замерла и мигом рассеялась по углам.
В дверном проёме показалась размытая в сумерках фигура. Прогнулись щербатые
половицы под чьим-то лёгким шагом.
– Апчхи! – звонко чихнул незваный гость и протопал на кухню – тесный закуток за
печкой, отгороженный остатками ситцевой занавески. Раздалось шорканье, потом
чирканье и вот из закутка выплыл яркий огонёк, осветивший тёмную избу и молодое
женское лицо. – Ой, ну и пылища тут, – женщина капнула воском на стол и прикрепила
свечу. Огляделась вокруг. Поправила волосы и нервно хихикнула: – Надеюсь, Витюша не
увидит, а то решит, что я ку-ку.
Она подошла к печке, провела рукой по треснувшей старой побелке, постояла в
молчании, потом поставила рядом с железной дверцей небольшую плетёную корзину и
сама присела рядом на пятки.
– Домовой-домовой, пойдём с нами в новый дом, будешь там хозяйничать, за
порядком глядеть, молочко пить, сладости есть, с нами шутить, с нами жить-поживать,
добро всяческое наживать, – нараспев проговорила она. Помолчала, почесала нос. – Не
знаю, есть ты, нет ли. Бабушка говорила, что есть. А бабушка у меня мудрая была. Травы
знала и заговоры всякие. Я вот, дура глупая, не училась у неё. Теперь жалею. Дом мы с
Витей в хорошем месте купили. Да только всё порядка нет. То крыша потечёт, то трещина
пойдёт по стене. Вот я и подумала, может, это оттого, что хозяина в доме нет, домового?
Если ты есть, пойдем со мной, батюшка-домовой. Тебе у нас хорошо будет. У нас и
банька есть. И банника можешь взять или ещё кого. В нашей деревне домов-то много, есть
где поселиться. Вот я тебе тут гостинцев принесла, мне бабушка-то говорила, что домовые
любят штучки разные блестящие да тряпочки. Ну, уж не обессудь, если не угодила…
Тьфу, что я несу, что несу, – женщина громко рассмеялась и потрясла головой.
На дворе раздался рык мотора.
– Танюха! Тань! Ты где там застряла? Подай ключ разводной. Он в багажнике где-
то…
Женщина вскочила и выбежала за дверь.
– Чё это? – раздался громкий шёпот. – Эт чё?
Корзинка накренилась, раздалось шебуршение.
– Ой, ленточка! – воскликнула Акулька. – Пуговичка! Бууууусики! Оу!
– Цыц! – Глазырь встал рядом с корзинкой. – Положь на место! Продолжаем
заседание домкома. На повестку ставлю голосование – кто за переезд?
– Глазыречек, да кто ж против-то будет? Дураков нема. Да ведь, Шаечкин?
– Ну, так-то оно, конечно, – Шайкин тоже проявился и заглянул в корзину. – И
банька, говорит, есть. Так оно, может, и ничего? А, Фомич? Ты как, Фомич?
– Ну, вас звали, вы и езжайте. А мы уж, как-нибудь сами перебьёмся, – буркнуло
полено.
– Куда это мы без тебя поедем? Столько веков, почитай вместе, а тут одного тебя
бросим? Ты это – кончай дурить.
– Не поеду. Вас звали, вы и езжайте!
– Она ж сказала, всех заберёт, сколько есть. Выберешь себе дом по нраву. Будем,
как и раньше в гости захаживать.
– Пирожки с мухами тебе печь буду, Фомич, – голос Акульки задрожал. – Как же я
без тебя? Как же ты один тут? Я тогда тоже не поеду. Будем вместе век коротать. В лес
уйдём. Лешего попрошу, кум он мне, выделит какой-никакой пенёк. Устроимся как-
– Ты это, чего, серьёзно? – полено подпрыгнуло. Фомич проявился и уставился на
Акульку выпуклыми глазками.
– Ну так-то, да, – зарделась Акулька и смущённо шаркнула ножкой. – Я тебя давно
привечаю. Лет так двести уже. А то не заметил, что первые пирожки с пылу-жару тебе
достаются?
– Так это, – Фомич одёрнул рубаху, поправил ремень, – я ж тоже это, как бы давно
на тебя заглядываюсь. Только вот случая всё не было сказать.
– Ну, совет, да любовь, – хихикнул Шайкин. – По такому случаю подарок вам от
меня. Держи вот, Фомич, дари своей раскрасавице. – И он протянул ладонь, на которой
тускло отсвечивал золотом перстенёк с синим камешком.
– Ах, ты ж, шишок банный! – всплеснула Акулька ручонками. – А валил-то на
меня. Я, мол, колечко прибрала.
– Ну, я это… в компенсацию, – пробормотал Шайкин. – А чего он с цепкой в баню?
Положено сымать, значит, того… сымай! Правило – оно правило. Не нами дадено, не нам
отменять.
– Фомушка, поедем в новый дом, а? – Акулька взяла суженого под руку и преданно
заглянула в глаза.
– Не могу, – повесил голову Фомич. – Пока медаль свою не найду. Память это. Мы
ж с моим полковником огонь, воду и медные трубы. А я не сберёг. От воров уберёг, от
хапуг-наследничков уберёг, да что тут говорить, – махнул он рукой. – Пойду, братушки,
долю свою сиротскую мыкать. А ты, Акулинушка, езжай в новый дом, негоже тебе,
красавице, век свой девичий с таким неудачником коротать.
– Я за тобой Фомич, хоть в лес, хоть по дрова, хоть в геенну огненную, пусть и нет
её, а всё равно пойду! – Акулина напялила перстень и сжала кулачок, чтоб украшение не
свалилось с тонких кривых пальцев.
– Фомич, – тихо позвал Глазырь, – а это, часом, не она?
– Где? – Фомич уставился в корзину и с тихим воплем выудил из неё латунный
кругляш, подвешенный к обтянутой черно-зелёной муаровой лентой колодке. – Ах, ты ж
моё сокровище! Моя прелесть! Да как же ты здесь оказалась? Да откуда?
Акулька прижала кулачки к груди и сморгнула слезу. Потом внимательно
посмотрела на входную дверь, за которой слышалось тарахтенье мотора и Витюшины
незлобные ругательства на дорожные колдобины, убившие ему всю подвеску, разжала
ладошку, с сожалением посмотрела на перстенёк и со вздохом опустила в корзину.
– Витюш, я сейчас. Вещи заберу, – раздался звонкий голос.
Дверь распахнулась, следом ворвался шалый ветерок, взметнув угольную пыль у
печи и попутно задув почти догоревшую свечу. Раздался скрипучий звук, слишком
похожий на чей-то чих. Женщина ухватила корзинку за ручку, потрясла ей слегка в
воздухе, улыбнулась.
– Ну, поехали, что ли. Лишь бы Вите не проболтаться, а то стыда не оберёшься, –
пробормотала она.
В прошлый раз муж в бане угорел, она возьми да скажи, мол, банника не почтил,
вот и результат. Выслушала потом целую лекцию о мракобесии. А медаль? Залезла тогда
на чердак, посмотреть, может, что интересное найдётся, и нашла. Вот откуда на чердаке
медаль? Это ж память чья-то. А бабушка-то говорила, что любят домовята ценные вещи
прятать. Но если к ним с добром, то и они сторицей отплатят – и дом в порядке будет, и
живность, и хозяева в добром здравии, да в достатке.
Солнце уронило золотой лучик на крыльцо, блеснуло синим в корзине. Татьяна
удивлённо пошарила в ней рукой и радостно засмеялась, вытащив из россыпи бусинок и
стеклянных пуговиц, перстень с синим топазом – подарок мужа на годовщину свадьбы.
– Ах вы ж мои хорошие, – шепнула она и поспешила к машине, где в нетерпении
постукивал ладонью по баранке румяный парень в тёмной футболке без рукавов. На его
плече синела татуировка с самолётом, парашютом и надписью «ВДВ».
– Вторую часть заседания домкома, объявляю открытой. – Лоскутки и бусинки в
корзине, трясущейся в багажнике, пришли в движение. – На повестку дня ставится вопрос
о переселении в новый дом. Кто за?
– Я, – хором произнесли три голоса.
– Кто против? Кто воздержался? Принято единогласно. Заседание домового
комитета объявляю закрытым.
– Ох, Глазырь, когда ж ты уймёшься, наконец, – прошипел Шайкин. – Ну, какой из
нас домовой комитет? Курам на смех.
– Ничего, вот погодите, приедем, я быстро местных ребят в наш домком подтяну.
Нам нужна свежая струя, свежий взгляд, так сказать. Я такой комитет организую! Такой
домком, с большой буквы домком. Всем домкомам домком…
– Ох, ты ж, ё-моё, – раздался дружный стон.
– А ты заметил, Фомушка, что хозяюшка наша младенчика носит? Сама, небось,
ещё и не знает, – шепнула Акулька Фомичу.
– Ну, это ты у нас по женской части специалист. А ты заметила, что хозяин-то,
служивый? Такому и медаль доверить не страшно.
– Ты, Фомушка, такой умный у меня, просто жуть жуткая! С тобой хоть на край
света, хоть за край, хоть в домком. Да и, вообще, пора сместить ретроградное
руководство. Сейчас иные времена – любая домовиха способна управлять домовым
комитетом. Даёшь перевыборы!
Автомобиль нёсся по ухабистой дороге, попыхивая клубами серого дыма. Татьяна
любовалась на синий камешек на пальце правой руки, а левой поглаживала бедро мужа,
думая, сказать ему о своих подозрениях или погодить пока не сделает тест. «Если будет
девочка, назову Акулиной», – пришла в голову внезапная мысль. Она улыбнулась и
крепко прижалась к плечу Витюши. Тот скосил глаза и, поддал газу, торопясь скорее
добраться домой.
ссылка на автора
Жанна Бочманова https://www.litres.ru/zhanna-bochmanova
Старый пес лежал на полу беседки и дремал. Когда-то он был лют, он рычал, раскрывая пасть, как тигр. Он был оружием, которое всегда держали в ножнах, а ему так хотелось доказать, что он — страшное оружие.
Теперь у пса сдали ноги, он почти оглох, да и видел плохо. Теперь ему нравились покой и сытость. Иногда он поднимался еле-еле и с ленцой лаял на соседей. А чаще лаял не вставая. Его поили молоком вместе с котами! Его дразнили вороны, и он не всегда замечал, как они клюют кашу из его миски.
Но его любили — и он был счастлив. Соседи знали пса под грозным именем Данкай, но дома его звали Тяпочкой.
Ночь начиналась холодная и темная. Пес не боялся ни холода, ни темноты, но именно этой ночью ему почему-то было не по себе. Что-то покалывало внутри, похожее на электрический ток: он, бесстрашный, чувствовал безотчетный страх. Нет, он не унизился до того, чтобы попроситься в дом — а его бы впустили. Но по телу бежала дрожь — как от электрического тока, — и пес поскуливал. Может, оттого, что хозяин уехал и еще не вернулся?
Пес не слышал, как хозяйка вышла во двор, иначе бы залаял, чтобы все знали: она под охраной. Только страх становился все ближе и страшней. И скулить уже не хотелось, хотелось затаиться, спрятаться, не дышать. Нечто витало совсем рядом, холодное и лютое. Более лютое, чем сам пес когда-то. Если бы он знал, что такое смерть, то решил бы, что это смерть.
Вслед за хозяйкой из дому вышел кот, и, думая подразнить пса, уселся было перед беседкой, отвернулся: мол, не вижу я здесь собак в упор. Но встрепенулся вдруг, распушился и хищно уставился в темноту. Махнул хвостом и взвыл утробно, как воют коты в их котовых игрищах. Он, шельма, был все-таки свой, пес считал его хозяйским имуществом. То лютое, шедшее из темноты, угрожало и коту…
Пес зарычал глухо и свирепо, приоткрыв пасть, и стал подниматься, неловко и с трудом. Пошатываясь, сделал несколько нетвердых шагов. Он ничего не видел в темноте, лишь ощущал шедшую оттуда угрозу и дыбил шерсть на загривке. А кот видел — ворчал, взвывал, выгибал спину, но наступать остерегался. Что с него взять? Кот — зверь небольшой, силен против мыши или крота. Пес вышел вперед него, рыча все громче и мрачней. И сам поверил в свой грозный рык, покатил в темноту волну звериной злобы, сквозь рычанье втянул воздух, захлебнувшись яростью. Может, ноги держали его плохо, но зубы оставались острыми, а челюсти сильными. Кот завыл смелее: кто на нас с Тяпочкой?
Волна злобы натолкнулось на нечто в темноте, и то, лютое, от чего хотелось спрятаться, дрогнуло, замерло нерешительно — и попятилось. Пес сделал шаг, снова вдохнул сквозь клокочущую в горле злобу и обнажил тяжелые свои клыки. Оно — лютое — отступало все быстрей, а потом понеслось прочь на невидимых черных крыльях. И пес загрохотал ему вслед убедительным басом.
— Тяпочка! — Пес не слышал приближения хозяйки, а тут она положила руку на его вздыбленную холку. — Ты чего? Никого нет. Пойдем молоко пить.
А хитрый кот потерся о хозяйские ноги и потрусил к дому, подняв хвост трубой.
ссылка на автора
https://author.today/u/old_land/works
В доме-на-перекрестке всегда полным-полно дел. То ласточки-у-гнезда поссорятся и просят рассудить их по совести. То флюгер-на-чердаке устанет и заскрипит так, что мыши в подполе ругаются и падают в обморок. А мыши в обмороке — это зрелище не для слабонервных. Значит, надо флюгер смазать, а мышам дать понюхать сыра. Сыр их лучше всего в чувство приводит, лучше нюхательной соли. Мыши же не дамочки.
А бывает двойняшки повздорят. А уж если двойняшки ругаются – жди беды. Тогда Ветер станет северным, огонь – холодным, а молоко скиснет, даже если оно еще внутри коровы.
В этот день все началось именно так.
- Мууу! – запричитала корова, стучась в дверь дома копытом, - Хозяйка, беда – молоко скисло! – корова жалобно поглядела на ведьму перекрестка своими грустными карими глазами, - Как быть?
- Давать простоквашу, - вздохнула ведьма, понимая, что кофе со сливками сегодня ей не видать.
Но не успела она подоить корову, как злой северный ветер рассердил флюгер, и, конечно же, тот обиженно скрипнул, да так сильно, что мышам поплохело.
- Вот те раз, - растерялась ведьма, - а сыра-то дома нет, и не предвидится. Из простокваши, какой сыр? Никакой конечно!
Калитка громко хлопнула, и один из птенцов ласточек, пискнув, выпал из гнезда. Родители тут же засуетились, запричитали, кружа над малышом.
- Это ты виноват, не досмотрел! – чирикала мама-ласточка
- А ты не поймала, – отвечал папа-ласточка, подергивая хвостиком.
- А ты!
- А ты!
И словно эхо, из дома им вторили сердитые голоса двойняшек, они спорили, какого цвета корова, и пролили на рисунок воду.
- Это ты!
- Это ты!
- Хватит! - строго сказала хозяйка дома-на-перекрестке и топнула ногой в деревянном башмаке, - Я устала и ухожу в отпуск.
Над перекрестком повисла звенящая тишина. Даже дом удивленно хлопал ставнями, точно пытаясь понять, что такое отпуск, и как в него уходят.
Двойняшки осторожно высунули перемазанные краской носы из дома и взглянули на маму.
- Ты, правда, уйдешь? – спросила та, у которой нос был в красной краске.
- А на долго? – уточнила другая, с синими брызгами на мордашке.
- Уйду. И не вернусь, пока солнце не сядет, – решила ведьма, - а вы тут за главных!
Она молча подала ведро простокваши дочерям, развязала передник и, бросив его на перила крыльца, ушла за ворота. Прямо в отпуск.
Она шла и даже не оборачивалась, потому что стоит обернуться, и тут же станет жаль двойняшек, и ласточек, и корову и мышей, все еще лежащих в обмороке.
Ведьма сжала руки в кулаки, - ну уж нет, в отпуск - так в отпуск, пусть и до захода солнца.
Дорога, по которой она пошла, вилась пёстрой лентой. По обеим сторонам на зеленом ковре топорщились разноцветные головки: маргаритки и ромашки, мышиный горошек и одуванчики.
Ведьма сначала шла хмурясь, потом улыбнулась уголком рта, а потом расплылась в улыбке во весь рот.
Отпуск - это так хорошо! – подумала она, - И чего я раньше в него не ходила?
Мурлыкая веселую мелодию, ведьма собирала цветы и плела венок. Красные, желтые, синие цветы складывались в затейливый узор и радовали глаз. Когда венок был готов, ведьма сняла остроконечную шляпу и надела его на голову. А шляпу несла в руке, почему бы и нет?
Через некоторое время она дошла до реки. Высокие деревья склонили свои ветви к самой воде, и казалось, что они ласкают зеркальную гладь своими мягкими лапами.
- Красиво, - улыбнулась ведьма и шлепнулась на песочек. Затем скинула деревянные башмаки с ног, стянула полосатые чулки, хитро прищурилась и, вскочив, с визгом побежала к реке.
В дверном проёме показалась размытая в сумерках фигура. Прогнулись щербатые
половицы под чьим-то лёгким шагом.
– Апчхи! – звонко чихнул незваный гость и протопал на кухню – тесный закуток за
печкой, отгороженный остатками ситцевой занавески. Раздалось шорканье, потом
чирканье и вот из закутка выплыл яркий огонёк, осветивший тёмную избу и молодое
женское лицо. – Ой, ну и пылища тут, – женщина капнула воском на стол и прикрепила
свечу. Огляделась вокруг. Поправила волосы и нервно хихикнула: – Надеюсь, Витюша не
увидит, а то решит, что я ку-ку.
Она подошла к печке, провела рукой по треснувшей старой побелке, постояла в
молчании, потом поставила рядом с железной дверцей небольшую плетёную корзину и
сама присела рядом на пятки.
– Домовой-домовой, пойдём с нами в новый дом, будешь там хозяйничать, за
порядком глядеть, молочко пить, сладости есть, с нами шутить, с нами жить-поживать,
добро всяческое наживать, – нараспев проговорила она. Помолчала, почесала нос. – Не
знаю, есть ты, нет ли. Бабушка говорила, что есть. А бабушка у меня мудрая была. Травы
знала и заговоры всякие. Я вот, дура глупая, не училась у неё. Теперь жалею. Дом мы с
Витей в хорошем месте купили. Да только всё порядка нет. То крыша потечёт, то трещина
пойдёт по стене. Вот я и подумала, может, это оттого, что хозяина в доме нет, домового?
Если ты есть, пойдем со мной, батюшка-домовой. Тебе у нас хорошо будет. У нас и
банька есть. И банника можешь взять или ещё кого. В нашей деревне домов-то много, есть
где поселиться. Вот я тебе тут гостинцев принесла, мне бабушка-то говорила, что домовые
любят штучки разные блестящие да тряпочки. Ну, уж не обессудь, если не угодила…
Тьфу, что я несу, что несу, – женщина громко рассмеялась и потрясла головой.
На дворе раздался рык мотора.
– Танюха! Тань! Ты где там застряла? Подай ключ разводной. Он в багажнике где-
то…
Женщина вскочила и выбежала за дверь.
– Чё это? – раздался громкий шёпот. – Эт чё?
Корзинка накренилась, раздалось шебуршение.
– Ой, ленточка! – воскликнула Акулька. – Пуговичка! Бууууусики! Оу!
– Цыц! – Глазырь встал рядом с корзинкой. – Положь на место! Продолжаем
заседание домкома. На повестку ставлю голосование – кто за переезд?
– Глазыречек, да кто ж против-то будет? Дураков нема. Да ведь, Шаечкин?
– Ну, так-то оно, конечно, – Шайкин тоже проявился и заглянул в корзину. – И
банька, говорит, есть. Так оно, может, и ничего? А, Фомич? Ты как, Фомич?
– Ну, вас звали, вы и езжайте. А мы уж, как-нибудь сами перебьёмся, – буркнуло
полено.
– Куда это мы без тебя поедем? Столько веков, почитай вместе, а тут одного тебя
бросим? Ты это – кончай дурить.
– Не поеду. Вас звали, вы и езжайте!
– Она ж сказала, всех заберёт, сколько есть. Выберешь себе дом по нраву. Будем,
как и раньше в гости захаживать.
– Пирожки с мухами тебе печь буду, Фомич, – голос Акульки задрожал. – Как же я
без тебя? Как же ты один тут? Я тогда тоже не поеду. Будем вместе век коротать. В лес
уйдём. Лешего попрошу, кум он мне, выделит какой-никакой пенёк. Устроимся как-
– Ты это, чего, серьёзно? – полено подпрыгнуло. Фомич проявился и уставился на
Акульку выпуклыми глазками.
– Ну так-то, да, – зарделась Акулька и смущённо шаркнула ножкой. – Я тебя давно
привечаю. Лет так двести уже. А то не заметил, что первые пирожки с пылу-жару тебе
достаются?
– Так это, – Фомич одёрнул рубаху, поправил ремень, – я ж тоже это, как бы давно
на тебя заглядываюсь. Только вот случая всё не было сказать.
– Ну, совет, да любовь, – хихикнул Шайкин. – По такому случаю подарок вам от
меня. Держи вот, Фомич, дари своей раскрасавице. – И он протянул ладонь, на которой
тускло отсвечивал золотом перстенёк с синим камешком.
– Ах, ты ж, шишок банный! – всплеснула Акулька ручонками. – А валил-то на
меня. Я, мол, колечко прибрала.
– Ну, я это… в компенсацию, – пробормотал Шайкин. – А чего он с цепкой в баню?
Положено сымать, значит, того… сымай! Правило – оно правило. Не нами дадено, не нам
отменять.
– Фомушка, поедем в новый дом, а? – Акулька взяла суженого под руку и преданно
заглянула в глаза.
– Не могу, – повесил голову Фомич. – Пока медаль свою не найду. Память это. Мы
ж с моим полковником огонь, воду и медные трубы. А я не сберёг. От воров уберёг, от
хапуг-наследничков уберёг, да что тут говорить, – махнул он рукой. – Пойду, братушки,
долю свою сиротскую мыкать. А ты, Акулинушка, езжай в новый дом, негоже тебе,
красавице, век свой девичий с таким неудачником коротать.
– Я за тобой Фомич, хоть в лес, хоть по дрова, хоть в геенну огненную, пусть и нет
её, а всё равно пойду! – Акулина напялила перстень и сжала кулачок, чтоб украшение не
свалилось с тонких кривых пальцев.
– Фомич, – тихо позвал Глазырь, – а это, часом, не она?
– Где? – Фомич уставился в корзину и с тихим воплем выудил из неё латунный
кругляш, подвешенный к обтянутой черно-зелёной муаровой лентой колодке. – Ах, ты ж
моё сокровище! Моя прелесть! Да как же ты здесь оказалась? Да откуда?
Акулька прижала кулачки к груди и сморгнула слезу. Потом внимательно
посмотрела на входную дверь, за которой слышалось тарахтенье мотора и Витюшины
незлобные ругательства на дорожные колдобины, убившие ему всю подвеску, разжала
ладошку, с сожалением посмотрела на перстенёк и со вздохом опустила в корзину.
– Витюш, я сейчас. Вещи заберу, – раздался звонкий голос.
Дверь распахнулась, следом ворвался шалый ветерок, взметнув угольную пыль у
печи и попутно задув почти догоревшую свечу. Раздался скрипучий звук, слишком
похожий на чей-то чих. Женщина ухватила корзинку за ручку, потрясла ей слегка в
воздухе, улыбнулась.
– Ну, поехали, что ли. Лишь бы Вите не проболтаться, а то стыда не оберёшься, –
пробормотала она.
В прошлый раз муж в бане угорел, она возьми да скажи, мол, банника не почтил,
вот и результат. Выслушала потом целую лекцию о мракобесии. А медаль? Залезла тогда
на чердак, посмотреть, может, что интересное найдётся, и нашла. Вот откуда на чердаке
медаль? Это ж память чья-то. А бабушка-то говорила, что любят домовята ценные вещи
прятать. Но если к ним с добром, то и они сторицей отплатят – и дом в порядке будет, и
живность, и хозяева в добром здравии, да в достатке.
Солнце уронило золотой лучик на крыльцо, блеснуло синим в корзине. Татьяна
удивлённо пошарила в ней рукой и радостно засмеялась, вытащив из россыпи бусинок и
стеклянных пуговиц, перстень с синим топазом – подарок мужа на годовщину свадьбы.
– Ах вы ж мои хорошие, – шепнула она и поспешила к машине, где в нетерпении
постукивал ладонью по баранке румяный парень в тёмной футболке без рукавов. На его
плече синела татуировка с самолётом, парашютом и надписью «ВДВ».
***
– Вторую часть заседания домкома, объявляю открытой. – Лоскутки и бусинки в
корзине, трясущейся в багажнике, пришли в движение. – На повестку дня ставится вопрос
о переселении в новый дом. Кто за?
– Я, – хором произнесли три голоса.
– Кто против? Кто воздержался? Принято единогласно. Заседание домового
комитета объявляю закрытым.
– Ох, Глазырь, когда ж ты уймёшься, наконец, – прошипел Шайкин. – Ну, какой из
нас домовой комитет? Курам на смех.
– Ничего, вот погодите, приедем, я быстро местных ребят в наш домком подтяну.
Нам нужна свежая струя, свежий взгляд, так сказать. Я такой комитет организую! Такой
домком, с большой буквы домком. Всем домкомам домком…
– Ох, ты ж, ё-моё, – раздался дружный стон.
– А ты заметил, Фомушка, что хозяюшка наша младенчика носит? Сама, небось,
ещё и не знает, – шепнула Акулька Фомичу.
– Ну, это ты у нас по женской части специалист. А ты заметила, что хозяин-то,
служивый? Такому и медаль доверить не страшно.
– Ты, Фомушка, такой умный у меня, просто жуть жуткая! С тобой хоть на край
света, хоть за край, хоть в домком. Да и, вообще, пора сместить ретроградное
руководство. Сейчас иные времена – любая домовиха способна управлять домовым
комитетом. Даёшь перевыборы!
Автомобиль нёсся по ухабистой дороге, попыхивая клубами серого дыма. Татьяна
любовалась на синий камешек на пальце правой руки, а левой поглаживала бедро мужа,
думая, сказать ему о своих подозрениях или погодить пока не сделает тест. «Если будет
девочка, назову Акулиной», – пришла в голову внезапная мысль. Она улыбнулась и
крепко прижалась к плечу Витюши. Тот скосил глаза и, поддал газу, торопясь скорее
добраться домой.
ссылка на автора
Жанна Бочманова https://www.litres.ru/zhanna-bochmanova
Глава 6. Ольга Денисова. Пес, кот и нечистая сила
Старый пес лежал на полу беседки и дремал. Когда-то он был лют, он рычал, раскрывая пасть, как тигр. Он был оружием, которое всегда держали в ножнах, а ему так хотелось доказать, что он — страшное оружие.
Теперь у пса сдали ноги, он почти оглох, да и видел плохо. Теперь ему нравились покой и сытость. Иногда он поднимался еле-еле и с ленцой лаял на соседей. А чаще лаял не вставая. Его поили молоком вместе с котами! Его дразнили вороны, и он не всегда замечал, как они клюют кашу из его миски.
Но его любили — и он был счастлив. Соседи знали пса под грозным именем Данкай, но дома его звали Тяпочкой.
Ночь начиналась холодная и темная. Пес не боялся ни холода, ни темноты, но именно этой ночью ему почему-то было не по себе. Что-то покалывало внутри, похожее на электрический ток: он, бесстрашный, чувствовал безотчетный страх. Нет, он не унизился до того, чтобы попроситься в дом — а его бы впустили. Но по телу бежала дрожь — как от электрического тока, — и пес поскуливал. Может, оттого, что хозяин уехал и еще не вернулся?
Пес не слышал, как хозяйка вышла во двор, иначе бы залаял, чтобы все знали: она под охраной. Только страх становился все ближе и страшней. И скулить уже не хотелось, хотелось затаиться, спрятаться, не дышать. Нечто витало совсем рядом, холодное и лютое. Более лютое, чем сам пес когда-то. Если бы он знал, что такое смерть, то решил бы, что это смерть.
Вслед за хозяйкой из дому вышел кот, и, думая подразнить пса, уселся было перед беседкой, отвернулся: мол, не вижу я здесь собак в упор. Но встрепенулся вдруг, распушился и хищно уставился в темноту. Махнул хвостом и взвыл утробно, как воют коты в их котовых игрищах. Он, шельма, был все-таки свой, пес считал его хозяйским имуществом. То лютое, шедшее из темноты, угрожало и коту…
Пес зарычал глухо и свирепо, приоткрыв пасть, и стал подниматься, неловко и с трудом. Пошатываясь, сделал несколько нетвердых шагов. Он ничего не видел в темноте, лишь ощущал шедшую оттуда угрозу и дыбил шерсть на загривке. А кот видел — ворчал, взвывал, выгибал спину, но наступать остерегался. Что с него взять? Кот — зверь небольшой, силен против мыши или крота. Пес вышел вперед него, рыча все громче и мрачней. И сам поверил в свой грозный рык, покатил в темноту волну звериной злобы, сквозь рычанье втянул воздух, захлебнувшись яростью. Может, ноги держали его плохо, но зубы оставались острыми, а челюсти сильными. Кот завыл смелее: кто на нас с Тяпочкой?
Волна злобы натолкнулось на нечто в темноте, и то, лютое, от чего хотелось спрятаться, дрогнуло, замерло нерешительно — и попятилось. Пес сделал шаг, снова вдохнул сквозь клокочущую в горле злобу и обнажил тяжелые свои клыки. Оно — лютое — отступало все быстрей, а потом понеслось прочь на невидимых черных крыльях. И пес загрохотал ему вслед убедительным басом.
— Тяпочка! — Пес не слышал приближения хозяйки, а тут она положила руку на его вздыбленную холку. — Ты чего? Никого нет. Пойдем молоко пить.
А хитрый кот потерся о хозяйские ноги и потрусил к дому, подняв хвост трубой.
ссылка на автора
https://author.today/u/old_land/works
Глава 7. Юлия Гладкая. Отпуск для ведьмы
В доме-на-перекрестке всегда полным-полно дел. То ласточки-у-гнезда поссорятся и просят рассудить их по совести. То флюгер-на-чердаке устанет и заскрипит так, что мыши в подполе ругаются и падают в обморок. А мыши в обмороке — это зрелище не для слабонервных. Значит, надо флюгер смазать, а мышам дать понюхать сыра. Сыр их лучше всего в чувство приводит, лучше нюхательной соли. Мыши же не дамочки.
А бывает двойняшки повздорят. А уж если двойняшки ругаются – жди беды. Тогда Ветер станет северным, огонь – холодным, а молоко скиснет, даже если оно еще внутри коровы.
В этот день все началось именно так.
- Мууу! – запричитала корова, стучась в дверь дома копытом, - Хозяйка, беда – молоко скисло! – корова жалобно поглядела на ведьму перекрестка своими грустными карими глазами, - Как быть?
- Давать простоквашу, - вздохнула ведьма, понимая, что кофе со сливками сегодня ей не видать.
Но не успела она подоить корову, как злой северный ветер рассердил флюгер, и, конечно же, тот обиженно скрипнул, да так сильно, что мышам поплохело.
- Вот те раз, - растерялась ведьма, - а сыра-то дома нет, и не предвидится. Из простокваши, какой сыр? Никакой конечно!
Калитка громко хлопнула, и один из птенцов ласточек, пискнув, выпал из гнезда. Родители тут же засуетились, запричитали, кружа над малышом.
- Это ты виноват, не досмотрел! – чирикала мама-ласточка
- А ты не поймала, – отвечал папа-ласточка, подергивая хвостиком.
- А ты!
- А ты!
И словно эхо, из дома им вторили сердитые голоса двойняшек, они спорили, какого цвета корова, и пролили на рисунок воду.
- Это ты!
- Это ты!
- Хватит! - строго сказала хозяйка дома-на-перекрестке и топнула ногой в деревянном башмаке, - Я устала и ухожу в отпуск.
Над перекрестком повисла звенящая тишина. Даже дом удивленно хлопал ставнями, точно пытаясь понять, что такое отпуск, и как в него уходят.
Двойняшки осторожно высунули перемазанные краской носы из дома и взглянули на маму.
- Ты, правда, уйдешь? – спросила та, у которой нос был в красной краске.
- А на долго? – уточнила другая, с синими брызгами на мордашке.
- Уйду. И не вернусь, пока солнце не сядет, – решила ведьма, - а вы тут за главных!
Она молча подала ведро простокваши дочерям, развязала передник и, бросив его на перила крыльца, ушла за ворота. Прямо в отпуск.
Она шла и даже не оборачивалась, потому что стоит обернуться, и тут же станет жаль двойняшек, и ласточек, и корову и мышей, все еще лежащих в обмороке.
Ведьма сжала руки в кулаки, - ну уж нет, в отпуск - так в отпуск, пусть и до захода солнца.
Дорога, по которой она пошла, вилась пёстрой лентой. По обеим сторонам на зеленом ковре топорщились разноцветные головки: маргаритки и ромашки, мышиный горошек и одуванчики.
Ведьма сначала шла хмурясь, потом улыбнулась уголком рта, а потом расплылась в улыбке во весь рот.
Отпуск - это так хорошо! – подумала она, - И чего я раньше в него не ходила?
Мурлыкая веселую мелодию, ведьма собирала цветы и плела венок. Красные, желтые, синие цветы складывались в затейливый узор и радовали глаз. Когда венок был готов, ведьма сняла остроконечную шляпу и надела его на голову. А шляпу несла в руке, почему бы и нет?
Через некоторое время она дошла до реки. Высокие деревья склонили свои ветви к самой воде, и казалось, что они ласкают зеркальную гладь своими мягкими лапами.
- Красиво, - улыбнулась ведьма и шлепнулась на песочек. Затем скинула деревянные башмаки с ног, стянула полосатые чулки, хитро прищурилась и, вскочив, с визгом побежала к реке.
