Мычу под нос, даже не знаю, почему, просто не совсем понимаю, как моё внутреннее «я» реагирует на происходящее. Хорошо, что сегодня мне… Мне на все плевать.
Разворачиваюсь, не поднимая взгляда на парня, который спускается по лестнице. Такое чувство, что он вовсе не снимает свою кофту. Возвращаюсь на кухню, двинувшись к плите, и резким движением выключаю конфорку, грубо взяв и подняв с неё сковородку, с которой снимаю крышку.
Обидно только за потраченное мною время.
Шагаю к ведру, но останавливаю желанные действия, всё-таки обратив внимание на О’Брайена, что встает в дверях, одну ладонь спрятав в карман джинсов, другой путая свои волосы. Хмуро смотрит на меня.
Плевать.
— Будешь? — спрашиваю без эмоций. И вижу, что парень готов бросить в ответ парочку своих неприятных комментариев, поэтому не дожидаюсь поливанием дерьма, сразу высыпая тосты в урну. Отворачиваюсь, быстро подходя к раковине, и бросаю туда сковородку, пальцами покрутив ручки крана. Мои пальцы дрожат, но не из-за злости. Слабость по причине болезни. Точно. Витамины.
Начинаю мыть еще горячую посуду, стараясь не думать о непосредственной близости к человеку, от которого стоит ожидать любого. В частности «неприятного». Ладно, скорее всего взрослые вернутся днем, так что могу заняться уроками, поболтать с Агнесс по скайпу, короче, заняться собой.
Чувствую, как что-то мягкое касается спины. Моргаю, хмурясь, и осторожно поворачиваю голову, уставившись на парня, который сидит за столом, отрывая кусочки тоста. Ребенок.
Бросает еще один мне в спину. Мне нужно обращать на него внимание? Продолжаю мыть посуду. Получаю еще один кусочек, но уже в голову, поэтому выключаю воду, схватив со столешницы тряпку, чтобы вытереть руки. И оборачиваюсь, не изменяя своей хмурости:
— Что? — нет ни сил, ни желания спорить. Совсем. Я не в том состоянии уже второй день. Вместо ответа — кусочек тоста в лоб. Прикрываю веки, прижавшись копчиком к краю раковины, и выдыхаю, вновь открыв глаза. Больше всего меня раздражает спокойствие на лице этого типа.
— Серьезно? Нет смысла в том, что ты делаешь, — и чего я трачу слова? Всё равно, что со стеной говорить. — Ты понимаешь?
— А ты понимаешь, что находишься в доме с человеком, который сильнее тебя? — чертово. Спокойствие. В голосе. Дилан смотрит в упор, слегка хмуря брови. Я недолго кручу сказанное им в голове, понимая.
Угроза?
Думаю, он видит, что я немного напрягаюсь, поэтому ухмыляется краем губ, кивнув на кусочки тоста, что валяются в моих ногах:
— Поднимешь? — смотрим друг другу в глаза. Не понимаю, как мое лицо вообще остается таким равнодушным, а в голове не взрываются сотни агрессивных высказываний в его адрес. Всё потому, что я не в том состоянии.
Парень бросает еще кусочек. Больше не улыбается, так что не имею понятия, приносит ли ему данное «развлечение» наслаждение. Кажется, ему охота тупо унизить меня.
Не хочу спорить. Не хочу думать. Хочу в свою комнату.
Так что приседаю на корточки, быстро собрав все кусочки, что вижу, и двигаюсь в сторону двери, бросив мусор в урну.
Молчу.
Ублюдок.
***
Немного непривычно возвращаться домой и не застать Райли в гостиной или на заднем дворе, которая встретит тебя с улыбкой и спросит, как был проведен этот день, поэтому Митчелл оставляет Лиллиан в кабинете, позволяя ей пока в одиночестве поработать над картиной, а сам поднимается на третий этаж, чтобы зайти в комнату дочери. Параллельно мужчина думает, как бы начать разговор с парнем, что курит на причале, проводя там практически весь день, и это мешает сближению. А Митчелл рассчитывает угодить Лиллиан, чтобы у той была возможность уговорить сына перебраться к ним. Если Дилан останется дома, то женщина будет переживать, возможно, сама откажется переезжать. Мужчина не может больше игнорировать новые синяки на её коже.
Останавливается возле двери, не спрашивая разрешения войти, и открывает, заглядывая в комнату, где горит одна лампа на тумбе. Девушка лежит на кровати, внутренне изнывая от головной боли, по вине которой не может заполучить желаемый сон. Отрывает голову от подушки, немного скованно улыбаясь:
— Привет, уже вернулись? — хриплость в голосе.
— У тебя всё хорошо? — мужчина остается на пороге. Райли нервно поправляет волосы, убирая локоны за уши:
— Если честно…
— Лиллиан переживает, — отец потирает затылок, — говорит, ты выглядишь усталой.
Девушка ненадолго прикрывает рот, совсем немного опустив взгляд, но быстро находит, что ответить:
— Ничего страшного. Болит горло, думаю, я простыла, а лекарства дома закончились, — намекает, что неплохо бы съездить в магазин, хоть тот и находится очень далеко. Райли не привыкла просить о чем-то открыто. На то есть причины.
Мужчина почему-то успокаивается, слыша, что дурное настроение дочери — это просто простуда, и пожимает плечами:
— Поправляйся, — делает шаг назад, начав закрывать дверь. Щелчок.
Девушка с жаром в глазах кивает, вздохнув с шепотом:
— Ладно.
ГЛАВА 3
Девочка теряется в столовой, набитой людьми. Она вертится на месте, изучая занятые столики, ищет своих друзей, и испытывает неподдельную радость, когда те зовут её, упрощая решение проблемы. Рыжая девчонка с веснушками даже встает на стул, призывно махнув рукой, и Райли улыбается, поспешив к ребятам, что успели занять любимое место у самого окна.
Толчок. Красный поднос слетает с рук, гремит, падая на пол, но этот звук не замечают вокруг, поскольку в огромном помещении и без того довольно шумно по вине разговоров. Девочка недолго пораженно смотрит на перевернутую еду, оглядывается, сразу же упираясь вниманием в спину темноволосого мальчика, продолжающего отдаляться и теряться среди подростков.
Даже не извинился.
Среда
«Боже, мы тут помираем», — Остин. Обожаю, когда он не выдерживает давления, начав звонить мне и жаловаться на проблемы. Нет, правда, мне это нравится, и нравится то, как он открыто признает зависимость нашей компании от моего присутствия. Парень приболел, так что сидит дома, поэтому сейчас, пока на часах всего полседьмого утра, мы неплохо проводим время, болтая по телефону. Из-за привычки к раннему подъему и нелюбовью к просиживанию в кровати, я решаю пока осторожно вынуть из маминой любимой вазы сухие розы, серые лепестки которой опадают при малейшем касании. Ваза прозрачная с зелеными красивыми вставками стекла в виде листьев. Помню, как она ругала меня за то, что уронила её в детстве. Откололся только край листика, его удалось приклеить обратно.
Ваза вся в пыли, с грязью на дне и стенках. Я спускаюсь вниз по молчаливому дому. Люблю это время тишины. Иногда даже в городе срываюсь в пять утра в ближайший лес, чтобы покататься на велосипеде. Вокруг никого. Только жители леса со своим шумом и ароматы хвои.
«Если честно, Агнесс невыносима, — Остин кашляет в трубку приглушенно, будто старается прикрыть рот ладонью. — Без твоего контроля она медленно дичает», — смеется, и я смеюсь. Никакого сильного осадка после вчерашнего состояния. Чувствую себя лучше, и это не может не радовать, значит, иду на поправку в плане настроения. А вот горло придется потерпеть.
— Опять начала батл с учителем по литературе? — догадываюсь, хорошо зная, какие «тёрки» у неё с этим мужчиной, который не привык принимать чужое мнение, а Агнесс довольно увлечена поэзией. Каждое произведение трактует по-своему, совсем не так, как преподносит учитель. Ох, сколько споров и литературных сражений повидал наш класс. Мало кто из наших увлечен книгами, но ради взрывной Агнесс не прогуливаешь данный предмет.
«Ты пропускаешь веселье, — парень зевает, вдруг резко переключившись. — Как незапланированный уикенд?»
Я так и не рассказала главное, поэтому лучше избегать данной темы. Не люблю лгать. Бросаю взгляд в сторону заднего двора. На улице так же пасмурно. Думаю, будет дождь.
— Мне не нравится отдыхать в период учебы, — признаюсь, проходя на кухню, и, немного (кого я обманываю) оторопев, отвожу взгляд в сторону от О’Брайена, который сидит за столом с кружкой кофе. Шаг непроизвольно ускоряю, подходя к раковине, и стреляю взглядом на экран телефона, подумав, что что-то не так с моими внутренними часами, но нет. Почти семь. Странно, что этот тип не спит. К черту.
«Агнесс присылает тебе конспекты?»
Кладу грязную вазу в раковину, зажав мобильный аппарат между плечом и ухом:
— Да, — кручу ручки крана. — Но у неё такой почерк… Обидно сказать, что не могу разобрать. Только комплекс ей повешу, — нет, не могу вот так просто игнорировать присутствие «опасности», поэтому кидаю быстрый взгляд за спину, наблюдая, как парень трет сонные веки, упираясь локтями в стол. Вроде пока тихо. Ничего не предвещает беды, но расслабляться не стоит.
«Я могу тебе скидывать, только лучше ей об этом не знать», — это точно.
— Спасибо, — начинаю промывать вазу, мыльной губкой скользя по стеклу.
«Ты в субботу приезжаешь?»
— Скорее всего, — вздыхаю, вновь обернувшись, и ощущаю легкое напряжение, ибо парень лениво встает со стула, так что ускоряю свои действия:
— Ладно, давайте все вечером в скайпе созвонимся? — предлагаю Остину и слышу одобрительное мычание:
«Ладно, тогда до вечера», — прощается, и у меня не хватает времени, чтобы улыбнуться, ведь Дилан встает рядом, без просьбы пихает меня локтем в сторону от раковины:
— Да, давай, — тараторю, тут же оборвав связь, и сую телефон в карман любимых спальных штанов:
— Тебя вежливости учили? — сегодня я настроена на словесную борьбу, поэтому складываю руки на груди, повернувшись всем телом к О’Брайену, который кладет кружку в раковину:
— Помоешь? — он даже не отошел ото сна, а уже выдает нечто подобное. Пускаю смешок, сощурив веки, и уже какой раз убеждаюсь: он — ребенок. Причем такой мерзкий, противный, как заноза. И мне ясно, что именно такой ребенок будет вести себя нерационально в ситуации, которая ему не по душе, но, черт возьми, нам уже по семнадцать лет. Времена пеленок и памперсов далеко позади.
— У тебя руки есть, сам помоешь, — ворчу, принимаясь продолжать мыть вазу. Дилан сует ладони в серые штаны, перед этим дернув бегунок кофты немного вниз, чтобы открыть белую футболку.
— А вчера ты была покладистой, — хрипит, не откашливаясь, чтобы голос звучал лучше, но, может, это его естественное звучание. Откуда мне знать, стараюсь особо не обращать внимания ни в школе, ни теперь здесь.
— Вчера ты была покладистой, — шепчу, передразнивая и не поднимая на него взгляд.
— И ты мне говоришь о ребячестве? — О’Брайен пускает смешок, переступая с ноги на ногу.
— И ты мне говоришь о ребячестве, — морщусь, закатывая глаза. Отвечаю ему той же монетой.
Не смотрю на его лицо, но ощущаю кожей плеч покалывания его недовольства:
— Ты же в курсе, что…
— Что? — оставляю вазу в раковине, полной мыльной пены, и поворачиваюсь телом к Дилану, поставив одну руку на талию. — Что все спят, а в кармане у тебя нож, приставишь его к моему горлу или типа того? — не прекращаю кривляться, пока передразниваю этого типа. — Чего ты ждешь в ответ на свои замечания? Взрослого отношения? — смотрю в его карие глаза, раздражаясь от такого равнодушия. Он меня вряд ли слушает, а вот мне совсем не хочется затыкаться:
— Знаешь, что я думаю? — складываю руки на груди, уверено качнувшись с пятки на носки. Дилан повторно усмехается и качает головой:
— Не особо интересно.
— А мне неважно, интересно ли тебе, — говорю громко, забывая о спящих взрослых этажом выше. — Я думаю, ты застрявший в развитии ребенок, не умеющий уважать решения своей матери. И её саму вряд ли уважаешь, — вижу, как дергаются его брови, сильно хмурясь, но не останавливаюсь. Всё, довольно. Он в моем доме. И нужно поставить засранца на место, которого у него, кстати, здесь нет, и не будет.
— Ты расстроен, твоя мать с другим мужчиной, окей. Но не моя проблема, что твои родители не построили нормальных отношений, и твоя горящая задница по этому поводу меня не касается. Тебе просто завидно, что твоя мать тратит больше времени с моим отцом, уделяя при этом внимание и мне, а ты в этот момент лишен всего этого. Обиженный ребенок, который эгоистично будет преследовать свои желания. Наверное, у тебя чертовски дерьмовая жизнь, поэтому ты и вымещаешь свою зависть на тех, у кого всё в принципе в порядке, — острый взгляд. Режущий мое сознание, но не останавливаюсь, даже замечая, как парень сжимает пальцами внутреннюю сторону карманов.
— Вот смотрю на тебя и точно убеждаюсь, что твой отец, наверняка, ничем не лучше, вот Лиллиан и психанула. Кому нужен засранный…
Быстро движение руки — и мыльная ваза разбивается об пол возле моих стоп. И звон стекла не вызывает оцепенение. Я дышу так же тяжело, как и Дилан, который напряженно перебирает пальцами ткань штанов, кажется, от такого сильного сжатия вовсе порвет её. Не отрываю взгляда от осколков маминой вазы. Никакого желания молчать, только сильное рвение продолжить атаковать, ведь, твою мать, он разбил её. Поэтому вскидываю голову, уставившись в упор на человека, глаза которого выражают такой же гнев, как и мои. И надеюсь, что в моем взгляде читается вся пылающая ненависть, которая на самом деле жжется в груди уже на протяжении нескольких лет, но не имела возможности выйти до сего момента.
Руки дрожат, и готовлюсь пихнуть со злостью парня, отбрасывая мысли о том, что уподобляюсь такому куску дерьма. Не сейчас. В данный момент мне хочется выблевать всю словарную тошноту, всё, что думаю о нем, что боялась сказать, пока получала подножки и удары в коридорах школы. Я готова разорвать его ногтями.
Но в порыве агрессии здравомыслие уходит в туман, так что не вспоминаю о физическом превосходстве противника, начав тревожиться о своей слабости только в момент, когда Дилан перехватывает меня за локти, с силой дернув в сторону двери.
Это ненормально. Черт, мы же взрослые люди, какого хрена вообще происходит?!
— Эй! — отпираюсь, пытаясь вырвать руки, но парень уверенно тащит меня к входной двери, имея возможность сдерживать одной рукой. Открывает, пихая меня за порог, о который спотыкаюсь, и разворачиваюсь, чтобы рвануть в дом, но наконец привычный страх перед агрессором лишает той самой уверенности, и здравый смысл предательски возвращается, не вовремя напомнив о возможностях О’Брайена. Который вне себя. Он даже не смотрит на меня, перехватывая локоть, и грубо тащит за собой к деревянному причалу.
— Эй! — я упираюсь ногами во влажную после ночи траву, пытаюсь присесть, чтобы ухватиться свободной рукой за землю или корень. Чувствую только, как быстрое дыхание парня заставляет колотиться ноющее сердце. Его руки напряженно, до боли сжимают мой локоть и предплечье.
— Что ты делаешь?! — ругаюсь, пытаясь разжать его пальцы. — Отпусти! — пугает то, куда он ведет меня. Ногами топаю по причалу, понимая, что это уже не смешно, и по вине новой волны страха тон моего голоса сменяется жалким писком:
— Нет, стой, — да, я прошу его остановиться, но Дилан только сжимает губы, повернувшись, чтобы взять меня под руки, а я всячески пытаюсь рвануть назад, не дать ему возможности оторвать мои ноги от деревянной поверхности, что хрустит под нашим давлением.
