Глава 1. Легенда о Снежном вороне
Когда-то давным-давно жило в горах чародейское племя. Было оно таким жестоким и безжалостным, что люди прозвали его черным. Чернее самой черной ночи были одеяния людей этого племени, но еще более черными были их сердца и помыслы. И была им дана способность обращаться в могучих воронов, что наводили страх и ужас на все окрестные земли, собирая себе обильную дань, угоняя в рабство целые поселения, карая огнем и смертью непокорных.
Высоко на скалистом отроге горного хребта возвышалась их неприступная крепость, окруженная Колдовским дремучим бором, войдя в который, путник уже не находил обратной дороги, а блуждал по нему, пока не падал без сил, становясь добычей диких зверей, или выходил к стенам Черной крепости и попадал в плен к воронам. И тогда участь его была хуже смерти.
Темными и мрачными были обычаи воронов черного племени. Через кровь и чужую, отнятую жизнь получали они свои дарования: умение наводить непереносимый страх, подчинять голосом, лишать свои жертвы воли и сознания, насылать сонный морок и сеять вражду, а главное – обращаться в огромных птиц, чьи перья были подобны стальным, когти – кинжалы, а железные клювы могли пробить человека насквозь. И не было среди них никого в чьем сердце блеснул бы луч сострадания и милосердия к другим существам, пока не родились в стенах Черной цитадели два брата.
Были они из царского рода Верховных воронов, властителей этого края, что вели свою летопись от основателя крепости, первым получившего дар воплощения и потому названого Первовороном. Старшего из братьев нарекли Моррис, что значило «Власть имеющий», а младшего - Реннер, что на языке воронов означало «Каменный или горный пик». С самого рождения отличались они друг от друга, как только может отличаться земля от неба, ночь ото дня, а лунный свет от солнечного. И было это тайной, сокровенной для всех, кроме их матери. Но имя ее не сохранили ни время, ни чья-либо память, потому что вороны не знают своих матерей. Так уж у них заведено, что сыновья здесь не ведают ни матерей, ни отцов. И отцы не знают своих сыновей. И даже женщины, носящие в своем чреве будущих вронгов, не знают, кто посеял в них семя, давшее плод, потому что многие вороны обладают ими в ту ночь, не спрашивая на то согласия. И никогда не рождается от семени воронов дитя женского пола, только мужского.
Вороны царского рода выбирают себе для рождения потомства юную, чистую деву, не знавшую мужской ласки, обрекая несчастную так больше никогда и не познать ее. Девять месяцев носит она под сердцем дитя, зачатое в самую темную ночь, когда гаснет в небе луна, уходя с небосклона, чтобы по истечении дней вновь начать возрождение в извечном своем круговороте. И когда рождается ребенок с черными как смоль волосами, наследник и продолжатель рода Верховных воронов, совсем недолгое время может мать прижимать его к своей груди, ласкать и лелеять в мрачных покоях черной крепости. Едва начинает младенец обходиться без материнского молока и вставать твердо на ноги, сочтены ее дни. А дитя забирают, чтобы воспитать и взрастить в согласии с обычаями и законами черного племени.
Так и росли оба брата в стенах крепости, чтобы однажды начать править Краем воронов, и войдя в возраст, двойным могуществом и возросшей вдвое силой подчинить себе все окрестные земли.
И вот пришел этот час, пал, сраженный мечом, в одном из своих лихих, разбойничьих набегов Верховный ворон. Власть правителя перешла вронгу Моррису как старшему, и стал он называться скаргом, что значит Верховный отец, а Реннер как младший из царского рода должен был подчиниться ему и, принеся клятву верности, служить преданно и беспрекословно. Но не то было на сердце у молодого ворона. Ненавистны были ему все жестокие, кровавые порядки черного племени, другого жаждала душа его, томясь неясной мечтою, что частенько уводила его далеко от пределов родной цитадели на заснеженные склоны гор, чей блеск и сияние были ему дороже блеска золота и сияния алмазов.
Здесь встретил он свою Неррелингу и полюбил, возможно первый из воронов. Здесь отдала Белая дева ему свое нежное сердце, ответив на пылкое чувство молодого, бесстрашного Реннера и прозревая в нем душу мятежную, но обращенную более к свету, нежели к тьме. И поклялись они друг другу в вечной верности, и сдержали свою клятву. Но не мог безрассудно отважный Реннер изменить жестоких нравов своих соплеменников, и не мог жить среди них со своей любимой, стал наррагом, что на языке воронов значит отступник. Укрылся он со своей прекрасной женой от гнева и мести брата высоко в горах, где в тихой обители родился у них мальчик, плод любви, чудесный малыш, обладающий силой, что неведома была прежде среди воронов, силой своего могучего отца и силой матери, Белой Девы Одинокой горы. Но недолгим было их счастье и горьким конец, в безмятежный рассветный час пришли в их дом вороны и свершили казнь, покарав отступника и его любимую смертью, а мальчик стал пленником Черной крепости. Через горе, боль и страдания пролег его путь, и на этом пути изначальная сила его стала мрачной, жестокой и мстительной, воплотившись в темный огонь, ненасытный и безумный, что вел его к гибели. И лишь тонкая грань отделяла его от падения во тьму гнева и ярости, от участи стать рабом этого неудержимого темного пламени. Но пока чисты были душа и руки его от злодейства, не имел огонь над ним власти.
И ни коварство, ни злоба Морриса, ни страшные испытания и муки не могли сломить его волю и заставить подчиниться скаргу, чтобы служить ему в черных его делах, обагряя землю кровью невинных, укрепляя могущество и власть воронов, умножая дела нечестия и беззакония. В Черном Кодексе священной для воронов книге он нашел для себя путь, что вел на свободу, но путь этот был по лезвию ножа, и подсказан он был ему в сонных видениях, тем, чей дух оказался сильнее плотской немощи и тления.
По долине, что лежит в тени вечности он прошел, страшной дорогой забвения, но нашел путь к свету и жизни, став изгоем и сбросив гнет черного племени. Потому что над изгоями нет господина.
Но недолгой была дана ему возможность свободно ходить по земле, уловили его в свои сети вороны, вынудив покляться нерушимой, высшей клятвой, что отдаст он душу за душу, и жизнь за жизнь, чтобы ту, что стала ему дороже всего на свете спасти от участи, что хуже всякой погибели.
На рассвете дня ранней осени, когда осветило встающее из-за гор солнце вершины деревьев, вновь под сенью Колдовской дубовой чащи, что окружала воронью цитадель, встретился он со скаргом и принес в жертву свое сердце. А когда упал пронзенный кинжалом из кости Первоворона, свершилось то, чего никто не ждал. И в черной своей душе не мог и представить скарг, что коварство его против него же и обернется. Преломился пополам чародейский кинжал, окропленный кровью добровольной жертвы, утратил силу свою и власть. Был тогда среди воронов страх большой, разброд и смятение. Вслед за тем, явился на земли черного племени в гневе неукротимой бури, что три дня бушевала метелью над крепостью, завывая волчьими голосами, Снежный ворон и покарал злодеев, сокрушив неприступную крепость, что высоко возвышалась над скалами в гордыне своей и всевластии. И рассеялось черное племя по свету и нигде не могло найти себе пристанища.
Так рассказывают притчу сию люди гор, что чтят Снежного ворона, считая своим покровителем, и не смеет никто из них вызвать гнев Повелителя горных стихий, ветра, снега и льда, ибо сила его велика и безжалостна, справедлива, но не милосердна. И когда спускается он в снежном вихре с вершины своей горы, скованной вечным ледяным панцирем, начинают сходить словно бурные реки с великим шумом лавины, круша и сметая все на пути. И никто не рискует тогда выйти за порог своего дома, страшась встретиться с Белым Вороном, веруя что его ледяное дыхание способно навсегда лишить человека души.
Глава 2. Тайна золотой подвески
За окном медленно кружа, опускались на промерзшую землю большие лучистые снежинки. Словно легкие белые звездочки танцевали они в воздухе. Эйфория, облокотившись на широкий подоконник и подперев голову руками, смотрела застывшим в неподвижности взглядом на их прихотливый танец. От окна тянуло стылым холодом, но девушка не замечала этого, плечи ее укрывала теплая шаль из тонкой, белой шерсти. Один край ее соскользнул с поникшего плеча и старый Айно подойдя заботливо поправил его, закутав внучку. Потом сел рядом на деревянную табуретку, и тоже стал смотреть в окно на усилившейся снегопад.
- Ты помнишь, как раньше любила гулять в метель, - спросил он ее, не отрывая взгляда от белой кружевной пелены за окном, постепенно густевшей, сквозь которую уже едва проглядывали зеленые кусты живой изгороди, ощетинившись колючими ветками. Смутно различимые темнели в дальнем конце просторного двора постройки из красного кирпича, где в теплых, выстланных золотистой соломой стойлах хрустели душистым сеном лошади, переминаясь с ноги на ногу.
- Да, - безучастно и коротко ответила Эйфория. Больше года прошло как вернулась она домой после своего похищения воронами и вызволения из плена ценой жизни дорогого для нее человека. Но до сих пор стояла перед ее глазами картина страшной расправы с Реми, когда грудь его пронзил направляемый злой рукой клинок и сомкнулись стеной над безжизненно замершим на осенней траве телом черные, зловещие фигуры. После того Эйфи пролежала всю неделю в горячке, вызванной горем и нервным потрясением, и лишь благодаря заботам мьюми смогла встать на ноги. С великой осторожностью двинулись они с Джоем в обратный путь, о котором Эйфория почти ничего не помнила, она с трудом заставляла себя сидеть на лошади, не разговаривала и ничего не ела, никак не откликаясь на попытки спутника подбодрить и утешить ее. Джой, без конца понукавший кобылку, торопился как можно быстрее пересечь земли черного племени, опасаясь встречи с воронами. Но ни разу за время пути им не встретился ни зверь, ни человек, лишь изредка доносил до них ветер далекий вороний крик и потом вновь слышны были только однообразный, дробный стук копыт да шум пестрой, осенней листвы над их головами.
С великой радостью встретил возвращение дочери Джоэл Лэптон, уже не чаявший увидеть ее живой, но радость его быстро сменилась тревогой и унынием. Эйфория вновь надолго слегла и еще несколько месяцев не могла оправиться от болезненной слабости и лихорадки. А когда наконец встала с постели и вышла в окутанный буйным, весенним цветением сад, едва держась на ногах, ища опору в крепости стен, это была уже не та, прежняя Эйфория, она больше не смеялась легко и беспечно, радуясь жизни. Когда-то сияющие глаза ее потухли, взгляд стал серьезным и мрачным, в уголках нежных губ залегли горькие складки, золотая медь волос потускнела, кожа лица стала бледной и тонкой, так что сквозь нее проступили голубые жилки, поблекла яркая красота девушки. Но больше всего беспокоили ее близких перемены в некогда живом, озорном и непоседливом нраве Эйфи. Теперь она могла подолгу сидеть, уставившись в одну точку, ничего не замечая вокруг, погруженная в какие-то свои мысли или видения, не откликалась, когда ее звали, почти не выходила из дома и частенько вставала из-за стола, так и не притронувшись ни к одному из блюд. Лишь однажды, уже на исходе лета, она побывала на Тенистой улице и дойдя до пепелища, положила на черные обгоревшие останки дома принесенные ветки жасмина, усыпанные крупными белыми цветами, источавшими сладкий, пряный аромат. Но даже это дивное благоухание не могло перебить запах гари и беды, что витал над этим местом. Потом она опустилась на траву, что росла на границе, очерченной огнем, и, закрыв лицо руками, долго, безутешно плакала, пока ее не нашел и не увел домой Джой.
Он бывал у них каждый день, став желанным гостем для отца Эйфории и тети Ануш. Они встречали его с неизменной приветливостью, надеясь, что присутствие молодого человека поможет вернуть Эйфории интерес к жизни и бодрость духа. Но все было тщетно. Эйфи смотрела на Джоя не видя его, односложно отвечала на вопросы тихим, равнодушным голосом. И Джой потихоньку привык говорить словно сам с собой, не без основания полагая, что его попросту не слушают и не слышат.
После возвращения, ему досталась вся слава героя, вырвавшего дочь советника из хищных вороновых когтей. Реми же напротив склоняли и проклинали как могли, считая за похитителя и душегубца, сбежавшего от ответственности благодаря своей недоброй, колдовской породе. Джой был совсем не рад внезапно свалившейся на него чести слыть доблестным спасителем девушки, понимая как мала была его роль в этой истории. Но его рассказу и свидетельству Эйфории, о том, как все было на самом деле, никто, в том числе и в семействе Лэптон, не поверил, предпочитая считать, что проклятый ворон просто заморочил им голову. «А чего еще ждать от чужака из черного племени» - кивали головами горожане и много месяцев спустя, обсуждая это громкое происшествие, которое конечно же должно было занять не одну страницу в летописи, повествуя, как бесстрашный герой дал бой воронам и вернул безутешному отцу его потерянное дитя, осушив слезы близких и восстановив справедливость.
Лишь старый Айно, не разделял общего мнения о виновности Реми, полагая, что юноша, водивший дружбу с мьюми, не мог совершить столь черного поступка, какого бы роду-племени он не был. Ему единственному Эйфория рассказала всю историю их недолгого знакомства и обстоятельства памятного похода, не забыв упомянуть Страну Мечты, вспомнив которую она расплакалась и долго не могла успокоиться. Эйфи гостила у дедушки уже третий месяц, и он как мог пытался развлечь ее и утешить, с печалью и сердечной болью наблюдая, как Эйфория все больше становилась похожа на бледную тень самой себя.
Они сидели у окна до самых сумерек, пока в стекле не начали отражаться отблески огня, горевшего в камине, а завывавшую за окном метель скрыла ночная мгла. Тогда старый Айно проводил Эйфи в ее комнату на втором этаже уютного, фермерского дома, а когда она легла, зашел пожелать ей спокойной ночи. В небольшой спальне с белеными стенами и темными потолочными балками, на деревянном столике, стоявшем в изголовье кровати, горела неярким теплым светом масляная лампа. После пережитого ею в Черной крепости, Эйфи страшилась спать без хотя бы крошечного огонька, ее преследовали кошмары, и часто ночью она просыпалась от собственного крика. Айно притушил свет лампы, погрузив комнату в приятный золотистый сумрак, и уже хотел выйти, когда девушка окликнула его. Он присел на краешек кровати и взял в свои мозолистые ладони ее руку с изящными тонкими пальцами, рука была сухой и горячей.
- Ты знаешь дедушка, - заговорила Эйфория вполголоса, после недолгого молчания. – Мне в последнее время все снится и снится один и тот же сон. Странный сон, словно и не сон вовсе. Будто я куда-то иду сквозь метель по камням, без тропы, без дороги. А ветер такой студеный, такой ледяной, мне в лицо, сбивает с ног, не дает двигаться, слепит снегом, толкает назад, будто бы это не ветер даже, а чья-то недобрая сила не пускает меня вперед, понуждает вернуться. А мне нельзя возвращаться, мне очень нужно туда, куда я иду.
