Равес с нарастающим ужасом смотрел на чужое лицо. Как он мог спутать этого человека с сыном. Волос черный, глаз из-под повязки серый, смотрит, сочится угрюмой злобой, и лицо, скорее тангорского уроженца, чем арденича. Черты точеные, тонкие, ни капли нет от Тродефа Морхея. Весь словно в противоположность слеплен. Обманул купец. Опоил. Голову заморочил. Равес встал, шатаясь словно пьяный. Вытер проступивший пот. Там, где только что билась надежда, образовалась дыра, черная, без дна. В сердце начала зреть ярость.
— Ты! — ножом ткнул в лицо невольнику, — ты морок навел? Колдунством занимаешься?
— Стой, Морхей, — Лавин подскочил, схватился за руку с ножом, начал гнуть к земле, но это только распалило купца еще больше.
— Обманул, подлец, — кричал Равес, вырываясь из цепких рук, — навел морок. Убью.
На них стали оборачиваться, посмеиваться над заезжим купцом, которого (не первого, не в первый раз) обманули на ташерском рынке: — пусти, убью.
— Опомнись, Морхей, не его вина.
Теперь на Морхее повис и Скалка. Арисей-стрелок стоял около связанного на случай, если Равес вырвется. Раздался звук, словно кто-то смеялся в кулак. Равес перестал вырываться, стряхнул с себя мужиков. Посмотрел на невольника. Тот сидел, опустив плечи и голову, и трясся мелкой дрожью.
— Эй, ты чего? — Ариска осторожно тронул связанного за плечо. Равес подошел, ножом под подбородок поднял тому голову, посмотрел в глаза. Он смеялся безудержным смехом безумного человека. Но сумасшествия в серых глазах не было ни грамма. Вспомнились слова распорядителя «...сам убьешь...». Нет! Нет вам, собаки иритийские. Не бывать такому.
Гнев утих, вернулась привычная расчетливость. Обманул-таки иритиец — конь всяко дороже стоил, чем этот раненый воин.
— Как твое имя? — тот всхлипнул в последний раз, замолчал, взглянул в глаза прямо и холодно. Больше не смеялся.
— Как-звать-то тебя? — человек на коленях сжал зубы так, что выступили желваки на скулах.
— Не хочешь, не говори, — Равес отдал нож Лавину, — хорошего коня за тебя отдал. Двоих таких как ты стоит. За то и спрошу с тебя вдвойне, — невольник улыбнулся холодно, дернул путы на локтях — крепко связаны.
— Слушай ко мне. В Ардени рабов нет. Да мне такой и не нужен. Жеребцу было три года. Отслужишь, отработаешь верой и правдой, скажем, шесть лет — можешь быть свободен. Катись ко всем демонам в пекло. Если же нет, или, может, тебе покажется, что можешь кого из моих обидеть или там другую пакость сотворить — из-под земли достану и сам лично на мелкие куски тебя порву. Хоть из пекла выну. Веришь? Вот такой договор предлагаю тебе. Честная служба или ..., - кивнул головой в сторону рынка, — пока не отъехали.
Человек опустил глаза, кивнул.
— Чего головой машешь? Слово дай, что дурного никому из моих людей не сделаешь, ни моей семье, ни служащем мне, не допустишь, чтоб кто-нибудь другой в твоем присутствии мог вред причинить. Вот такая клятва твоя будет. Жизнь в обмен на службу. Согласен?
Человек кивнул снова.
— Язык тебе что ль отрезали?
— Согласен, — хрипло ответил бывший невольник на арденском.
— Как тебя зовут? — тот снова посмотрел в глаза пронзительным холодным взглядом.
— Ладно. Вспомнишь — скажешь. А пока, — Равес снова взялся за нож, зашел со спины, разрезал кожаные путы, — Стершей будешь. Чтоб память поскорей возвращалась.
Так появился в доме Стерша. Глядя на него Равес, каждый раз снова и снова переживал тот миг, когда найдя сына после долгого времени, он снова его потерял. На этот раз навсегда. Боль не проходила. Тянула из сердца жилы — стало болеть. Но винить было некого, сам себя обманул. Жила слабая надежда, что для сына, может быть, кто-то сделает то же, что и Морхей для Стерши. Ведь не невольником живет. Садится за стол вместе со всеми. Может и Тродеф вернется, когда —нибудь. После долгого плена. Может быть. Когда—нибудь.
Дорога забралась на холм, с которого открывался вид на Морхееву Длань. Поля, пастбища и на самом горизонте раскинула крылья, как птица, сама усадьба. ДОма.
Близнецы почувствовали себя увереннее. Даже Грефи перестал икать и приободрился, выпрямился в седле.
— Чтож теперь-то, господин Морхей? — спросил Вырша, приостонавливаясь возле Морхея.
— На ярмарку поедем, — думая о своем, ответил Равес.
— Да я не об этом.
— Пока не знаю, поживем — увидим.
— Неужто, правда, пойдут Снежичи на брата? — Греф Огневик подъехал ближе.
— Два горлодера, это еще не армия, — возразила Лаиша.
— Почем знаешь, что два? — Греф повернулся к ней, — В каждой стороне по два — это уже много получается, а если еще и волнения пойдут, как сегодняшнее. То полкняжества уже проиграли сразу.
— Люди не поверят в эти басни, — тихо сказал Равес, — не могут поверить.
— Как знать, — эти поверили.
— Что-то не верится, что все дело только в одном поражении. Харрен-то два с лишним года назад отгремел, а вспомнили только сейчас, — заметила воительница.
— Значит, причина появилась, — Равес вздохнул. Есть, над, чем подумать.
— Я слыхал, Архимейстеры порталы перекрыли, — вставил Греф, — всем магикам велено снова в учетные книги переписаться.
— Значит, не в Светлояре дело, — заметила Лаиша, — по всему миру зреет чего-то. В Бору были на днях, там говорят — дракониты в Тангоре снова войско собирают. Но это слухи только.
- Без порталов-то они только у себя в Тангоре и покуражатся.
— Говорят, там у них есть свои способы на Острова перебираться. После иллиев осталось... — возразил Огневик.
— Слушай больше, если б так было, сидели бы они в своих горах, давно бы объявились в Гордарии или в Ардени, — Лаиша презрительно фыркнула, истинно кошка на воду, выражая свое отношение к драконитам. Близнецы внимали с открытыми ртами, поворачивались синхронно то к Лаише, то к магику.
— Плохо, что опять переписывать будут, — задумчиво сказал Равес, — значит готовят новый закон.
— Куда уж, — кисло сказал Огневик, — И так все запретили. Вздохнуть боишься.
— Так они вашего брата через заднее место дышать научат, — хохотнул Рамша. Греф ответил ему вялой улыбкой.
Равес посмотрел через плечо на Стершу. Его нелюбовь к магикам была в Длани общеизвестна. После того, как он едва не выломал Грефу руку от локтя за безобидный фокус с огненным шаром, признался разъяренному Равесу, что магиков на дух не переносит. И от более серьезного увечья Грефа спасла только данная на ташерском рынке клятва. После этого Греф старался Стерши избегать, что, впрочем, было взаимно. Тот тоже не стремился без нужды остаться с Огневиком наедине.
Лицо у Стерши ничего не выражало, как обычно. Он, кажется, даже не вспотел, несмотря на жару.
От усадьбы навстречу им выехал всадник. Судя по развевающемуся платью — женщина. Ни одна не решится вот так лететь навстречу кроме дочери — Авелии.
— Разобьется когда-нибудь, — тихо себе под нос проговорил Огневик, вглядываясь во всадницу.
— Типун на язык — также тихо ответил Равес. Дочь между тем приблизилась, раскрасневшаяся, растрепанная и счастливая.
— Папа! Здорово, что вы быстро вернулись. Тетка Яфа пирог испекла — такой вкусный- пальчики оближешь.
— Доброе утро, Алечка, — Греф выехал вперед, поймал ручку, поцеловал. Вырша фыркнул. Все знали, что Греф неравнодушен к дочке хозяина, но пока Авельке было все равно, Равес молчал. Дело-то молодое, переживет как-нибудь свою несчастную любовь.
— Ах, оставьте, — Велька вырвала руку, скользнула быстрым взглядом в сторону Стерши. Вот это Равеса беспокоило больше. Оно, конечно, понятно — Стерша — парень видный. С лица хоть картины пиши или монеты чекань. Сразу видно — типаж не арденский. Скорее тангорский. Черты, словно скульптором выведены. Портил только шрам через лоб и щеку, кривой, бугристый, что остался от ташера. Повезло, что глаз сохранил. Пора девку замуж — от беды.
Поначалу Равес опасался другого. Говорили, что иритийцы до мальчиков охочи. Боялся, что и Стерша тоже набрался от них всякого сраму. Мало ли, ведь у невольников выбор невелик. Велел Вилейке проследить за новеньким. Для того дал всем выходной, денег и наказ повеселиться всласть. Отъехали в Бор всем табором с гиканьем и ржанием, отнюдь не конским. Вернулись через день, опухшие, помятые, но довольные, даже Стерша улыбался, чего с ним отродясь не бывало. После Равес отозвал Вилерона в сторонку, спросил, что да как. Вилейка мялся, уводил глаза в пол.
— Как?
— Что как?
— Пил Стерша?
— Пил.
— Сколько?
— Как все.
— Девки были?
— Были.
— И что?
Вилейка возводил рыхлые, в красных прожилках, глаза к небу.
— Не помню.
Равес с досады шлепнул кулаком по стене.
— Что значит не помню?
— Прости, господин Морхей, как пили — помню, потом — не помню.
Равес со злостью сощурил глаза.
— Вилей, а Вилей...
— Чего? — Скалка страдальчески посмотрел на Морхея.
— А может тебя этот тангорский бес, пока ты в беспамятстве валился, заместо девки попользовал?
Скалка сглотнул, замотал головой.
— Не было такого, господин Морхей.
— Точно?
— Точно.
— А что было?
— Не помню.
Равес плюнул с досады, отпустил страдальца.
Потом выспросил у Кромши, выяснил, что хотел знать. Арисей улыбался, вспоминая.
— Помню, помню, как же. Пили темное гордарское пиво. Хорошее пиво. Вилей-то как-то сразу нажрался, давай подавальщицу лапать, а хозяин ему — не трожь. Я ему говорю, потом к девкам пойдем, не трожь.
— Я не про этого аспида, я про другого.
— А,... Стерш-то тоже не промах оказался. В призренном доме, хвать — самую глазастую. Глаза, что озера — утонуть можно. — Арисей мечтательно посмотрел наверх.
— И что? — К Равесу надоело уже слушать.
— Что, что. И плавал там до следующих петухов. Я ему нянька чтоли. — Кромша сморщился
Ответ успокоил. Значит, мужик, как мужик. Ну не повезло маленько. Теперь, правда, добавилась новая забота. Авелька со своими томными взглядами. Чаровница. Смотрит, как кошка на мышь, вздыхает. Одна радость — Стершу, похоже, не до неё дело.
— Матушка смотрит в окно, говорит — наши едут. А я говорю, что вы матушка, рано. А она говорит, нет, говорит, узнаю батюшку. Я и поехала. Алька тоже хотела, только её тетка Элива не пустила, — Авелия развернула кобылу, поехала рядом с отцом.
— Это почему же? — улыбнулся Равес
— Они шьют с Савеной. Еще не закончили, — так, под болтовню Авелии доехали до дома — никто не решился вставить ни слова в её монолог.
Дружина, как обычно в летнее время, шумно обедала во дворе под навесом, Равесу, как не хотелось присоединиться к ним, пришлось идти в дом. Там в кругу своей семьи тихо и чопорно ели, изредка перекидываясь словами. Жена, прямая и словно застывшая, отправляла в рот небольшие кусочки мяса, в пол-уха слушала, как младший сын Юлис рассказывал, куда они с рыцарем Кернским ездили утром. Тот сидел тут же за столом, как-никак из благородных, неудобно провожать во двор к мужичью. Он исполнял роль учителя при сыне — жена настояла. Обучал письму, этикету и прочим бесполезным штучкам для лучшего будущего. Ел молча, кивая на сыновний рассказ. Еще за столом вместе с хозяевами сидели: распорядитель и счетовод, сухой, как щепка Бориф Медовик, Грефи-чародей, Ивра, Несилова жена, и сестра Элива — Элькина нянька.
Равес предпочел бы, чтобы сын обучался военному делу у Окриста Несилы, ведь тот прошел хорренскую компанию, правда при штабе, но военную стратегию знал хорошо. Или стрельбе у Арисея Кромши, стрелка от бога, или бою на мечах у Скалки, лучшего Морхеева мечника. Но жена и слушать не хотела. Боялась, что и этого сына потеряет, будто при кнежеском дворе меньше шансов сгинуть собачьей смертью.
Авелия молчала, что редко с ней случалось, ковыряла вилкой в тарелке. Опять, наверное, ей от женушки досталось за езду без положенной этикетом экипировки. Младшая Элайя тоже ела, молча, дулась на свою няньку, что не пустила гулять.
Распорядитель прочистил горло.
— Как съездили? С пользой?
Равес вздохнул.
— Нет, завтра на ярмарку с утра поедешь, скажу к кому подойти.
— А, — Медовик коротко взглянул на Морхея, все понял сразу, больше вопросов задавать не стал.
— Давайте о делах потом, — холодно сказала Элона Морхей, подкрепив слова гневным взглядом.
Из открыто окна донесся хохот как минимум восьми глоток. Госпожа Морхей сморщилась, как от кислого.
— Зачем ты нанимаешь этих мужиков?
— Но душа моя, рыцари и магики не будут работать на конюшнях, — вежливо ответил Равес, надеясь, что Силей, рыцарь Кернский, не примет слишком близко его слова.
— Тогда попроси их вести себя потише, — ох, жена, с некоторых пор она стала вести себя как светская барышня, это все Сила голову ей заморочил. Когда Трошка вместе с тем же Вилеем с громким хохотом валили друг друга в грязь под окнами, ей было все равно, а теперь... Кажется она даже переняла у сэра Кернского вечно кислое выражение лица. Как меняются люди. Женился на вздорной, хохочущей над каждой шуткой девице, а теперь, кажется, жил с другим человеком. Теперь-то женушка завела другие порядки: надлежало вести себя согласно не нужному гордарскому этикету. Ели по правилам, разговаривали только на определенные правилами темы, даже спать ложились и то по правилам. Раздельно, словно не муж и жена, а посторонние друг другу люди. Готовились к выезду в столицу. Светлояр обещал принять сына Юлиса ко двору по достижении четырнадцати лет. Осталось недолго ждать. Аппетит пропал, снова сбилось сердце. Равес поднялся.
— Прости, душа моя, что-то нехорошо мне, выйду, схожу к бабке Оривеевой, — встал, вслед поднялись и рыцырь с Огневиком. Равес махнул рукой, мол, сидите. Тяжело ступая, вышел. Распорядитель с сочувствием покачал головой. Дочери проводили напуганными взглядами. Элона опустила глаза в тарелку, продолжила есть.
Равес с облегчением вышел на воздух. Возле прислужьего крыла, под навесом заканчивали трапезу работники. Каждого их них Морхей нанимал лично, каждого знал, казалось, целую вечность. Нанимал с условием, чтоб и с мечом ладили и с лопатой, потому многие — выходцы из крестьян. Приходил к ним в прислужье крыло, словно к далеким, желанным родичам. Почти все знали Трошку, когда тот еще жил в родительском доме, половина — была его друзьями. Исключение составил только Силей из Керна, выходец из Гордарии, посчитавший своим долгом отслужить ссуженые деньги, иначе грозила ему долговая тюрьма. Равес не стал спорить. Хочет — пусть служит. Недолго осталось. До зимы, а там распрощаться только останется с высокородным господином Кернским. Тогда-то, может, удастся вздохнуть спокойно. Женушка угомонит свой пыл, перестанет ставить в доме гордарские порядки.
Новый взрыв хохота вернул к настоящему.
— Эй, луженые глотки, громче коней ржете, — беззлобно крикнул, подошел. Окрист Несила, и Греча Вали тут же подвинулись, освободили место на лавке. Равес сел.
— Бери пирог, господин Морхей, — хохотнул Окрист, подтянул расписную тарелку с последним оставшимся куском.
— А вы что? — Равес улыбнулся, брать пока не стал. Не зря ржали. Надо послушать, что Несила скажет.
— Это Валисика кусок, он наелся сегодня, — ответил за приятеля Греча. Равес посмотрел на Валисика. Ему только исполнился двадцать первый год, а выглядел он на пять лет моложе. Очень от этого страдал, говорил, что его никто всерьез не воспринимает. Этот его пунктик частенько становился объектом для шуток. Сегодня, похоже, не исключение. Валисик сидел пунцовый, как стыдливая девушка, крутил в руках кружку. Равес отодвинул блюдо:
— Ты! — ножом ткнул в лицо невольнику, — ты морок навел? Колдунством занимаешься?
— Стой, Морхей, — Лавин подскочил, схватился за руку с ножом, начал гнуть к земле, но это только распалило купца еще больше.
— Обманул, подлец, — кричал Равес, вырываясь из цепких рук, — навел морок. Убью.
На них стали оборачиваться, посмеиваться над заезжим купцом, которого (не первого, не в первый раз) обманули на ташерском рынке: — пусти, убью.
— Опомнись, Морхей, не его вина.
Теперь на Морхее повис и Скалка. Арисей-стрелок стоял около связанного на случай, если Равес вырвется. Раздался звук, словно кто-то смеялся в кулак. Равес перестал вырываться, стряхнул с себя мужиков. Посмотрел на невольника. Тот сидел, опустив плечи и голову, и трясся мелкой дрожью.
— Эй, ты чего? — Ариска осторожно тронул связанного за плечо. Равес подошел, ножом под подбородок поднял тому голову, посмотрел в глаза. Он смеялся безудержным смехом безумного человека. Но сумасшествия в серых глазах не было ни грамма. Вспомнились слова распорядителя «...сам убьешь...». Нет! Нет вам, собаки иритийские. Не бывать такому.
Гнев утих, вернулась привычная расчетливость. Обманул-таки иритиец — конь всяко дороже стоил, чем этот раненый воин.
— Как твое имя? — тот всхлипнул в последний раз, замолчал, взглянул в глаза прямо и холодно. Больше не смеялся.
— Как-звать-то тебя? — человек на коленях сжал зубы так, что выступили желваки на скулах.
— Не хочешь, не говори, — Равес отдал нож Лавину, — хорошего коня за тебя отдал. Двоих таких как ты стоит. За то и спрошу с тебя вдвойне, — невольник улыбнулся холодно, дернул путы на локтях — крепко связаны.
— Слушай ко мне. В Ардени рабов нет. Да мне такой и не нужен. Жеребцу было три года. Отслужишь, отработаешь верой и правдой, скажем, шесть лет — можешь быть свободен. Катись ко всем демонам в пекло. Если же нет, или, может, тебе покажется, что можешь кого из моих обидеть или там другую пакость сотворить — из-под земли достану и сам лично на мелкие куски тебя порву. Хоть из пекла выну. Веришь? Вот такой договор предлагаю тебе. Честная служба или ..., - кивнул головой в сторону рынка, — пока не отъехали.
Человек опустил глаза, кивнул.
— Чего головой машешь? Слово дай, что дурного никому из моих людей не сделаешь, ни моей семье, ни служащем мне, не допустишь, чтоб кто-нибудь другой в твоем присутствии мог вред причинить. Вот такая клятва твоя будет. Жизнь в обмен на службу. Согласен?
Человек кивнул снова.
— Язык тебе что ль отрезали?
— Согласен, — хрипло ответил бывший невольник на арденском.
— Как тебя зовут? — тот снова посмотрел в глаза пронзительным холодным взглядом.
— Ладно. Вспомнишь — скажешь. А пока, — Равес снова взялся за нож, зашел со спины, разрезал кожаные путы, — Стершей будешь. Чтоб память поскорей возвращалась.
Так появился в доме Стерша. Глядя на него Равес, каждый раз снова и снова переживал тот миг, когда найдя сына после долгого времени, он снова его потерял. На этот раз навсегда. Боль не проходила. Тянула из сердца жилы — стало болеть. Но винить было некого, сам себя обманул. Жила слабая надежда, что для сына, может быть, кто-то сделает то же, что и Морхей для Стерши. Ведь не невольником живет. Садится за стол вместе со всеми. Может и Тродеф вернется, когда —нибудь. После долгого плена. Может быть. Когда—нибудь.
***
Дорога забралась на холм, с которого открывался вид на Морхееву Длань. Поля, пастбища и на самом горизонте раскинула крылья, как птица, сама усадьба. ДОма.
Близнецы почувствовали себя увереннее. Даже Грефи перестал икать и приободрился, выпрямился в седле.
— Чтож теперь-то, господин Морхей? — спросил Вырша, приостонавливаясь возле Морхея.
— На ярмарку поедем, — думая о своем, ответил Равес.
— Да я не об этом.
— Пока не знаю, поживем — увидим.
— Неужто, правда, пойдут Снежичи на брата? — Греф Огневик подъехал ближе.
— Два горлодера, это еще не армия, — возразила Лаиша.
— Почем знаешь, что два? — Греф повернулся к ней, — В каждой стороне по два — это уже много получается, а если еще и волнения пойдут, как сегодняшнее. То полкняжества уже проиграли сразу.
— Люди не поверят в эти басни, — тихо сказал Равес, — не могут поверить.
— Как знать, — эти поверили.
— Что-то не верится, что все дело только в одном поражении. Харрен-то два с лишним года назад отгремел, а вспомнили только сейчас, — заметила воительница.
— Значит, причина появилась, — Равес вздохнул. Есть, над, чем подумать.
— Я слыхал, Архимейстеры порталы перекрыли, — вставил Греф, — всем магикам велено снова в учетные книги переписаться.
— Значит, не в Светлояре дело, — заметила Лаиша, — по всему миру зреет чего-то. В Бору были на днях, там говорят — дракониты в Тангоре снова войско собирают. Но это слухи только.
- Без порталов-то они только у себя в Тангоре и покуражатся.
— Говорят, там у них есть свои способы на Острова перебираться. После иллиев осталось... — возразил Огневик.
— Слушай больше, если б так было, сидели бы они в своих горах, давно бы объявились в Гордарии или в Ардени, — Лаиша презрительно фыркнула, истинно кошка на воду, выражая свое отношение к драконитам. Близнецы внимали с открытыми ртами, поворачивались синхронно то к Лаише, то к магику.
— Плохо, что опять переписывать будут, — задумчиво сказал Равес, — значит готовят новый закон.
— Куда уж, — кисло сказал Огневик, — И так все запретили. Вздохнуть боишься.
— Так они вашего брата через заднее место дышать научат, — хохотнул Рамша. Греф ответил ему вялой улыбкой.
Равес посмотрел через плечо на Стершу. Его нелюбовь к магикам была в Длани общеизвестна. После того, как он едва не выломал Грефу руку от локтя за безобидный фокус с огненным шаром, признался разъяренному Равесу, что магиков на дух не переносит. И от более серьезного увечья Грефа спасла только данная на ташерском рынке клятва. После этого Греф старался Стерши избегать, что, впрочем, было взаимно. Тот тоже не стремился без нужды остаться с Огневиком наедине.
Лицо у Стерши ничего не выражало, как обычно. Он, кажется, даже не вспотел, несмотря на жару.
От усадьбы навстречу им выехал всадник. Судя по развевающемуся платью — женщина. Ни одна не решится вот так лететь навстречу кроме дочери — Авелии.
— Разобьется когда-нибудь, — тихо себе под нос проговорил Огневик, вглядываясь во всадницу.
— Типун на язык — также тихо ответил Равес. Дочь между тем приблизилась, раскрасневшаяся, растрепанная и счастливая.
— Папа! Здорово, что вы быстро вернулись. Тетка Яфа пирог испекла — такой вкусный- пальчики оближешь.
— Доброе утро, Алечка, — Греф выехал вперед, поймал ручку, поцеловал. Вырша фыркнул. Все знали, что Греф неравнодушен к дочке хозяина, но пока Авельке было все равно, Равес молчал. Дело-то молодое, переживет как-нибудь свою несчастную любовь.
— Ах, оставьте, — Велька вырвала руку, скользнула быстрым взглядом в сторону Стерши. Вот это Равеса беспокоило больше. Оно, конечно, понятно — Стерша — парень видный. С лица хоть картины пиши или монеты чекань. Сразу видно — типаж не арденский. Скорее тангорский. Черты, словно скульптором выведены. Портил только шрам через лоб и щеку, кривой, бугристый, что остался от ташера. Повезло, что глаз сохранил. Пора девку замуж — от беды.
Поначалу Равес опасался другого. Говорили, что иритийцы до мальчиков охочи. Боялся, что и Стерша тоже набрался от них всякого сраму. Мало ли, ведь у невольников выбор невелик. Велел Вилейке проследить за новеньким. Для того дал всем выходной, денег и наказ повеселиться всласть. Отъехали в Бор всем табором с гиканьем и ржанием, отнюдь не конским. Вернулись через день, опухшие, помятые, но довольные, даже Стерша улыбался, чего с ним отродясь не бывало. После Равес отозвал Вилерона в сторонку, спросил, что да как. Вилейка мялся, уводил глаза в пол.
— Как?
— Что как?
— Пил Стерша?
— Пил.
— Сколько?
— Как все.
— Девки были?
— Были.
— И что?
Вилейка возводил рыхлые, в красных прожилках, глаза к небу.
— Не помню.
Равес с досады шлепнул кулаком по стене.
— Что значит не помню?
— Прости, господин Морхей, как пили — помню, потом — не помню.
Равес со злостью сощурил глаза.
— Вилей, а Вилей...
— Чего? — Скалка страдальчески посмотрел на Морхея.
— А может тебя этот тангорский бес, пока ты в беспамятстве валился, заместо девки попользовал?
Скалка сглотнул, замотал головой.
— Не было такого, господин Морхей.
— Точно?
— Точно.
— А что было?
— Не помню.
Равес плюнул с досады, отпустил страдальца.
Потом выспросил у Кромши, выяснил, что хотел знать. Арисей улыбался, вспоминая.
— Помню, помню, как же. Пили темное гордарское пиво. Хорошее пиво. Вилей-то как-то сразу нажрался, давай подавальщицу лапать, а хозяин ему — не трожь. Я ему говорю, потом к девкам пойдем, не трожь.
— Я не про этого аспида, я про другого.
— А,... Стерш-то тоже не промах оказался. В призренном доме, хвать — самую глазастую. Глаза, что озера — утонуть можно. — Арисей мечтательно посмотрел наверх.
— И что? — К Равесу надоело уже слушать.
— Что, что. И плавал там до следующих петухов. Я ему нянька чтоли. — Кромша сморщился
Ответ успокоил. Значит, мужик, как мужик. Ну не повезло маленько. Теперь, правда, добавилась новая забота. Авелька со своими томными взглядами. Чаровница. Смотрит, как кошка на мышь, вздыхает. Одна радость — Стершу, похоже, не до неё дело.
— Матушка смотрит в окно, говорит — наши едут. А я говорю, что вы матушка, рано. А она говорит, нет, говорит, узнаю батюшку. Я и поехала. Алька тоже хотела, только её тетка Элива не пустила, — Авелия развернула кобылу, поехала рядом с отцом.
— Это почему же? — улыбнулся Равес
— Они шьют с Савеной. Еще не закончили, — так, под болтовню Авелии доехали до дома — никто не решился вставить ни слова в её монолог.
Глава 2. Шаг второй
Дружина, как обычно в летнее время, шумно обедала во дворе под навесом, Равесу, как не хотелось присоединиться к ним, пришлось идти в дом. Там в кругу своей семьи тихо и чопорно ели, изредка перекидываясь словами. Жена, прямая и словно застывшая, отправляла в рот небольшие кусочки мяса, в пол-уха слушала, как младший сын Юлис рассказывал, куда они с рыцарем Кернским ездили утром. Тот сидел тут же за столом, как-никак из благородных, неудобно провожать во двор к мужичью. Он исполнял роль учителя при сыне — жена настояла. Обучал письму, этикету и прочим бесполезным штучкам для лучшего будущего. Ел молча, кивая на сыновний рассказ. Еще за столом вместе с хозяевами сидели: распорядитель и счетовод, сухой, как щепка Бориф Медовик, Грефи-чародей, Ивра, Несилова жена, и сестра Элива — Элькина нянька.
Равес предпочел бы, чтобы сын обучался военному делу у Окриста Несилы, ведь тот прошел хорренскую компанию, правда при штабе, но военную стратегию знал хорошо. Или стрельбе у Арисея Кромши, стрелка от бога, или бою на мечах у Скалки, лучшего Морхеева мечника. Но жена и слушать не хотела. Боялась, что и этого сына потеряет, будто при кнежеском дворе меньше шансов сгинуть собачьей смертью.
Авелия молчала, что редко с ней случалось, ковыряла вилкой в тарелке. Опять, наверное, ей от женушки досталось за езду без положенной этикетом экипировки. Младшая Элайя тоже ела, молча, дулась на свою няньку, что не пустила гулять.
Распорядитель прочистил горло.
— Как съездили? С пользой?
Равес вздохнул.
— Нет, завтра на ярмарку с утра поедешь, скажу к кому подойти.
— А, — Медовик коротко взглянул на Морхея, все понял сразу, больше вопросов задавать не стал.
— Давайте о делах потом, — холодно сказала Элона Морхей, подкрепив слова гневным взглядом.
Из открыто окна донесся хохот как минимум восьми глоток. Госпожа Морхей сморщилась, как от кислого.
— Зачем ты нанимаешь этих мужиков?
— Но душа моя, рыцари и магики не будут работать на конюшнях, — вежливо ответил Равес, надеясь, что Силей, рыцарь Кернский, не примет слишком близко его слова.
— Тогда попроси их вести себя потише, — ох, жена, с некоторых пор она стала вести себя как светская барышня, это все Сила голову ей заморочил. Когда Трошка вместе с тем же Вилеем с громким хохотом валили друг друга в грязь под окнами, ей было все равно, а теперь... Кажется она даже переняла у сэра Кернского вечно кислое выражение лица. Как меняются люди. Женился на вздорной, хохочущей над каждой шуткой девице, а теперь, кажется, жил с другим человеком. Теперь-то женушка завела другие порядки: надлежало вести себя согласно не нужному гордарскому этикету. Ели по правилам, разговаривали только на определенные правилами темы, даже спать ложились и то по правилам. Раздельно, словно не муж и жена, а посторонние друг другу люди. Готовились к выезду в столицу. Светлояр обещал принять сына Юлиса ко двору по достижении четырнадцати лет. Осталось недолго ждать. Аппетит пропал, снова сбилось сердце. Равес поднялся.
— Прости, душа моя, что-то нехорошо мне, выйду, схожу к бабке Оривеевой, — встал, вслед поднялись и рыцырь с Огневиком. Равес махнул рукой, мол, сидите. Тяжело ступая, вышел. Распорядитель с сочувствием покачал головой. Дочери проводили напуганными взглядами. Элона опустила глаза в тарелку, продолжила есть.
Равес с облегчением вышел на воздух. Возле прислужьего крыла, под навесом заканчивали трапезу работники. Каждого их них Морхей нанимал лично, каждого знал, казалось, целую вечность. Нанимал с условием, чтоб и с мечом ладили и с лопатой, потому многие — выходцы из крестьян. Приходил к ним в прислужье крыло, словно к далеким, желанным родичам. Почти все знали Трошку, когда тот еще жил в родительском доме, половина — была его друзьями. Исключение составил только Силей из Керна, выходец из Гордарии, посчитавший своим долгом отслужить ссуженые деньги, иначе грозила ему долговая тюрьма. Равес не стал спорить. Хочет — пусть служит. Недолго осталось. До зимы, а там распрощаться только останется с высокородным господином Кернским. Тогда-то, может, удастся вздохнуть спокойно. Женушка угомонит свой пыл, перестанет ставить в доме гордарские порядки.
Новый взрыв хохота вернул к настоящему.
— Эй, луженые глотки, громче коней ржете, — беззлобно крикнул, подошел. Окрист Несила, и Греча Вали тут же подвинулись, освободили место на лавке. Равес сел.
— Бери пирог, господин Морхей, — хохотнул Окрист, подтянул расписную тарелку с последним оставшимся куском.
— А вы что? — Равес улыбнулся, брать пока не стал. Не зря ржали. Надо послушать, что Несила скажет.
— Это Валисика кусок, он наелся сегодня, — ответил за приятеля Греча. Равес посмотрел на Валисика. Ему только исполнился двадцать первый год, а выглядел он на пять лет моложе. Очень от этого страдал, говорил, что его никто всерьез не воспринимает. Этот его пунктик частенько становился объектом для шуток. Сегодня, похоже, не исключение. Валисик сидел пунцовый, как стыдливая девушка, крутил в руках кружку. Равес отодвинул блюдо:
