Воздух был густым и вкусным — пахло жареным мясом, свежим хлебом, сладкой выпечкой и едва уловимыми духами Шаны. Баронесса не просто присутствовала — она мастерски вплела себя в ткань вечера, став его украшением и душой, уделяя внимание всем за столом.
С Гаретом она успела обсудить тонкости снабжения удалённых застав, и суровый капитан разговорился, найдя в ней благодарного и понимающего слушателя. С мэтром Тимоном – омолаживающие свойства корней и трав, и старый целитель увлечённо цитировал трактаты, польщённый её интересом. С Иллен неиссякающей темой для разговоров были, конечно, книги. Но свой главный триумф Шана одержала с Лили. Она не сюсюкала, а говорила с девочкой как с равной, и та серьёзно и подробно описывала процесс рисования своего самого большого дракона.
— У него чешуя должна переливаться, — с важностью объясняла Лили. — Как у настоящего!
— Конечно, милая, — согласилась Шана. — Я как-то видела работы одной столичной художницы - говорят, в детстве она тоже обожала рисовать драконов, прямо как ты. И потом проиллюстрировала бестиарий для библиотеки Королевского университета - с химерами, единорогами и вивернами.
Лили завтра же решила нарисовать свой собственный бестиарий.
Когда подали десерт — воздушный яблочный пирог с ванильным кремом, — Шана отложила вилку и обвела взглядом собравшихся:
— Дорогие мои, я приехала не только насладиться вашим обществом, — начала она, и в её голосе зазвучали тёплые нотки. — Скоро у меня день рождения. И в этом году я решила устроить не шумный бал, а камерный, по-настоящему семейный праздник. Приедет моя дочь с мужем и детьми, несколько самых близких подруг… — Она сделала паузу, и её взгляд скользнул по Дайнире, Иллен и Лили. — И я была бы бесконечно рада, если бы три прекрасные лэа замка Ренли составили нам компанию.
Лили широко распахнула глаза, и ложка с кремом замерла у её рта:
— Мы поедем в гости? На настоящий праздник?
— Это было бы чудесно, милая. Будет много угощений, игры, а мои внучки примерно твоего возраста. Вы точно подружитесь.
Иллен опустила глаза, но Дайнира заметила, как они заблестели от предвкушения – и баронесса это тоже заметила.
— Иллен, тебе пора увидеть немного света, а не только эти древние стены и книги. — Она мягко повернулась к Дайнире. — И тебе, конечно, тоже, дорогая. Тебе нужна передышка от всех этих графских забот. Траур не станет помехой, ведь это вовсе не официальный приём. Ты не найдёшь в моих стенах осуждения – только дружескую признательность.
Дайнира улыбнулась, чувствуя, как искреннее предложение Шаны размягчает ту лёгкую настороженность, что жила в ней с момента её приезда.
— Конечно, Шана. Мы с огромным удовольствием приедем. Спасибо за приглашение.
— Вот и прекрасно! — Баронесса хлопнула в ладоши, и этот звук подвёл итог ужину.
Домашние постепенно разошлись — Тимон удалился к себе, сославшись на ноющие на погоду кости, Гарет отправился проверять ночные посты, Иллен увела зевающую Лили спать. Вильнор собрался было бесшумно раствориться в тени коридора, но Шана остановила его:
— Ан’сар Вильнор, умоляю, составьте нам компанию ещё немного, — сказала она, и в её голосе прозвучала не капризная нотка, а искренняя просьба. — Мне так не хватает бесед с теми, чей ум и происхождение столь отличны от нашего. Подарите мне эту роскошь — узнать больше.
Эльф замер, но Шана уже смотрела на него с таким неподдельным, теплым ожиданием, что отказать было бы оскорблением.
— Как пожелаете, лэа ди Герверан, — наконец произнес он.
Они переместились к камину, где слуги накрыли низкий столик с графином выдержанного вина и фруктами. Дайнира наполнила бокалы. Шана задавала вопросы — об эльфийских праздниках, традициях, символике и многозначности смыслов. И Вильнор отвечал – искренне, без капли высокомерия. В его черных глазах не было ни игры, ни отстраненности
— …Вы спрашиваете о празднике Лунного ветра? — Он слегка склонил голову, и в этом движении была вся его грация. — Это не совсем то, что представляют люди.
— Расскажите, — попросила Шана. — Я читала, что это ночь, когда эльфы задают вопросы о прошлом и будущем.
— В эту ночь мы оставляем свои стихи на ветвях, а утром смотрим, какие унесёт ветер. Те, что остались, считаются... значимыми.
— Свои стихи? — Шана ахнула, её брови взлетели вверх. — И вы тоже пишете стихи?
Дайнира замерла.
Вильнор — и поэзия?
Он никогда не упоминал об этом. Ни разу.
Эльф опустил глаза, его длинные ресницы отбрасывали тень на скулы.
— Когда-то писал. — Голос его стал ещё тише, будто он признавался в чём-то постыдном. — В Ночной ветви это... не поощряется.
— Но почему? — Шана наклонилась ближе, её духи смешались с запахом вина.
— Потому что стихи — это свет. А мы — тень. — Он поднял взгляд, и в нём мелькнуло что-то почти уязвимое. — Но иногда тень тоже тоскует по свету.
Он не лгал.
Дар Дайниры, всегда чуткий к фальши, не уловил ни единой ноты обмана. Вильнор действительно писал стихи. И действительно стыдился этого. И сейчас он делился этим с Шаной.
С Шаной.
Его откровенность досталась ей так легко, так просто — по первому же запросу.
Он открывал светской, любопытной, чужой женщине крупицу своей настоящей сути.
Дайнира почувствовала, как что-то сжимается у неё в груди.
Вильнор между тем начал говорить о структуре эльфийского стиха — о том, как количество слогов в строке соотносится с фазами луны, как рифма строится не на созвучии окончаний, а на перекликании образов и эмоций. Шана задавала умные, точные вопросы, и Вильнор отвечал ей с той же учтивой серьёзностью, будто она была учёной дамой, а не светской львицей, ищущей развлечений.
— А любовная лирика? — спросила баронесса, и в её глазах вспыхнул огонёк. — Неужели и она подчиняется столь строгим канонам?
— Любовь — это самый строгий канон из всех, лэа, — произнёс эльф. — И самый нарушаемый.
— А вы могли бы... — Баронесса закусила губу, внезапно смутившись. —... прочесть что-то своё?
Дайнира видела, как его пальцы слегка дрогнули. Потом его взгляд скользнул куда-то вдаль, за стены замка, в тёмное зимнее небо. И наконец он процитировал строки на эльфийском, и звуки лились, как вода, и даже незнание языка не могло стереть их гипнотической красоты.
Спустя мгновение Вильнор перевёл:
Звёздные волки по тёмному лугу несутся,
почти не тревожа ковыль из лунного света –
так Ночь вышивает на небе узоры, и дышит ветрами,
и шпильку вонзает из лунного камня в роскошные косы.
Она собралась на свидание, прекрасная дева.
Ты ждёшь её, прячась от солнца, тоскуя по мраку,
теням, серебру, тишине и полуночным грёзам.
Любуясь красавицей-Ночью в мерцающем шёлке
ты помнишь о тысячах тех, что ушли к ней до срока.
А она всех забыла.
— Это глупости, — Вильнор сделал глоток вина, словно желая смыть с себя минуту откровенности.
— Нет, это прекрасно, — выдохнула Шана.
Дайнира схватила свой бокал и выпила до дна.
43.
Когда вспышка портала баронессы наконец растворилась в воздухе, в зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине. Дайнира смотрела на эльфа, в котором за долю секунды изменилось всё – даже осанка, будто щёлкнул невидимый выключатель. Чёрные глаза с пронзительной ясностью встретили её взгляд.
— Ты выглядишь так, будто готова убить меня взглядом, —произнёс он, и в его голосе теперь не было ни намёка на ту мягкость, что звучала за ужином – только колючая ирония.
— Ты играл.
— Очевидно.
Вильнор устало откинулся на спинку кресла.
— И ты поняла игру, разве нет?.. Но тебе не понравилось, как я в неё играю.
— Возможно. - Она сжала зубы. — А ты хочешь, чтобы я разобрала твою игру?..
— Да. — Он спокойно кивнул. — Разбери.
Дайнира сделала глубокий вдох, пытаясь отбросить эмоции, которые путали мысли.
— Ты не хотел, чтобы Шана увидела в тебе угрозу. И хотел обеспечить её лояльность. Хотел понравится ей, — начала она медленно, заставляя себя думать, а не чувствовать. — Но ты не лгал. Ложь — грубый инструмент. Шана слишком умна, чтобы поверить в откровенную фальшь. Ты дал ей правду, но... поданную так, чтобы она видела только то, что хотела.
Вильнор кивнул, одобрительно, как учитель, отмечающий верный ответ.
— Продолжай.
— Ей нужен был образ. Красивый, загадочный эльф, который не напугает её, а заставит мечтать. Ты собирал информацию о ней - знал, что она любит поэзию, знал, что её любовники всегда моложе её. Поэтому ты показал себя… другим. Ты дал ей того, кто пишет о звёздах, но сам при этом кажется... почти безобидным.
— Почти? — Он усмехнулся.
— Ты не мог полностью скрыть то, что ты есть. Но ты сдвинул акценты.
— Хорошо, — сказал эльф, и в его голосе прозвучало что-то вроде удовлетворения. — Ты поняла механизм.
— И… ты использовал то, что обычно скрываешь. Стихи. Говорил о них так, будто это что-то личное.
— Потому что это и есть личное.
— Но ты не открываешь личное просто так!
— Просто так - нет. — Вильнор встал, его тень удлинилась, ложась на пол тёмным и острым клинком. — Но если это работает на цель, почему бы и нет?
Дайнира сжала кулаки.
Выпитое вино заставило её произнести резче и громче, чем она планировала:
— Ты хочешь сказать, что ты готов использовать всё что угодно, если это поможет манипулировать?!
Он пристально посмотрел на девушку.
— Тебя задевает, что я не читал своих стихов тебе.
— Что?
— Ты злишься не на мою игру. Ты злишься, потому что я никогда не был таким с тобой.
Она хотела возразить, но слова застряли в горле.
— Твой Дар говорил тебе, что я не лгу, и это тебя запутало. Ты решила, что где-то есть другой Вильнор — тот, кто пишет стихи, кто говорит о чувствах, кто... — Он усмехнулся. — Кто нравится таким, как Шана. И тебе стало обидно, что тебе я его не показываю.
Дайнира почувствовала, как жар разливается по щекам.
— Это не...
— Ты ошиблась, — перебил он.
Он подошёл ещё ближе, и теперь она видела каждую чёрточку его лица — резкие скулы, холодные глаза за длинными ресницами.
— Тот, кем я был с Шаной, — не я. Я не мягкий, Даэлисс, я – эльф Ночной ветви. Это маска. Тактика. Инструмент. — Он наклонился, и его голос стал тише, но от этого только опаснее.
— И ты видишь меня настоящего каждый день. На тренировках. Когда я ругаю тебя за ошибки. Где там мягкость, Даэлисс? — Он усмехнулся.
Потом вдруг сказал:
— Хочешь услышать мои стихи – те, что остались в ветвях в ночь Лунного ветра?..
— Да, — выдохнула Дайнира.
Вильнор прикрыл глаза и продекламировал:
Не зови – проклянёшь, коль откликнусь,
Не добро принесу – темноту,
Олеандр, аконит и гибискус,
Дым и пепел, клинок и стрелу.
Выбирай – я позволю, пожалуй, -
Ту тропу, по которой пройдёшь
От заката кровавого, ржавого
В безвозвратно-безлунную ночь.
Утра нет. Солнца нет. Только тени
И кошмары, что бродят в тенях.
Порождением злых сновидений
Откликаюсь зовущим меня.
Он оборвал строчку и усмехнулся:
— Чувствуешь разницу?..
Дайнира чувствовала.
Слова подступали к горлу – и это был не страх. Это было что-то неотшлифованное, слишком искреннее, то, что всегда сложнее всего произнести вслух. Она не решилась бы, наверное, если бы не вино.
— Спасибо, — выдохнула она. — За то, что учишь меня и объясняешь всё это. За то, что терпишь мои ошибки на тренировках. За то… что ты вообще тратишь на меня своё время.
— Ты думаешь, я делаю это только из-за Барса? – выгнул бровь Вильнор.
— Я... не знаю.
— Значит, недооцениваешь себя. Я не трачу время на тех, кто того не стоит. Даже ради брата.
Дайнира почувствовала, как уголки её губ дрогнули.
— То есть... я тебе нравлюсь?
— Ты — раздражающая, упрямая, слишком эмоциональная, — сказал он, но в его голосе не было ни капли неприязни. — Но да. Нравишься.
Дайнира замерла, поражённая тем, что эльф сказал это настолько прямолинейно.
А потом – поняла.
И рассмеялась — звонко, неожиданно для самой себя.
— Боги, Вильнор, это же тоже - чистейшая манипуляция! Ты только что сказал это, чтобы я ещё сильнее привязалась к тебе!
Он приподнял бровь, и в его взгляде мелькнуло что-то, напоминающее... удовлетворение. И Дайнира осознала, что сегодняшний урок ещё не был закончен – она всё ещё стояла перед учителем.
— Ты... — её голос дрогнул, и она намеренно заставила себя выдохнуть, чтобы звучало твёрже, — ты только что сделал то же самое, что и с Шаной. Ты дал мне ровно то, что я хотела услышать.
— И?
— И это блестяще. — Она снова рассмеялась, но в смехе звучало не только восхищение, но и лёгкая дрожь. — Ты за один вечер заставил двух женщин почувствовать себя особенными. Шана уехала, мечтая о таинственном эльфе, который "раскрылся" именно перед ней. А я... — она ткнула себя пальцем в грудь, — я признательна, что ты не стал играть со мной – и теперь стою здесь, и мне хочется обнять тебя, хотя пять минут назад я готова была швырнуть в тебя бокалом!
Вильнор слегка наклонил голову, и в уголке его губ дрогнула тень улыбки.
— Я не говорил ничего, что не было бы правдой.
— Вот именно! — Дайнира развела руками. — Ты просто... поворачиваешь правду нужной стороной. Шане ты показал то, что её зацепит. Мне — то, что зацепит меня.
Он молча наблюдал, как она осознаёт второй слой игры.
— Я одновременно восхищена и напугана тобой, — призналась девушка.
— Так и должно быть.
И в этот момент она окончательно поняла, что проиграла.
— Демоны, — проговорила она. — Я твоя. С потрохами.
Вильнор улыбнулся:
— Я знаю.
44.
Воздух в будуаре баронессы Шаны ди Герверан был густым и сладким, как раздавленная ягода. Аромат дорогих духов смешивался с запахом свечей и увядающих в хрустальной вазе алых роз, зимой стоивших целое состояние. Всё здесь - от заэльского ковра под ногами до шёлковых драпировок над широкой кроватью - кричало о безупречном вкусе и любви к роскоши.
Теперь эта роскошь казалась ей клеткой.
Шана сидела на краю стула с грифоньими лапами, выпрямив спину, будто на придворном приёме, но её пальцы судорожно сжимали подлокотники. В горле стоял ком, а в висках отдавалась тупая, навязчивая пульсация – эхо чужой воли, продавившей её защиту.
Перед ней, непринуждённо разглядывая миниатюрные фарфоровые фигурки пастушек и ягнят на каминной полке, стоял архимаг Диссийского ковена Шентар ди Парма. И его присутствие в этом пространстве было таким же чужеродным и ядовитым, как запах гари среди розового сада.
— Невероятно безвкусно, — произнёс он наконец, отводя взгляд от безделушек.
Шана не ответила. Она не могла. Её воля была сжата в тиски, её мысли – чужими. Тончайшая цепочка-артефакт на её шее, защищающая от ментального вторжения, больше не могла ей помочь. Он взломал защиту и теперь видел всё - все её страхи, все её надежды, все её маленькие, тщательно скрываемые слабости, вроде коллекции этих невинных фигурок.
Она знала, что Шентар ди Парма совершил государственную измену, преступление, за которое его ждала бы немедленная и мучительная казнь. Но выражение лица архимага говорило, что ему плевать. Ставка, которую он сделал, были неизмеримо выше любого закона. И баронесса была в его полной власти.
— Они приедут, — сказала Шана, и её собственный голос показался ей доносившимся из-под воды. — Дайнира. Девочки. Они приняли приглашение.
Шентар медленно кивнул, его глаза сверкнули удовлетворением и лёгким безумством.
С Гаретом она успела обсудить тонкости снабжения удалённых застав, и суровый капитан разговорился, найдя в ней благодарного и понимающего слушателя. С мэтром Тимоном – омолаживающие свойства корней и трав, и старый целитель увлечённо цитировал трактаты, польщённый её интересом. С Иллен неиссякающей темой для разговоров были, конечно, книги. Но свой главный триумф Шана одержала с Лили. Она не сюсюкала, а говорила с девочкой как с равной, и та серьёзно и подробно описывала процесс рисования своего самого большого дракона.
— У него чешуя должна переливаться, — с важностью объясняла Лили. — Как у настоящего!
— Конечно, милая, — согласилась Шана. — Я как-то видела работы одной столичной художницы - говорят, в детстве она тоже обожала рисовать драконов, прямо как ты. И потом проиллюстрировала бестиарий для библиотеки Королевского университета - с химерами, единорогами и вивернами.
Лили завтра же решила нарисовать свой собственный бестиарий.
Когда подали десерт — воздушный яблочный пирог с ванильным кремом, — Шана отложила вилку и обвела взглядом собравшихся:
— Дорогие мои, я приехала не только насладиться вашим обществом, — начала она, и в её голосе зазвучали тёплые нотки. — Скоро у меня день рождения. И в этом году я решила устроить не шумный бал, а камерный, по-настоящему семейный праздник. Приедет моя дочь с мужем и детьми, несколько самых близких подруг… — Она сделала паузу, и её взгляд скользнул по Дайнире, Иллен и Лили. — И я была бы бесконечно рада, если бы три прекрасные лэа замка Ренли составили нам компанию.
Лили широко распахнула глаза, и ложка с кремом замерла у её рта:
— Мы поедем в гости? На настоящий праздник?
— Это было бы чудесно, милая. Будет много угощений, игры, а мои внучки примерно твоего возраста. Вы точно подружитесь.
Иллен опустила глаза, но Дайнира заметила, как они заблестели от предвкушения – и баронесса это тоже заметила.
— Иллен, тебе пора увидеть немного света, а не только эти древние стены и книги. — Она мягко повернулась к Дайнире. — И тебе, конечно, тоже, дорогая. Тебе нужна передышка от всех этих графских забот. Траур не станет помехой, ведь это вовсе не официальный приём. Ты не найдёшь в моих стенах осуждения – только дружескую признательность.
Дайнира улыбнулась, чувствуя, как искреннее предложение Шаны размягчает ту лёгкую настороженность, что жила в ней с момента её приезда.
— Конечно, Шана. Мы с огромным удовольствием приедем. Спасибо за приглашение.
— Вот и прекрасно! — Баронесса хлопнула в ладоши, и этот звук подвёл итог ужину.
Домашние постепенно разошлись — Тимон удалился к себе, сославшись на ноющие на погоду кости, Гарет отправился проверять ночные посты, Иллен увела зевающую Лили спать. Вильнор собрался было бесшумно раствориться в тени коридора, но Шана остановила его:
— Ан’сар Вильнор, умоляю, составьте нам компанию ещё немного, — сказала она, и в её голосе прозвучала не капризная нотка, а искренняя просьба. — Мне так не хватает бесед с теми, чей ум и происхождение столь отличны от нашего. Подарите мне эту роскошь — узнать больше.
Эльф замер, но Шана уже смотрела на него с таким неподдельным, теплым ожиданием, что отказать было бы оскорблением.
— Как пожелаете, лэа ди Герверан, — наконец произнес он.
Они переместились к камину, где слуги накрыли низкий столик с графином выдержанного вина и фруктами. Дайнира наполнила бокалы. Шана задавала вопросы — об эльфийских праздниках, традициях, символике и многозначности смыслов. И Вильнор отвечал – искренне, без капли высокомерия. В его черных глазах не было ни игры, ни отстраненности
— …Вы спрашиваете о празднике Лунного ветра? — Он слегка склонил голову, и в этом движении была вся его грация. — Это не совсем то, что представляют люди.
— Расскажите, — попросила Шана. — Я читала, что это ночь, когда эльфы задают вопросы о прошлом и будущем.
— В эту ночь мы оставляем свои стихи на ветвях, а утром смотрим, какие унесёт ветер. Те, что остались, считаются... значимыми.
— Свои стихи? — Шана ахнула, её брови взлетели вверх. — И вы тоже пишете стихи?
Дайнира замерла.
Вильнор — и поэзия?
Он никогда не упоминал об этом. Ни разу.
Эльф опустил глаза, его длинные ресницы отбрасывали тень на скулы.
— Когда-то писал. — Голос его стал ещё тише, будто он признавался в чём-то постыдном. — В Ночной ветви это... не поощряется.
— Но почему? — Шана наклонилась ближе, её духи смешались с запахом вина.
— Потому что стихи — это свет. А мы — тень. — Он поднял взгляд, и в нём мелькнуло что-то почти уязвимое. — Но иногда тень тоже тоскует по свету.
Он не лгал.
Дар Дайниры, всегда чуткий к фальши, не уловил ни единой ноты обмана. Вильнор действительно писал стихи. И действительно стыдился этого. И сейчас он делился этим с Шаной.
С Шаной.
Его откровенность досталась ей так легко, так просто — по первому же запросу.
Он открывал светской, любопытной, чужой женщине крупицу своей настоящей сути.
Дайнира почувствовала, как что-то сжимается у неё в груди.
Вильнор между тем начал говорить о структуре эльфийского стиха — о том, как количество слогов в строке соотносится с фазами луны, как рифма строится не на созвучии окончаний, а на перекликании образов и эмоций. Шана задавала умные, точные вопросы, и Вильнор отвечал ей с той же учтивой серьёзностью, будто она была учёной дамой, а не светской львицей, ищущей развлечений.
— А любовная лирика? — спросила баронесса, и в её глазах вспыхнул огонёк. — Неужели и она подчиняется столь строгим канонам?
— Любовь — это самый строгий канон из всех, лэа, — произнёс эльф. — И самый нарушаемый.
— А вы могли бы... — Баронесса закусила губу, внезапно смутившись. —... прочесть что-то своё?
Дайнира видела, как его пальцы слегка дрогнули. Потом его взгляд скользнул куда-то вдаль, за стены замка, в тёмное зимнее небо. И наконец он процитировал строки на эльфийском, и звуки лились, как вода, и даже незнание языка не могло стереть их гипнотической красоты.
Спустя мгновение Вильнор перевёл:
Звёздные волки по тёмному лугу несутся,
почти не тревожа ковыль из лунного света –
так Ночь вышивает на небе узоры, и дышит ветрами,
и шпильку вонзает из лунного камня в роскошные косы.
Она собралась на свидание, прекрасная дева.
Ты ждёшь её, прячась от солнца, тоскуя по мраку,
теням, серебру, тишине и полуночным грёзам.
Любуясь красавицей-Ночью в мерцающем шёлке
ты помнишь о тысячах тех, что ушли к ней до срока.
А она всех забыла.
— Это глупости, — Вильнор сделал глоток вина, словно желая смыть с себя минуту откровенности.
— Нет, это прекрасно, — выдохнула Шана.
Дайнира схватила свой бокал и выпила до дна.
43.
Когда вспышка портала баронессы наконец растворилась в воздухе, в зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине. Дайнира смотрела на эльфа, в котором за долю секунды изменилось всё – даже осанка, будто щёлкнул невидимый выключатель. Чёрные глаза с пронзительной ясностью встретили её взгляд.
— Ты выглядишь так, будто готова убить меня взглядом, —произнёс он, и в его голосе теперь не было ни намёка на ту мягкость, что звучала за ужином – только колючая ирония.
— Ты играл.
— Очевидно.
Вильнор устало откинулся на спинку кресла.
— И ты поняла игру, разве нет?.. Но тебе не понравилось, как я в неё играю.
— Возможно. - Она сжала зубы. — А ты хочешь, чтобы я разобрала твою игру?..
— Да. — Он спокойно кивнул. — Разбери.
Дайнира сделала глубокий вдох, пытаясь отбросить эмоции, которые путали мысли.
— Ты не хотел, чтобы Шана увидела в тебе угрозу. И хотел обеспечить её лояльность. Хотел понравится ей, — начала она медленно, заставляя себя думать, а не чувствовать. — Но ты не лгал. Ложь — грубый инструмент. Шана слишком умна, чтобы поверить в откровенную фальшь. Ты дал ей правду, но... поданную так, чтобы она видела только то, что хотела.
Вильнор кивнул, одобрительно, как учитель, отмечающий верный ответ.
— Продолжай.
— Ей нужен был образ. Красивый, загадочный эльф, который не напугает её, а заставит мечтать. Ты собирал информацию о ней - знал, что она любит поэзию, знал, что её любовники всегда моложе её. Поэтому ты показал себя… другим. Ты дал ей того, кто пишет о звёздах, но сам при этом кажется... почти безобидным.
— Почти? — Он усмехнулся.
— Ты не мог полностью скрыть то, что ты есть. Но ты сдвинул акценты.
— Хорошо, — сказал эльф, и в его голосе прозвучало что-то вроде удовлетворения. — Ты поняла механизм.
— И… ты использовал то, что обычно скрываешь. Стихи. Говорил о них так, будто это что-то личное.
— Потому что это и есть личное.
— Но ты не открываешь личное просто так!
— Просто так - нет. — Вильнор встал, его тень удлинилась, ложась на пол тёмным и острым клинком. — Но если это работает на цель, почему бы и нет?
Дайнира сжала кулаки.
Выпитое вино заставило её произнести резче и громче, чем она планировала:
— Ты хочешь сказать, что ты готов использовать всё что угодно, если это поможет манипулировать?!
Он пристально посмотрел на девушку.
— Тебя задевает, что я не читал своих стихов тебе.
— Что?
— Ты злишься не на мою игру. Ты злишься, потому что я никогда не был таким с тобой.
Она хотела возразить, но слова застряли в горле.
— Твой Дар говорил тебе, что я не лгу, и это тебя запутало. Ты решила, что где-то есть другой Вильнор — тот, кто пишет стихи, кто говорит о чувствах, кто... — Он усмехнулся. — Кто нравится таким, как Шана. И тебе стало обидно, что тебе я его не показываю.
Дайнира почувствовала, как жар разливается по щекам.
— Это не...
— Ты ошиблась, — перебил он.
Он подошёл ещё ближе, и теперь она видела каждую чёрточку его лица — резкие скулы, холодные глаза за длинными ресницами.
— Тот, кем я был с Шаной, — не я. Я не мягкий, Даэлисс, я – эльф Ночной ветви. Это маска. Тактика. Инструмент. — Он наклонился, и его голос стал тише, но от этого только опаснее.
— И ты видишь меня настоящего каждый день. На тренировках. Когда я ругаю тебя за ошибки. Где там мягкость, Даэлисс? — Он усмехнулся.
Потом вдруг сказал:
— Хочешь услышать мои стихи – те, что остались в ветвях в ночь Лунного ветра?..
— Да, — выдохнула Дайнира.
Вильнор прикрыл глаза и продекламировал:
Не зови – проклянёшь, коль откликнусь,
Не добро принесу – темноту,
Олеандр, аконит и гибискус,
Дым и пепел, клинок и стрелу.
Выбирай – я позволю, пожалуй, -
Ту тропу, по которой пройдёшь
От заката кровавого, ржавого
В безвозвратно-безлунную ночь.
Утра нет. Солнца нет. Только тени
И кошмары, что бродят в тенях.
Порождением злых сновидений
Откликаюсь зовущим меня.
Он оборвал строчку и усмехнулся:
— Чувствуешь разницу?..
Дайнира чувствовала.
Слова подступали к горлу – и это был не страх. Это было что-то неотшлифованное, слишком искреннее, то, что всегда сложнее всего произнести вслух. Она не решилась бы, наверное, если бы не вино.
— Спасибо, — выдохнула она. — За то, что учишь меня и объясняешь всё это. За то, что терпишь мои ошибки на тренировках. За то… что ты вообще тратишь на меня своё время.
— Ты думаешь, я делаю это только из-за Барса? – выгнул бровь Вильнор.
— Я... не знаю.
— Значит, недооцениваешь себя. Я не трачу время на тех, кто того не стоит. Даже ради брата.
Дайнира почувствовала, как уголки её губ дрогнули.
— То есть... я тебе нравлюсь?
— Ты — раздражающая, упрямая, слишком эмоциональная, — сказал он, но в его голосе не было ни капли неприязни. — Но да. Нравишься.
Дайнира замерла, поражённая тем, что эльф сказал это настолько прямолинейно.
А потом – поняла.
И рассмеялась — звонко, неожиданно для самой себя.
— Боги, Вильнор, это же тоже - чистейшая манипуляция! Ты только что сказал это, чтобы я ещё сильнее привязалась к тебе!
Он приподнял бровь, и в его взгляде мелькнуло что-то, напоминающее... удовлетворение. И Дайнира осознала, что сегодняшний урок ещё не был закончен – она всё ещё стояла перед учителем.
— Ты... — её голос дрогнул, и она намеренно заставила себя выдохнуть, чтобы звучало твёрже, — ты только что сделал то же самое, что и с Шаной. Ты дал мне ровно то, что я хотела услышать.
— И?
— И это блестяще. — Она снова рассмеялась, но в смехе звучало не только восхищение, но и лёгкая дрожь. — Ты за один вечер заставил двух женщин почувствовать себя особенными. Шана уехала, мечтая о таинственном эльфе, который "раскрылся" именно перед ней. А я... — она ткнула себя пальцем в грудь, — я признательна, что ты не стал играть со мной – и теперь стою здесь, и мне хочется обнять тебя, хотя пять минут назад я готова была швырнуть в тебя бокалом!
Вильнор слегка наклонил голову, и в уголке его губ дрогнула тень улыбки.
— Я не говорил ничего, что не было бы правдой.
— Вот именно! — Дайнира развела руками. — Ты просто... поворачиваешь правду нужной стороной. Шане ты показал то, что её зацепит. Мне — то, что зацепит меня.
Он молча наблюдал, как она осознаёт второй слой игры.
— Я одновременно восхищена и напугана тобой, — призналась девушка.
— Так и должно быть.
И в этот момент она окончательно поняла, что проиграла.
— Демоны, — проговорила она. — Я твоя. С потрохами.
Вильнор улыбнулся:
— Я знаю.
44.
Воздух в будуаре баронессы Шаны ди Герверан был густым и сладким, как раздавленная ягода. Аромат дорогих духов смешивался с запахом свечей и увядающих в хрустальной вазе алых роз, зимой стоивших целое состояние. Всё здесь - от заэльского ковра под ногами до шёлковых драпировок над широкой кроватью - кричало о безупречном вкусе и любви к роскоши.
Теперь эта роскошь казалась ей клеткой.
Шана сидела на краю стула с грифоньими лапами, выпрямив спину, будто на придворном приёме, но её пальцы судорожно сжимали подлокотники. В горле стоял ком, а в висках отдавалась тупая, навязчивая пульсация – эхо чужой воли, продавившей её защиту.
Перед ней, непринуждённо разглядывая миниатюрные фарфоровые фигурки пастушек и ягнят на каминной полке, стоял архимаг Диссийского ковена Шентар ди Парма. И его присутствие в этом пространстве было таким же чужеродным и ядовитым, как запах гари среди розового сада.
— Невероятно безвкусно, — произнёс он наконец, отводя взгляд от безделушек.
Шана не ответила. Она не могла. Её воля была сжата в тиски, её мысли – чужими. Тончайшая цепочка-артефакт на её шее, защищающая от ментального вторжения, больше не могла ей помочь. Он взломал защиту и теперь видел всё - все её страхи, все её надежды, все её маленькие, тщательно скрываемые слабости, вроде коллекции этих невинных фигурок.
Она знала, что Шентар ди Парма совершил государственную измену, преступление, за которое его ждала бы немедленная и мучительная казнь. Но выражение лица архимага говорило, что ему плевать. Ставка, которую он сделал, были неизмеримо выше любого закона. И баронесса была в его полной власти.
— Они приедут, — сказала Шана, и её собственный голос показался ей доносившимся из-под воды. — Дайнира. Девочки. Они приняли приглашение.
Шентар медленно кивнул, его глаза сверкнули удовлетворением и лёгким безумством.
