиг, с этим я согласен.
С сексом тоже? Пошел нафиг? Я тоже согласна.
Глава 51 "Шампанское"
— Даш, ты не уснула тут?
Хорош вопрос, нечего сказать! Во-первых, сижу голая, завернувшись в полотенце, с мокрыми волосами, пусть на улице до сих пор и плюс двадцать семь. Во-вторых, его не было всего минуту. Не больше!
— Но глаз не открывай пока, — поспешил добавить Кузьма.
Ну, тогда я точно усну. После банана-сплита, за которым мы зашли, чтобы возвратить тару из-под минеральной воды, мы доплыли аж до буйков. В полной темноте. Нет, вру — вода, конечно, шла бликами от береговых фонарей, но о цивилизации в тот момент думалось меньше всего. По-детски верилось, что это так звезды играют с волнами или, в крайнем случае, на дне дочери царя морского зажигают для гадания свечи… Мне бы кто погадал — случится, не случится у меня с Тихоновом женского счастья? Но пока я тихо радовалась, что он хотя бы не трогает меня в воде — сейчас я бы точно приняла его за осьминога!
Мы взяли, во что переодеться, но я решила для начала просохнуть. И заодно согреться, а Кузьма с моего позволения куда-то исчез. Сейчас я сперва услышала, как он опустился на край полотенца, и только потом почувствовала — когда уже он коснулся своими влажными плавками моего высохшего бедра.
— Держи!
В моей руке появилась ножка бокала. Точно бокала! — это я без разрешения открыла глаза. Шампанское — я унюхала его и только потом увидела бутылку, зажатую между коленями Кузьмы.
— Зачем? — довольно громко изумилась я.
— А просто так, — ответил он каким-то совсем уж мультяшным голосом и уставился на темную блестящую воду. — Даш, почему ты во всем ищешь подтекст?
Он не смотрел на меня, а я краем глаза смотрела на его профиль, и в этот момент он поднял свой бокал, чтобы основанием ножки почесать нос. Чешется? Интересно, хочет выпить или получить в нос?
— Ничего я не ищу, — буркнула я и тоже почувствовала, как чешется нос, но воспользовалась все же уголком полотенца. — Пить будем или ждём, когда шампанское выдохнется?
— Давай!
И ничего не добавил, он просто стукнул мой бокал своим и сделал глоток. Я не поняла своей реакции — ведь боялась, что скажет «за нас», «за ночь» или «за пятерку», а получилось, что тишина испугала меня куда сильнее. О чем он сейчас думает?
— Без тоста? — спросила я осторожно.
— Есть предложения? — отозвался он каким-то очень уж безразличным тоном.
Может, устал? Но ведь сам растянул этот день до невероятных размеров!
— Нет.
— Тогда просто пей, — Так все и смотрит на воду. — У нас ещё полбутылки. Так что если придумаешь, скажешь…
Я уткнулась в бокал и стала ловить носом пузырьки. Шампанское сладкое. Типа, девчачий вариант.
— Зачем ты его купил?
— Захотелось…
Он действительно пил короткими глотками. А вот говорить ему явно не хотелось. Я тоже уставилась на воду — романтика, блин. Море, тёплый вечер, тихая музыка, даже не слышны чужие голоса — почти все составляющие романтического вечера на лицо, но радости в сердце никакой.
— Романтики… — вдруг закончил с опозданием начатую фразу Кузьма, отстранив ото рта пустой бокал.
И я аж вздрогнула от совпадения наших мыслей.
— Мне тоже, — поддакнула я зачем-то и тут же почувствовала на талии его горячую руку.
— Но ведь ты делаешь все, чтобы убить ее зачатки, — выдал он глухо, не притягивая меня к себе.
Может, решил руку погреть под полотенцем? Замёрзла небось на бутылке шампанского.
— Я не нарочно, — прошептала я ответ в темноту, буравя взглядом спокойную воду.
Всем хорошо, одной мне — плохо.
