— Нет, спасибо, сыт.
Арисей быстро подхватил тарелку с другого конца стола, поставил Валисику под нос.
— Ну в самом деле, чего ржете, — добавил ласково, — Ешь, Вася, а то не вырастешь, — за столом снова громыхнул хохот.
— Ну, хватит, — перекрывая гомон, крикнул Равес. — Он еще каждого из вас в землю вобьет... в свое время. — Валисик ответил робкой, благодарной улыбкой. — Работа стоит.
— Господин Морхей — потянулся Скалка, разминая свою широкую спину, — после обеда отдохнуть надо.
— Я гляжу, ты перетрудился малость. Так надо Ялафе сказать, чтоб не кормила тебя так плотно.
— Не можно, — возразил Вилей, — она меня любит.
— Мужа она любит, а тебя откармливает, как борова, на убой. — За столом засмеялись. Но уже тише.
— Ладно, отдыхайте. Час. Потом за работу, она сама себя не сделает.
Работники согласно загудели. Морхей поднялся, отправился к домику старухи Сегунды дочери Орифеевой, как она сама всем представлялась. Говорила, что отец ей — Орифей, дух земли. Чтож, ей виднее, чьей дочерью называться. Равес сам распорядился поставить ей отдельный домишко у самой стены рядом с воротами, чтобы знахарка могла в любое время отойти по своей надобности. На зимы бабка перебиралась в большой дом. Ближайшие соседи Волохи, да те же Опахи заходили к ней за снадобьями. Из ближайших хуторов приезжали, если прохворает кто. И повитуха, и знахарка, и гадалка. Все могла. И для людей у неё время находилось, и для животных. Всех врачевала, за что большой поклон ей до самой земли, никому отказа не было.
Бабка стояла на дворе возле своего дома, худая и сгорбленная. На плече сидел, сек хвостом воздух большой черный котище по имени Шиш. Свое имя котище заработал благодаря тому же Вилейке. Большой котолюб, Вилей все норовил погладить животину, да за ушком почесать, за что заработал с десяток мелких длиннющих шрамов по всей руке. В конце концов, Вилей сдался. Оставил кота в покое, когда показывался во дворе черный бок, говорил — «Шиш, к кому пойдет». Так и стали звать, сначала с улыбкой, потом прижилось. Шишок никому, кроме Сегунды не давался. Приходил в дом, когда хотел, когда хотел, уходил. Морду в поле за лето наел — в дверь не идет. Но на месте своем на плече у старухи сидел регулярно. Равес улыбнулся, вспоминая, как маленькими его девочки с визгом бегали от бабки, потому как считали её ведьмой-полянницей. Пригляделся — и впрямь похожа. Вся сушеная, тонкая, как ивовый прут, завороченная в расшитые яркими нитками платки. На голове — платок, на груди крест-накрест — платок, на пояснице — платок, под платками какой-то бесцветный балахон. И черным воротником — Шиш. Сидит — тарахтит, от дома слышно.
— Мир тебе, почтенная, — Равес поклонился до земли.
Бабка посмотрела на него выцветшими глазами.
— И тебе мир, Морхей. Опять захворал? — Сегунда рукой нащупала лавку у стены, села. Шиш даже не пошевелился, продолжал мурлыкать.
Морхей сел рядом.
— Что-то снова сердце колет.
— Перетрудил ты его, Морхеюшка. Говорила тебе, не нагружай больше — защемит, не ровен час — помрешь.
— Хотел бы, да не получается, — Равес нарисовал в пыли под ногами палочку попавшейся в руки щепой. Потом еще одну. — Люди в округе что-то волнуются. Авгур, кнезь Рденский воду мутит. Зачем, непонятно.
— Известно, зачем, — бабка начала раскачиваться взад, вперед, что бывало, когда она впадала в транс во время своих ритуалов.
— Ты откуда знаешь?
— Я давно все знаю, Морхеюшка. И тебя предупреждала, помнишь о том?
— Помню, — как не помнить. Как приехали с Ташера — бабка тут же и пришла — звать не пришлось. Сама, что не бывало до этого. В дороге Стерше стало совсем худо — еле довезли. Рана на голове воспалилась, да еще сказалась старая рана на брюхе. Все распухло и загноилось. Кое-как Лавиновыми неглубокими знаниями о травах удалось протянуть до дома. А бабка, знай, твердит — зачем, да зачем привез себе на погибель адово семя. В конце концов, Равес вскинулся на неё.
— Лечи, старая, помрет ведь.
А старуха уперлась.
— Не буду, даже не прикоснусь. И чародею твоему не посоветую.
— Чтож помирать теперь ему?
Бабка посмотрела на Равеса долгим, скорбным взглядом, изрекла.
— Не от этой раны ему умереть придется. Ни ты, ни другой, от человека рожденный, его убить не смогут.
— То мантикора была, почтенная.
Бабка махнула рукой.
— Тем более, — и ушла. Прислала, правда, через маленькую Эльку настоев разных и припарок. Через неделю Стерша уже вставал, а к разговору этому больше не возвращались. До сегодняшнего дня.
— Два года прошло, а ты все не успокоишься, — на земле уже вырос целый забор из палочек.
— Не успокоюсь. Духи земли и леса в волнении, неспокойно стало в чащах. Вот и люди, как и звери — чуят и волнуются.
— Чего-чуят-то?
— Пробудился бесов кнезь. Вот и волнение повсюду.
— Кнезь бесов, говоришь, — задумчиво проговорил Равес, — а Стерша-то тут при чем?
— Знак на нем. Видел? — как не видеть, видел. Смотрел и холодел от мысли, что сыну могла такая же доля достаться. Мысль о плене, какая прежде давала надежду, теперь стала самым страшным ночным кошмаром. Все тело изрыто шрамами, не боевыми — пыточными.
-То не бесов знак, это люди сделали, — Равес перечеркнул горизонтальной чертой все свои палочки — теперь больше на забор похоже.
— Добрый ты человек, Морхеюшка. Добрый, потому не видишь зла перед собой.
— Если его нету, так и не вижу, — возразил Равес. Перечеркнул еще раз свой забор, пусть будет с двумя жердями.
Сегунда замолчала, продолжая раскачиваться. Шиш продолжал мурлыкать. Помолчали немного. Где — то рядом застрекотал кузнечик.
— Может просто не повезло ему. Молюсь теперь Многоликому, чтобы сыну такой доли не досталось. Лучше уж смерть сразу, чем так-то.
— Не труди свое сердце — твоему сыну больше повезло, — сказала бабка и снова замолчала. Вздохнула, приподнялась, медленно разгибаясь под тяжестью наглого кота.
— Пойдем, дам тебе капель, — Равес тоже поднялся, пошел за знахаркой в дом.
Когда Равес возвращался от бабки Оривеевой, во дворе у стола уже прибрали. Пока было время, снова затеяли какую-то пакость. Арисей Кромша уговаривал Тимушира посостязаться в стрельбе. Такую штуку он затевал с каждым новеньким. Проигравший должен был на завтрашней ярмарке купить победителю бочонок вина.
Фарсах Тимушир, иритийский стрелок, прибился к Морхеевой дружине недавно. Работал за двоих, почти не пил и редко участвовал в Вилейкиных авантюрах, а это тоже немало — должна же быть хоть у одного голова на плечах. В общем, он Равесу пришелся по душе, потому предложили иритийцу договор на год. Тот согласился. Добавил, что на родине его не ждут, а семьи у него нету, потому возвращаться некуда. Вилей после выпытал, что сбежал Фарсах от ревнивого мужа своей зазнобы. Грозило иритийцу публичное оскопление, потому и не спешил он возвращаться домой.
Сейчас он вяло отмахивался от Ариски. На грядущее представление посмотреть хотелось всем — никто не расходился. Даже Грефи притулился в сторонке. Лаиша стояла, опершись о столб навеса, усердно стараясь выглядеть равнодушной к действу, но видно было, что интересно.
— Отойди, не мешай.
— Да ладно, Фарсах, покажи, на что способен. Вон Вилей говорит — ты яблоко с лету бьешь.
— Точно — сам видел, — гудел Вилерон, ковыряя в зубах соломинкой.
— Зачем тебе? У тебя денег нет, все на женщин тратишь. Сам говорил.
Арисей хохотнул, оглядел собравшийся люд.
— Это тебе еще выиграть надо. Яблоко в лет. Будешь? — все замерли. Пари казалось уже выигранным — силы тимушировой никто не видел, зато все знали Ариску. Кромша — стрелок от бога. С завязанными глазами в десятку бил. На звук птицу сбивал — ни разу не дал промаха.
— Зачем в лет? Стрелу потом где будешь искать? — возразил иритиец. — Давай на скорость в монету. Три раза. — Фарсах, наконец, сдался, и в нем проступил азарт. Равес подошел поближе. Ариска был вечно на мели и всегда помирал со скуки. Самым верным источником дохода было втянуть кого-нибудь в состязание с верным выигрышем. Проиграл только раз, когда Стерша располовинил метательным ножом древко, пущенной в стену дальнего амбара, стрелы. Но в убытке не остался — спорить Стерше было не на что, так, для куража его подначили. Потом истыкали несчастный амбар железом, пока Равес не прекратил бесполезное занятие.
— Ну, по рукам, — Ариска думал недолго, протянул ладонь. Фарсах пожал, поднялся.
— Свой лук возьму.
— Бери, — Кромша широко улыбнулся в щегольские усы, подмигнул близнецам. Стрелять решили тут же во дворе, приладив монеты на ствол растущей у стены осины.
— Твои верхние три, мои — нижние, — говорил Ариска, втыкая перед собой в землю три стрелы.
— Как скажешь, — Тимушир натянул свой лук — длинный, с затейливой резьбой по дуге. Оттянул тетиву до самого уха, весь подобрался. Потом расслабился, улыбнулся Кромше.
— Кто будет считать?
— Я, ...Я буду, — Вырша Скопрь подбежал к осине, поднял руку.
— Как опущу — начинайте, — Желающие посмотреть подтянулись ближе. Равесу обзор загородили широкие спины.
— Пустите, горлодеры, — Морхей без церемоний раздвинул людей, стоящих перед ним. Соревнующиеся стояли, расслабленно опустив луки.
— Кто быстрее все монеты проткнет — тот делится с остальными. — Выкрикнул Вырша. В толпе послышались одобрительные замечания.
— Ты роток-то не разевай, на чужое добро — оскалился Арисей, разминая пальцы.
— Давай! — Вырша опустил руку. Равес всегда немного завидовал тем, кто мог вот так совладать с собственным телом. Стрелки сразу потеряли свою развязную удаль, подобрались, отточенными движениями наложили стрелы, отпустили тетиву со звоном, и снова потянулись за стрелами. Тинь, тинь, тинь. Все произошло так быстро, что никто и опомниться не успел. Заревел от осины Вырша, что все стрелы поразили цели. Арисей опоздал на полруки. Стоял, как помоями облитый, моргал глазами, не закрывая рта.
-Вот, пекло, — Выругался, сплюнул, — легче не стало. Зрители взорвались криками. Вырша выковыривал из ствола стрелы с пробитыми медяками.
Тимушир подошел, похлопал по Арисея спине.
— Завтра вина тебе покупать. Сам выпьешь, друзей угостишь.
— Тьфу на вас, с пеленок вас там стрелять учат что ли. Давай еще раз.
— Проиграешь, — Фарсах покачал бритой головой.
— У, собака иритийская, — беззлобно процедил Арисей, погрозил кулаком, с зажатым в нем луком.
— Опять проиграл! — Вилей подошел, хлопнул друга по спине, — не сражаться тебе с Империей. Ты ей, — прищелкнул звонко языком, — не ровня.
— Посмотрим еще, — улыбнулся Ариска, — подучусь еще, снова попробуем.
Фарсах покивал, тоже улыбнулся.
— Давай, давай. Только в другой раз не на вино спорить будем.
— Нечего на рожон лезть, если боишься проиграть — изрекла Лаиша, подходя.
— Кто сегодня в поле? — спросил Равес, вспомнив о деле.
— Аррон с Курей. — Вилей с наслаждением потянулся. — Заменю скоро.
— Хорошо. Расходитесь, пора за дело приниматься. Развлеклись и будет. — Сборище тут же начало редеть. Один за одним уходили, кто — куда. Кто в дом, в кухню помогать тетке Ялафе, кто в амбар, чинить потекшую позавчера крышу, кто еще куда. Равес посидел немного, посмотрел в небо — ни облачка. Ясно будет — это хорошо. Дороги останутся сухими. За ворота выехали Вилей с Валисиком— на смену Аррону Мохому и Курии Керше, повезли им и обед тоже. Хорошо. Спокойно вокруг. На небе ни облачка, за воротами поздние кузнечики стрекочут, ветер волнит пожелтевшую траву в поле, припекает солнце. Последнее перед грядущей распутицей. Не отпускала тяжесть на сердце. Гроза что ли будет? Нет, ясно на небе. Тревожно в душе.
Гроза пришла к вечеру в лице трех всадников. На землю опустились непроницаемые сумерки, все работники уже закончили трапезничать. Аррон Мохый и Окрист Несила отправились спать. Остальные толклись во дворе, усевшись за опустевшим столом, травили байки. Как обычно, первым начинал Скалка, но не успел даже рта раскрыть, как в ворота постучали. Громко, по-хозяйски. На громыханье из дома вышел сам Равес, за его спиной маячило кислое лицо гордарского рыцаря.
Вырша в развалку поднялся на стену, посмотрел вниз.
— Кто?
— Открывай, — раздался громкий, хорошо тренированный голос. — Глашатаи Великого кнезя. Закон знаете? Должны всячески содействовать. Предоставить ночлег.
— Чего? — Когда надо, у Вырши хорошо получалось изображать скорбного умом.
— Пусти, говорю, — Вырша оглянулся на Морхея, тот кивнул.
— Щас открою, — Не торопясь, спустился со стены, начал ворочать мощный ворот. Створки раскрылись, и незваные гости проехали во двор. Морхей сразу узнал одного из них по описанию. Сутулый и худой, глашатай зыркал по двору темными от подступившей крови глазами. И вправду, что чирьи. Морхей и окрестил его «чирьем». Второй сидел прямо, кнежич — не меньше, и одежда под стать, богатая, расшитая золотом и парчой. Смотрел свысока, подперев бок рукой. Третий в темном, подбитым мехом плаще, оглядывал двор и присутствовавшее собрание хитрым, вороватым взглядом. «Проследить, как бы не спер чего». Лицо имел вытянутое, как у крысы, и такие же повадки. «Чирей», «Кнежич» и «Крыса». Что привело их на порог?
— Ба, да мы попали в гости к самому господину Морхею, — протянул «кнежич», вглядываясь в лицо хозяина. — Не думал, что так скромно живешь. Кнежеский кум должен широко жить, под стать положению. Мы-то думали — в купеческий дом стучимся.
— Так и есть, — ответствовал Равес. — Милости просим на ночлег, на трапезу, если оголодали с дороги.
— Благодарим, — «кнежич» спешился, а за ним и остальные. Кинул вожжи подошедшему Валисику. — О конях позаботьтесь. Может и твой среди них. — «Кнежич» хитро сощурился, посмотрел на Морхея.
— Нет, я своих коников хорошо знаю. Проходите в дом.
— Пройдем, от чего ж не пройти — «Кнежич», а за ним и его молчаливые спутники прошли в дом вслед за Равесом.
— О как! — с нажимом проговорил Вилей, провожая их взглядом.
— Ни здрасте, ни позвольте представиться. Сразу в дом — и жрать.
— На то и благородные господа, — Ариска взвесил в руке колоду карт, — Ну, Фарсах, может, отыграю бочонок.
— Я не играю, Арисей, в карты. Ты в честном поединке проиграл, — Фарсах ухмылялся, качал головой.
— Ни и хрен с тобой, — беззлобно отозвался Кромша. — Кто будет? Кура? Хмурый? Нет? Ну ладно. Тебя Вилей не спрашиваю — знаю, что будешь. Вырша?
— А как же!
— Рамша — твоя сестренка тоже будет? — с другого конца стола поднялся Рамша.
— Ответишь за «сестренку», Ариска.
— Отвечу, отвечу. Играешь? Нет? Выходи из-за стола — освобождай место. Валисику не предлагаю, зелен еще — с мастерами играть.
— Ой, мастера! — Скривился Валисик, уводя коней в конюшни.
Кромша продолжал опрос.
— Лавин? Да? Хорошо. Рош? Тоже да? Прекрасно. Греча? Кого я спрашиваю, конечно, да. Ну, шестерых хватит. — Послал воздушный поцелуй Лаише. — Тебе не предлагаю, моя прелесть. Не играешь.
Лаиша усмехнулась, отошла на другой конец стола, села, стала смотреть. Рядом набивал трубку Стерша, готовился закурить. Воительница пригляделась — черный табак из Тангоры, какой был в свое время запрещен к ввозу.
— Легкую выблевать не боишься? — Лаиша показала на холщевый кисет пальцем.
— Боюсь, — Стерша бережно завернул в тряпицу набитую трубку.
— Так брось, — тот покачал головой. Нет, не бросит, — глупо, — отвернулась, стала смотреть за игрой.
Арисей быстро подхватил тарелку с другого конца стола, поставил Валисику под нос.
— Ну в самом деле, чего ржете, — добавил ласково, — Ешь, Вася, а то не вырастешь, — за столом снова громыхнул хохот.
— Ну, хватит, — перекрывая гомон, крикнул Равес. — Он еще каждого из вас в землю вобьет... в свое время. — Валисик ответил робкой, благодарной улыбкой. — Работа стоит.
— Господин Морхей — потянулся Скалка, разминая свою широкую спину, — после обеда отдохнуть надо.
— Я гляжу, ты перетрудился малость. Так надо Ялафе сказать, чтоб не кормила тебя так плотно.
— Не можно, — возразил Вилей, — она меня любит.
— Мужа она любит, а тебя откармливает, как борова, на убой. — За столом засмеялись. Но уже тише.
— Ладно, отдыхайте. Час. Потом за работу, она сама себя не сделает.
Работники согласно загудели. Морхей поднялся, отправился к домику старухи Сегунды дочери Орифеевой, как она сама всем представлялась. Говорила, что отец ей — Орифей, дух земли. Чтож, ей виднее, чьей дочерью называться. Равес сам распорядился поставить ей отдельный домишко у самой стены рядом с воротами, чтобы знахарка могла в любое время отойти по своей надобности. На зимы бабка перебиралась в большой дом. Ближайшие соседи Волохи, да те же Опахи заходили к ней за снадобьями. Из ближайших хуторов приезжали, если прохворает кто. И повитуха, и знахарка, и гадалка. Все могла. И для людей у неё время находилось, и для животных. Всех врачевала, за что большой поклон ей до самой земли, никому отказа не было.
Бабка стояла на дворе возле своего дома, худая и сгорбленная. На плече сидел, сек хвостом воздух большой черный котище по имени Шиш. Свое имя котище заработал благодаря тому же Вилейке. Большой котолюб, Вилей все норовил погладить животину, да за ушком почесать, за что заработал с десяток мелких длиннющих шрамов по всей руке. В конце концов, Вилей сдался. Оставил кота в покое, когда показывался во дворе черный бок, говорил — «Шиш, к кому пойдет». Так и стали звать, сначала с улыбкой, потом прижилось. Шишок никому, кроме Сегунды не давался. Приходил в дом, когда хотел, когда хотел, уходил. Морду в поле за лето наел — в дверь не идет. Но на месте своем на плече у старухи сидел регулярно. Равес улыбнулся, вспоминая, как маленькими его девочки с визгом бегали от бабки, потому как считали её ведьмой-полянницей. Пригляделся — и впрямь похожа. Вся сушеная, тонкая, как ивовый прут, завороченная в расшитые яркими нитками платки. На голове — платок, на груди крест-накрест — платок, на пояснице — платок, под платками какой-то бесцветный балахон. И черным воротником — Шиш. Сидит — тарахтит, от дома слышно.
— Мир тебе, почтенная, — Равес поклонился до земли.
Бабка посмотрела на него выцветшими глазами.
— И тебе мир, Морхей. Опять захворал? — Сегунда рукой нащупала лавку у стены, села. Шиш даже не пошевелился, продолжал мурлыкать.
Морхей сел рядом.
— Что-то снова сердце колет.
— Перетрудил ты его, Морхеюшка. Говорила тебе, не нагружай больше — защемит, не ровен час — помрешь.
— Хотел бы, да не получается, — Равес нарисовал в пыли под ногами палочку попавшейся в руки щепой. Потом еще одну. — Люди в округе что-то волнуются. Авгур, кнезь Рденский воду мутит. Зачем, непонятно.
— Известно, зачем, — бабка начала раскачиваться взад, вперед, что бывало, когда она впадала в транс во время своих ритуалов.
— Ты откуда знаешь?
— Я давно все знаю, Морхеюшка. И тебя предупреждала, помнишь о том?
— Помню, — как не помнить. Как приехали с Ташера — бабка тут же и пришла — звать не пришлось. Сама, что не бывало до этого. В дороге Стерше стало совсем худо — еле довезли. Рана на голове воспалилась, да еще сказалась старая рана на брюхе. Все распухло и загноилось. Кое-как Лавиновыми неглубокими знаниями о травах удалось протянуть до дома. А бабка, знай, твердит — зачем, да зачем привез себе на погибель адово семя. В конце концов, Равес вскинулся на неё.
— Лечи, старая, помрет ведь.
А старуха уперлась.
— Не буду, даже не прикоснусь. И чародею твоему не посоветую.
— Чтож помирать теперь ему?
Бабка посмотрела на Равеса долгим, скорбным взглядом, изрекла.
— Не от этой раны ему умереть придется. Ни ты, ни другой, от человека рожденный, его убить не смогут.
— То мантикора была, почтенная.
Бабка махнула рукой.
— Тем более, — и ушла. Прислала, правда, через маленькую Эльку настоев разных и припарок. Через неделю Стерша уже вставал, а к разговору этому больше не возвращались. До сегодняшнего дня.
— Два года прошло, а ты все не успокоишься, — на земле уже вырос целый забор из палочек.
— Не успокоюсь. Духи земли и леса в волнении, неспокойно стало в чащах. Вот и люди, как и звери — чуят и волнуются.
— Чего-чуят-то?
— Пробудился бесов кнезь. Вот и волнение повсюду.
— Кнезь бесов, говоришь, — задумчиво проговорил Равес, — а Стерша-то тут при чем?
— Знак на нем. Видел? — как не видеть, видел. Смотрел и холодел от мысли, что сыну могла такая же доля достаться. Мысль о плене, какая прежде давала надежду, теперь стала самым страшным ночным кошмаром. Все тело изрыто шрамами, не боевыми — пыточными.
-То не бесов знак, это люди сделали, — Равес перечеркнул горизонтальной чертой все свои палочки — теперь больше на забор похоже.
— Добрый ты человек, Морхеюшка. Добрый, потому не видишь зла перед собой.
— Если его нету, так и не вижу, — возразил Равес. Перечеркнул еще раз свой забор, пусть будет с двумя жердями.
Сегунда замолчала, продолжая раскачиваться. Шиш продолжал мурлыкать. Помолчали немного. Где — то рядом застрекотал кузнечик.
— Может просто не повезло ему. Молюсь теперь Многоликому, чтобы сыну такой доли не досталось. Лучше уж смерть сразу, чем так-то.
— Не труди свое сердце — твоему сыну больше повезло, — сказала бабка и снова замолчала. Вздохнула, приподнялась, медленно разгибаясь под тяжестью наглого кота.
— Пойдем, дам тебе капель, — Равес тоже поднялся, пошел за знахаркой в дом.
Когда Равес возвращался от бабки Оривеевой, во дворе у стола уже прибрали. Пока было время, снова затеяли какую-то пакость. Арисей Кромша уговаривал Тимушира посостязаться в стрельбе. Такую штуку он затевал с каждым новеньким. Проигравший должен был на завтрашней ярмарке купить победителю бочонок вина.
Фарсах Тимушир, иритийский стрелок, прибился к Морхеевой дружине недавно. Работал за двоих, почти не пил и редко участвовал в Вилейкиных авантюрах, а это тоже немало — должна же быть хоть у одного голова на плечах. В общем, он Равесу пришелся по душе, потому предложили иритийцу договор на год. Тот согласился. Добавил, что на родине его не ждут, а семьи у него нету, потому возвращаться некуда. Вилей после выпытал, что сбежал Фарсах от ревнивого мужа своей зазнобы. Грозило иритийцу публичное оскопление, потому и не спешил он возвращаться домой.
Сейчас он вяло отмахивался от Ариски. На грядущее представление посмотреть хотелось всем — никто не расходился. Даже Грефи притулился в сторонке. Лаиша стояла, опершись о столб навеса, усердно стараясь выглядеть равнодушной к действу, но видно было, что интересно.
— Отойди, не мешай.
— Да ладно, Фарсах, покажи, на что способен. Вон Вилей говорит — ты яблоко с лету бьешь.
— Точно — сам видел, — гудел Вилерон, ковыряя в зубах соломинкой.
— Зачем тебе? У тебя денег нет, все на женщин тратишь. Сам говорил.
Арисей хохотнул, оглядел собравшийся люд.
— Это тебе еще выиграть надо. Яблоко в лет. Будешь? — все замерли. Пари казалось уже выигранным — силы тимушировой никто не видел, зато все знали Ариску. Кромша — стрелок от бога. С завязанными глазами в десятку бил. На звук птицу сбивал — ни разу не дал промаха.
— Зачем в лет? Стрелу потом где будешь искать? — возразил иритиец. — Давай на скорость в монету. Три раза. — Фарсах, наконец, сдался, и в нем проступил азарт. Равес подошел поближе. Ариска был вечно на мели и всегда помирал со скуки. Самым верным источником дохода было втянуть кого-нибудь в состязание с верным выигрышем. Проиграл только раз, когда Стерша располовинил метательным ножом древко, пущенной в стену дальнего амбара, стрелы. Но в убытке не остался — спорить Стерше было не на что, так, для куража его подначили. Потом истыкали несчастный амбар железом, пока Равес не прекратил бесполезное занятие.
— Ну, по рукам, — Ариска думал недолго, протянул ладонь. Фарсах пожал, поднялся.
— Свой лук возьму.
— Бери, — Кромша широко улыбнулся в щегольские усы, подмигнул близнецам. Стрелять решили тут же во дворе, приладив монеты на ствол растущей у стены осины.
— Твои верхние три, мои — нижние, — говорил Ариска, втыкая перед собой в землю три стрелы.
— Как скажешь, — Тимушир натянул свой лук — длинный, с затейливой резьбой по дуге. Оттянул тетиву до самого уха, весь подобрался. Потом расслабился, улыбнулся Кромше.
— Кто будет считать?
— Я, ...Я буду, — Вырша Скопрь подбежал к осине, поднял руку.
— Как опущу — начинайте, — Желающие посмотреть подтянулись ближе. Равесу обзор загородили широкие спины.
— Пустите, горлодеры, — Морхей без церемоний раздвинул людей, стоящих перед ним. Соревнующиеся стояли, расслабленно опустив луки.
— Кто быстрее все монеты проткнет — тот делится с остальными. — Выкрикнул Вырша. В толпе послышались одобрительные замечания.
— Ты роток-то не разевай, на чужое добро — оскалился Арисей, разминая пальцы.
— Давай! — Вырша опустил руку. Равес всегда немного завидовал тем, кто мог вот так совладать с собственным телом. Стрелки сразу потеряли свою развязную удаль, подобрались, отточенными движениями наложили стрелы, отпустили тетиву со звоном, и снова потянулись за стрелами. Тинь, тинь, тинь. Все произошло так быстро, что никто и опомниться не успел. Заревел от осины Вырша, что все стрелы поразили цели. Арисей опоздал на полруки. Стоял, как помоями облитый, моргал глазами, не закрывая рта.
-Вот, пекло, — Выругался, сплюнул, — легче не стало. Зрители взорвались криками. Вырша выковыривал из ствола стрелы с пробитыми медяками.
Тимушир подошел, похлопал по Арисея спине.
— Завтра вина тебе покупать. Сам выпьешь, друзей угостишь.
— Тьфу на вас, с пеленок вас там стрелять учат что ли. Давай еще раз.
— Проиграешь, — Фарсах покачал бритой головой.
— У, собака иритийская, — беззлобно процедил Арисей, погрозил кулаком, с зажатым в нем луком.
— Опять проиграл! — Вилей подошел, хлопнул друга по спине, — не сражаться тебе с Империей. Ты ей, — прищелкнул звонко языком, — не ровня.
— Посмотрим еще, — улыбнулся Ариска, — подучусь еще, снова попробуем.
Фарсах покивал, тоже улыбнулся.
— Давай, давай. Только в другой раз не на вино спорить будем.
— Нечего на рожон лезть, если боишься проиграть — изрекла Лаиша, подходя.
— Кто сегодня в поле? — спросил Равес, вспомнив о деле.
— Аррон с Курей. — Вилей с наслаждением потянулся. — Заменю скоро.
— Хорошо. Расходитесь, пора за дело приниматься. Развлеклись и будет. — Сборище тут же начало редеть. Один за одним уходили, кто — куда. Кто в дом, в кухню помогать тетке Ялафе, кто в амбар, чинить потекшую позавчера крышу, кто еще куда. Равес посидел немного, посмотрел в небо — ни облачка. Ясно будет — это хорошо. Дороги останутся сухими. За ворота выехали Вилей с Валисиком— на смену Аррону Мохому и Курии Керше, повезли им и обед тоже. Хорошо. Спокойно вокруг. На небе ни облачка, за воротами поздние кузнечики стрекочут, ветер волнит пожелтевшую траву в поле, припекает солнце. Последнее перед грядущей распутицей. Не отпускала тяжесть на сердце. Гроза что ли будет? Нет, ясно на небе. Тревожно в душе.
Гроза пришла к вечеру в лице трех всадников. На землю опустились непроницаемые сумерки, все работники уже закончили трапезничать. Аррон Мохый и Окрист Несила отправились спать. Остальные толклись во дворе, усевшись за опустевшим столом, травили байки. Как обычно, первым начинал Скалка, но не успел даже рта раскрыть, как в ворота постучали. Громко, по-хозяйски. На громыханье из дома вышел сам Равес, за его спиной маячило кислое лицо гордарского рыцаря.
Вырша в развалку поднялся на стену, посмотрел вниз.
— Кто?
— Открывай, — раздался громкий, хорошо тренированный голос. — Глашатаи Великого кнезя. Закон знаете? Должны всячески содействовать. Предоставить ночлег.
— Чего? — Когда надо, у Вырши хорошо получалось изображать скорбного умом.
— Пусти, говорю, — Вырша оглянулся на Морхея, тот кивнул.
— Щас открою, — Не торопясь, спустился со стены, начал ворочать мощный ворот. Створки раскрылись, и незваные гости проехали во двор. Морхей сразу узнал одного из них по описанию. Сутулый и худой, глашатай зыркал по двору темными от подступившей крови глазами. И вправду, что чирьи. Морхей и окрестил его «чирьем». Второй сидел прямо, кнежич — не меньше, и одежда под стать, богатая, расшитая золотом и парчой. Смотрел свысока, подперев бок рукой. Третий в темном, подбитым мехом плаще, оглядывал двор и присутствовавшее собрание хитрым, вороватым взглядом. «Проследить, как бы не спер чего». Лицо имел вытянутое, как у крысы, и такие же повадки. «Чирей», «Кнежич» и «Крыса». Что привело их на порог?
— Ба, да мы попали в гости к самому господину Морхею, — протянул «кнежич», вглядываясь в лицо хозяина. — Не думал, что так скромно живешь. Кнежеский кум должен широко жить, под стать положению. Мы-то думали — в купеческий дом стучимся.
— Так и есть, — ответствовал Равес. — Милости просим на ночлег, на трапезу, если оголодали с дороги.
— Благодарим, — «кнежич» спешился, а за ним и остальные. Кинул вожжи подошедшему Валисику. — О конях позаботьтесь. Может и твой среди них. — «Кнежич» хитро сощурился, посмотрел на Морхея.
— Нет, я своих коников хорошо знаю. Проходите в дом.
— Пройдем, от чего ж не пройти — «Кнежич», а за ним и его молчаливые спутники прошли в дом вслед за Равесом.
— О как! — с нажимом проговорил Вилей, провожая их взглядом.
— Ни здрасте, ни позвольте представиться. Сразу в дом — и жрать.
— На то и благородные господа, — Ариска взвесил в руке колоду карт, — Ну, Фарсах, может, отыграю бочонок.
— Я не играю, Арисей, в карты. Ты в честном поединке проиграл, — Фарсах ухмылялся, качал головой.
— Ни и хрен с тобой, — беззлобно отозвался Кромша. — Кто будет? Кура? Хмурый? Нет? Ну ладно. Тебя Вилей не спрашиваю — знаю, что будешь. Вырша?
— А как же!
— Рамша — твоя сестренка тоже будет? — с другого конца стола поднялся Рамша.
— Ответишь за «сестренку», Ариска.
— Отвечу, отвечу. Играешь? Нет? Выходи из-за стола — освобождай место. Валисику не предлагаю, зелен еще — с мастерами играть.
— Ой, мастера! — Скривился Валисик, уводя коней в конюшни.
Кромша продолжал опрос.
— Лавин? Да? Хорошо. Рош? Тоже да? Прекрасно. Греча? Кого я спрашиваю, конечно, да. Ну, шестерых хватит. — Послал воздушный поцелуй Лаише. — Тебе не предлагаю, моя прелесть. Не играешь.
Лаиша усмехнулась, отошла на другой конец стола, села, стала смотреть. Рядом набивал трубку Стерша, готовился закурить. Воительница пригляделась — черный табак из Тангоры, какой был в свое время запрещен к ввозу.
— Легкую выблевать не боишься? — Лаиша показала на холщевый кисет пальцем.
— Боюсь, — Стерша бережно завернул в тряпицу набитую трубку.
— Так брось, — тот покачал головой. Нет, не бросит, — глупо, — отвернулась, стала смотреть за игрой.
