-- Саша, мне надо срочно уйти. Вернусь домой к восьми вечера, приготовь что-нибудь на ужин; сегодня, наконец, я всё тебе расскажу и о маме тоже, обещаю. Просто дождись меня, ладно? -- он потрепал меня по волосам и повернулся к двери. Но вдруг остановился, посмотрел на обгоревший след на полу, и я сразу же почувствовал странное движение воздуха из его руки, нет, чего-то другого, направленного на пятно...
Через мгновение пятно исчезло, паркет сиял первозданной чистотой. Я восхищённо присвистнул, отец грустно усмехнулся и подмигнул мне. Дверь захлопнулась, он ушёл, как мне показалось, слишком поспешно.
Остаток дня я был сам не свой, предчувствуя крутые изменения в жизни. По правде говоря, они начались уже вчера, но об этом предпочитал не вспоминать. Какой же я был глупый и легкомысленный человек! Неудачное начало -- не беда, думал я. Но вскоре жизнь научила меня, что за всё приходится платить, особенно за, пусть и нечаянное, убийство. И очень сильно наказала…
Вопрос с ужином решился просто -- я заказал две большие пиццы, рассудив, что этого нам с отцом хватит для долгого разговора. Он пришёл, как всегда, вовремя, взглянул на мой «заказ» на столе и засмеялся, поставив туда же упаковку немецкого пива.
-- Пап? – ухмыльнулся я, -- а мне ещё не рано пить пиво?
-- Маленький мой! -- он чмокнул меня в макушку, заставив покраснеть: знал же, как не люблю такие штучки, -- скажи-ка мне, только честно, мой почти шестнадцатилетний малыш, ты втихаря с ребятами пиво не пьёшь? -- и он снова засмеялся, подталкивая меня на стул и садясь рядом.
-- Иногда, -- пришлось сознаться, внимательно глядя на него. Сейчас он больше напоминал старшего брата, чем отца. Одетый в футболку и джинсы, с растрёпанными волосами, красивый и молодой -- типичный студент. Неудивительно, что все принимали нас за братьев. Отец улыбался мне, но в его глазах стояли слёзы…
Он открыл себе банку пива, а мне, к большому разочарованию, протянул, бутылку колы, и мы взяли из коробки по куску горячей пиццы. За окном было уже темно, и город освещался далеко не светом звёзд -- многочисленные огни рекламы переливались всеми цветами радуги. Было удивительно наблюдать за ними с высоты восемнадцатого этажа, сидя рядом с самым близким человеком на свете.
В ожидании необыкновенной истории, я уже догадывался, что мы с ним -- не такие, как все. И заранее радовался. Волнуясь и скрывая свой страх перед новостями, делал глоток за глотком из бутылки с колой. А отец всё молчал. Может, не знал с чего начать? Может -- сам боялся…
Наконец он повернулся ко мне и неожиданно спросил:
«Саш, а знаешь, как твоя мама назвала тебя при рождении?»
-- Э, -- я почесал в затылке, -- Сашей? -- и глупо засмеялся, у меня было чувство, словно вместо колы -- пил с отцом пиво, и оно уже ударило мне в голову.
Отец улыбнулся.
-- То же мне, шутник. Она назвала тебя в честь своего знаменитого дедушки -- Алексом…
Мы проговорили с ним почти до утра, так началась моя новая жизнь. Жизнь потомственного мага.
" Хозяин"
Удар по голове, потом лестница, которую я пересчитал всеми рёбрами, а что же было дальше-то? Тёмный подвал, где не видно даже собственных рук. Как сюда попал, неужели опять с Чаком и его придурками после школы сцепился? Возможно, не впервые эту глупость совершаю. Но обычно мы потом спокойно расползались по домам, а что б в подвале кого-то запирать -- перебор даже для недоумка, возомнившего себя вторым Чаком Норрисом.
Я сел и провёл рукой по лицу, почувствовав на пальцах что-то мокрое и липкое, похожее на кровь, и спина болела, хорошо ещё, что хоть двигаться мог. А этот тошнотворный запах гари и тихий гул, что же они мне напоминали? Потрескивание дров в костре… Чёрт, да это же пожар! Я закашлялся и, наконец, разлепил словно склеенные веки.
Темнота и языки пламени повсюду, а ещё дым. И то, что казалось тихим потрескиванием, вдруг превратилось в настоящий грохот. Что-то упало прямо за моей спиной, я вскрикнул и подскочил, инстинктивно оглядываясь. И правильно сделал -- это начинала рушиться крыша. Стало очевидно, что никакой это не подвал, просто деревянный дом, а вот то большое светлое пятно напротив -- наверное, выход из него.
Времени на раздумье не было. Я рванулся к этому пятну, задрав футболку и, как мог, прикрыв ею нос и рот; по пути чуть не упал, споткнувшись о чьё-то тело. Рассматривать было некогда. Практически шагнул через порог к свету, но отчаянный плач остановил меня. Совру, если скажу, что не колебался ни секунды. Конечно, ещё как колебался: очень хотелось туда, на свежий воздух, глотнуть немного прохлады, потому что именно в этот момент ощутил, как же здесь было жарко.
Но всё-таки я повернулся на звук плача, и еле разглядел в дыму тряпичный свёрток, лежавший почти у самого порога. Ребёнок в нём уже не орал, а слегка попискивал. Мать, видимо, последним усилием выкинула его ближе к выходу из этого пекла. Я поднял свёрток одной рукой, удивившись его тяжести, а второй, продолжая закрываться футболкой, перешагнул, наконец, через этот чёртов порог.
Мои глаза и так слезились и в тот момент были похожи на щёлочки, дым щипал их немилосердно, на улице же мне пришлось совсем зажмуриться. Столько яркого света и сразу -- это было невыносимо, мне показалось, что внезапно я ослеп. Прижав к себе покрепче притихший свёрток и сделав несколько шагов вперёд прямо так, с закрытыми глазами, столкнулся с явно живым существом, поскольку оно отчаянно ругнулось на неизвестном мне языке и вдобавок, дав мне оплеуху, убежало. Я так и стоял, обалдевший от произошедшего, и слушал удаляющийся топот его ног.
-- Какого лешего! Размахался тут руками, сейчас догоню и такого пенделя дам, -- я отчаянно закашлялся, потому что глотнул обжигающего гортань воздуха и задохнулся. На улице было не меньше сорока градусов жары. Пока пытался прийти в себя, меня снова толкнули, а потом ещё, и ещё. Похоже, кто-то бегал рядом и орал, и хоть слов я не понимал, но и без перевода сообразил, о чём тот вопил: «Пожар, пожар!»
Надо было постараться и открыть глаза. Вот только солнечных очков у меня с собой не было. Зачем они мне в пасмурном московском феврале? Я бы сказал, что взмок от мысли, пришедшей мне в голову, но зачем врать-то? И так был весь мокрый с ног до головы: пот струился с меня ручьями, футболка и шорты противно прилипли к телу. И тут мне вдруг стало холодно от осознания простого факта, что всё это -- мало похоже на февраль.
А когда с трудом разлепил-таки веки -- застонал, потому что и на родной город это тоже совсем не походило. Я стоял, сощурившись и заливаясь слезами от слишком яркого света, прижимая к себе тряпичный свёрток, на незнакомой улице, где горели невысокие дома, а какие-то весьма странно одетые люди бегали туда-сюда с криками, пытаясь вытащить из руин остатки своего имущества.
Боже, куда же меня занесло? Я снова раскашлялся, и затихнувший было ребёнок пискнул, напомнив о себе. Вот ещё вопрос -- что мне делать с младенцем? Испуганно оглядываясь по сторонам, заметил в стороне группу то ли невысоких деревьев, то ли сильно разросшийся кустарник, и поплёлся прямо туда, то и дело спотыкаясь на каменистой почве.
Когда же добрался и сел прямо на груду камней под, почему бы не называть это странное сплетение корявых ветвей -- «деревом», облегчённо вздохнул. Может, там и не было намного прохладней, но хоть солнце не светило так беспощадно. Камни были горячими, и очень хотелось с них встать, но двигаться сил совсем не было, поэтому я просто повторял про себя: «И не такие уж они и горячие, чуть тёплые, да вообще -- прохладные…»
Наверное, сила самовнушения у меня огромная, но мне показалось, что и правда, камни немного остыли, и стало так приятно, что я чуть не задремал. Свёрток снова настойчиво пискнул. Встряхнувшись и пристроив его рядом, стал осторожно разворачивать тряпки. Сначала показалась голова ребёнка, щекастая с узкими щёлками глаз и небольшим чубчиком волос. Носик малыша был похож на пуговку, во рту он держал пальчик и довольно его сосал. На первый взгляд -- ребёнок был в полном порядке, что радовало.
Больше нечего примечательного в «мелком» я не нашёл, впрочем, на шее у него болтался какой-то шнурок с подвеской, при ближайшем рассмотрении оказавшийся жёлтым камушком в виде полумесяца. Наверное, мать повесила этот амулет, пытаясь защитить сына, а, может, и дочь от беды. Кажется, до сих пор это ему помогало, а вот ей самой… Тряхнул головой, отгоняя прочь грустные мысли.
Я совершенно ничего не понимал в маленьких детях: например, сколько ему месяцев, и как это определить? Ну, года-то ему, наверное, не было, раз до сих пор завёрнут в пелёнки. А ещё я разглядел у него четыре белоснежных передних зуба. Почему-то, возможно, от жары начал сходить с ума, что не удивительно, и решил с ним поговорить.
-- Слушай, э, даже не знаю, как тебя называть. Ну, допустим -- Абориген, что, тебе такое имя нравится? -- я нёс откровенную чушь, искоса поглядывая на малыша, который совершенно не обращал на меня внимания. -- Что делаешь? Палец сосёшь, пить, наверное, хочешь? Ну, Аборигенчик, извини. Я не знаю, где тут вода, сам издыхаю от жары. Э, Аби, -- я сократил данное мной же слишком длинное имя, -- чего это у тебя такая розовая слюна течёт, а? Неужели поранился?
Я попытался вынуть у Аби пальчик изо рта, но это оказалось непростым делом. Малыш явно этого не хотел, а когда мне всё-таки удалось побороть сопротивление «мелкого» противника, он скорчил обиженную гримасу и захныкал. На его пальце обнаружилась кровоточащая ранка. Я вытер кровь краем футболки, она показалась мне чище тряпья, в которое Аби был завёрнут, продезинфицировать ранку было нечем. Вот если б водой сполоснуть.
И тут я вспомнил о походной фляжке, которую обычно носил в сумке на длинном ремешке, перекинутой через плечо и долбившей меня по боку при любом движении. Зачем она тут оказалась? Неужели я и спал, судя по прикиду, не снимая её? Совершенно непонятно, но мне было как-то не до разборок с этим.
Фляжка была старая, металлическая, но довольно тяжёлая. Я ожидал, что она наверняка раскалилась, и вода, если она там вообще была, наверное, чуть холоднее кипятка. Но, потрогав фляжку пальцем, был приятно удивлен -- она была прохладной. А вода в ней -- потрясающе холодной, аж зубы заломило.
Вот честно, собирался сделать только один глоток, а начал пить и не мог остановиться. Спохватился только когда почувствовал себя переполненным бочонком. А как же Аби? Какой же я болван, во фляге, наверное, уже ничего не осталось. Но странности продолжались -- воды не убавилось, словно и не пил вовсе. Обрадовавшись, я умылся холодной водой и почувствовал себя намного легче.
Ополоснул палец Аби водой, и его рана затянулась прямо на моих глазах. Мне пришлось сделать вид, что не заметил этого, позволив малышу снова вернуть пальчик на «место». Он обрадовался и зачмокал, но вдруг так заголосил, заставив меня подскочить вместе с ним. Что я сделал не так? Ледяной воды ребёнку не давал, не совсем уж дурак. Ему нужно было молоко, а мне -- отчаянно хотелось вернуться домой. Если б я ещё помнил -- где он, мой дом. Но ни то, ни другое пока было недостижимо для нас обоих.
Аби продолжал кричать, я пытался качать его на руках и даже сюсюкался с ним -- ничего не помогало. Пробегавшие вдалеке люди не обращали на нас никакого внимания, я уже отчаялся хоть как-то его успокоить, поэтому положил орущий свёрток на соседний камень и, обхватив голову руками, застонал, закрыв уши ладонями. Теперь под это нескончаемое хныканье почувствовал, как у меня болит голова. Появилась даже мыслишка оставить Аби здесь и пойти поискать какую-нибудь женщину, чтобы отдать ей спасённого мной крикуна.
Впрочем, я быстро отказался от этого плана, потому что за «деревом» послышался какой-то шорох, и между веток мелькнули большие жёлтые глаза неизвестного происхождения. Возможно, это был зверь и, скорее всего, встреча с ним не обещала мне ничего хорошего. Я подхватил хнычущего Аби на руки и сделал это вовремя: из-под камня выглянула плоская серая голова, очень похожая на голову крупной ящерицы или змеи.
Оставаться в этом временном приюте было небезопасно, и я решил вернуться к людям, во-первых, чтобы пристроить Аби и, во-вторых, попытаться расспросить местных о том, где же всё-таки нахожусь. Мои глаза практически адаптировались к яркому свету и уже не слезились. Пожар закончился, дома, стоявшие близко друг к другу, медленно догорали. Слышались горькие завывания женщин и ругань мужчин.
Удивительно, что с того момента, как очнулся в горящем доме, ни разу не усомнился в реальности происходящего. Я шёл прямо к группе галдящих людей, стоявших у пепелища того дома, из которого мне удалось сбежать. Как с ними объясняться? Жестами, что ли? И тут что-то словно звякнуло у меня в голове, я услышал такой знакомый хотя и забытый мной голос: «Просто сосредоточься и вслушайся в чужую речь. Это уже заложено в тебе, надо только постараться и очень захотеть, и всё у тебя получится».
Ну чем я рисковал? Совет был неплохой, и я последовал ему, перед этим в сердцах прикрикнув на Аби: «Да помолчи ты хоть немного, орун!» Он, видимо, решил меня послушаться и притих. Я просто откинул всё мысли о нескончаемых странностях моего положения и прислушался. И, как ни странно, понял -- люди жаловались на постигшее их несчастье уже третий раз за этот оборот солнца, обвиняли друг друга в пожаре, молили богов наказать виновника. Вполне ожидаемые были разговоры в тех-то обстоятельствах.
Я приблизился к ним почти вплотную, но народ продолжал ожесточённо переругиваться и совсем не обращал на меня внимания. «Невидимкой стал, что ли?» -- мысленно возмутился и покашлял, привлекая к себе внимание.
-- Здравствуйте! Как поживаете? -- не самое умное начало разговора, ясно же было, что дела у них ни к чёрту, и, вроде, по-русски произнёс, но меня поняли, потому что все разом обернулись на мой голос и посмотрели как-то недобро.
Переминаясь с ноги на ногу и прижимая к себе ребёнка, по их гневным взглядам я догадался, что виновника своих несчастий они уже нашли. А тут ещё Аби решил нарушить мораторий на вопли и показал, что с лёгкими у него всё в порядке. Я сам испугался его мощной «сирены». Чего уж говорить о местных жителях: они дружно отступили от нас, делая руками какие-то, видимо, защитные пассы.
Я попытался выкрутиться, сделав как можно более приветливое лицо.
-- Э, не пугайтесь, пожалуйста! Малыш вон из этого дома, я спас его, и с ним всё в порядке! Просто он голодный, может возьмёте его и покормите? – и я протянул Аби молодой женщине, что стояла ближе всего ко мне. Реакция была неадекватной: она взвизгнула: «Хозяин! Спасайтесь!» -- и все дружной толпой бросились от нас в рассыпную. Словно мы с малышом чумные были, ей-богу.
И минуты не прошло, как улица опустела. В растерянности я оглядывался по сторонам и заметил бредущую в мою сторону одинокую фигуру в чёрном. Что-то мне в ней не понравилось, но силуэт был вроде женский, и я решил подождать. К нам приблизилась древняя старуха, в моём понимании ей должно было быть не меньше ста лет, закутанная в драное покрывало.
Через мгновение пятно исчезло, паркет сиял первозданной чистотой. Я восхищённо присвистнул, отец грустно усмехнулся и подмигнул мне. Дверь захлопнулась, он ушёл, как мне показалось, слишком поспешно.
Остаток дня я был сам не свой, предчувствуя крутые изменения в жизни. По правде говоря, они начались уже вчера, но об этом предпочитал не вспоминать. Какой же я был глупый и легкомысленный человек! Неудачное начало -- не беда, думал я. Но вскоре жизнь научила меня, что за всё приходится платить, особенно за, пусть и нечаянное, убийство. И очень сильно наказала…
Вопрос с ужином решился просто -- я заказал две большие пиццы, рассудив, что этого нам с отцом хватит для долгого разговора. Он пришёл, как всегда, вовремя, взглянул на мой «заказ» на столе и засмеялся, поставив туда же упаковку немецкого пива.
-- Пап? – ухмыльнулся я, -- а мне ещё не рано пить пиво?
-- Маленький мой! -- он чмокнул меня в макушку, заставив покраснеть: знал же, как не люблю такие штучки, -- скажи-ка мне, только честно, мой почти шестнадцатилетний малыш, ты втихаря с ребятами пиво не пьёшь? -- и он снова засмеялся, подталкивая меня на стул и садясь рядом.
-- Иногда, -- пришлось сознаться, внимательно глядя на него. Сейчас он больше напоминал старшего брата, чем отца. Одетый в футболку и джинсы, с растрёпанными волосами, красивый и молодой -- типичный студент. Неудивительно, что все принимали нас за братьев. Отец улыбался мне, но в его глазах стояли слёзы…
Он открыл себе банку пива, а мне, к большому разочарованию, протянул, бутылку колы, и мы взяли из коробки по куску горячей пиццы. За окном было уже темно, и город освещался далеко не светом звёзд -- многочисленные огни рекламы переливались всеми цветами радуги. Было удивительно наблюдать за ними с высоты восемнадцатого этажа, сидя рядом с самым близким человеком на свете.
В ожидании необыкновенной истории, я уже догадывался, что мы с ним -- не такие, как все. И заранее радовался. Волнуясь и скрывая свой страх перед новостями, делал глоток за глотком из бутылки с колой. А отец всё молчал. Может, не знал с чего начать? Может -- сам боялся…
Наконец он повернулся ко мне и неожиданно спросил:
«Саш, а знаешь, как твоя мама назвала тебя при рождении?»
-- Э, -- я почесал в затылке, -- Сашей? -- и глупо засмеялся, у меня было чувство, словно вместо колы -- пил с отцом пиво, и оно уже ударило мне в голову.
Отец улыбнулся.
-- То же мне, шутник. Она назвала тебя в честь своего знаменитого дедушки -- Алексом…
Мы проговорили с ним почти до утра, так началась моя новая жизнь. Жизнь потомственного мага.
" Хозяин"
Часть 1
Удар по голове, потом лестница, которую я пересчитал всеми рёбрами, а что же было дальше-то? Тёмный подвал, где не видно даже собственных рук. Как сюда попал, неужели опять с Чаком и его придурками после школы сцепился? Возможно, не впервые эту глупость совершаю. Но обычно мы потом спокойно расползались по домам, а что б в подвале кого-то запирать -- перебор даже для недоумка, возомнившего себя вторым Чаком Норрисом.
Я сел и провёл рукой по лицу, почувствовав на пальцах что-то мокрое и липкое, похожее на кровь, и спина болела, хорошо ещё, что хоть двигаться мог. А этот тошнотворный запах гари и тихий гул, что же они мне напоминали? Потрескивание дров в костре… Чёрт, да это же пожар! Я закашлялся и, наконец, разлепил словно склеенные веки.
Темнота и языки пламени повсюду, а ещё дым. И то, что казалось тихим потрескиванием, вдруг превратилось в настоящий грохот. Что-то упало прямо за моей спиной, я вскрикнул и подскочил, инстинктивно оглядываясь. И правильно сделал -- это начинала рушиться крыша. Стало очевидно, что никакой это не подвал, просто деревянный дом, а вот то большое светлое пятно напротив -- наверное, выход из него.
Времени на раздумье не было. Я рванулся к этому пятну, задрав футболку и, как мог, прикрыв ею нос и рот; по пути чуть не упал, споткнувшись о чьё-то тело. Рассматривать было некогда. Практически шагнул через порог к свету, но отчаянный плач остановил меня. Совру, если скажу, что не колебался ни секунды. Конечно, ещё как колебался: очень хотелось туда, на свежий воздух, глотнуть немного прохлады, потому что именно в этот момент ощутил, как же здесь было жарко.
Но всё-таки я повернулся на звук плача, и еле разглядел в дыму тряпичный свёрток, лежавший почти у самого порога. Ребёнок в нём уже не орал, а слегка попискивал. Мать, видимо, последним усилием выкинула его ближе к выходу из этого пекла. Я поднял свёрток одной рукой, удивившись его тяжести, а второй, продолжая закрываться футболкой, перешагнул, наконец, через этот чёртов порог.
Мои глаза и так слезились и в тот момент были похожи на щёлочки, дым щипал их немилосердно, на улице же мне пришлось совсем зажмуриться. Столько яркого света и сразу -- это было невыносимо, мне показалось, что внезапно я ослеп. Прижав к себе покрепче притихший свёрток и сделав несколько шагов вперёд прямо так, с закрытыми глазами, столкнулся с явно живым существом, поскольку оно отчаянно ругнулось на неизвестном мне языке и вдобавок, дав мне оплеуху, убежало. Я так и стоял, обалдевший от произошедшего, и слушал удаляющийся топот его ног.
-- Какого лешего! Размахался тут руками, сейчас догоню и такого пенделя дам, -- я отчаянно закашлялся, потому что глотнул обжигающего гортань воздуха и задохнулся. На улице было не меньше сорока градусов жары. Пока пытался прийти в себя, меня снова толкнули, а потом ещё, и ещё. Похоже, кто-то бегал рядом и орал, и хоть слов я не понимал, но и без перевода сообразил, о чём тот вопил: «Пожар, пожар!»
Надо было постараться и открыть глаза. Вот только солнечных очков у меня с собой не было. Зачем они мне в пасмурном московском феврале? Я бы сказал, что взмок от мысли, пришедшей мне в голову, но зачем врать-то? И так был весь мокрый с ног до головы: пот струился с меня ручьями, футболка и шорты противно прилипли к телу. И тут мне вдруг стало холодно от осознания простого факта, что всё это -- мало похоже на февраль.
А когда с трудом разлепил-таки веки -- застонал, потому что и на родной город это тоже совсем не походило. Я стоял, сощурившись и заливаясь слезами от слишком яркого света, прижимая к себе тряпичный свёрток, на незнакомой улице, где горели невысокие дома, а какие-то весьма странно одетые люди бегали туда-сюда с криками, пытаясь вытащить из руин остатки своего имущества.
Боже, куда же меня занесло? Я снова раскашлялся, и затихнувший было ребёнок пискнул, напомнив о себе. Вот ещё вопрос -- что мне делать с младенцем? Испуганно оглядываясь по сторонам, заметил в стороне группу то ли невысоких деревьев, то ли сильно разросшийся кустарник, и поплёлся прямо туда, то и дело спотыкаясь на каменистой почве.
Когда же добрался и сел прямо на груду камней под, почему бы не называть это странное сплетение корявых ветвей -- «деревом», облегчённо вздохнул. Может, там и не было намного прохладней, но хоть солнце не светило так беспощадно. Камни были горячими, и очень хотелось с них встать, но двигаться сил совсем не было, поэтому я просто повторял про себя: «И не такие уж они и горячие, чуть тёплые, да вообще -- прохладные…»
Наверное, сила самовнушения у меня огромная, но мне показалось, что и правда, камни немного остыли, и стало так приятно, что я чуть не задремал. Свёрток снова настойчиво пискнул. Встряхнувшись и пристроив его рядом, стал осторожно разворачивать тряпки. Сначала показалась голова ребёнка, щекастая с узкими щёлками глаз и небольшим чубчиком волос. Носик малыша был похож на пуговку, во рту он держал пальчик и довольно его сосал. На первый взгляд -- ребёнок был в полном порядке, что радовало.
Больше нечего примечательного в «мелком» я не нашёл, впрочем, на шее у него болтался какой-то шнурок с подвеской, при ближайшем рассмотрении оказавшийся жёлтым камушком в виде полумесяца. Наверное, мать повесила этот амулет, пытаясь защитить сына, а, может, и дочь от беды. Кажется, до сих пор это ему помогало, а вот ей самой… Тряхнул головой, отгоняя прочь грустные мысли.
Я совершенно ничего не понимал в маленьких детях: например, сколько ему месяцев, и как это определить? Ну, года-то ему, наверное, не было, раз до сих пор завёрнут в пелёнки. А ещё я разглядел у него четыре белоснежных передних зуба. Почему-то, возможно, от жары начал сходить с ума, что не удивительно, и решил с ним поговорить.
-- Слушай, э, даже не знаю, как тебя называть. Ну, допустим -- Абориген, что, тебе такое имя нравится? -- я нёс откровенную чушь, искоса поглядывая на малыша, который совершенно не обращал на меня внимания. -- Что делаешь? Палец сосёшь, пить, наверное, хочешь? Ну, Аборигенчик, извини. Я не знаю, где тут вода, сам издыхаю от жары. Э, Аби, -- я сократил данное мной же слишком длинное имя, -- чего это у тебя такая розовая слюна течёт, а? Неужели поранился?
Я попытался вынуть у Аби пальчик изо рта, но это оказалось непростым делом. Малыш явно этого не хотел, а когда мне всё-таки удалось побороть сопротивление «мелкого» противника, он скорчил обиженную гримасу и захныкал. На его пальце обнаружилась кровоточащая ранка. Я вытер кровь краем футболки, она показалась мне чище тряпья, в которое Аби был завёрнут, продезинфицировать ранку было нечем. Вот если б водой сполоснуть.
И тут я вспомнил о походной фляжке, которую обычно носил в сумке на длинном ремешке, перекинутой через плечо и долбившей меня по боку при любом движении. Зачем она тут оказалась? Неужели я и спал, судя по прикиду, не снимая её? Совершенно непонятно, но мне было как-то не до разборок с этим.
Фляжка была старая, металлическая, но довольно тяжёлая. Я ожидал, что она наверняка раскалилась, и вода, если она там вообще была, наверное, чуть холоднее кипятка. Но, потрогав фляжку пальцем, был приятно удивлен -- она была прохладной. А вода в ней -- потрясающе холодной, аж зубы заломило.
Вот честно, собирался сделать только один глоток, а начал пить и не мог остановиться. Спохватился только когда почувствовал себя переполненным бочонком. А как же Аби? Какой же я болван, во фляге, наверное, уже ничего не осталось. Но странности продолжались -- воды не убавилось, словно и не пил вовсе. Обрадовавшись, я умылся холодной водой и почувствовал себя намного легче.
Ополоснул палец Аби водой, и его рана затянулась прямо на моих глазах. Мне пришлось сделать вид, что не заметил этого, позволив малышу снова вернуть пальчик на «место». Он обрадовался и зачмокал, но вдруг так заголосил, заставив меня подскочить вместе с ним. Что я сделал не так? Ледяной воды ребёнку не давал, не совсем уж дурак. Ему нужно было молоко, а мне -- отчаянно хотелось вернуться домой. Если б я ещё помнил -- где он, мой дом. Но ни то, ни другое пока было недостижимо для нас обоих.
Аби продолжал кричать, я пытался качать его на руках и даже сюсюкался с ним -- ничего не помогало. Пробегавшие вдалеке люди не обращали на нас никакого внимания, я уже отчаялся хоть как-то его успокоить, поэтому положил орущий свёрток на соседний камень и, обхватив голову руками, застонал, закрыв уши ладонями. Теперь под это нескончаемое хныканье почувствовал, как у меня болит голова. Появилась даже мыслишка оставить Аби здесь и пойти поискать какую-нибудь женщину, чтобы отдать ей спасённого мной крикуна.
Впрочем, я быстро отказался от этого плана, потому что за «деревом» послышался какой-то шорох, и между веток мелькнули большие жёлтые глаза неизвестного происхождения. Возможно, это был зверь и, скорее всего, встреча с ним не обещала мне ничего хорошего. Я подхватил хнычущего Аби на руки и сделал это вовремя: из-под камня выглянула плоская серая голова, очень похожая на голову крупной ящерицы или змеи.
Оставаться в этом временном приюте было небезопасно, и я решил вернуться к людям, во-первых, чтобы пристроить Аби и, во-вторых, попытаться расспросить местных о том, где же всё-таки нахожусь. Мои глаза практически адаптировались к яркому свету и уже не слезились. Пожар закончился, дома, стоявшие близко друг к другу, медленно догорали. Слышались горькие завывания женщин и ругань мужчин.
Удивительно, что с того момента, как очнулся в горящем доме, ни разу не усомнился в реальности происходящего. Я шёл прямо к группе галдящих людей, стоявших у пепелища того дома, из которого мне удалось сбежать. Как с ними объясняться? Жестами, что ли? И тут что-то словно звякнуло у меня в голове, я услышал такой знакомый хотя и забытый мной голос: «Просто сосредоточься и вслушайся в чужую речь. Это уже заложено в тебе, надо только постараться и очень захотеть, и всё у тебя получится».
Ну чем я рисковал? Совет был неплохой, и я последовал ему, перед этим в сердцах прикрикнув на Аби: «Да помолчи ты хоть немного, орун!» Он, видимо, решил меня послушаться и притих. Я просто откинул всё мысли о нескончаемых странностях моего положения и прислушался. И, как ни странно, понял -- люди жаловались на постигшее их несчастье уже третий раз за этот оборот солнца, обвиняли друг друга в пожаре, молили богов наказать виновника. Вполне ожидаемые были разговоры в тех-то обстоятельствах.
Я приблизился к ним почти вплотную, но народ продолжал ожесточённо переругиваться и совсем не обращал на меня внимания. «Невидимкой стал, что ли?» -- мысленно возмутился и покашлял, привлекая к себе внимание.
-- Здравствуйте! Как поживаете? -- не самое умное начало разговора, ясно же было, что дела у них ни к чёрту, и, вроде, по-русски произнёс, но меня поняли, потому что все разом обернулись на мой голос и посмотрели как-то недобро.
Переминаясь с ноги на ногу и прижимая к себе ребёнка, по их гневным взглядам я догадался, что виновника своих несчастий они уже нашли. А тут ещё Аби решил нарушить мораторий на вопли и показал, что с лёгкими у него всё в порядке. Я сам испугался его мощной «сирены». Чего уж говорить о местных жителях: они дружно отступили от нас, делая руками какие-то, видимо, защитные пассы.
Я попытался выкрутиться, сделав как можно более приветливое лицо.
-- Э, не пугайтесь, пожалуйста! Малыш вон из этого дома, я спас его, и с ним всё в порядке! Просто он голодный, может возьмёте его и покормите? – и я протянул Аби молодой женщине, что стояла ближе всего ко мне. Реакция была неадекватной: она взвизгнула: «Хозяин! Спасайтесь!» -- и все дружной толпой бросились от нас в рассыпную. Словно мы с малышом чумные были, ей-богу.
И минуты не прошло, как улица опустела. В растерянности я оглядывался по сторонам и заметил бредущую в мою сторону одинокую фигуру в чёрном. Что-то мне в ней не понравилось, но силуэт был вроде женский, и я решил подождать. К нам приблизилась древняя старуха, в моём понимании ей должно было быть не меньше ста лет, закутанная в драное покрывало.
