— Стой, стой, — пищу, рвусь прочь, даже пытаюсь вновь опуститься на колени, но О’Брайен не произносит ни слова, когда грубо «отдирает» меня от досок, заставив кричать:
— Не надо! — так больно пальцы сжимают кожу под руками, что не удается нормально вдохнуть и закричать. Только делаю судорожный вдох перед потерей в невесомости, не успеваю осознать, как он отбрасывает меня в сторону воды, спиной вниз. Больно плюхаюсь о поверхность, тут же охваченная паникой начинаю дергать руками и ногами, чтобы как-то сменить положение тела. Ледяная вода. Темная. Боюсь даже распахнуть веки, чтобы ориентироваться, куда стоит стремиться, где это бледное небо. Беспомощно.
Слава Богу, рядом с причалом мелководье, и мне удается быстро найти ногами песок, а руками схватиться за деревянную ножку. Наглоталась воды. Выныриваю с громким вдохом, прерывающийся на кашель. Еле открываю глаза, внутри которых щиплет от попавшей под веки воды. В носу закололо. Давлюсь, прочищая больное горло, голень правой ноги сводит, а кожа покрывается мурашками при встрече с вроде как легким ветром.
Быстро дышу, широко распахнутыми глазами смотрю перед собой, ногтями цепляясь за край причала. Трясусь больше не от холода, а именно от ужаса перед водной стихией. Волосы липнут к щекам, одежда неприятно покрывает кожу. Стучу зубами, медленно подняв взгляд на Дилана, который сует все ещё дрожащие от напряжения ладони в карманы. Смотрит на меня, не следя за дыханием.
Ледяная вода остужает пыл. Больше никакой злости, что была бы верным помощником в сохранении равнодушия перед противником. Не знаю, насколько затягивается наше молчание, но ясным становится одно — он будет ждать, что я сорвусь первой. Думает, у меня мало терпения? Черт возьми, жизнь под одной крышей с моим отцом на автомате учит тебя терпеть и молчать, так что пошел ты, О’Брайен. Такой мелочью меня не поломать.
Еще секунда пустого надсмотра со стороны парня, полного раздражающей надменности. Знаю, что ему нравится ощущать себя «победителем», поэтому так долго наблюдает за моими попытками крепче ухватиться за причал. Достаточно для удовлетворения эго? Да, так что О’Брайен разворачивается, как ни в чем ни бывало, уходит на берег. Искоса слежу за ним, стиснув зубы, чтобы не обругать вслух. Постараюсь больше не падать настолько низко. Не опускаться до его уровня, а это тяжело, когда иной способ контакта не выходит.
Парень исчезает за дверью дома, моего дома, так что позволяю себе со страхом выдохнуть, прижавшись мокрым лбом к дереву. Успокаиваюсь, набираюсь сил, чтобы трясущиеся от стресса руки смогли поднять меня выше.
Зла моего на этого типа вряд ли хватит.
Без желания идти домой провалялась на траве около получаса. Бледное небо хоть и прячет от меня солнце, но дарит какое-то тепло, так что согреваюсь, вот только в момент сильного дуновения ветра вся скукоживаюсь, начав потирать плечи.
Проверяю состояние телефона. Экран вроде реагирует на прикосновения пальцев, может, ему удалось пережить купание? Надеюсь, через неделю не решит уйти на покой.
Думаю, взрослые уже проснулись, так что не успеваю выпить утренний чай в одиночестве, но от кружки горячего не откажусь. Встаю, босиком бредя к дому, и ушами уже улавливаю голоса Лиллиан и отца. Тяну на себя дверь, тут же проверив внешний вид в зеркале. Выгляжу так, будто просто вышла прогуляться после душа, хотя, если потрогать одежду, то тут же усомнишься в этом варианте объяснения. Ткань сырая и холодная. Хочу миновать кухню, но вспоминаю про осколки вазы, поэтому разворачиваюсь, меняя курс направления. Подхожу к порогу, наблюдая за тем, как Лиллиан раскладывает завтрак на тарелки, при этом не выглядит так, словно ей это тяжело, наоборот, как я понимаю, женщина довольно хозяйственная. Но вот отцу совсем не нравится видеть, как его любимая девушка «надрывается». Знаю, не хочет, чтобы она сбежала от него, посчитав, что мужчине нужна лишь домохозяйка.
Отец читает распечатки своей главы, ручкой правя ошибки или просто меняя некоторые предложения. Взглядом цепляется за меня, подняв брови, будто намекая на свое недовольство по поводу занятости Лиллиан, а женщина стоит у стола, разговаривая с Диланом. И тот ковыряет вилкой омлет, опуская взгляд, еле заметно улыбается, а после шепота матери поднимает глаза, уже шире растянув губы.
— Райли, садись, — Лиллиан довольно кивает на стол. — Меня наконец подпустили к плите, — смеется. Кажется, у неё всегда хорошее настроение. Приятно видеть такого позитивного человека, даже странно, что она — мать Дилана. Хотя, быть может, парень полностью пошел в отца, с которым я не знакома, но наличие синяков на теле женщины вполне четко характеризует его, как личность.
— Спасибо, — благодарю, делая медленные шаги к столу, пока взглядом ищу осколки. Ваза раскололась на две части, можно без труда склеить. В груди ускоряет биение сердце, но ему приходит успокоение, когда внимание останавливается на урне. Вижу части вазы, поэтому неаккуратно убираю влажные волосы за уши, приседая, и начинаю осторожно вынимать крупные осколки.
— Откуда это? — не знаю, как отец замечает, сижу ведь к нему спиной.
— Стояла в маминой комнате, — отвечаю, поднимаясь, когда все три осколка оказываются в руках.
— Выбрось, — мужчина перебирает листы с черновым вариантом текста, а я оглядываюсь, хмуря брови:
— Да нет, тут еще не всё так плохо, — изучаю части вазы. — Можно склеить.
— Это старое барахло, выбрось, — с терпением повторяет отец, но не могу даже подумать о том, чтобы выкинуть мамину любимую вещь, так что продолжаю защищаться:
— Это мамина, — знаю, что за оправдание не сойдет, но для меня это весомый аргумент. Для отца — вряд ли. Он не особо любит вещи, которые принадлежат маме, думаю, всё дело в тяжелом расставании. Но это не повод выкидывать что-то без её разрешения.
— Выбрось! — отец повышает голос, опустив скрепленные листы на стол. Я невольно сжимаю осколки, не морщась от острой боли. Лиллиан обеспокоенно сглатывает, потянувшись рукой через весь стол к мужчине:
— Митчелл… — шепчет с мольбой, но отец сердится из-за непослушания, отчего выражение его лица значительно меняется. Злость даже в кривых губах. Не может отдернуть руку женщины, поэтому резко встает, заставив меня в испуге отойти в противоположную от его намеченного пути сторону. Отец тяжело шагает в коридор, Лиллиан спешит за ним, желая сыну приятного аппетита, но Дилан так же поднимается, быстро направившись за взрослыми. Стою на месте, прижав к груди осколки. Хмурюсь, без желания последовав за всеми, но с кухни не выхожу, только выглядываю из-за двери, видя, как О’Брайен стоит у порога, не спускаясь на террасу. Смотрит за тем, что происходит на улице, и мне удается разглядеть спиной стоящего отца, который зло дергает плечами, разговаривая с Лиллиан, а та поглаживает его спину, с каким-то неясным для меня пониманием сжимает губы, кивая головой.
Неужели, расставание моих родителей было настолько ужасным?
Одежда тяжелая, но не спешу в ванную комнату, чтобы в очередной раз принять незапланированный душ. Сначала надо разобраться с вазой. От кашля усиливается боль в висках, утреннее плаванье не пойдет на «ура» для моего организма. Лоб горячий, даже не касаясь его пальцами, ощущаю жар под кожей. Встаю у столешницы, разложив на поверхности стеклянные кусочки, и тянусь к полкам, в поисках клея. Найти его удается быстро, хорошо, что с канцтоварами проблем в нашем доме нет, а вот с лекарствами, конечно, отдельная история.
Поднимаю глаза на небольшое зеркальце с расписными узорами, что висит над плитой, и оставляю клей, изучая свое больно красное лицо. Невооруженным взглядом видно, даже глаза какие-то туманные. Изо рта выходит жаркий пар. Пальцами убираю локоны волос за уши, немного отходя от дела, чтобы провести дыхательную процедуру. Глубокий вдох. Долгий выдох. Мне это помогает.
— Съешь ложку.
— Горько, мам.
Оглядываюсь на обеденный стол, ощутив, как сердце приятно сжимается, ускоряя течение крови в организме.
Кухня тонет в солнечных лучах раннего утра. Девушка сидит за столом, держит на коленях девочку с непослушными после душа волосами. Та трет сонные веки, всячески морщась и отказываясь принимать чайную ложку в рот, а мать смеется, уверяя:
— Мёд повышает иммунитет, а у тебя слабый организм, — пытается сунуть ложку в ротик, но дочка кривляется, ерзая на коленях:
— Горько! — визжит, вертя головой, отчего воздушные локоны скрывают личико. Девушка делает вид, что пробует мёд, и мычит от удовольствия:
— И вкусно, и полезно, — вновь пытается дать дочери, но та ни в какую.
— Какая ты непослушная девчонка! — девушка фальшиво ругается, отложив ложку, и начинает щекотать девочку, которая не может сопротивляться, поэтому её ворчание сменяется звонким верещанием, и мать пользуется моментом, успев сунуть ложку ей в рот.
— Фу! — кривляется, чмокая губами, языком облизывая их. — Фу!
Девушка смеется, и смех заполняет кухню, лишая помещение тишины.
Никого. Стол пустой. Стулья стоят неровно. Помещение, лишенное того самого солнечного света, ведь за окном еще облачно. Тишина. Уголки моих губ опускаются. Что-то знакомо сжимается в горле, перехватывая мое дыхание, но удается лишить себя горечи. Отгоняю мысли, возвращаясь к вазе. Надо занять себя делом. Не люблю, когда отец злится на меня, так что… Приготовлю им чай, они как-то не успели позавтракать из-за меня.
Контролирую мысли, не позволяя прошлому проникать в сознание, пока тело не совсем здорово. Размякла. Начинаю склеивать кусочки вазы, и, несмотря на полную сосредоточенность, напеваю губами, практически шепотом, мелодию. Не помню слов, но в голове сохранился сам мотив. Может, в её записях есть эта песня?
Мама пела её мне.
Отец вряд ли разрешит мне играть и, тем более, петь. Не сомневаюсь: всё связанное с музыкой напоминает про неудачные отношения с матерью, но меня злит ощущение, что мужчина винит во всём именно женщину, хотя в разладе виновны всегда двое. И я убеждена, что одной из причин развода было именно отсутствие непонимания. Творческие люди — сложные. И мои родители таковы. У меня непростой характер, но сожительство с отцом учит смирению. Порой мне кажется, что вот-вот сорвусь, но не на крик, а именно попрошу разговора с мужчиной. Мы не говорим по душам около… О чем это я? Не помню, чтобы мы вообще были эмоционально близки. Думаю, от этого «молчания», игнорирования чужого желания обсудить проблемы брак и развалился. Мама не выдержала «холодность» отца, отец не выдержал «эмоциональность» матери. Поскольку мне приходится жить с мужчиной, то пока не имею права препираться, ведь он оплачивает мои курсы, содержит меня. Но иногда так и хочется человеческого простого общения между отцом и дочерью.
Ваза выглядит хуже, но зато она целая и теперь продолжает стоять в моей комнате с завядшими розами внутри. Я не принимаю душ, лучше подожду до вечера, но одеваюсь теплее. Хорошо, что с собой взяла не только майки. Застегиваю молнию бежевой кофты, спускаюсь вниз по лестнице, чтобы выйти на задний дворик, подышать. Кстати, белье лучше собрать сейчас, вечером обещают дождь. Попробую попросить Лиллиан помочь с глажкой, не сомневаюсь, что она поможет. Обычно девушка сама является инициатором помощи, думаю, ей хочется сблизиться со мной так же сильно, как моему отцу с Диланом. Вот разница в том, что я даю почву для сближения, а вот парень… Не видела, чтобы они разговаривали с момента прибытия сюда. Честно, О’Брайена вообще почти не видно, он уходит утром, возвращается вечером. Гуляет в лесу? Что ж, чем меньше вертится рядом, тем лучше проходит мой день.
Подхожу к стеклянной двери, наблюдая за обстановкой на террасе: Лиллиан стоит у мольберта, рисуя деревья впереди участка, отец сидит в плетенном кресле с ноутбуком и работает над книгой. Хмурые брови. Сжатые губы. Он всё еще сердится?
Выдыхаю, недолго помявшись на пороге, и толкаю дверь, выходя на весеннюю прохладу. Мужчина лишь стреляет коротким взглядом, после которого вновь упирается глазами в экран, а женщина оглядывается, держа в одной руке кисточку, в другой палитру.
Улыбается, не отвлекаясь от рабочего процесса. Складываю руки на груди, проходя босой по деревянной поверхности, и останавливаюсь возле холста, изучая набросок:
— Красиво, — это правда. У Лиллиан талант. Лес и горы выглядят, как настоящие, хотя картина на этапе прорисовки.
— Хочешь, научу? — женщина предлагает. Уже давно пытается дать мне пару уроков, но это просто не моё, так что признаюсь:
— Мне как-то ближе музыка.
— Я так не думаю, — голос отца действует, как подзатыльник, причем не только я ощущаю моральный удар, но и Лиллиан, улыбка которой гаснет. Оглядываемся на мужчину в кресле, что начинает сильнее стучать пальцами по клавиатуре.
— Митчелл, — сдержанно шепчет женщина.
— Закрыли тему, — отец груб, обычно он старается не проявлять подобное при своей девушке. Женщина переводит взгляд на меня, читаю в нем сожаление, поэтому пожимаю плечами:
— Ничего, у меня всё равно особого таланта к музыке нет.
— Вообще нет, — отец шепчет, и я сглатываю, отводя глаза в сторону.
— Митчелл, — голос Лиллиан тверже, но мужчина не поддается её влиянию. Он поднимает голову, сердито взглянув на мой профиль, ведь не смотрю в ответ:
— Почему белье еще здесь? — всеми силами сдерживаю проявление недовольства во взгляде, иначе сейчас начнется: «Что за выражение? Тебя что-то не устраивает? Я тебя содержу», — не хочу опять это выслушивать. Каждый раз приходилось выслушивать его мнение по поводу моего увлечения. Что в этом удивительного? Моя мать имела к этому страсть, так что странного нет в том, что мне передалась тяга к музыке. С детства меня окружали музыкальные игрушки, было ясно, к чему лежит моя душа, так какого черта я каждый раз выслушиваю одно и то же? У меня нет таланта? А кто постоянно запрещает мне развиваться в этом направлении? Мои родители — творческие люди. И я чувствую себя каким-то отсталым человеком, потому что при наличии таких талантов рядом, сама ничего не умею. Будто моя жизнь крутится вокруг учебы и дома. Вот, почему отметки всегда на высоте. Мне просто больше нечем заниматься.
— Сегодня обещали дождь, так что разберись с бельем, — дает указание. Тихо выдыхаю обиду через нос, терпеливо кивнув головой:
— Хорошо.
— Не трать впустую время, займись чем-то полезным, — такое ощущение, что у мужчины нет границ. Он начинает давить и будет продолжать до тех пор, пока я сама не отойду подальше. Лиллиан громко вздыхает, качая головой, и движения её руки больше не плавные. Кисточка сильно давит на поверхность холста, резко вырисовывая линии.
По какой-то причине, поворачиваю голову, все-таки взглянув на отца. Тот смотрит на меня. Сердито. В ответ получает мое внешнее спокойствие. Опускаю руки вдоль тела, отворачиваюсь, тяжелым шагом спускаясь на влажную траву. В горах гремит. Небо в той стороне намного темнее.
Резкими движениями снимаю белье, бросая в оставленные под деревом корзины. Предполагаю, мне никто не поможет с глажкой.
***
Перед грозой наступает духота. Ни ветра, ни накрапывающего мелкого дождя, только замерший воздух, жаркий.
