Миновав две комнаты, мы свернули направо и оказались в помещении, оборудованном как своего рода кабинет. Почему «своего рода»? Здесь не было ни бланков, ни конвертов, наводящих на мысль о деловой переписке. Даже запасных чернильниц и гусиных перьев. Отсутствовала и мебель, предназначенная для хранения подобных вещей, вроде бюро или секретера. Просто стол, пара стульев и пара кресел (одно из них – у камина), да небольшой низкий шкафчик с дверцей.
- Садись.
Хозяин дома (так я, во всяком случае, предположила, хотя он до сих пор не удосужился представиться) кивнул на стул для посетителей, но сам следовать своему совету не спешил, вместо этого облокотившись об угол шкафа. Окинул меня взглядом, нахмурился и слегка скривил поджатые губы, отреагировав таким образом на мой внешний вид. Это было привычно, но неприятно. Ну, всё понятно, скоро сообщит, что не нуждается в моих услугах. Вопрос лишь в одном: выставит сразу или для виду всё-таки проведёт собеседование?
- Тебя зовут?..
- Дана Ронен.
Брик кивнул: видимо, имя такое от Дорона слышал.
- У тебя диплом архитектора из Лиловой Академии?
- Из Областной Академии Искусств, - поправила я.
«Лиловой» нашу академию действительно часто называли, за счёт специфического цвета, в который была выкрашена часть здания.
- И ты проектировала Восточную Башню? – продолжил расспросы потенциальный работодатель, пропустив моё уточнение мимо ушей.
Я молча кивнула. Трёхэтажное здание (плюс мансарда), конечно, трудно было назвать башней, и тем не менее именно такое прозвище оно получило в народе, поскольку действительно возвышалось над прочими домами Аяры.
- Угу.
В задумчивости взявшись своими длинными пальцами за подбородок, он ещё немного поглядел на меня с очевидным неудовольствием, а затем положил передо мной на стол лист бумаги. Это был черновой набросок, сделанный карандашом. Довольно простенькая композиция: окно, на подоконнике – цветок в горшке, за окном видна ива, по небу плывёт облако.
- Сможешь сделать расчёты? – спросил он. – И нарисовать чертёж?
- Смогу, - ответила я уверенно.
- Давай.
Пара карандашей уже лежала на столе. Брик развернулся и просто-напросто вышел в соседнюю комнату. Дверь закрылась, и, судя по раздававшимся с той стороны звукам, он занялся своими делами, не имея ни малейшего намерения наблюдать за моей работой. Я взялась за бумагу и карандаш и углубилась в расчёты.
Много времени это не заняло. Речь шла не о полноценной картине, скорее об «игрушечной» версии с незначительным числом деталей, явно предназначенной сугубо для проверок при подобных интервью. Если, конечно, нашу встречу можно было назвать таковым.
В исходе я, в общем-то, не сомневалась, но, тем не менее, работала на совесть. Закончила минут за сорок, затем подошла к закрытой двери. За всё это время художник ни разу не заглянул в комнату, хотя бы даже ради того, чтобы посмотреть, на месте ли я и не смылась ли, прихватив из дома пару-тройку ценностей.
Я постучала в дверь. На всякий случай повысив голос, сказала: «Всё готово!» и вернулась на своё место за столом. Брик появился достаточно быстро. Подошёл, коротко одарив меня очередным отнюдь не восторженным взглядом, взял бумагу с расчётами и схемами, внимательно её просмотрел и бросил обратно на стол. Плавно проплыв по воздуху, листок приземлился вплотную к чернильнице. Скривившись, я приготовилась с достоинством принять сообщение о моём несоответствии предполагаемой должности.
- Стало быть, так. – Заговорив, художник даже не счёл нужным смотреть мне в глаза. Я скривилась ещё сильнее. – Оплата – пятьдесят сребров в неделю. График нестандартный: выходной не всегда в воскресенье, а по договорённости. Как раз по воскресеньям мне нередко бывает нужен помощник. Часы работы – с десяти утра до семи вечера. Раньше десяти тебе здесь делать будет нечего. В случае выставки о времени договариваемся отдельно. Если расчёты надо произвести на дому у клиента, мне всё равно, в какие часы ты будешь это делать. Да, и ещё. Полагаю, это подразумевается изначально, но хочу уточнить: мне нужен не только архитектор, но и помощник. В том, что касается заказов, подготовки красок и тому подобного. Словом, ассистент. Если тебя устраивают условия, можешь приходить завтра к десяти.
Я смотрела на него, по-прежнему стоявшего у стола, снизу вверх, совершенно неприлично выпучив глаза.
- Вы что, хотите сказать, что…берёте меня на работу? – недоверчиво спросила я.
Протекция Дорона никак не могла быть настолько серьёзной. Он не такая большая шишка, а художники, тем более – оманы, и вовсе люди по природе своей независимые, предпочитающие полагаться на собственные суждения. Невольно вспомнился давешний нищий, пообещавший исполнение заветного желания.
Брик пожал плечами, даже не удивлённо, скорее безразлично.
- Почему нет? – отозвался он. – Расчёты сделаны идеально, схемы отличные. Ну, так как?
Он всё-таки соизволил посмотреть мне в глаза. Вопросительно, но в то же время довольно равнодушно. Соглашусь – хорошо, откажусь – он не сильно расстроится. Я в очередной раз впечатлилась тем, насколько он красив – даже сейчас, с таким безразличным выражением лица. А может быть, именно поэтому?
Смысл вопроса дошёл до меня не сразу: кто бы, скажите на милость, ответил отказом на моём месте?! Озвученное им жалованье – примерно вдвое больше того, что я получала на предыдущей, весьма, кстати сказать, неплохой, работе. С такими деньгами не то что за квартиру платить, вообще жить припеваючи можно! А что касается нестандартных рабочих часов, так мне-то какая разница? У меня что будний день, что воскресенье – одно и то же. Родных нет, близких друзей тоже. А перекрикиваться с вышедшей на балкон Лилах в любое время можно.
- Да, - поспешила ответить я, сообразив наконец, чего от меня ждут. – Я приду завтра в десять.
Пришла. Дверь мне снова открыл хозяин дома, из чего я заключила, что прислуга здесь не живёт. Следом за немногословным художником прошла по вчерашнему маршруту. Однако в кабинете мы на сей раз не задержались, вместо этого прошествовав в соседнюю комнату, ту самую, где он пропадал накануне сорок минут. Оказавшись на пороге, я с трудом удержала желание замереть, разинув рот.
Это была святая святых художника, мастерская. Вне всяких сомнений, как таковая она строилась изначально, и спроектирована была сказочно. Очень просторная (почти что зал вытянутой формы), светлая, с причудливым неровным потолком, она чем-то неуловимо напоминала оранжерею. На порядок здесь не было и намёка – холсты, листы бумаги всех возможных размеров, палитры, разнообразные кисти, тряпки, безнадёжно перепачканные в краске. При этом здесь, кажется, не было ни одного предмета, который не имел бы непосредственного отношения к процессу рисования.
Мастерская была очень светлой благодаря огромным окнам, любое из которых, впрочем, легко было зашторить при помощи специальных рычажков (дотянуться до верха штор при всём желании было бы нереально, столь высокими были окна). Кроме того, и на пололке, и на стенах располагались многочисленные кружочки миниатюрных светильников, которые, вероятно, можно было включать в различных комбинациях, чтобы создать нужный вариант искусственного освещения.
И особого внимания, конечно, заслуживали стены. Ибо на них висели многочисленные картины. Вернее так – Картины. Вне всякого сомнения, работы самого Брика. Не знаю, по какому принципу он решал, что именно оставить в этой мастерской. То ли выбирал те работы, которые почитал неудачными, то ли, напротив, вешал на стены любимые свои произведения. Так или иначе, это было неописуемо. Практически со всех сторон на меня взирала природа, большей частью характерная для наших широт. Сосновый бор с землёй, усыпанной ковром из хвои. Светло-голубая поляна незабудок, тянущихся к небу насыщенного синего цвета. Гроздь рябины, укрытая воздушной шапкой снега. Приблизившись к незабудкам, я будто ощутила прикосновение лёгкого летнего ветерка, а от рябины, напротив, повеяло холодом. Даже если я не проработаю здесь долго, этого зрелища достаточно, чтобы с лихвой окупить все мои старания и последующие переживания. Как будто бесплатно побывала в совершенно невероятном музее.
- Что скажешь? – осведомился Брик привычно равнодушным тоном, подбирая с пола какую-то очередную тряпку.
Тогда мне впервые подумалось, что за его видимой бесстрастностью непременно должно скрываться что-то ещё, ведь не может же художник столь безразлично говорить о собственном искусстве. Впрочем, если копнуть глубже, с какой стати его должно волновать мнение такой, как я? Я ведь не его коллега, не искусствовед, не известный коллекционер. Больше того, во мне нет ни капли той красоты, которую Брик, судя по его работам, чрезвычайно ценил и необыкновенно тонко чувствовал.
- Это… Это сказочно, - еле слышно выдохнула я.
Он мимолётно, но всё же улыбнулся, после чего мы приступили к работе.
Оказалось, что на тот момент оман работал одновременно с тремя проектами. Два полотна были заказаны клиентами, ещё одно он писал для собственного удовольствия, и в перспективе планировал ехать с этой третьей картиной на одну из наиболее престижных выставок страны. Необходимость распыляться, тратя время и силы на три работы, немало раздражала Брика, но выбора сейчас не было. И везде срочно требовались архитекторские расчёты.
Два из них я закончила за первые несколько часов. К вечеру оставался лишь третий проект, но вот тут дело застопорилось. Штука в том, что художник и сам не был уверен, как точно должна выглядеть будущая картина, постоянно менял расположение раскидистой ели и шпиля замка на набросках, и никак не мог подобрать вариант, который устроил бы его на сто процентов. Мои же схемы напрямую зависели от результата его поисков. В итоге над набросками и расчётами работали параллельно, стараясь совместными усилиями выявить оптимальную версию.
За окнами стало темнеть, и я всё чаще смотрела на часы. Без десяти семь, а Брик и не думал закругляться. Семь. Семь ноль пять. Я напрягалась всё сильнее. Напоминать художнику о времени не хотелось, но дома меня ждал пёс, которого необходимо было вывести на прогулку. Он с самого начала очень прилично себя вёл, всегда терпеливо дожидался выгула. Вечером мы выходили в половине седьмого – семь. Теперь, учитывая, что добираться с работы домой мне предстояло около получаса, прогулка передвигалась на тридцать минут вперёд, однако я ожидала, что пёс поначалу немного потерпит, а потом перестроится на новый режим. Но заставлять его ждать ещё дольше…
Теперь я смотрела на часы чуть ли не каждую минуту. Время текло медленно, а Брик с головой ушёл в наброски. Карандаш в его руке буквально летал по помещённому на мольберт листу. Семь десять. Четверть восьмого. Семь двадцать пять… Бедный пёс, он там, наверное, уже с ума сходит. Волнуется, что меня нет, и терпеть ему всё труднее, стоит около двери, скулит…
- Адон Брик! – обратилась я к художнику.
Ему стоило усилия оторваться от творческого процесса.
- Да?
Я опустила голову: было неловко.
- Уже больше семи часов. Мне пора домой.
- Да брось, осталось не так уж много, - отмахнулся оман, возвращаясь к мольберту, каковой в данный момент интересовал его гораздо сильнее разговора со мной. Гораздо сильнее всего на свете, наверное. – Мы уже нашли верное направление, осталось его доработать. Каких-нибудь час-полтора – и мы добьём эту схему!
Я почувствовала, как волосы на голове становятся дыбом. Какие час-полтора?! Такого мой пёс просто не выдержит. Я даже не представляю, в каком состоянии он будет к моему возвращению!
- Нет, я никак не могу остаться так надолго.
Низ живота будто сжался в комок, и слова дались тяжело, но поступить по-другому я не могла.
Брик снова оторвал взгляд от мольберта и посмотрел на меня на этот раз более внимательно.
- Я предупреждал, что график будет нестандартный, - строго заметил он.
С угрозой? Или всё-таки нет?
- Вы предупреждали, что рабочие часы – с десяти до семи, - твёрдо возразила я.
Помнить свои права я умела: в моей общей жизненной ситуации это необходимо.
Брик помолчал, хмуро буравя меня взглядом.
- Какая разница, семь или восемь? – спросил он затем. – Ну, в другой раз уйдёшь в шесть. Или, хочешь, доплачу тебе за лишний час, только высчитай сама, сколько там выходит. Давай, давай, у нас работа стоит!
Он попытался снова возвратиться к мольберту.
- Но…
- Что ещё?
Во взгляде художника явственно читалась укоризна.
- Я правда не могу остаться. У меня есть срочное дело.
Несколько секунд длилась пауза, которую Брик прервал совершенно неожиданным заявлением:
- Да подождёт тебя твой хахаль, ничего с ним не сделается.
От удивления я даже на время забыла о страданиях своего пса.
- Почему вы решили, что меня ждёт…хахаль?
Оман выразительно пожал плечами.
- А что ещё? – Он бросил мимолётный взгляд на часы. – Представление в театре началось полчаса назад. Опера – ещё раньше. Лавки уже закрыты, никакие выставки в городе сейчас не проходят. Куда ещё ты можешь торопиться?
Логично. В корне неверно, но логично, вот ведь парадокс.
- Это не хахаль.
Возможно, признаваться не следовало, но я не привыкла лгать без крайней необходимости, к тому же, Брик всё равно не счёл ухажёра уважительной причиной для раннего ухода. Хотя, чёрт побери, почему раннего? Я ведь, наоборот, уже на полчаса задержалась.
Художник смотрел вопросительно, ожидая объяснений, и, помявшись, я всё-таки призналась:
- У меня есть собака. Пёс, - зачем-то уточнила я, потупившись. – Понимаете, я должна его выгулять. Я никак не могу задержаться ещё дольше. Если бы я знала заранее, я могла бы договориться с кем-нибудь, с соседкой, а так у меня просто нет выхода.
Я посмотрела на него умоляюще, но понимания в ответном взгляде не увидела.
- Ты готова вот так уйти с нового рабочего места из-за собаки? – осведомился Брик, сделав особое ударение на последнем словосочетании.
Я представила себе пса, в отчаянии шкрябающего когтями входную дверь. И, опустив глаза, тихо сказала:
- Да.
Словно приговор себе подписала.
- Ясно, - жёстко сказал художник. – Можешь идти.
И снова заводил карандашом по бумаге, начисто игнорируя моё присутствие.
С трудом передвигая одеревеневшие ноги, я вышла из мастерской.
Домой, наоборот, шагала быстро, отлично помня о причине своего поступка. Полностью сосредоточилась на скорости, о другом старалась не думать. И всё равно, когда я добралась до своей улицы, уже было больше восьми. Раздававшееся из-за дверей тоскливое поскуливание, сменившееся при моём приближении отчаянным лаем, несколько примирило с реальностью. Я всё-таки приняла правильное решение.
Отперла и распахнула дверь. Тут же попала «в объятия» пса. Он прыгал на меня с такой безудержной радостью, что я еле удержалась на ногах. А потом посторонилась, и он опрометью ринулся на улицу. Лапу задрал, едва успев соскочить со ступеней.
И снова я до глубокой ночи плакала, зарывшись лицом в густую шерсть.
А наутро, чувствуя себя приговорённым, которого ведут на казнь, отправилась на Остров. Огонёк надежды теплился, но очень слабый. Я понимала, что, вероятнее всего, уже уволена, пусть это и не было сформулировано вслух. Но убедиться в этом окончательно я была обязана. Что ж, хотя бы в святая святых омана побывала, посмотрела его картины. И то хлеб.
- Садись.
Хозяин дома (так я, во всяком случае, предположила, хотя он до сих пор не удосужился представиться) кивнул на стул для посетителей, но сам следовать своему совету не спешил, вместо этого облокотившись об угол шкафа. Окинул меня взглядом, нахмурился и слегка скривил поджатые губы, отреагировав таким образом на мой внешний вид. Это было привычно, но неприятно. Ну, всё понятно, скоро сообщит, что не нуждается в моих услугах. Вопрос лишь в одном: выставит сразу или для виду всё-таки проведёт собеседование?
- Тебя зовут?..
- Дана Ронен.
Брик кивнул: видимо, имя такое от Дорона слышал.
- У тебя диплом архитектора из Лиловой Академии?
- Из Областной Академии Искусств, - поправила я.
«Лиловой» нашу академию действительно часто называли, за счёт специфического цвета, в который была выкрашена часть здания.
- И ты проектировала Восточную Башню? – продолжил расспросы потенциальный работодатель, пропустив моё уточнение мимо ушей.
Я молча кивнула. Трёхэтажное здание (плюс мансарда), конечно, трудно было назвать башней, и тем не менее именно такое прозвище оно получило в народе, поскольку действительно возвышалось над прочими домами Аяры.
- Угу.
В задумчивости взявшись своими длинными пальцами за подбородок, он ещё немного поглядел на меня с очевидным неудовольствием, а затем положил передо мной на стол лист бумаги. Это был черновой набросок, сделанный карандашом. Довольно простенькая композиция: окно, на подоконнике – цветок в горшке, за окном видна ива, по небу плывёт облако.
- Сможешь сделать расчёты? – спросил он. – И нарисовать чертёж?
- Смогу, - ответила я уверенно.
- Давай.
Пара карандашей уже лежала на столе. Брик развернулся и просто-напросто вышел в соседнюю комнату. Дверь закрылась, и, судя по раздававшимся с той стороны звукам, он занялся своими делами, не имея ни малейшего намерения наблюдать за моей работой. Я взялась за бумагу и карандаш и углубилась в расчёты.
Много времени это не заняло. Речь шла не о полноценной картине, скорее об «игрушечной» версии с незначительным числом деталей, явно предназначенной сугубо для проверок при подобных интервью. Если, конечно, нашу встречу можно было назвать таковым.
В исходе я, в общем-то, не сомневалась, но, тем не менее, работала на совесть. Закончила минут за сорок, затем подошла к закрытой двери. За всё это время художник ни разу не заглянул в комнату, хотя бы даже ради того, чтобы посмотреть, на месте ли я и не смылась ли, прихватив из дома пару-тройку ценностей.
Я постучала в дверь. На всякий случай повысив голос, сказала: «Всё готово!» и вернулась на своё место за столом. Брик появился достаточно быстро. Подошёл, коротко одарив меня очередным отнюдь не восторженным взглядом, взял бумагу с расчётами и схемами, внимательно её просмотрел и бросил обратно на стол. Плавно проплыв по воздуху, листок приземлился вплотную к чернильнице. Скривившись, я приготовилась с достоинством принять сообщение о моём несоответствии предполагаемой должности.
- Стало быть, так. – Заговорив, художник даже не счёл нужным смотреть мне в глаза. Я скривилась ещё сильнее. – Оплата – пятьдесят сребров в неделю. График нестандартный: выходной не всегда в воскресенье, а по договорённости. Как раз по воскресеньям мне нередко бывает нужен помощник. Часы работы – с десяти утра до семи вечера. Раньше десяти тебе здесь делать будет нечего. В случае выставки о времени договариваемся отдельно. Если расчёты надо произвести на дому у клиента, мне всё равно, в какие часы ты будешь это делать. Да, и ещё. Полагаю, это подразумевается изначально, но хочу уточнить: мне нужен не только архитектор, но и помощник. В том, что касается заказов, подготовки красок и тому подобного. Словом, ассистент. Если тебя устраивают условия, можешь приходить завтра к десяти.
Я смотрела на него, по-прежнему стоявшего у стола, снизу вверх, совершенно неприлично выпучив глаза.
- Вы что, хотите сказать, что…берёте меня на работу? – недоверчиво спросила я.
Протекция Дорона никак не могла быть настолько серьёзной. Он не такая большая шишка, а художники, тем более – оманы, и вовсе люди по природе своей независимые, предпочитающие полагаться на собственные суждения. Невольно вспомнился давешний нищий, пообещавший исполнение заветного желания.
Брик пожал плечами, даже не удивлённо, скорее безразлично.
- Почему нет? – отозвался он. – Расчёты сделаны идеально, схемы отличные. Ну, так как?
Он всё-таки соизволил посмотреть мне в глаза. Вопросительно, но в то же время довольно равнодушно. Соглашусь – хорошо, откажусь – он не сильно расстроится. Я в очередной раз впечатлилась тем, насколько он красив – даже сейчас, с таким безразличным выражением лица. А может быть, именно поэтому?
Смысл вопроса дошёл до меня не сразу: кто бы, скажите на милость, ответил отказом на моём месте?! Озвученное им жалованье – примерно вдвое больше того, что я получала на предыдущей, весьма, кстати сказать, неплохой, работе. С такими деньгами не то что за квартиру платить, вообще жить припеваючи можно! А что касается нестандартных рабочих часов, так мне-то какая разница? У меня что будний день, что воскресенье – одно и то же. Родных нет, близких друзей тоже. А перекрикиваться с вышедшей на балкон Лилах в любое время можно.
- Да, - поспешила ответить я, сообразив наконец, чего от меня ждут. – Я приду завтра в десять.
Пришла. Дверь мне снова открыл хозяин дома, из чего я заключила, что прислуга здесь не живёт. Следом за немногословным художником прошла по вчерашнему маршруту. Однако в кабинете мы на сей раз не задержались, вместо этого прошествовав в соседнюю комнату, ту самую, где он пропадал накануне сорок минут. Оказавшись на пороге, я с трудом удержала желание замереть, разинув рот.
Это была святая святых художника, мастерская. Вне всяких сомнений, как таковая она строилась изначально, и спроектирована была сказочно. Очень просторная (почти что зал вытянутой формы), светлая, с причудливым неровным потолком, она чем-то неуловимо напоминала оранжерею. На порядок здесь не было и намёка – холсты, листы бумаги всех возможных размеров, палитры, разнообразные кисти, тряпки, безнадёжно перепачканные в краске. При этом здесь, кажется, не было ни одного предмета, который не имел бы непосредственного отношения к процессу рисования.
Мастерская была очень светлой благодаря огромным окнам, любое из которых, впрочем, легко было зашторить при помощи специальных рычажков (дотянуться до верха штор при всём желании было бы нереально, столь высокими были окна). Кроме того, и на пололке, и на стенах располагались многочисленные кружочки миниатюрных светильников, которые, вероятно, можно было включать в различных комбинациях, чтобы создать нужный вариант искусственного освещения.
И особого внимания, конечно, заслуживали стены. Ибо на них висели многочисленные картины. Вернее так – Картины. Вне всякого сомнения, работы самого Брика. Не знаю, по какому принципу он решал, что именно оставить в этой мастерской. То ли выбирал те работы, которые почитал неудачными, то ли, напротив, вешал на стены любимые свои произведения. Так или иначе, это было неописуемо. Практически со всех сторон на меня взирала природа, большей частью характерная для наших широт. Сосновый бор с землёй, усыпанной ковром из хвои. Светло-голубая поляна незабудок, тянущихся к небу насыщенного синего цвета. Гроздь рябины, укрытая воздушной шапкой снега. Приблизившись к незабудкам, я будто ощутила прикосновение лёгкого летнего ветерка, а от рябины, напротив, повеяло холодом. Даже если я не проработаю здесь долго, этого зрелища достаточно, чтобы с лихвой окупить все мои старания и последующие переживания. Как будто бесплатно побывала в совершенно невероятном музее.
- Что скажешь? – осведомился Брик привычно равнодушным тоном, подбирая с пола какую-то очередную тряпку.
Тогда мне впервые подумалось, что за его видимой бесстрастностью непременно должно скрываться что-то ещё, ведь не может же художник столь безразлично говорить о собственном искусстве. Впрочем, если копнуть глубже, с какой стати его должно волновать мнение такой, как я? Я ведь не его коллега, не искусствовед, не известный коллекционер. Больше того, во мне нет ни капли той красоты, которую Брик, судя по его работам, чрезвычайно ценил и необыкновенно тонко чувствовал.
- Это… Это сказочно, - еле слышно выдохнула я.
Он мимолётно, но всё же улыбнулся, после чего мы приступили к работе.
Оказалось, что на тот момент оман работал одновременно с тремя проектами. Два полотна были заказаны клиентами, ещё одно он писал для собственного удовольствия, и в перспективе планировал ехать с этой третьей картиной на одну из наиболее престижных выставок страны. Необходимость распыляться, тратя время и силы на три работы, немало раздражала Брика, но выбора сейчас не было. И везде срочно требовались архитекторские расчёты.
Два из них я закончила за первые несколько часов. К вечеру оставался лишь третий проект, но вот тут дело застопорилось. Штука в том, что художник и сам не был уверен, как точно должна выглядеть будущая картина, постоянно менял расположение раскидистой ели и шпиля замка на набросках, и никак не мог подобрать вариант, который устроил бы его на сто процентов. Мои же схемы напрямую зависели от результата его поисков. В итоге над набросками и расчётами работали параллельно, стараясь совместными усилиями выявить оптимальную версию.
За окнами стало темнеть, и я всё чаще смотрела на часы. Без десяти семь, а Брик и не думал закругляться. Семь. Семь ноль пять. Я напрягалась всё сильнее. Напоминать художнику о времени не хотелось, но дома меня ждал пёс, которого необходимо было вывести на прогулку. Он с самого начала очень прилично себя вёл, всегда терпеливо дожидался выгула. Вечером мы выходили в половине седьмого – семь. Теперь, учитывая, что добираться с работы домой мне предстояло около получаса, прогулка передвигалась на тридцать минут вперёд, однако я ожидала, что пёс поначалу немного потерпит, а потом перестроится на новый режим. Но заставлять его ждать ещё дольше…
Теперь я смотрела на часы чуть ли не каждую минуту. Время текло медленно, а Брик с головой ушёл в наброски. Карандаш в его руке буквально летал по помещённому на мольберт листу. Семь десять. Четверть восьмого. Семь двадцать пять… Бедный пёс, он там, наверное, уже с ума сходит. Волнуется, что меня нет, и терпеть ему всё труднее, стоит около двери, скулит…
- Адон Брик! – обратилась я к художнику.
Ему стоило усилия оторваться от творческого процесса.
- Да?
Я опустила голову: было неловко.
- Уже больше семи часов. Мне пора домой.
- Да брось, осталось не так уж много, - отмахнулся оман, возвращаясь к мольберту, каковой в данный момент интересовал его гораздо сильнее разговора со мной. Гораздо сильнее всего на свете, наверное. – Мы уже нашли верное направление, осталось его доработать. Каких-нибудь час-полтора – и мы добьём эту схему!
Я почувствовала, как волосы на голове становятся дыбом. Какие час-полтора?! Такого мой пёс просто не выдержит. Я даже не представляю, в каком состоянии он будет к моему возвращению!
- Нет, я никак не могу остаться так надолго.
Низ живота будто сжался в комок, и слова дались тяжело, но поступить по-другому я не могла.
Брик снова оторвал взгляд от мольберта и посмотрел на меня на этот раз более внимательно.
- Я предупреждал, что график будет нестандартный, - строго заметил он.
С угрозой? Или всё-таки нет?
- Вы предупреждали, что рабочие часы – с десяти до семи, - твёрдо возразила я.
Помнить свои права я умела: в моей общей жизненной ситуации это необходимо.
Брик помолчал, хмуро буравя меня взглядом.
- Какая разница, семь или восемь? – спросил он затем. – Ну, в другой раз уйдёшь в шесть. Или, хочешь, доплачу тебе за лишний час, только высчитай сама, сколько там выходит. Давай, давай, у нас работа стоит!
Он попытался снова возвратиться к мольберту.
- Но…
- Что ещё?
Во взгляде художника явственно читалась укоризна.
- Я правда не могу остаться. У меня есть срочное дело.
Несколько секунд длилась пауза, которую Брик прервал совершенно неожиданным заявлением:
- Да подождёт тебя твой хахаль, ничего с ним не сделается.
От удивления я даже на время забыла о страданиях своего пса.
- Почему вы решили, что меня ждёт…хахаль?
Оман выразительно пожал плечами.
- А что ещё? – Он бросил мимолётный взгляд на часы. – Представление в театре началось полчаса назад. Опера – ещё раньше. Лавки уже закрыты, никакие выставки в городе сейчас не проходят. Куда ещё ты можешь торопиться?
Логично. В корне неверно, но логично, вот ведь парадокс.
- Это не хахаль.
Возможно, признаваться не следовало, но я не привыкла лгать без крайней необходимости, к тому же, Брик всё равно не счёл ухажёра уважительной причиной для раннего ухода. Хотя, чёрт побери, почему раннего? Я ведь, наоборот, уже на полчаса задержалась.
Художник смотрел вопросительно, ожидая объяснений, и, помявшись, я всё-таки призналась:
- У меня есть собака. Пёс, - зачем-то уточнила я, потупившись. – Понимаете, я должна его выгулять. Я никак не могу задержаться ещё дольше. Если бы я знала заранее, я могла бы договориться с кем-нибудь, с соседкой, а так у меня просто нет выхода.
Я посмотрела на него умоляюще, но понимания в ответном взгляде не увидела.
- Ты готова вот так уйти с нового рабочего места из-за собаки? – осведомился Брик, сделав особое ударение на последнем словосочетании.
Я представила себе пса, в отчаянии шкрябающего когтями входную дверь. И, опустив глаза, тихо сказала:
- Да.
Словно приговор себе подписала.
- Ясно, - жёстко сказал художник. – Можешь идти.
И снова заводил карандашом по бумаге, начисто игнорируя моё присутствие.
С трудом передвигая одеревеневшие ноги, я вышла из мастерской.
Домой, наоборот, шагала быстро, отлично помня о причине своего поступка. Полностью сосредоточилась на скорости, о другом старалась не думать. И всё равно, когда я добралась до своей улицы, уже было больше восьми. Раздававшееся из-за дверей тоскливое поскуливание, сменившееся при моём приближении отчаянным лаем, несколько примирило с реальностью. Я всё-таки приняла правильное решение.
Отперла и распахнула дверь. Тут же попала «в объятия» пса. Он прыгал на меня с такой безудержной радостью, что я еле удержалась на ногах. А потом посторонилась, и он опрометью ринулся на улицу. Лапу задрал, едва успев соскочить со ступеней.
И снова я до глубокой ночи плакала, зарывшись лицом в густую шерсть.
А наутро, чувствуя себя приговорённым, которого ведут на казнь, отправилась на Остров. Огонёк надежды теплился, но очень слабый. Я понимала, что, вероятнее всего, уже уволена, пусть это и не было сформулировано вслух. Но убедиться в этом окончательно я была обязана. Что ж, хотя бы в святая святых омана побывала, посмотрела его картины. И то хлеб.
