А недавно она неожиданно почуяла любимый запах из скверика. Юлька обнаружила, что там растет молодая яблонька. И на ней, в глубине листвы, зреет яблочко. Оно висело невысоко, но крыса не могла удержаться на тонких веточках. Поэтому, каждый вечер она приходила к дереву, в надежде найти упавшее лакомство.
Внезапно крыса замерла, практически распластавшись по земле. Рядом с ней остановились люди. Девушка быстро наклонилась, подняв упавший цветок, затем негромко сказала:
- Все, не провожай меня дальше.
- Хорошо, - спокойно и равнодушно произнес мужчина. – Ния, я забыл у тебя флешку, осталась в ноуте. Если будет возможность, передай через Витьку. На ней кое-что нужное.
- Хорошо, это срочно? А то, я собиралась…
- Нет, может обождать. Только постарайся до конца месяца. Ого, смотри-ка, – над ними зашелестели ветки, - яблоко. Не думал, что в городском дворе растут яблони.
Он протянул широкую крепкую ладонь, на которой, чуть покачиваясь, действительно лежало яблоко. Девушка, помедлив, нерешительно коснулась желто-зеленого бока, согретого в мужской руке. И, вдруг, вспомнила их первую встречу. Они познакомились на даче у друзей. Приехавших ребят попросили собрать яблоки – их много нападало в старом заросшем саду. Огромная двухведерная корзинка быстро наполнялась сочными краснобокими плодами. Те прятались в пожелтевшей траве, между редкими жгучими стеблями крапивы.
Ния забралась в самые заросли, к забору, а он, как привязанный, шел следом. И в какой-то момент их руки сомкнулись на одном и том же яблоке. Она смутилась, отдернула руку и вскрикнула, обрезавшись о траву. Потом он тащил в дом эту корзину, натужно краснея лицом и упрямо твердя, что совсем не тяжело. А она весь вечер не снимала с пальца его платок, хотя крохотная царапина быстро перестала кровить и совсем не болела.
Запах яблока напомнил мужчине утренний чай, который ему заваривала Ния. Она не признавала кофе, но очень любила фруктовые чаи. Утром приносила яблочный (с прозрачно-тонкими ломтиками, плавающими в золотисто-красном напитке). И каждый раз торжественно объявляла, что именно такой чай бодрит и делает утро добрым. Совершенно непоследовательно и не по-мужски сентиментально, он почему-то вспомнил, как однажды, в такое утро, с тихой радостью смотрел на нее и представлял, какие у них будут дети…
Но теперь они расстаются. Это решение пришло внезапно, после дурацкой ссоры. Он накричал, хлопнул дверью. А она всерьез обиделась, надолго замолчала. И в какой-то момент стало невозможно вернуться. Сегодня поставлена последняя точка…
Пришедшая следом мысль о том, что у нее, возможно, будут дети от другого, показалась чудовищной и нелепой. Его Ния и… другой! От накатившей злости он сжал руку, вместе с яблоком прихватив тонкие девичьи пальцы.
…И даже крыса чутким звериным ухом не слышала, как совсем рядом, в темном углу за дорожкой, переступили старомодные кожаные туфельки на низком каблуке. В самом деле, даже внимательный взгляд не смог бы разглядеть в неверных сумерках женский силуэт. Вот, разве что, изгиб рукояти зонтика, который использовался, как трость, да острый укол луча, отразившегося в круглых очках? Да нет, это всего лишь игра теней и блеск бутылочного осколка…
А ведь именно она вырастила это яблоко на тощей дворовой яблоньке и заставила привядший цветок выпасть из женской руки точно в нужном месте. Хватит ли этого? Она стояла, сжимая побелевшими пальцами изогнутую ручку зонтика, и просто ждала…
По ее недосмотру, много лет назад женщина, гордая и безрассудная, разошлась со своим счастьем. Наделав глупостей и страдая всю оставшуюся жизнь. Ее хранительница на короткое мгновенье выпустила из рук ниточку судьбы, и… повернуть обратно было уже нельзя. Но сегодня она не допустит той же участи для ее внучки.
…Ния тихо вскрикнула, ей стало больно:
- Извини, я… нечаянно. – Он разжал хватку, но не спешил отпускать знакомую руку. А потом наклонился и быстро поцеловал именно тот палец, что был поцарапан в день их знакомства. И она, не говоря ни слова, шагнула к своему подъезду, все так же держа яблоко вместе с его рукой.
Разочарованным взглядом Юлька проводила уходящих людей. Она поняла только одно, главное для нее, - яблока ей теперь не видать! Пора возвращаться в подвал, и она осматривалась, оценивая обстановку, выбирая удобный момент.
Женщина с зонтиком рассмеялась, облегченно и почти беззвучно, и сделала странный жест правой рукой: раскрыла ладонь и будто скатила с нее что-то незримое.
Крыса вначале отпрянула, сжавшись в комок, но, принюхавшись, вонзила острые зубы в яблоко, явившееся из воздуха, и шмыгнула с добычей в подвал.
ссылка на автора
Ирина Погонина https://vk.com/ipogonina59
- Тварь… уйди! – еле слышно прохрипел старый князь. Его скрюченные пальцы бессильно скребли по жесткому вышитому покрывалу. В душной, натопленной комнате стоял тяжелый запах лекарских отваров, безумия и близкой смерти.
- Прости, батюшка, - сквозь слезы прошептала Мирушка и рванулась вон из горницы – к свежему, холодному воздуху, под проливной серый дождь, не смолкающий уже которую седмицу… Куда угодно, лишь бы подальше от давно сошедшего с ума отца! Не видя ничего вокруг, у двери она с размаху уткнулась в грудь только что вошедшего старшего брата.
Твердислав равнодушно придержал сестру за плечи, приподнял, как пушинку, и переставил в сторону, не сказав ни слова. Склонился над умирающим…
Старик еще что-то невнятно прохрипел, и горнице стало непривычно тихо. Пальцы иссохшей руки замерли.
- Князь Ратибор умер, - глухо прозвучал голос Твердислава. - Пусть будет легким его путь из Яви в Навь.
В углу, около печи, жалобно заскулил домовой.
Плохо разбирая дорогу из-за заливающих глаза слез, Мирушка выбежала из терема во двор, под нескончаемый ливень. Княжна запрокинула лицо к тяжелым тучам, придавившим Гнездовск мутным одеялом.
Пока она ухаживала за почти не приходящим в сознание отцом, была надежда – очнется, простит… надеяться больше не на что. Не придет в себя князь. К маме ушел, в Навь.
Княгиня умерла, рожая ее, но в том не было вины младенца! Ошибался отец!
Была вина – равнодушно молчали тучи. Дождь смешивался со слезами княжны, которую отец никогда не звал ласково – Мирушкой.
Говорили, пятнадцать зим назад он убивался по умершей жене, на дочку даже не глянул. Бросил – «Даримирой звать будут», и только. Нарек против обычая, не по бабке своей, имя дал чужое, колкое – «Дар Мира». Потому ли, что выжила она чудом? Или, что гораздо вернее, потому что не нужен был князю этот дар?
Перед ним дочь была виновата во всем. В светлой, пшеничного цвета косе – как у матери. В том, что почти не пригибается в невысоких дверях – как она. Даже серые глаза, чуть вздернутый нос – и это ставилось Даримире в вину.
«Ты убила ее и забрала ее красоту!» - год назад, в припадке безумного бешенства, кричал князь. Ему не дали задушить дочь, оттащили… Но Мирушка была уверена, что сегодня, будь у отца хоть капля сил, он снова попытался бы.
Повезло, что брат Твердислав давно и крепко взял власть в Гнездовском княжестве, отстранив безумного отца. Иначе не жить бы княжне.
А так - росла, как былинка в поле. Ни отцу, пока тот в своем уме был, ни брату до Мирушки дела не было. Племяниц маленьких, дочек Твердислава, мамки-няньки с рождения опекают, шага ступить не дают без пригляда. А Даримира вроде и своя, а вроде…
Сколько себя помнила, Мирушка хотела отцовскую любовь заслужить.
Рукодельничала – как все, только старательнее. Как подросла, стала лекарскому делу учиться – при дружине лекарь всегда нужен. Отец слушать не захотел, а брат только плечами пожал – дело доброе, давай. И отвернулся.
Как князь-отец заболел всерьез, Мирушка одна от него не отходила, все слова лекаря в точности исполняла. Думала – выходит батюшку, поймет он, что зря на дочку сердился…
Мирушка судорожно всхлипнула. Слезы жгли глаза, было трудно дышать. Княжне казалось, что одежда и волосы, да что там - она вся, до последней косточки, пропахла тяжелым духом горницы умирающего. Запахом вины и ненависти.
Она пошла прочь от терема, привычно огибая громадные лужи на раскисших улицах.
Встречные с сочувствием кланялись княжне, она кланялась в ответ, но не заговаривала – боялась, голос сорвется рыданиями. Новости быстро разносятся, и в Гнездовске уже знали о смерти старого князя.
Седой воевода, спешивший в терем, остановил ее. Княжна почитала его как деда, боярин всегда жалел сироту – не смогла пройти мимо.
- Постой, Мирушка, - пробасил он, - вижу, больно тебе, плачешь, хоть и скрываешься… ты приходи к нам, говорить будем. Но главное я тебе сейчас скажу, пока дух князя совсем в Нави не ушел. Ты прости его, умом он повредился. Мирушка, ты девка добрая, людям помогаешь, за это тебя в Гнездовске любят… Помоги и батюшке своему. Не проклинай его, не таи зла, а то трудно ему будет там, - боярин по-дедовски погладил княжну по голове. - Да и тебе здесь нелегко, - закончил он совсем тихо, со вздохом.
Мирушка кивнула. Слезы снова обжигали глаза. Кое-как выговорила: «Спасибо, боярин, приду потом…», поклонилась доброму деду и пошла дальше. Разговаривать было слишком больно. Лучше уйти подальше от стен детинца, за посад, пока слезы не кончатся.
Дома Гнездовска, казалось, съежились под промозглыми дождями. С соломенных крыш непрерывно капала вода, а у нерадивых хозяев сквозь худые связки соломы протекала в горницы.
Собаки попрятались от непогоды по будкам и не облаивали прохожих из-за заборов, только иногда грустно поскуливали. На непривычно притихшем торгу мало кто останавливался обменяться новостями. Люди старались подольше оставаться дома и пожарче натопить печь.
Дым из труб, будто примятый потоками дождя, стелился по городу – как будто мутно-серые тучи спустились к скользким бревнам намокших срубов.
Все в Гнездовске говорили об одном - если дождь не кончится, быть большому недороду. Не вызреют пшеница и рожь, а коли вызреет хоть что-то – так сгниет, мокрое, в амбарах. Как зиму переживем? И переживем ли? В прошлом году засуха была, кое-как протянули на старых запасах, но сейчас-то что делать?
Спрашивали у всех богов, но боги молчали. Приносили жертвы, плясками звали солнышко… Тщетно. Серый дождь все лил и лил.
За воротами грязь под ногами княжны сменилась мокрой травой. Подол летника цеплялся за кусты подлеска, стряхивая водопады капель. Мертвая, склизкая от дождя ветка упавшей сосны зацепила плащ. Под бесконечной моросью, сменявшейся монотонным серым дождем, не показывались ни птицы, ни звери. Вокруг Мирушки были только темные деревья, примятая каплями трава и скользкий мох.
Здесь, в лесу, вдали от деревянных мостовых и дымных печных труб, Мирушке всегда становилось чуть-чуть легче. Как будто дышалось свободнее. Лес был добрым, не то, что княжий терем, где она никому не была нужна – горожане и то больше любили княжну, чем родные. Но среди деревьев, на лесной траве Мирушка была совсем как дома.
Дома, которым княжий терем так и не стал…
Княжна шла к обрыву над полями. Говорили, что в незапамятные времена Перун ударил в холм огненным мечом, обрубив половину, и вместо пологой горки получился каменистый срез на семь саженей, за который цеплялись корнями несколько маленьких сосенок.
Внизу зеленел нескошенный луг. Нельзя косить под дождем, мокрая трава в стогу взопреет, сгниет.
На безлесной вершине дул холодный, промозглый ветер. Встав на самом краю обрыва, Мирушка распахнула плащ – сдуть кошмарный запах! Раскинула руки, чтобы ветру было проще подхватить затхлый дух…
Скользкая трава вывернулась из-под сапожек княжны. Она взмахнула руками, попыталась ухватиться за ветки – куда там! Мирушка рухнула вниз, вместе с комьями мокрой глины и небольшими камешками. Ломая ногти, она хваталась за камни обрыва, но соскальзывала, а мелкое каменное крошево летело за ней. На пару мгновений княжна зацепилась за маленькую сосенку…
- Спасибо! Держись, деревце, помоги мне!
Княжна услышала тихий треск. Корни спасительной сосенки стали чуть длиннее, медленно, неотвратимо показываясь из земли склона.
- Держись! Не надо!
Тщетно. Княжна скребла носками сапожек по обрыву, но только выбивала из него новые комки глины. Деревце трещало, не выдерживая, а больше схватиться было не за что. Княжна отчаянно вцепилась в пучок травы… И с криком упала вниз.
Земля под обрывом мягко приняла Мирушку в свои объятия. Как пуховая перина, как теплые руки… Княжна лежала на спине, с закрытыми глазами, и думала, что умирать совсем не страшно и не больно. Вдруг, встретившись в Нави, отец все-таки простит?
- Вот дурища! – услышала она надо собой скрипучий голос. – Вот дурища из дурищ! Ты чего, летать вздумала, что ли?
Мирушка открыла глаза. На крупном валуне, в паре шагов от нее, сидел лохматый полевик.
Княжна дернулась и попыталась отползти.
Полевиками – духами, рожденными в мире Нави и прежними хозяевами этой земли, в Гнездовске пугали детей: «Вот украдет тебя – и сожрет! А чтоб семья не искала, свое дитя в колыбель подкинет! И в лесу старших держись, а то утащит и съест! Хуже волка! Они от крови человеческой силу набирают!»
Люди полевиков почти истребили, но, случалось, пропадали запоздавшие грибники, или не возвращались гнездовцы с дальних покосов. Волки ли задрали? Полевики ли кровь выпустили на своем тайном капище?
Приподнявшись на локтях, княжна почувствовала, как страшно болят пальцы с переломанными ногтями и жжет ссадина на бедре. Увидела, что от падения подол рубахи стыдно задрался, тут же проворно вскочила, оправила летник, охнула от боли в ступне…
- Я что, жива? – вполголоса спросила она, выпрямляясь.
- Жива-жива, - хохотнул полевик, - чего тебе сделается, коли на землю упала? Вот на чистых камнях нам с тобой не поздоровилось бы, а тут порядок. Земля, она нас, полевиков, любит, не то, что этих, из домов с печками!
Полевик зло сплюнул.
- Это ты меня спас? – спросила Мирушка.
- Делать мне нечего, дурных девок спасать. – Полевик провел широкой ладонью по своей шевелюре, собрал волосы в пучок и выкрутил, выжимая мутную воду, - при такой поганой погоде чем меньше ртов, тем лучше… Э, девка, да от тебя дымом пахнет! К людям, что ли, ходила? Ну-ка, дай-ка я на тебя посмотрю…
Полевик сполз с камня и пошел к ней, подслеповато щуря глаза. Мирушка отшатнулась и опрометью кинулась бежать. Вслед ей несся мелкий, скрипучий смех полевика.
На следующий день Гнездовск провожал старого князя.
Едкий дым от погребального костра был везде. Стелился по земле, разметался ветром по буевищу, запутался в лапах елок и мутной серостью равнял землю с тучами. Влажные поленья горели с трудом, нехотя, огонь долго не хотел подступать к погребальной ладье.
Мирушка стояла рядом с братом, они оба были окутаны серыми клубами. У обоих слезились глаза – и никто не смог бы сказать, что это – плач по отцу или просто дым.
В гуле огня и треске искр она, как наяву, последний раз услышала голос отца: «Тварь…»
Княжна под корзном сцепила пальцы в знаке от нечистой силы. Грустно усмехнулась…
Внезапно крыса замерла, практически распластавшись по земле. Рядом с ней остановились люди. Девушка быстро наклонилась, подняв упавший цветок, затем негромко сказала:
- Все, не провожай меня дальше.
- Хорошо, - спокойно и равнодушно произнес мужчина. – Ния, я забыл у тебя флешку, осталась в ноуте. Если будет возможность, передай через Витьку. На ней кое-что нужное.
- Хорошо, это срочно? А то, я собиралась…
- Нет, может обождать. Только постарайся до конца месяца. Ого, смотри-ка, – над ними зашелестели ветки, - яблоко. Не думал, что в городском дворе растут яблони.
Он протянул широкую крепкую ладонь, на которой, чуть покачиваясь, действительно лежало яблоко. Девушка, помедлив, нерешительно коснулась желто-зеленого бока, согретого в мужской руке. И, вдруг, вспомнила их первую встречу. Они познакомились на даче у друзей. Приехавших ребят попросили собрать яблоки – их много нападало в старом заросшем саду. Огромная двухведерная корзинка быстро наполнялась сочными краснобокими плодами. Те прятались в пожелтевшей траве, между редкими жгучими стеблями крапивы.
Ния забралась в самые заросли, к забору, а он, как привязанный, шел следом. И в какой-то момент их руки сомкнулись на одном и том же яблоке. Она смутилась, отдернула руку и вскрикнула, обрезавшись о траву. Потом он тащил в дом эту корзину, натужно краснея лицом и упрямо твердя, что совсем не тяжело. А она весь вечер не снимала с пальца его платок, хотя крохотная царапина быстро перестала кровить и совсем не болела.
Запах яблока напомнил мужчине утренний чай, который ему заваривала Ния. Она не признавала кофе, но очень любила фруктовые чаи. Утром приносила яблочный (с прозрачно-тонкими ломтиками, плавающими в золотисто-красном напитке). И каждый раз торжественно объявляла, что именно такой чай бодрит и делает утро добрым. Совершенно непоследовательно и не по-мужски сентиментально, он почему-то вспомнил, как однажды, в такое утро, с тихой радостью смотрел на нее и представлял, какие у них будут дети…
Но теперь они расстаются. Это решение пришло внезапно, после дурацкой ссоры. Он накричал, хлопнул дверью. А она всерьез обиделась, надолго замолчала. И в какой-то момент стало невозможно вернуться. Сегодня поставлена последняя точка…
Пришедшая следом мысль о том, что у нее, возможно, будут дети от другого, показалась чудовищной и нелепой. Его Ния и… другой! От накатившей злости он сжал руку, вместе с яблоком прихватив тонкие девичьи пальцы.
…И даже крыса чутким звериным ухом не слышала, как совсем рядом, в темном углу за дорожкой, переступили старомодные кожаные туфельки на низком каблуке. В самом деле, даже внимательный взгляд не смог бы разглядеть в неверных сумерках женский силуэт. Вот, разве что, изгиб рукояти зонтика, который использовался, как трость, да острый укол луча, отразившегося в круглых очках? Да нет, это всего лишь игра теней и блеск бутылочного осколка…
А ведь именно она вырастила это яблоко на тощей дворовой яблоньке и заставила привядший цветок выпасть из женской руки точно в нужном месте. Хватит ли этого? Она стояла, сжимая побелевшими пальцами изогнутую ручку зонтика, и просто ждала…
По ее недосмотру, много лет назад женщина, гордая и безрассудная, разошлась со своим счастьем. Наделав глупостей и страдая всю оставшуюся жизнь. Ее хранительница на короткое мгновенье выпустила из рук ниточку судьбы, и… повернуть обратно было уже нельзя. Но сегодня она не допустит той же участи для ее внучки.
…Ния тихо вскрикнула, ей стало больно:
- Извини, я… нечаянно. – Он разжал хватку, но не спешил отпускать знакомую руку. А потом наклонился и быстро поцеловал именно тот палец, что был поцарапан в день их знакомства. И она, не говоря ни слова, шагнула к своему подъезду, все так же держа яблоко вместе с его рукой.
Разочарованным взглядом Юлька проводила уходящих людей. Она поняла только одно, главное для нее, - яблока ей теперь не видать! Пора возвращаться в подвал, и она осматривалась, оценивая обстановку, выбирая удобный момент.
Женщина с зонтиком рассмеялась, облегченно и почти беззвучно, и сделала странный жест правой рукой: раскрыла ладонь и будто скатила с нее что-то незримое.
Крыса вначале отпрянула, сжавшись в комок, но, принюхавшись, вонзила острые зубы в яблоко, явившееся из воздуха, и шмыгнула с добычей в подвал.
ссылка на автора
Ирина Погонина https://vk.com/ipogonina59
Глава 32. Алексей Келин. Твари Яви, твари Нави
- Тварь… уйди! – еле слышно прохрипел старый князь. Его скрюченные пальцы бессильно скребли по жесткому вышитому покрывалу. В душной, натопленной комнате стоял тяжелый запах лекарских отваров, безумия и близкой смерти.
- Прости, батюшка, - сквозь слезы прошептала Мирушка и рванулась вон из горницы – к свежему, холодному воздуху, под проливной серый дождь, не смолкающий уже которую седмицу… Куда угодно, лишь бы подальше от давно сошедшего с ума отца! Не видя ничего вокруг, у двери она с размаху уткнулась в грудь только что вошедшего старшего брата.
Твердислав равнодушно придержал сестру за плечи, приподнял, как пушинку, и переставил в сторону, не сказав ни слова. Склонился над умирающим…
Старик еще что-то невнятно прохрипел, и горнице стало непривычно тихо. Пальцы иссохшей руки замерли.
- Князь Ратибор умер, - глухо прозвучал голос Твердислава. - Пусть будет легким его путь из Яви в Навь.
В углу, около печи, жалобно заскулил домовой.
Плохо разбирая дорогу из-за заливающих глаза слез, Мирушка выбежала из терема во двор, под нескончаемый ливень. Княжна запрокинула лицо к тяжелым тучам, придавившим Гнездовск мутным одеялом.
Пока она ухаживала за почти не приходящим в сознание отцом, была надежда – очнется, простит… надеяться больше не на что. Не придет в себя князь. К маме ушел, в Навь.
Княгиня умерла, рожая ее, но в том не было вины младенца! Ошибался отец!
Была вина – равнодушно молчали тучи. Дождь смешивался со слезами княжны, которую отец никогда не звал ласково – Мирушкой.
Говорили, пятнадцать зим назад он убивался по умершей жене, на дочку даже не глянул. Бросил – «Даримирой звать будут», и только. Нарек против обычая, не по бабке своей, имя дал чужое, колкое – «Дар Мира». Потому ли, что выжила она чудом? Или, что гораздо вернее, потому что не нужен был князю этот дар?
Перед ним дочь была виновата во всем. В светлой, пшеничного цвета косе – как у матери. В том, что почти не пригибается в невысоких дверях – как она. Даже серые глаза, чуть вздернутый нос – и это ставилось Даримире в вину.
«Ты убила ее и забрала ее красоту!» - год назад, в припадке безумного бешенства, кричал князь. Ему не дали задушить дочь, оттащили… Но Мирушка была уверена, что сегодня, будь у отца хоть капля сил, он снова попытался бы.
Повезло, что брат Твердислав давно и крепко взял власть в Гнездовском княжестве, отстранив безумного отца. Иначе не жить бы княжне.
А так - росла, как былинка в поле. Ни отцу, пока тот в своем уме был, ни брату до Мирушки дела не было. Племяниц маленьких, дочек Твердислава, мамки-няньки с рождения опекают, шага ступить не дают без пригляда. А Даримира вроде и своя, а вроде…
Сколько себя помнила, Мирушка хотела отцовскую любовь заслужить.
Рукодельничала – как все, только старательнее. Как подросла, стала лекарскому делу учиться – при дружине лекарь всегда нужен. Отец слушать не захотел, а брат только плечами пожал – дело доброе, давай. И отвернулся.
Как князь-отец заболел всерьез, Мирушка одна от него не отходила, все слова лекаря в точности исполняла. Думала – выходит батюшку, поймет он, что зря на дочку сердился…
Мирушка судорожно всхлипнула. Слезы жгли глаза, было трудно дышать. Княжне казалось, что одежда и волосы, да что там - она вся, до последней косточки, пропахла тяжелым духом горницы умирающего. Запахом вины и ненависти.
Она пошла прочь от терема, привычно огибая громадные лужи на раскисших улицах.
Встречные с сочувствием кланялись княжне, она кланялась в ответ, но не заговаривала – боялась, голос сорвется рыданиями. Новости быстро разносятся, и в Гнездовске уже знали о смерти старого князя.
Седой воевода, спешивший в терем, остановил ее. Княжна почитала его как деда, боярин всегда жалел сироту – не смогла пройти мимо.
- Постой, Мирушка, - пробасил он, - вижу, больно тебе, плачешь, хоть и скрываешься… ты приходи к нам, говорить будем. Но главное я тебе сейчас скажу, пока дух князя совсем в Нави не ушел. Ты прости его, умом он повредился. Мирушка, ты девка добрая, людям помогаешь, за это тебя в Гнездовске любят… Помоги и батюшке своему. Не проклинай его, не таи зла, а то трудно ему будет там, - боярин по-дедовски погладил княжну по голове. - Да и тебе здесь нелегко, - закончил он совсем тихо, со вздохом.
Мирушка кивнула. Слезы снова обжигали глаза. Кое-как выговорила: «Спасибо, боярин, приду потом…», поклонилась доброму деду и пошла дальше. Разговаривать было слишком больно. Лучше уйти подальше от стен детинца, за посад, пока слезы не кончатся.
Дома Гнездовска, казалось, съежились под промозглыми дождями. С соломенных крыш непрерывно капала вода, а у нерадивых хозяев сквозь худые связки соломы протекала в горницы.
Собаки попрятались от непогоды по будкам и не облаивали прохожих из-за заборов, только иногда грустно поскуливали. На непривычно притихшем торгу мало кто останавливался обменяться новостями. Люди старались подольше оставаться дома и пожарче натопить печь.
Дым из труб, будто примятый потоками дождя, стелился по городу – как будто мутно-серые тучи спустились к скользким бревнам намокших срубов.
Все в Гнездовске говорили об одном - если дождь не кончится, быть большому недороду. Не вызреют пшеница и рожь, а коли вызреет хоть что-то – так сгниет, мокрое, в амбарах. Как зиму переживем? И переживем ли? В прошлом году засуха была, кое-как протянули на старых запасах, но сейчас-то что делать?
Спрашивали у всех богов, но боги молчали. Приносили жертвы, плясками звали солнышко… Тщетно. Серый дождь все лил и лил.
За воротами грязь под ногами княжны сменилась мокрой травой. Подол летника цеплялся за кусты подлеска, стряхивая водопады капель. Мертвая, склизкая от дождя ветка упавшей сосны зацепила плащ. Под бесконечной моросью, сменявшейся монотонным серым дождем, не показывались ни птицы, ни звери. Вокруг Мирушки были только темные деревья, примятая каплями трава и скользкий мох.
Здесь, в лесу, вдали от деревянных мостовых и дымных печных труб, Мирушке всегда становилось чуть-чуть легче. Как будто дышалось свободнее. Лес был добрым, не то, что княжий терем, где она никому не была нужна – горожане и то больше любили княжну, чем родные. Но среди деревьев, на лесной траве Мирушка была совсем как дома.
Дома, которым княжий терем так и не стал…
Княжна шла к обрыву над полями. Говорили, что в незапамятные времена Перун ударил в холм огненным мечом, обрубив половину, и вместо пологой горки получился каменистый срез на семь саженей, за который цеплялись корнями несколько маленьких сосенок.
Внизу зеленел нескошенный луг. Нельзя косить под дождем, мокрая трава в стогу взопреет, сгниет.
На безлесной вершине дул холодный, промозглый ветер. Встав на самом краю обрыва, Мирушка распахнула плащ – сдуть кошмарный запах! Раскинула руки, чтобы ветру было проще подхватить затхлый дух…
Скользкая трава вывернулась из-под сапожек княжны. Она взмахнула руками, попыталась ухватиться за ветки – куда там! Мирушка рухнула вниз, вместе с комьями мокрой глины и небольшими камешками. Ломая ногти, она хваталась за камни обрыва, но соскальзывала, а мелкое каменное крошево летело за ней. На пару мгновений княжна зацепилась за маленькую сосенку…
- Спасибо! Держись, деревце, помоги мне!
Княжна услышала тихий треск. Корни спасительной сосенки стали чуть длиннее, медленно, неотвратимо показываясь из земли склона.
- Держись! Не надо!
Тщетно. Княжна скребла носками сапожек по обрыву, но только выбивала из него новые комки глины. Деревце трещало, не выдерживая, а больше схватиться было не за что. Княжна отчаянно вцепилась в пучок травы… И с криком упала вниз.
Земля под обрывом мягко приняла Мирушку в свои объятия. Как пуховая перина, как теплые руки… Княжна лежала на спине, с закрытыми глазами, и думала, что умирать совсем не страшно и не больно. Вдруг, встретившись в Нави, отец все-таки простит?
- Вот дурища! – услышала она надо собой скрипучий голос. – Вот дурища из дурищ! Ты чего, летать вздумала, что ли?
Мирушка открыла глаза. На крупном валуне, в паре шагов от нее, сидел лохматый полевик.
Княжна дернулась и попыталась отползти.
Полевиками – духами, рожденными в мире Нави и прежними хозяевами этой земли, в Гнездовске пугали детей: «Вот украдет тебя – и сожрет! А чтоб семья не искала, свое дитя в колыбель подкинет! И в лесу старших держись, а то утащит и съест! Хуже волка! Они от крови человеческой силу набирают!»
Люди полевиков почти истребили, но, случалось, пропадали запоздавшие грибники, или не возвращались гнездовцы с дальних покосов. Волки ли задрали? Полевики ли кровь выпустили на своем тайном капище?
Приподнявшись на локтях, княжна почувствовала, как страшно болят пальцы с переломанными ногтями и жжет ссадина на бедре. Увидела, что от падения подол рубахи стыдно задрался, тут же проворно вскочила, оправила летник, охнула от боли в ступне…
- Я что, жива? – вполголоса спросила она, выпрямляясь.
- Жива-жива, - хохотнул полевик, - чего тебе сделается, коли на землю упала? Вот на чистых камнях нам с тобой не поздоровилось бы, а тут порядок. Земля, она нас, полевиков, любит, не то, что этих, из домов с печками!
Полевик зло сплюнул.
- Это ты меня спас? – спросила Мирушка.
- Делать мне нечего, дурных девок спасать. – Полевик провел широкой ладонью по своей шевелюре, собрал волосы в пучок и выкрутил, выжимая мутную воду, - при такой поганой погоде чем меньше ртов, тем лучше… Э, девка, да от тебя дымом пахнет! К людям, что ли, ходила? Ну-ка, дай-ка я на тебя посмотрю…
Полевик сполз с камня и пошел к ней, подслеповато щуря глаза. Мирушка отшатнулась и опрометью кинулась бежать. Вслед ей несся мелкий, скрипучий смех полевика.
***
На следующий день Гнездовск провожал старого князя.
Едкий дым от погребального костра был везде. Стелился по земле, разметался ветром по буевищу, запутался в лапах елок и мутной серостью равнял землю с тучами. Влажные поленья горели с трудом, нехотя, огонь долго не хотел подступать к погребальной ладье.
Мирушка стояла рядом с братом, они оба были окутаны серыми клубами. У обоих слезились глаза – и никто не смог бы сказать, что это – плач по отцу или просто дым.
В гуле огня и треске искр она, как наяву, последний раз услышала голос отца: «Тварь…»
Княжна под корзном сцепила пальцы в знаке от нечистой силы. Грустно усмехнулась…
